ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Быль, явь и мечта. Книга об отце

Рута Марьяш

Оглядываясь иногда на прожитую жизнь, ощущаешь, как плотно спрессованы годы, словно страницы толстых фолиантов. Медленно, осторожно, раскрываешь том, начинаешь листать страницу за страницей, и жизнь обретает конкретность.

Чем были наполнены два последующих десятилетия жизни отца, как катились волны радости и печали, набегали шквалы трагедий - все это в его воспоминаниях. Только листай медленно страницу за страницей, удивляясь порой простоте и будничности изложения. Ведь речь идет о сложнейших и тяжелейших этапах пройденного им пути. Но человек вспоминает о своей жизни, говорит о ней просто, как жил.

Из воспоминаний Макса Урьевича

СНОВА В РИГЕ. "АРБЕТЕРГЕЙМ"

Проделав сотни и сотни километров через разрушенные го-рода и села, блуждая по лесам и болотам, я добрался, наконец, до Риги.

В еврейской среде к этому времени соперничали между собой более дюжины партий, и среди них несколько, претендовавших на единственное представительство еврейского пролетариата Латвии. Это были Бунд, "Объединенные" и Поалей-Цион. Но и в среде этих партий шел процесс политической дифференциации.

Каждая из этих партий имела свои культурные учреждения, свои клубы. Осенью 1919 года большая группа участников рево-люционного движения из среды еврейских рабочих, ремесленников, интеллигенции решила создать единое рабочее культурное общество. В течение нескольких месяцев шел процесс постепенного объединения культурно-просветительной деятельности бундовского клуба "Кармел", клуба имени Барухова (при Поалей-Ционе) и клуба "Объединенных". К началу 1920 года вся культурно-просветительная деятельность среди широких еврейских масс в Риге, а затем и во многих других городах Латвии была сосредоточена в едином центре - рабочем обществе под названием "Арбетергейм" ("Дом рабочих").

"Штаб еврейских рабочих" - так в Риге именовали тогда пятиэтажное здание на. улице Тербатес, 15, где пульсировала полнокровная культурная жизнь. Здесь разместились рабочие организации, всесторонняя деятельность которых соответствовала нуждам и интересам трудящихся. Клуб, библиотека, читальня, драматическая секция, оркестры - симфонический и народных инструментов, хор, литературная секция, издательство "Арбетергейм", секция изобразительных искусств, Народный университет с широким учебным планом по гуманитарным и естественным наукам, курсы по изучению латышского и русского языков, бухгалтерии, машинописи, электротехники, учебные переплетная и слесарно-механическая мастерские, рабочий потребительский кооператив, организации женщин и молодежи.

Это был стимулирующий центр, из которого исходила инициатива, и куда сходились все нити быстро разрастающегося революционного движения еврейских трудящихся. Тысячи членов объединили организации общества "Арбетергейм" в Латвии. Вечера общества "Арбетергейм" привлекали сотни посетителей разных национальностей.

Я принимал активное участие в организации общества "Арбетергейм", являлся ректором и лектором Народного университета, редактировал все издания общества и поместил в них ряд своих работ.

В начале 1921 года в Риге состоялся общий съезд общества "Арбетергейм" Латвии, были подведены итоги первого года деятельности и намечен широкий план дальнейшей работы в раз-личных сферах культуры. Эти итоги были обобщены и опубликованы в сборнике "Год "Арбетергейма".

Особенно много внимания уделялось воспитанию молодого поколения. Сотни молодых рабочих получили в организациях "Арбетергейма" идейную закалку. В Народном университете они обучались истории рабочего движения, истории культуры. Большой популярностью пользовались литературные дискуссии, музыкальные вечера и концерты, спектакли художественной самодеятельности, периодическая печать литературно-общественного и политического содержания. Литературная секция при обществе "Арбетергейм" группировала вокруг себя писателей и журналистов. С 1919 года по 1922 год издательство "Арбетер-гейм" опубликовало ряд сборников.

Весной 1920 года вышел в свет сборник "Багинен" ("На рассвете"), в котором были опубликованы статьи "Национальная проблема и еврейский пролетариат" Марка Данского, "Борьба за прогрессивную еврейскую школу в Латвии" Арона Воробейчика, мои воспоминания о первых заседаниях Петроградского Совета в 1917 году и другие.

В июле 1920 года "Арбетергейм" выпустил сборник статей "Культур ун арбет" ("Культура и труд"), а в 1921 году - сбор-ник "Афн швел" ("На пороге"), в котором был подведен итог деятельности литературной секции. Очерки, статьи и стихи молодых литераторов, опубликованные в сборнике, свидетельствовали о свежей социалистической струе в еврейской литературе, в них ощущался новый, стремительный ритм.

В 1922 году нами был издан первый значительный по со-держанию и оформлению литературно-художественный альманах "Самбатьен" (Самбатьен - легендарный бурный поток, аллегория Революции). Сборник давал представление о сдвигах в еврейской литературе под влиянием революции. Тут были напечатаны также работы ряда советских еврейских писателей и поэтов - Давида Гофштейна, Переца Маркиша, Льва Квитко и других.

Власти внимательно следили за деятельностью общества "Арбетергейм". Значительный успех этого общества побудил их приступить к его ликвидации. Когда в 1921 году Министерство внутренних дел Латвии возглавил Арвид Берг, начались активные репрессии. Были арестованы руководители отделения общества "Арбетергейма", началось расследование их деятельности.

Более года "Арбетергейм" в Риге еще действовал, но в декабре 1922 года в здании на улице Тербатес был обыск, все было перевернуто вверх дном, уничтожены и конфискованы матери-алы общества "Арбетергейм". Активисты общества "Арбетер-гейм" были высланы за пределы Латвии, многие поселились в СССР. Как сложилась в дальнейшем их судьба?

Матисон и Куперман уже в 1921 году по приказу властей были расстреляны на границе с СССР. Секретарь правления общества "Арбетергейм" Фридман-Манфред работал в СССР секретарем Госконтроля, член правления М. Донской был заместителем наркомздрава, Иоэльсон работал в редакции журнала "Большевик", М.Герцбах стал крупным историком. В конце 30-х годов все они были репрессированы и погибли. Такая же судьба постигла Гуревича - одного из руководителей "Арбетергейма", Равдина - управляющего хозяйством общества "Арбетергейм", Тумарченко - публициста, Шульмана - историка.

Невлер - Вилин - руководитель отделения общества "Арбетергейм" в Краславе - в 1930 году эмигрировал в СССР, стал историком. В 1937 году он также был репрессирован, сослан на Крайний Север, в Норильск, а в 1956 году реабилитирован. Он вернулся в Москву, работал в Академии наук СССР, стал док-тором наук. Его работы по истории революционного движения Италии изданы во многих странах Европы.

Член правления общества "Арбетергейм" Арон Воробейчик в 1923 году поселился на Украине, работал в музее Менделе Мойхер-Сфорима, преподавал. В 1941 году ушел добровольцем на фронт и погиб.

Еще в 1920 году руководство общества "Арбетергейм" обратилось к еврейским культурным организациям ряда стран с предложением созвать всеобщий конгресс еврейской культуры. В 1921 году я опубликовал в этой связи призыв в газете "Дос фолк" ("Народ"). Идею созыва такого конгресса с воодушевлением восприняли многие еврейские культурные организации. Среди них была и берлинская "Культурная лига", которая на-правила своим представителем в инициативную комиссию писателя Давида Бергельсона, проживавшего тогда в Берлине. Там же в то время жили Лев Квитко и Нистер. В своем интервью в газете "Дос фолк" эти писатели одобрили идею созыва конгресса культуры. У меня сохранились высказывания Давида Бергельсона по этому вопросу: "Чем больше я вдумываюсь в дела рижского "Арбетергейма", тем больше я понимаю его колос-сальное значение для нас и наших современников... Теперь самое время подвести итоги всему, что нами создано и собрано в последние годы. Поэтому конгресс должен стать демонстрацией наших прогрессивных сил... Он будет иметь ряд практических задач, важнейшей из которых считаю воспитание нового поколения...".

В начале 20-х годов в Риге меня посетил журналист М. Альбин, который возвращался из Москвы в Америку, где был корреспондентом РОСТа (Российского телеграфного агентства. - Авт.). Приезжали также Гофштейн, Житловский, Гирштейн и другие видные еврейские писатели. Все они выразили большой интерес к достижениям общества "Арбетергейм", обещали активно участвовать в организации конгресса прогрессивной еврейской культуры. Однако этой идее не суждено было тогда осуществиться. Именно в это время, когда началась подготовка к конгрессу, власть официально запретила деятельность общества "Арбетергейм".

МАЯКОВСКИЙ В РИГЕ.

ВСТРЕЧИ С ВИЛИСОМ ДЕРМАНОМ

В начале мая 1922 года Владимир Маяковский по пути в Западную Европу и Америку остановился в Риге. Его прибытие вызвало огромный интерес в демократических кругах, особенно в среде рабочей молодежи. От имени руководства общества "Арбетергейм" я связался с поэтом и предложил организовать его публичное выступление. Мы имели в виду, что Маяковский сделает доклад о советской литературе и прочитает свою только что законченную поэму "Люблю".

Мы обратились в полицейскую префектуру за официальным разрешением на устройство этого вечера, но там потребовали, чтобы поэт пришел туда лично. Маяковский сказал нам: "Если я нужен господину префекту, пусть он придет ко мне!". Все же для пользы дела мы уговорили поэта зайти в префектуру за разрешением. Однако префект Дамбекалн заявил Маяковскому, что никакие публичные выступления ему в Риге разрешены не будут. "Министр внутренних дел Квиесис категорически против", - сказал Дамбекалн.

Не получив официального разрешения на публичное выступление Маяковского,, мы устроили у себя в клубе "Арбе-тергейм" закрытый вечер для членов литературной секции. Поэт прочитал свою поэму "150 000 000". Его выступление произвело на слушателей неизгладимое впечатление. В гордо поднятой голове поэта, мощном голосе, выразительной интонации, глубокой взволнованности чувствовалось неимоверное творческое горение.

Полиция сразу взяла Маяковского под неусыпный надзор, следила за каждым его шагом. В Рижском государственном центральном архиве хранятся фотографии Маяковского, розданные тогда тайным агентам. Одна из таких фотографий была приобщена к делу 4773, которое было заведено на поэта охранкой.

Правление общества "Арбетергейм" с согласия автора решило издать отдельной брошюрой поэму Маяковского "Люблю". По существовавшему закону типография была обязана еще до сдачи заказчику отпечатанного тиража доставить десять экземпляров в префектуру. Рабочие типографии за одну ночь набрали и отпечатали поэму, а утром, как только открыли префектуру, туда было доставлено десять экземпляров. Одновременно издание было распределено по киоскам и рабочим организациям, а также разослано в провинцию. Все это было сделано с такой оперативностью, что, когда полиция явилась в типографию, чтобы конфисковать издание, там оказалось лишь незначительное число экземпляров.

Много труда стоило издательству общества доказать, что конфискация поэмы является необоснованной. Конфискацию отменили. И тогда мы издали поэму вторично, увеличенным тира-жом. На брошюру был надет цветной манжет с надписью: "Пер-вое издание было конфисковано". Весь тираж мгновенно разошелся. Единственный экземпляр этого второго издания поэмы, который хранился у меня, я в 1940 году передал в музей Маяковского в Москве.

В середине 1922 года Владимир Маяковский из Риги уехал.

Удача с изданием поэмы "Люблю" побудила издательство "Арбетергейм" расширить свою деятельность. Решено было при-обрести собственную типографию, а так как в Берлине тогда можно было по сходной цене прикупить ротационную машину, я осенью 1922 года с этой целью поехал в Берлин. В это время там находился Маяковский, он выступал с докладами о литературе и искусстве. Я посетил Владимира Владимировича, рас-сказал о планах расширения издательской деятельности, просил помочь установить контакт с другими советскими писателями, чтобы издавать их произведения в Латвии.

Я описал Маяковскому сцену, свидетелем которой оказался в одном из берлинских кафе. Туда ворвалась с дикими криками банда фашистских хулиганов, угрожая "уничтожить всех евреев и коммунистов". Лицо поэта стало гневным. Он сказал: "Да, это мне знакомо. Это - когти затаившегося дикого зверя. Немецкий обыватель совсем растерялся. И о чем только думают проклятые веймарские демократы? Их мозги подстрижены, как деревья на берлинских аллеях...".

Во время нашей беседы Маяковского посетил представитель берлинского издательства "Маликферлаг" по вопросу издания на немецком языке поэмы "150 000 000". Вскоре эта поэма была издана в переводе Иоганнеса Бехера.

В январе 1920 года в помещении латышского драматического театра левые профсоюзы организовали юбилейное собрание тру-дящихся различных национальностей в ознаменование годовщины начала революции 1905 года. С докладами на этом собрании выступали Вилис Дерман и я.

Вилис Дерман уже при первой встрече вызвал у меня особый интерес. Он приехал к нам тогда с Запада, об этом свидетельствовала даже его одежда - свободное пальто, широкополая шляпа. За рубежом он глубоко и основательно изучал быт и культуру народов, рассматривая все явления жизни глазами последовательного марксиста.

На собрании в драматическом театре Дерман выступил с докладом на латышском языке, а я - на русском. Он говорил уверенно, спокойно, обнаруживая глубокое знание эпохи, несокрушимую веру в революционное призвание рабочего класса. Все это произвело огромное впечатление на аудиторию. Одной из основных мыслей моего доклада было, что трудящиеся Латвии должны сохранять и крепить единство.

Через некоторое время секция изобразительных искусств общества "Арбетергейм" организовала выставку прогрессивных художников. Целый этаж здания на улице Тербатес, 15 был занят произведениями живописи и скульптуры местных мастеров Бренсона, Школьника, Гиршберга, Михаила Йо, Фридландера и многих других. Одним из первых посетителей этой выставки был Вилис Дерман. Он обошел вместе со мной выставку, дал тонкий критический анализ произведениям, обнаружив при этом глубокое знакомство с основными течениями мирового искусства.

"КУЛЬТУРЛИГА". НАРОДНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

Отдельно от общества "Арбетергейм" мы организовали На-родный университет, учредив Общество содействия еврейскому Народному университету. Именно поэтому Народный универ-ситет после закрытия общества "Арбетергейм" уцелел. Но при-ходилось часто менять помещения. Ведь еврейский Народный университет все же остался центром, вокруг которого в течение десятилетия (1920-1929) группировались левые круги еврейского населения. Он был местом их встреч.

Когда рижский "Арбетергейм" и все его отделения в других городах Латвии были властями закрыты, назрела необходимость создать новое общество для культурно-просветительной деятельности среди еврейских масс. Для этой цели было создано новое общество - "Культурлига". В правление общества были включены некоторые представители радикально-демократической интеллигенции.

"Культурлига" уже не имела прежнего помещения "Арбетергейма", а довольствовалась одним из зданий на Театральной, притом лишь в послеобеденные часы. Диапазон деятельности был, естественно, значительно уже. По сути дела, это был клуб для встреч и общения демократических деятелей, с интересом и симпатией относившихся к рабочему движению. Там проводились лекции о классической литературе, о советской еврейской литературе, о достижениях культуры, вечера вопросов и ответов, литературные "суды".

"Культурлига" систематически устраивала литературные, музыкальные и драматические вечера, художественные выставки, обмен опытом между еврейскими учителями Литвы, Эстонии и Латвии. Были организованы вечера, на которых выступали известные еврейские деятели культуры.

Помню публичный "суд" над литературными героями Катюшей Масловой из "Воскресения" Льва Толстого и Миреле из "После всех" Давида Бергельсона. Большой интерес вызвал "суд над Смертью" - над общественными условиями, которые приводят к насильственной и преждевременной гибели человека.

"Культурлига" поддерживала связь с левыми профсоюзами, левыми спортивными организациями и культурными обществами Латвии.

Отделения "Культурлиги" были созданы и в других городах Латвии - Даугавпилсе, Резекне, Краславе.

Из деятелей "Культурлиги" в моей памяти остались М. Герцбах, А. Рудов, Михаил и Женя Быковские, Р. Дейч, Арон и Сара Лейтман, А. Ципе, И. Шрайбер, Карлин, Невлер, Кляцкин, Еру-химович-Ермашов, Цал-Ленский, Л. Вайнер, Раппопорт, Абесгауз, Гейман, А. Фридман, М. Папирмайстер, Гирш Марголис, Ром, Юделсон, Лейзер Мендельсон, Малер, Исаак Брод, Лея Кукля, X. Ран, Р. Ран, Рысины, С. Ляхович. Хорошо помню Янека Иткина, которому я в течение длительного времени передавал свои статьи для нелегальных изданий, где они публиковались ано-нимно и под псевдонимами Шин, Эмша, А-н, М-н, Шварциор и другими.

На вечерах "Культурлиги" выступали писатели и общественные деятели Д. Бергельсон, Д. Гофштейн, Г. Блоштейн, М. Ольгин, М. Кац, М. Шейн, X. Житловский, Номберг и другие. Лекции о еврейской литературе читали А. Воробейчик, я и некоторые другие. Лекции по истории читал профессор Переферкович.

Активное участие в работе "Культурлиги" принимал Учительский союз, в котором руководящую роль играли педагоги-социалисты. Во многих еврейских школах создавались группы молодежи левой ориентации. В 20-е годы нам удалось создать солидную общественно-культурную базу для воспитания в еврейских школах значительного отряда демократически настроенной молодежи. Это была молодежь честная, глубоко преданная высоким идеалам.

К нам приезжали делегации из соседних стран, в том числе литовские педагоги во главе с известной прогрессивной учительницей Еленой Хацкельс.

***

Передо мной пачка писем и открыток из Каунаса от Елены Хацкельс. Вот и ее фотография, а на обороте надпись рукой Фани Самойловны: "Елена Хацкельс, замечательная женщина нашей эпохи - писательница, педагог, заслуженный, редкий Человек. Умерла в Ковно на девяностом году жизни 27 января 1973 года. Мы ее очень любили, она друг и соратница сестер-учительниц Бетти Иосифовны и Лии Иосифовны Вульфсон".

Здесь же вырезка из варшавской газеты "Фолксштимме" от 17 января 1968 года, где описываются заслуги Елены Хацкельс в области просвещения. В одном из писем к родителям Елена 'Хацкельс ровным каллиграфическим почерком учительницы пишет: "Все мои достоинства и заслуги гиперболически увеличены в варшавской газете".

В апреле 1960 года в возрасте 78 лет Елена Хацкельс пишет моим родителям: "Несмотря на свою глубокую старость, я совершенно здорова, чувствую себя еще работоспособной и понемногу продолжаю работать в школе - преподаю русский язык и литературу литовским детям".

Елена Хацкельс писала родителям почти до самой своей кончины, в каждой ее открытке, в каждом письме чувствуется активное отношение к действительности. "Пусть Новый год при-несет радость мира и надежды всем пострадавшим от войны! С большим интересом и волнением следила за речами и прениями 22-го съезда партии. Глубоко верю, что светлая мечта осуществится".

И какое теплое, заинтересованное отношение к М. Шац-Анину:

"С большим интересом и удовольствием читала статью Макса Урьевича. Мои работы все потерялись во время войны. Желаю Вам, дорогой Макс Урьевич, еще долгие годы сохранить здоровье и Ваше неизменное чисто юношеское отношение к людям и к жизни, Вашу горячую отзывчивость на все доброе, светлое и великое. С глубоким уважением и преданностью Елена Хацкельс".

В мае 1973 года подруга Елены Хацкельс написала: "Она умерла очень спокойно, можно сказать, уснула навечно. Похороны устроили литовские писатели - были почести, цветы, речи и много слез...".

М. Шац-Анин поддерживал постоянный контакт с левым профсоюзом учителей, которому удавалось на протяжении ряда лет, до 1934 года, в некоторых рижских школах осуществлять программу обучения по собственной прогрессивной методике. Педагоги этих школ - сестры Вульфсон, Р. Рысина и другие получали советы и рекомендации для своей работы непосредственно от М. Шац-Анина. Школы эти были расположены на рабочих окраинах Риги, учениками были в основном дети рабочих и ремесленников.

Школа 1, где директором была Бетти Иосифовна Вульфсон, располагалась сперва на улице Гоголя, 8/10, затем на улице Пушкина, 1. В 1934 году, после переворота в Латвии, эта школа, как и многие другие, в том числе и школы, руководимые супругами Берз, перешла в полное ведение еврейских клерикалов. Школы резко изменили свое лицо, путь проникновения туда социалистической идеологии был перекрыт.

До 1928 года при левых рабочих профсоюзах Латвии существовала еврейская культурная секция - ИКС. Помещение ИКС находилось на улице Езус-Базницас.

В те годы усиленно дискутировалась тема, является ли язык идиш средством для достижения прогресса культуры или само-целью. Сторонники "фолкизма" (фолк - народ), во главе которых был профессор Симон Дубнов, утверждали, что язык идиш является целью, неотъемлемой составной частью еврейской духовности - примата существования и развития народа. На эту тему проводились дискуссионные вечера в помещении 4-й еврейской школы, расположенной на улице Езус-Базницас, 11. Собирались родители учеников.

Точку зрения, рассматривающую язык идиш как средство общения с народными массами, как средство пропаганды революционных идей, средство вовлечения народных масс в интернациональную борьбу, отстаивал на этих дискуссиях Макс Урьевич Шац-Анин.

Вторую, дубновскую, точку зрения представлял Ступницкий - один из редакторов издававшейся в Риге газеты "Фриморгн". Эту крупную газету возглавлял известный в то время журналист Вольф Лацкий-Бертольди. После переворота власти закрыли и эту газету, а вместо нее стала издаваться газета "Хайнт" ("Се-годня"), руководимая клерикальной партией "Агудат-Исраэль".

Дискутировался также вопрос о путях еврейского рабочего движения. Один из представителей левых "Поалей-Цион" отстаивал позицию своей партии: рабочее движение в еврейском народе перспективно лишь на базе своего собственного государства в Палестине. Макс Урьевич считал, что задача еврейского пролетариата - вести совместную борьбу с пролетариатом той страны, в которой он живет.

Революционная убежденность Шац-Анина заставляла прислушиваться к его мнению не только единомышленников, но и идейных противников.

Из воспоминаний Макса Урьевича

ВСТРЕЧИ С ЛИНАРДОМ ЛАЙЦЕНОМ И ЛЕОНОМ ПАЭГЛЕ

Я не раз встречался с этими яркими революционными деятелями культуры Латвии. Мы совместно выступали на митингах трудящихся, участвовали в работе левых профсоюзов. Моя первая встреча с Линардом Лайценом произошла в январе 1920 года на праздновании 15-й годовщины революции 1905 года в помещении Художественного театра. Линард Лайцен выступил спокойно, уравновешенно, но уже первые его слова приковаливнимание аудитории.

Я был поражен его способностью не только приблизить к себе умы, но и воспламенить сердца. Без особой патетической тональности он сумел оживить исторические события в памяти слушателей.

На этом же вечере выступил Леон Паэгле, он читал свои пламенные стихи, вызвавшие восторженный отклик.

Спустя год, 18 марта 1921 года, в клубе Центрального бюро профсоюзов - клубе Ремесленного общества - рабочие организации отмечали 50-ю годовщину Парижской коммуны. Зал был переполнен.

С докладом о Парижской коммуне выступил Вилис Дерман, после него доклад "Борьба за социализм в прошедшие полвека" сделал я. Во второй части вечера актриса Паула Балтабола читала стихи Райниса и Верхарна. Когда на трибуну вышел Линард Лайцен, чтобы прочитать свои революционные стихи, его встретили горячими аплодисментами. Аудитория хорошо знала этого поэта-революционера, мужественно боровшегося за осуществление светлых чаяний парижских коммунаров.

Затем под бурные аплодисменты собравшихся на трибуну вышел Леон Паэгле. Он с большим мастерством прочитал сочинение французского коммунара Арно о мучениках Парижской коммуны, и казалось, что перед нашим взором проходят картины мужественной борьбы за власть народа. Долго не утихал гром аплодисментов. А ночью начались аресты многих участников этого вечера.

Помню конференцию актива левых профсоюзов и культурно-просветительных организаций, которой руководил Леон Паэгле. Внешне очень сдержанный, но полный внутреннего огня, он создавал вокруг себя своеобразную атмосферу: в зале, казалось, слышна была твердая, неотвратимая поступь революции.

Большое впечатление оставляли регулярно проводимые на открытом воздухе массовые праздники труда и культуры, постановки драматических произведений Лайцена и Паэгле.

Активная общественная деятельность в 20-е годы объединяла Линарда Лайцена, Леона Паэгле, Вилиса Дермана, автора этих строк и многих других в единый дружественный коллектив.

После совместных выступлений, после заседаний бюро профсоюзов и на художественной коллегии мы часто обсуждали актуальные вопросы общественной жизни, проблемы культуры, искусства, литературы.

В начале 20-х годов посольство СССР издавало в Риге газету под названием "Новый путь". Линард Лайцен, Леон Паэгле, я и ряд других деятелей культуры были сотрудниками этого издания, под различными псевдонимами публиковали в этой газете статьи о рабочем движении и культурной жизни трудящихся Латвии.

Я видел Линарда Лайцена и во время заточения в Центральной тюрьме и поражался тому, как он, не теряя бодрости, работал над своей книгой "Кричащие корпуса".

Что касается непримиримого и вольнолюбивого Леона Паэгле, то он чрезвычайно болезненно переносил одиночное тюремное заключение. Здоровье Леона Паэгле было подорвано. Жизнь и творчество поэта-революционера оборвались в самом расцвете сил...

Похороны Леона Паэгле в 1926 году вылились в обширную демонстрацию, на которой рабочие высказали твердое намерение продолжить труд, которому писатель-революционер посвятил свою благородную самоотверженную жизнь.

Вскоре после похорон мы организовали в помещении клуба "Культурлиги" вечер памяти Леона Паэгле. В периодическом издании "Яуна виениба", 5 за 1926 год, на 16-й странице было помещено объявление:

"Еврейское культурное общество "Культурлига"

5.III. 1926

Улица Меркеля, 13,

малый зал Вечер памяти Леона Паэгле.

Программа:

Доклад Л. Лайцена (на рус. яз.) "Л. Паэгле - писатель"

Д-р Шац "Л. Паэгле - общественный деятель"

Декламации на лат. и евр. яз.

Муз. выступления".

В зале собрались рабочие и интеллигенция разных национальностей. Линард Лайцен и я говорили о Леоне Паэгле словно не об умершем, а о живом - пламенном писателе-революционере, борющимся с нами плечом к плечу. "Жить - означает бороться", - говорил Леон Паэгле.

Не раз говорил мне Линард Лайцен, что ритм революции помог ему добиться в своем творчестве единства формы и содержания. Этот ритм наложил особую печать на всю жизнь и деятельность писателя. Все его лучшие работы одухотворены революционным ритмом. Линард Лайцен был весьма самокритичен, охотно выслушивал мнения товарищей, критические за-мечания по поводу некоторых элементов конструктивизма в его работах. На первом месте у него всегда были общественные интересы, которым он подчинял все личное.

Линард Лайцен живо интересовался работой еврейских культурно-просветительных организаций в Латвии, часто выступал у нас как лектор и пропагандист. Некоторые его рассказы, например "Камень в окне", как и многие стихотворения, были переведены на еврейский язык и опубликованы в еврейской революционной периодике. Стихи Линарда Лайцена всегда читались на наших вечерах, его творчество оказало благотворное влияние на работы молодых еврейских литераторов - Лазика, Абесгауза и других. Линард Лайцен в своих выступлениях всегда подчеркивал общность целей, которые объединяют латышских, русских и еврейских рабочих.

В 1932 году, незадолго до отъезда из Латвии, Линард Лайцен посетил меня на дому. Он был измучен преследованиями политохранки, у него больше не было возможностей публиковать свои работы в Латвии. Он уехал в Советский Союз. Это была моя последняя встреча с Линардом Лайценом.

***

Участник революционного движения в Латвии Юлий Киперс в статье "С улыбкой на устах" (Карогс. 1975. 7) писал, что в 20-е годы М. Шац - наряду с В. Дерманом, Л. Паэгле, Л. Лайценом - являлся наиболее популярным трибуном на массовых легальных митингах и собраниях левых профсоюзов. Он был одним из самых известных легальных общественных деятелей еврейского рабочего движения, организаторов и руководителей в области культуры, был активным борцом единого Антифашистского народного фронта.

Ольга Лайцен, жена и соратник писателя-революционера, до последних лет жизни Макса Урьевича общалась с ним. "Старым гвардейцем революции" называла она его. Вот текст одной из открыток Ольги Лайцен: "Пусть вам обоим будет хорошо и созвучно! Пусть ваши души, несмотря ни на что, и впредь будут молодыми, тогда и физические недуги легче будет пересилить. Люблю вас очень и уважаю. Целую и крепко жму руки!".

В своих воспоминаниях о Линарде Лайцене, опубликованных в газете "Падомью яунатне" 15 ноября 1983 года, Ольга Лайцен пишет, что Линард Лайцен восхищался мужеством своего незрячего товарища М. Шаца, верностью его помощницы. В статье были такие слова: "Он удивлялся, какая эрудиция, энергия и сила были в этом революционере, который не только продолжал писать, но и выступал в рабочих аудиториях".

Из воспоминаний Макса Урьевича

1921 ГОД. ЦЕНТРАЛЬНАЯ ТЮРЬМА

Мы понимали, что власти раньше или позже прикроют наши рабочие организации. Нас дважды в неделю - по понедельникам и четвергам - вызывали в охранку на допросы. После выступления на вечере в честь дня Парижской коммуны меня, как и многих других выступавших на этом вечере, арестовали. Я был помещен в одиночную камеру рижской Центральной тюрьмы.

Незадолго перед этим, оставив на время нашу двухлетнюю дочь у своих родителей, из Киева приехала ко мне моя жена. Теперь она снова осталась одна, без средств к существованию, с единственной заботой о моей участи.

Когда при аресте власти проводили у меня обыск, то никаких уличающих материалов у меня не нашли. Тем не менее с марта до июня 1921 года я находился в Центральной тюрьме.

В камерах тюрьмы среди политзаключенных шла интенсивная дискуссия о формах и методах дальнейшей работы. Первое Мая мы в камерах встретили революционными песнями и едино-душным отказом принять пищу. Был введен военный отряд, и нас растащили по карцерам.

Я оказался в темном подвале с земляным полом, по которому шмыгали крысы. Двое суток пробыл я в карцере, а когда вновь вышел на свет, яркое майское солнце резануло по моим ослабленным глазам, в левом глазу блеснула ярко-фиолетовая молния, и я ослеп на один глаз.

Я был помещен в больницу, где пролежал несколько месяцев под надзором. Восстановить зрение не удалось. Я остался слепым на один глаз - левый. Я стал плохо видеть и правым глазом. Меня выпустили из тюрьмы под надзор полиции. Меня ожидала высылка по так называемому "закону Керенского". Бывало, что политических заключенных подвозили к советской границе и приказывали бежать, но, как только высылаемый добегал до нейтральной полосы, по нему открывали огонь. Депутат Сейма Вилис Дерман внес тогда в Сейм интерпелляцию по поводу расстрела на границе активистов Матисона и Купермана. Это выступление Дермана получило широкий резонанс.

Министр внутренних дел Арвид Берг вынес постановление о выдворении меня за пределы Латвии, но не в СССР, а на Запад.

За то время, пока я находился в глазной лечебнице под надзором полицейского врача, произошел кризис Кабинета министров Латвии. Новый, более умеренный Кабинет во главе с Квиесисом отменил в связи с моей болезнью постановление о высылке.

В мрачных тюремных условиях среди арестованных я впервые встретил тогда совсем юного поэта Яна Грота. Мне запомнился его молодой облик, особенно его серо-голубые глаза, напоминавшие струящуюся из неиссякаемого источника родниковую воду. Лицо Грота было открытым, взгляд - сердечным. В нем были мягкая, светлая доверчивость, ласковая приветливость.

Помню, с каким восторгом юный Грот воспринимал творчество и великого Райниса, и Пушкина, и Есенина. Тогда, как и в последующие годы, меня влекли к Гроту его устремленность к содружеству, к единению, его мечта о светлом будущем и социальной справедливости.

Из письма М. У. Шац-Анина Я. Гроту от 8 февраля 1961 года

"...В моей памяти всплывают те дни сорок лет тому назад, тогда мы были с Вами в заключении в рижской Центральной тюрьме и когда зарождалась Ваша муза. Много было пережитонами тяжелого и радостного за эти десятилетия. Вспоминаю Вас как человека и поэта, в ком всегда живет светлая мечта о счастье человечества."

Поздравительная телеграмма к юбилею Макса Урьевича 22 июня 1960 года

"Самый душевный привет и пожелания счастья. Силабриеде, Грот."

Письмо И. Берсона М. У. Шац-Анину от 9 февраля 1969 года

"Дорогой Макс Урьевич!

Сегодня день рождения поэта Яна Грота. Никак не хочется думать, что нельзя его поздравить...

Я являюсь составителем его Собрания сочинений и пишу монографию. Очень прошу Вас - напишите воспоминания о том, как Вы полюбили Грота, что переживали, когда вместе были заключены в рижской Центральной тюрьме.

Как Ваше здоровье и творческое самочувствие?

Передайте привет Вашей жене.

Ваш И. Берсон".

* * *

В фондах Музея литературы и искусства имени Райниса хранится письменное заключение политической охранки, датированное маем 1921 года. В документе содержится длинный список арестованных охранкой деятелей левых профсоюзов, в том числе упомянуты писатели и литераторы Эвальд Сокол-Свимпулис, Ян Грот, Макс Шац. Фамилия отца значится в списке под 32 с припиской: "Выдворить из Латвии".

Первые впечатления Фани Самойловны после ее приезда в Ригу были тяжелыми. Она попала в совершенно чуждую ей обстановку, встретилась с неизвестными и непонятными ей нравами.

Из воспоминаний Фани Самойловны

Когда я приехала в Ригу, Макс Урьевич жил на квартире у своего старшего брата Соломона в доме на улице Парковой. Он занимал там одну небольшую комнатку, в которой нам теперь предстояло жить вдвоем. Не скажу, что родственники мужа одобряли тогда его выбор. Молоденькая, худенькая, неимущая, приезжая из России - зачем она ему, если в Риге так много видных невест из почтенных семейств и женитьба могла бы дать обеспеченную жизнь. Я знаю, так говорили и думали старшие невестки. Лишь потом, с годами, они оценили выбор Макса Урьевича, когда вся тяжесть жизни легла на мои плечи и плечи эти выдержали все испытания. Но в те годы я была чужой среди них, и мне это давали ясно почувствовать. Когда в 1921 году муж был арестован, старшая невестка - хозяйка дома Тайбл, Таня, как ее называли, ограничивала меня во всем - и в дровах для отопления комнаты, и в электрическом свете. Она вообще была поразительным человеком, эта Таня, и я хочу вспомнить о ней подробнее.

Таня отличалась удивительной неугомонностью тела и духа. Она старалась не просто нажить состояние, но, обязательно, постоянно все больше и больше его увеличивать. Для этого она не жалела ни времени, ни сил. Ежедневно с семи утра и допоздна ее жизнь проходила за прилавком собственного аптекарского магазина. Не делали перерыва даже на обед - ели наспех здесь же, в атмосфере, насыщенной запахами медикаментов. Еда подогревалась на электроплитке.

На Тане всегда было надето что-то теплое, но никогда ничего такого, что радовало бы глаз, - ведь поверх всего надевался белый халат. В магазине не было приказчиков. Только пожилой грузчик-экспресс по фамилии Лиепинь, которого хозяева называли на "ты", приносил и уносил тяжелые ящики, пакеты. Магазин был открыт до более позднего часа, чем другие, - согласно деловой договоренности с чиновниками-инспекторами, чтобы не штрафовали.

Так и шла их жизнь, а с ней приходила прибыль. Бывало, зайду после гуляния с ребенком в их магазин и всегда застаю покупателей, стесняюсь помешать пустыми разговорами, чувствуя себя бездельницей, - ведь ничем другим я тогда не занималась, только воспитывала своего ребенка, ухаживала за мужем-революционером. Ведь это не работа по сравнению с ее непрестанным тяжелым трудом за прилавком магазина... Как сравниться с ней в серьезности жизни, если уже и недвижимое имущество стало появляться!

Была у них в квартире домработница Оля, молодая деревенская девушка. Но продержалась она недолго - что-то из наказов хозяйки не выполнила. Парадный ход был постоянно заперт, при мне в эти двери никто не входил, был только черный ход через кухню. Кастрюли начищены до блеска, как и металлический край большой дровяной плиты. Над плитой натянута веревка, на которой постоянно сушатся теплые носки и рейтузы, штопанные-перештопанные. Ведь в магазине холодно, дверь постоянно от-крывается, дует...

Рядом с кухней кладовка, а там ведра с засоленной лососиной и заготовленной впрок говяжьей грудинкой. Эту снедь хозяйка держала только для своей семьи - мужа, сына. И все это ос-новательно запиралось на ключ. Квартира была большая, но хозяева больше всего находились в комнатке при кухне - девичьей. Там они на скорую руку перед уходом и по возвращении ели, готовились к завтрашнему деловому дню.

В этой квартире первое время жили возвратившиеся после окончания войны мать мужа и семья самого старшего брата. Помню большую гостиную в этой квартире. Черный рояль, на нем ваза граненого стекла, в вазе пучок крашеной сухой степной травы, пушистой и пыльной. Фикус у окна. Диван, обтянутый дерматином, металлическая люстра с массой стеклянных висюлек, которые мылись и чистились редко. Граммофон, на стенах олеографии. Выглядело очень богато, но, как я потом поняла, по-мещански.

Самой светлой была комната сына - с окнами на Верманский парк. Там были книги, карты - все, что необходимо для учебы. Невестка хотела, чтобы единственный сын учился и тем самым достиг высокого положения и материального благополучия. Сын Тани действительно стал впоследствии уважаемым человеком, а сама Таня прошла через сибирскую ссылку и вереницу испытаний. Когда думаю о ее судьбе, мне становится грустно и больно...

Из воспоминаний Макса Урьевича

РАБОТА ПРОДОЛЖАЕТСЯ. ЭЙНШТЕЙН

В 1928 году власти ликвидировали "Культурлигу". Тогда был организован клуб Винчевского. Морис Винчевский (1856-1932) был одним из основоположников еврейской пролетарской поэ-зии. Но и этот клуб был властями закрыт в 1931 году.

В Латвии действовало отделение Общества здравоохранения среди евреев (ОЗЕ). В 1924 году в Берлине состоялся Всемирный конгресс ОЗЕ. Делегатами из Латвии были доктор Борис Григорьевич Дубинский и я. Съезд был весьма многолюдным и привлек внимание широкой общественности многих стран. В президиуме съезда был Альберт Эйнштейн.

Еще в годы политэмиграции в Швейцарии я видел Эйнштейна на вечерах, где выступали Ленин, Плеханов, Жорес, но с ним лично знаком не был. В 1924 году в Берлине я увидел Эйнштейна вблизи - молодое, живое лицо, густые седые волосы. Светлая одухотворенность, прямой, пристальный взгляд, обра-щенный на собеседника. В словах и жестах своеобразное сочетание жизненной мудрости с детским простодушием. Он производил чарующее впечатление человека высочайшей культуры.

На одном из очередных заседаний конгресса, когда председательствовал Эйнштейн, с речью выступил представитель американской благотворительной организации "Джойнт". Назы-вая цифры, которые характеризовали размер пожертвований в пользу евреев Восточной Европы, американец предложил, чтобы делегаты подробно отчитались о том, как они собираются эти средства использовать, кому в первую очередь будет оказана материальная помощь.

Вслед за представителем "Джойнта" слово было предостав-лено мне. Я напомнил о том, что прошло время, когда туго набитые кошельки диктуют свою волю. Наши организации помощи призваны служить в первую очередь трудящимся массам, и мы не позволим навязывать нам свой контроль. К моему мнению присоединилось большинство делегатов конгресса.

Во время моей речи я заметил, как предыдущий оратор, оживленно жестикулируя, что-то настойчиво нашептывает пред-седательствовавшему Альберту Эйнштейну, а тот спокойно, но решительно отмахивается от него. Потом я узнал, что этот оратор требовал от Эйнштейна воспользоваться правом председательствующего и призвать меня к порядку, чтобы прекратить "коммунистическую пропаганду". Эйнштейн решительно откло-нил это требование.

После заседания я разговаривал с Эйнштейном и в его благородном взгляде и теплом рукопожатии почувствовал, что он полностью разделяет высказанную мною точку зрения. Мой отчет о конгрессе ОЗЕ был затем опубликован в рижской газете "Найе цайт".

Спустя 18 лет, в 1942 году, ряд еврейских культурных деяте-лей в СССР - Давид Ойстрах, Самуил Маршак, Соломон Михоэлс и другие (а в их числе и я) опубликовали через Совинформбюро призыв к евреям всего мира максимально активизировать борьбу против нацистских изуверов на фронтах и в тылу. Это воззвание получило полное одобрение Альберта Эйнштейна, который самоотверженно включился в борьбу с коричневой чумой. Когда С. Михоэлс и поэт И. Фефер по поручению [Еврейского] антифашистского комитета в 1943 году посетили Cоединенные Штаты Америки, они навестили Альберта Эйнштейна и, вернувшись в Москву, рассказали, что Эйнштейн был в крайне подавленном состоянии. Переживания его были вызваны в первую очередь фашистскими изуверствами. Эйнштейна волновала также судьба его научной работы, связанной с расщеплением атома.

Знаменательно, что уже после войны Эйнштейн писал: "Евреи и арабы должны содружествовать и найти наилучшие возможности для братских отношений друг с другом. Это для нашего народа не менее важно и жизненно необходимо, чем само устройство места для существования. Мы должны в нашем отношении к арабскому народу проявлять самое глубокое чувство дружелюбия. Строительство новой жизни в условиях всего пережитого нашим народом должно служить также интересам благополучия арабов".

Теория относительности Эйнштейна уже в молодости мне стала близка. Под влиянием этой теории я написал две работы: в 1919 году книгу "Темпорализм - о своеобразии развития еврейской культуры" и в 1921 году "О пространстве и времени" - о тенденциях развития мировой культуры.

БЕРЛИН. ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ

В Берлине жили тогда еврейские писатели из России - Давид Бергельсон, Лев Квитко и другие. Я много раз встречался с ними и по их просьбе прочитал в помещении "Софиензал" лекцию об отношении к еврейской классической литературе. Не отрицать огульно все былое, а поднять его актив на высшую ступень, обогатить мечту творческими элементами былого - такова была основная мысль моего выступления. В прениях после моей лекции участвовали представители многих противоборствующих еврейских общественных течений.

Давид Бергельсон и Лев Квитко тяжело переживали свою оторванность от родных мест, от России. Бергельсон ездил в США и вернулся глубоко разочарованным. На мой вопрос, удовлетворяет ли его работа в берлинском журнале, он ответил типичным для него жестом презрительного отрицания: "Э!..".

Во время наших бесед родилась идея издания в Берлине сборников на еврейском языке "Ин шпан" ("Напряжение"). Для второго номера "Ин шпан" я послал Давиду Бергельсону из Риги статью о жизни еврейского меньшинства в Прибалтике.

Давид Бергельсон и Лев Квитко жаловались, что они бьются, как рыбы на суше, среди берлинских и гамбургских эмигрантов.

Кто мог тогда предвидеть, что путь этих лучших представителей еврейской творческой интеллигенции, путь от были к мечте обернется для них новой голгофой? Какая мерзкая гримаса истории в том, что Давид Бергельсон - автор "Мидас адин", прославивший подвиг Филиппова, и жизнерадостный певец рас-крепощения Человека Лев Квитко падут невинными жертвами, погибнут от рук сталинских палачей!

В одном из берлинских кафе я встретил Игнаца Шапиро, старого знакомого по Вене. Он жил целиком в мире былого и с увлечением поделился со мной ходом работы над своими трудами по истории. Он ставил перед собой цель - непременно восстановить историю культуры нашего народа, его материальную и культурную быль. Закончив историю еврейского театра, он теперь углубился в развитие социально-экономических отношений в еврейском народе. Он расспрашивал меня о моей жизни и работе в Латвии. Прощаясь, сказал, что сведения эти он собира-ет по поручению "Энциклопедии Иудаика".

В "Энциклопедии Иудаика", изданной в 1926 году на немец-ком языке, действительно имеются данные о Максе Анине (псев-доним Макса Шаца), упоминаются изданные к тому времени работы.

В 20-е годы Берлин был переполнен эмигрантами и туристами из разных стран. Из многочисленных встреч некоторые крепко запечатлелись в памяти.

За столиком кафе сидят два седовласых человека, два основоположника различных течений еврейской социалистической мысли: Нахман Сыркин и Хаим Житловский. Меня радушно просят присесть к столику. Между двумя туристами из США ведется тихая "итоговая" беседа: "Чем были и чем стали". Будучи их современником, я с огромным вниманием и интересом прислушиваюсь.

С конца прошлого столетия Нахман Сыркин - мятежный искатель синтеза национально-еврейского и интернационально-социалистического. С каким жаром дискутировались его работа на немецком языке "Социалистишер ционисмус", его древнееврейский сборник "Хейрус" и его еврейский сборник "Хамоин" в первые годы нашего века! Революционер Сыркин был кандидатом в депутаты Государственной Думы по одному из литовских округов.

Но вот революция 1905-1907 годов временно отступила. Сыркина волна выбросила за океан. И там, в "котле наций", в США, Сыркин оказался один, усталый, разочарованный. Свою охладевшую душу Сыркин старался согреть религией... Так далекая быль победила живую мечту... Теперь Н. Сыркин сидел передо мной притихший, с потухшим взором и говорил о том, как тяжело жить.

Хаим Житловский, сохранивший живость ума и слова, пытался утешить своего собеседника. Ведь и сам он прошел слож-ный путь, и всю свою сознательную жизнь он искал гармонию между евреем и общечеловеком, между национальным и интернациональным. Правда, он, в отличие от Сыркина, никогда не увлекался Карлом Марксом, а сразу пошел по пути народнического социализма.

Спад революции 1905-1907 годов привел и Житловского за океан. Там Житловский - мыслитель продолжал борьбу. Он первый составил для народа на языке идиш историю мировой философии. Хаим Житловский стал издавать журнал "Найер лебен", в котором стремился примирить различные борющиеся в еврейской общественности течения. Все превратности судьбы своего народа он остро переживал и зигзагами реагировал на них.

Передо мной была живая судьба народа в лицах. Быль - еще живая, но уже вся в воспоминаниях, в итогах. На мои редкие реплики, что жизнь не кончается там, в нью-йоркском "котле наций", они отвечали взглядами, в которых я читал и недоумение, и укор.

Через год Хаим Житловский приехал в Ригу, где прочитал лекцию. И тут он продолжал свою линию примирения антагонистических взглядов. Во время острой полемики между коммунистом и бундовцем он добродушно кивал головой то одному, то другому, а в заключение привел притчу о двух братьях, стремящихся к одной и той же цели, но идущих к ней разными путями.

Из тетрадей Фани Самойловны

Мне было 24 года, когда в Ригу приехал доктор Хаим Жит-ловский, известный мыслитель, писатель, общественный деятель. Доктор Житловский любил Макса Урьевича и побывал у нас дома. Наша Диточка была еще маленькая, но уже очень общительная, разговорчивая, болтала на идиш. Она понравилась доктору Житловскому, и он все просил ее ответить, почему она думает, что Бога нет. "А потому, - отвечала она, - что его никто не видел". "Но ведь Париж ты тоже не видела, а он есть все же", - сказал Житловский. В доказательство своей правоты Диточка пошла и принесла альбом с видами Парижа.

Доктор Житловский окружил меня большим вниманием и душевной лаской. Макс Урьевич тогда еще видел одним глазом. Хаим Житловский подробно беседовал со мною о том, как я себе представляю дальнейшее воспитание Диточки, как отношусь к общественной деятельности мужа. На банкете в его честь Хаим Житловский посадил меня рядом с собой и при всех вслух сказал, что видит во мне зачатки таких черт, которые, если получат дальнейшее развитие, помогут в жизни Максу Шац-Анину и дадут возможность воспитать Диточку достойным чело-веком.

Спустя много лет я читала работы Хаима Житловского по философии, восхищалась тем, как он пишет об Аристотеле, Спинозе, Марксе, Льве Толстом, о французской революции, онароде в любви с другими народами.

* * *

Еврейский Народный университет, ректором которого был отец, продолжал свою разветвленную культурно-просветительную деятельность в Латвии до 1929 года, когда был закрыт властями.

Газета рабоче-крестьянской фракции Сейма "Дарбс ун майзе" 11 января 1929 года писала:

"Еще раз об обысках и арестах. Задержано и обыскано 200 слушателей Народного университета. Захвачено множество книг и документов. Обыск у больного ректора университета Шаца. После обыска Шаца хотели арестовать, и лишь из-за категорического заключения врачей о его тяжелой болезни арест был отложен".

Общественная деятельность Макса Урьевича этого периода отражена в некоторых воспоминаниях его товарищей, сорат-ников, друзей.

Из воспоминаний писателя Марка Разумного

Ректором Народного университета был доктор М. Шац-Анин - блестящий оратор, темпераментный публицист, оригинальный мыслитель, пламенный трибун, остроумный полемист.

Помню, как на трибуну поднимается стройный молодой чело-век с густой шевелюрой над высоким лбом, с лучистой улыбкой на благородном лице. Блеснув стеклами пенсне и проведя паль-цами по волосам, он сразу, без предисловия, уверенно и смело ведет слушателей за собой, и все мы, затаив дыхание, следим за ходом его ясной и глубокой мысли, за игрой его воображения.

Но не всегда оратор улыбался, нередко с его лица исчезало открытое, очаровывающее нас выражение. Это бывало тогда, когда он распахивал перед слушателями окно в царство капитала и эксплуатации. И, внимая его резким, уничтожающим оценкам, мы все проникались ненавистью к миру волчьих законов. Уди-вительной силой обладал Шац-Анин, и таким он остался в па-мяти людей моего поколения, всех тех, кто в молодости своей присутствовал на его выступлениях.

И помимо того, что доктор Шац-Анин был нашим учителем в борьбе, он был также и товарищем, советчиком в наших личных коллизиях. По разным вопросам обращались мы за советом и помощью к этому многоопытному человеку, и для каждого находил он мудрый совет, каждому дарил светлую улыбку.

Всю еврейскую проблематику Шац-Анин освещал с точки зрения объединения национального элемента с общечеловеческим. Эта идейная нить проходила через все его творчество, всю его общественную деятельность, и сама его личность была подтверждением этой идеи - в нем выявилось все лучшее, что может дать синтез еврейской и общечеловеческой культурной традиции.

Мне как-то на его лекции о живописи пришлось услышать от кого-то из слушателей: "У этого человека мог бы и зрячий поучиться по-настоящему видеть мир!".

Катя Кан-Герцбах, участница революционного движения в Латвии, в письме из Москвы от 3 февраля 1975 года пишет о Максе Урьевиче:

"Он был наш самый любимый, обожаемый молодежью лектор. Ведь это он познакомил нас с философией, с литературой, не только еврейской, но и мировой. Никогда не забыть его, как не забыть нашей романтической молодости, вождем которой он был.

Его мужество является для меня примером, ведь мне при-шлось много пережить, и я часто думала о таких людях, как Шац-Анин, которые продолжали творческую жизнь вопреки своему страшному недугу".

Из воспоминаний одной из старейших учительниц Латвии

Мириам Борисовны Кан-Каган

Я не была с ним знакома лично, но слышала его лекции, читала его работы. Они всегда были для меня чем-то радостным. Я восхищалась блеском языка, точно выражавшего глубокую мысль и душевную убежденность. Ему были чужды трафаретные эффектность и красивость. Широта и богатство содержания, уважение к любой национальности. Когда он выступал на темы еврейской литературы, слышалось национальное достоинство, не ограниченное рамками узкого национализма. Читая и слушая Шац-Анина, мы соприкасались с духовным миром человека ши-рокой европейской и даже мировой культуры.

Из телеграммы Сарры и Арона Лейтман, июнь 1960 года

Счастливы, что Вашим добрым сердцем и светлым умом Вы в годы нашей юности внедрили в нас стремление к светлому будущему...

Уникальная фотография

Быль, явь и мечта. Книга об отце

Рута Марьяш

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Содержание