ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Быль, явь и мечта. Книга об отце

Рута Марьяш

Атмосферу времени трудно объяснить словами. Вероятно, самым главным было то, что после войны по-новому ощущалась ценность жизни. Все прежнее, знакомое, узнавалось по-новому - в свете обновления и возрождения, в свете больших надежд. Праздничность победных салютов перешла в праздничность послевоенных месяцев. Да, они были одновременно и трудными, и праздничными - эти первые послевоенные будни. Никогда потом уже не ощущалась такая радость от новой одежды, домашней еды, уюта, тепла, мира. Все то, о чем мечтали в войну, во имя чего переносили все невзгоды и лишения, начало осуществляться.

Конечно, война породила и жестокость. Тогда, в самом начале, мы не видели, не хотели ее видеть, не верили в нее.

В то время в Риге было много зримых следов оккупации. Прежде всего - разрушенные здания, развалины. Вокруг были люди, много людей, которые только что, лишь несколько месяцев назад, жили в совершенно другом мире, в котором для тебя, например, не было места вообще, не было права жить. Этот образ - образ мира, где ты - вне закона, где ты не вправе существовать, а неминуемо должен быть уничтожен, навсегда поселился в сердце, приходил потом во снах, а спустя семь лет воскрес наяву...

Были тогда и бытовые приметы: на полках магазинов немецкая посуда (тяжелые фаянсовые тарелки) и горькая на вкус химическая губная помада. Кто-то принес книжку Есенина в мягкой обложке, изданную на русском языке здесь, в Латвии, во время оккупации. Я до этого Есенина вообще никогда не читала, и стихи показались мне загадочными, острозаманчивыми.

Как-то я встретила на улице свою бывшую соученицу Риту. Она страшно изменилась - одутловатое лицо, грубо намазанный рот, растерянный, ускользающий взгляд. Она рассказала мне, что несколько лет провела в немецком офицерском доме терпимости. Жизнь ее была непоправимо искалечена.

Я заканчивала школу, и предстоял выбор профессии. Передо мной был пример отца, который избрал однажды свой путь, твердо зная, чего хочет в жизни, и стал тем, кем хотел стать. Он любил свое дело, и если не исчерпал все свои возможности, то лишь из-за внешних препятствий, порожденных условиями времени. Свой выбор профессии я тогда сделала методом исключения: не врач, не историк, не литератор... В дальнейшем мне мой выбор порой казался ошибочным, но тогда меня, как и многих моих сверстников, непреодолимо влекло к практической деятельности, к активному действию. Вмешиваться в жизнь, наводить в ней порядок, бороться за высокую нравственность, за высокие идеалы! Я избрала профессию юриста, и отец одобрил мое решение.

На фотографии 1945 года, ставшей уже хрестоматийной, латышские писатели. Макса Урьевича заботливо усадили в первом ряду между Эрнестом Бирзниеком-Упитисом и Анной Броделе. У всех жизнерадостные лица, большинство - молоды, а кое-кто еще в военной форме.

Передо мной газета "Советская Латвия" за 24 июня 1945 года. На последней странице отчет о том, как в Союзе писателей отмечалось 60-летие со дня рождения и 40 лет литературно-общественной работы М. У. Шац-Анина. С докладом выступил писатель Янис Ниедре, среди выступавших - директор Художественного театра Эдуард Смильгис, художник Франциск Варславан. В том же номере газеты под псевдонимом М. Дирута помещена статья М. У. Шац-Анина, посвященная латышскому народному празднику Лиго.

"Отныне никто не посягнет на культурные ценности народа, на плоды его труда. В нынешнем году по-новому звучит древняя песня "Лиго Янис". Вглубь веков уходят корни этого солнечного праздника, его питают сокровенные родники народного творчества, соки родной земли. Радостью труда насыщен этот день ликования, праздник плодородия и любви".

Что и говорить, 60 лет - срок немалый. Позади тяжелые годы, к полному отсутствию зрения добавились и другие недуги. И именно в этот период начался новый, чрезвычайно интенсивный период его литературно - общественной и педагогической деятельности.

Период этот длился без малого 30 лет - до самой кончины отца. Особенно плодотворными были первые пятнадцать лет.

Из заметок Макса Урьевича, 1945 год

Когда человек вступает в седьмое десятилетие своей жизни, он, естественно, оглядывается на пройденный путь, чтобы подытожить его, наметить узловые пункты и перспективу. Необходимо учесть опыт шести десятилетий, но бремя их надо сбросить с плеч. Дорога идет в гору, и горе отставшему от стремительного потока вечно юного времени.

В данный момент над всеми вопросами теории превалирует актуальная задача - концентрация материальных и духовных сил народа для восстановления Латвии. Все уроки прошлого и все стимулы настоящего должны быть направлены на достижение этой цели. Выявление творческого прогрессивного облика лучших представителей латышской литературы и общественности - таких, как Райнис, Вейденбаум, Алунан, Паэгле, Берце, Упит, - все это темы, над которыми я работаю и которые должны влиться в основную тему - "Латвия на стройке".

* * *

Ряд статей М. У. Шац-Анина были посвящены теме обновления Латвии и ее столицы. Одна из них под заголовком "Седая Рига, красавица Рига" была опубликована 24 ноября 1951 года в газете "Падомью яунатне". Серия статей Макса Урьевича о хозяйственном и культурном восстановлении Латвии была в те годы опубликована в Нью-Йорке - в журнале "Идише культур" и газете "Моргенфрайхайт". Одна из этих статей была озаглавлена "Рига на стройке".

"Жизнеспособность организма прежде всего сказывается в быстроте, с которой залечиваются нанесенные ему раны. Около 40 месяцев фашистские изуверы хищнически хозяйничали в Риге. Отступая, нацистские орды в бессильном бешенстве на-несли прекрасному городу тяжелые увечья. Уничтожены уникальные памятники архитектуры, взорван водопровод, разрушена электростанция, угнан транспорт, расхищено оборудование фабрик и заводов. Прекрасные школьные здания превращены в грязные казармы. Хлам, мусор и пепелище оставили после себя в Риге оккупанты - хваленые ревнители чистоты и порядка.

Но уже спустя полгода в истерзанном врагами освобожденном городе произошли неузнаваемые перемены. Где недавно еще бушевала смерть, действует неукротимая воля к жизни.

Быстрота, с которой трудящиеся Латвии залечивают раны, нанесенные столице, является лучшим доказательством их огромных творческих возможностей".

Начиная с 1945 года, статьи М. У. Шац-Анина публикуются в журналах "Карогс", "Звайгзне", "Падомью Латвияс скола", в альманахах "Советская Латвия" и "Парус", в газетах "Литература ун максла", "Советская молодежь", "За Родину". До 1960 года в периодической печати было опубликовано свыше 50 его статей. Все эти статьи, хотя и разные по тематике, подчинены одной главной мысли - поискам социалистического гуманизма, революционной правды и проявлению этих поисков в различные эпохи, у различных народов, в творчестве писателей различного мировоззрения и темперамента.

В мае 1956 года пришло письмо от главного редактора варшавской еврейской газеты "Фолксштимме":

"Многоуважаемый профессор Шац-Анин!

Еврейская общественность Польской Народной Республики проявляет исключительно большой интерес к Вашему творчеству. Широким слоям нашего населения хорошо известна Ваша долголетняя литературная и научная деятельность. Обращаемся к Вам с просьбой дать интервью нашей газете, ответить на следующие вопросы:

1. Над чем Вы работали в послевоенные годы, тематика Ва-ших трудов?

2. Над чем работаете в настоящее время?

3. О Ваших литературных планах на будущее".

Подробные ответы на эти вопросы в газете были опубликованы в 101 за 1956 год. Макс Урьевич писал:

"Мною была написана работа "Маркс и Энгельс о роли Рос-сии в борьбе за социализм", часть которой была напечатана в журнале "Карогс", а также статья "А. Герцен о России и социализме".

Были опубликованы мои литературно-критические статьи о Белинском, Добролюбове, Чернышевском, Герцене, Некрасове, статьи "Я. Райнис - певец социалистического гуманизма",

"В. В. Маяковский", "Илья Эренбург", "Революция 1905 года и латышская культура", "Культурные взаимоотношения русского и латышского народов".

Написал и опубликовал в местных изданиях ряд статей о классиках еврейской литературы, в том числе, вводную статью о творчестве Шолом-Алейхема к сборнику рассказов на латышском языке, изданному в Риге в 1946 году, ряд статей о Шолом-Алейхеме для латышских периодических изданий и для латвийского радио в связи с 30-летием со дня смерти писателя".

К этому же периоду относятся публикации М. У. Шац-Анина о творчестве Вальтера Скотта и Генриха Гейне в журнале "Карогс", о Линарде Лайцене в альманахе "Парус" и в сборнике воспоминаний о Лайцене, а также большая работа, посвященная истории революционной еврейской печати в Латвии, опубликованная в 1959 году в сборнике "Голоса борьбы" (на латышском языке).

Одной из своих главных задач в послевоенные годы Макс Урьевич считал ознакомление читателей Латвии с русской классической и советской литературой. Этому были посвящены многие его послевоенные публикации. Большое значение он придавал вопросу изучения культурно-исторических связей русского и латышского народов.

В те годы вопрос о характере и роли исторических связей русского и латышского народов находился в стадии разработки, высказывались различные точки зрения. В 1951 году в Риге вышла книга Роберта Пельше "Латышско-русские культурные связи" - первое значительное исследование на эту тему. В га-зете "Литература ун максла" была опубликована положительная рецензия М. У. Шац-Анина на эту книгу. Надо сказать, что Андрей Упит подверг весьма резкой критике книгу Роберта Пельше в своей работе "Вопросы социалистического реализма" (Рига, 1959). В острой полемике с Робертом Пельше маститый писатель не пожалел обидных слов и в адрес рецензента - профессора Шац-Анина.

В предисловии к готовившейся в 60-е годы к печати книге избранных работ М. У. Шац-Анина писатель Янис Ниедре писал: "Как опытный пропагандист и оратор Макс Шац-Анин и в раз-работке вопросов литературы и искусства является главным образом популяризатором материалистического миропонимания... Литература и писатели, литературные материалы для Макса Шац-Анина являются одним из средств для наилучшего раскрытия процессов и явлений, показывающих движение общественной мысли и отдельных мыслителей по пути к прогрессу, навстречу моральным, этическим, эстетическим и другим стремлениям человечества".

Макс Урьевич, в частности, считал, что "основной задачей исторического романа является умение отобрать из прошлого все то, что способно содействовать прогрессивному развитию со-временности: торжеству добра над злом, свободы над насилием, преодолению расизма и национализма, торжеству гуманизма над бесчеловечностью и эксплуатацией". Тема романтизма в жизни и литературе была для него самой близкой, самой животрепещущей. Он много писал об этом, и многое осталось неопубликованным, хранится в его архиве.

Вот черновик письма, адресованного Максом Урьевичем в декабре 1958 года писателю Леониду Соболеву:

"Уважаемый Леонид Сергеевич!

Хочу поделиться с Вами теми чувствами, которые я испытал при чтении Вашего доклада "Литература и наша современность". Живая душа рождает живой отклик. Вы обрадовали меня тем, что указали на огромное значение для нашей современной литературы того "важнейшего средства", которое, к сожалению, обозначается "несколько старомодным словом - романтизм". Этим Вы наносите серьезный удар по тому антиреалистическому уклону в нашей литературе, который ведет борьбу против романтики в жизни и романтизма в литературе.

В продолжение многих лет мне приходилось на своих лекциях и читательских конференциях, при встречах со слушателями, особенно с молодежью, убеждаться, какое важное стимулирующее значение имеет в нашей жизни творческая мечта. Я верю, что Ваше выступление, проникнутое этой мечтой, поможет рас-чистить путь "страстной романтике борьбы и подвига".

Замечу, что в те годы активно вошли в жизнь молодые люди, пришедшие с войны, прошедшие через ад и оставшиеся чистыми, укрепившимися в своей нравственной чистоте. Эти люди многое определяли тогда в нашей жизни - бесхитростные, беззаветно преданные идеалам, за которые погибли миллионы и за которые они сами пролили свою кровь. Романтика будущего, которую пропагандировал Макс Урьевич, находила горячий отклик в их сердцах.

Из заметок Макса Урьевича

Подлинная романтика более всесторонне и, главное, более реалистично воспринимает и отражает большую правду жизни эпохи, чем так называемая "реальность" малой правды дня. Прогрессивная и стимулирующая роль романтики основана, прежде всего, на том, что она сочетает реальность прошлого и настоящего, обобщает опыт были и яви и на этой прочной основе видит и предвидит реальность будущего.

Реальность малой правды - злобы дня - никогда не мобилизует людей на творчество нового, прогрессивного, эпохального. В этом отношении романтика "реалистичнее" реальности. Ибо только в неразрывном единстве правды былого, сущего и грядущего - стимул прогрессивного развития общества.

Отрицатели романтики сознательно или бессознательно толкают людей на путь лжеромантических извращений - беспутства, наркомании, авантюризма и других отклонений от большой правды жизни эпохи.

* * *

В книге "Писатели Советской Латвии" (Рига, 1976) Илгонис Берсон пишет о литературно-критической деятельности М. У. Шац-Анина после Великой Отечественной войны: "Несмотря на постигшую его в жизни трагедию, это сильный духом, неутомимый деятель литературы. Шац-Анин пишет с пафосом, пламенно отстаивая интернациональное, гуманистическое, романтическое". Выступая в сентябре 1985 года в Союзе писателей Латвии на вечере памяти М. У. Шац-Анина, Илгонис Берсон сказал, что, общаясь в течение многих лет лично с этим человеком, он пытался понять, как Шац-Анин воспринимает окружающий мир, непрерывно обогащаясь и помогая другим становиться душевно богаче. Берсон сказал, что после войны первую информацию о русских классиках, русских революционных демократах новое поколение латышских писателей в большой мере почерпнуло из статей Шац-Анина, публиковавшихся в латышской периодике. Все мысли и чувства Шац-Анина были проникнуты светлым оптимизмом. Берсон рассказал, что в то время остро дискути-ровался вопрос о линии романтизма в литературе. Высказывались даже суждения, что романтике вообще не место в советской литературе. Сейчас этой проблемы не существует, но в то время Шац-Анин как литературный теоретик смотрел глубже, видел дальше многих и говорил правду о литературе, необходимую нам и по сей день.

В 1947 году Макс Урьевич написал большую работу "Борьба вокруг Палестины" и передал ее в Москву, в ОГИЗ (Объединение государственных издательств). В 1949 году эта работа была ему возвращена и осталась неопубликованной. Она содержит исторический обзор развития этого региона, характеристику сфер интересов и влияния в нем мировых держав.

Содержанием жизни, труда М.У.Шац-Анина в послевоенные годы были не только публицистика и литературоведение. Следуя давней своей традиции революционного трибуна, ощущая потребность живого общения с широкой аудиторией, отец много выступал с лекциями.

После войны в Риге был создан филиал Всесоюзного юридического заочного института, где Макс Урьевич на протяжении пяти лет преподавал историю политических учений, государственное устройство многих стран мира. Это учебное заведение сыграло немалую роль в подготовке первого послевоенного поколения юристов Латвии. Многие сейчас уже на пенсии, но и по сей день вспоминают интересные, эмоционально насыщенные лекции профессора М. У. Шац-Анина. Он читал на русском и латышском языках, проверял курсовые работы, принимал экзамены, выезжал в Вильнюс, в литовский филиал юридического института, читать обзорные лекции, проводить консультации, экзаменовать.

Много времени уходило на обработку необходимой литера-туры: он готовил лекции на слух и читал их, естественно, только по памяти, по мысленному конспекту. Это было возможно лишь благодаря непрерывному упорному труду и поистине феноменальной памяти.

Но преподавание в институте было лишь частью обширной просветительской деятельности М. У. Шац-Анина - лектора и пропагандиста. По путевкам Всесоюзного общества распространения политических и научных знаний (он был членом двух секций - литературной и юридической) Макс Урьевич читал лекции на заводах, в учреждениях, школах. Он знакомил латышское население республики с культурой русского народа, рассказывал о творчестве Белинского, Некрасова, Герцена, Льва Толстого, Короленко, Маяковского, Николая Островского, Шолохова, Эренбурга и других. В свою очередь, русскую аудиторию знакомил с выдающимися писателями латышского народа - К. Валдемаром, К. Бароном, А. Пумпуром, Райнисом, Л. Паэгле.

В архиве отца хранится множество отзывов о его лекциях - признательность, пожелания сил, искреннее восхищение. Отмечаются высокая культура и большая эрудиция. "Побольше бы таких лекций!" - эти слова высказывались не раз.

Успех выступлений Макса Урьевича объяснялся, прежде всего, тем, что люди видели перед собой человека возвышенного, призывавшего глядеть ввысь. Они чувствовали, что все то, о чем он говорит, переполняет его собственное сердце и разум, ощущали его мудрость, воспринимали призывы к созиданию, к преодолению невежества, к тому, чтобы не разрушать культурное наследие, а бережно его хранить, воздвигая прекрасное здание будущего.

Сохранились билеты на лекции М. У. Шац-Анина в читальных залах - "Н. Чернышевский", "Н. Добролюбов", "М. Горький", "А. Блок", "М. Салтыков-Щедрин".

Из воспоминаний Софьи Марковны Сокол

В послевоенные годы Макс Урьевич Шац-Анин часто по приглашению Латвийского морского пароходства читал лекции на судах. Моряки очень любили этого лектора. Бывало, судно "Ака-демик Павлов" еще только на подходе к Риге, а капитан Эрик Янович Томсон уже дает радиограмму с просьбой обеспечить встречу команды с Максом Урьевичем. К оформлению прихода судна моряки собирались в кают-компании, ожидая лектора. На борт с помощью экипажа поднимался Макс Урьевич, а Фаня Самойловна оставалась на берегу, с волнением ожидая его возвращения.

Тема лекций - международное положение, внешняя политика. Но фактически это был подробный рассказ о событиях в стране и мире за то время, пока судно было в плавании. Моряки слушали лектора с огромным вниманием, забывая о том, что человек этот не видит. Им казалось, что он видит каждого из них и к каждому в отдельности обращается. Вся аудитория былав центре его внимания. Семьи уже ожидали моряков, а лекция все шла, и никто не покидал кают-компанию. Макс Урьевич спрашивал, что ему подготовить к следующей встрече, а моряки рассказывали о своих впечатлениях, делились мыслями и наблюдениями. Моряки говорили: это не просто лектор, а настоящий учитель. После лекции они всегда любовно доставляли Шац-Анина на берег, к Фане Самойловне.

* * *

Передо мной документ, характеризующий антифашистскую просветительскую деятельность отца. Это отзыв группы немецких антифашистов из числа военнопленных, которым он прочитал большой цикл лекций на немецком языке: "Это был не только доклад о русской и советской литературе. Это был ука-атель пути нашей дальнейшей работы. Профессор Шац особо подчеркивал предстоящую нам задачу - ознакомить немецкий народ с русской культурой и тем самым заложить основу для укрепления взаимного доверия народов...". К отзыву приложен текст выступлений 45 бывших немецких солдат на обсуждении этих лекций. Люди, одурманенные геббельсовской пропагандой, впервые в жизни услышали о великих достижениях русской культуры, науки, поняли всю глубину своего невежества и заблуждений, осознали ужас преступлений нацизма в России. "Лек-тор, - писали они, - доброжелательно говорил о светлом будущем Германии, освобожденной от фашистского ига. Образ лектора Шац-Анина поразил нас до глубины души".

Отец был хорошо знаком с культурой немецкого народа, она с молодости была ему близка, и в своих лекциях перед военнопленными он с большой горечью говорил о вине самих немцев - тех, кто при Гитлере молчал из страха или равнодушия. О своей первой встрече с этой аудиторией Макс Урьевич писал: "...мне пришлось напомнить, что их "фюрер" пришел к власти, быть может, с помощью их голосов и что самый большой их долг по возвращении домой - выкорчевывать остатки ядовитых плевел расизма и шовинизма. Впоследствии было отрадно получать от некоторых моих бывших слушателей приветы, узнавать о том, что мои пожелания запомнились им".

* * *

На лекциях раскрывался внутренний мир Макса Урьевича. Он читал увлеченно, на одном дыхании. Начинал он обычно размеренно, вдумчиво, тихо, а затем наращивал темп речи, увлекаясь и увлекая слушателей. Тембр его голоса был довольно высоким, палитра интонаций - разнообразной. Он внушал, убеждал, сопровождая речь четким, скупым жестом: пальцы, собранные в кулак, согнутая в локте правая рука движется на уровне груди вверх и вниз.

Макс Урьевич обладал удивительной, я бы сказала, таинственной энергией речи, которая возвращала хрестоматийным, затертым понятиям их первоначальное значение и яркость. В ремесленническом, формальном изложении те же мысли звучали бы как мертвые штампы. Для Макса Урьевича это было живым словом, убеждением, и именно так все, сказанное им, воспринималось аудиторией. Сам лишенный зрения, он воспроизводил в своих выступлениях зрительные образы, в его речи присутствовали краски, свет. Получалось так, что душа говорила с душой.

Во всех своих лекциях Макс Урьевич проявлял глубокое знание истории культуры, учил историчности мышления, побуждал тех, кто его слушал, осознавать себя звеном между прошлым и будущим. При этом он пробуждал и способность к сопереживанию, к состраданию. Каждому, кто находился в зале, было ясно: это - победа духа над предательством индивидуальной судьбы. Однако в облике Макса Урьевича не было ничего страдальческого: чувствовались воля, самоуглубленность и такт. Естественные для каждого незрячего неуверенность, желание предупредить возможную неловкость проявлялись у него как особенная деликатность в движениях, в походке. Среднего роста, легкий, изящный, он шел на лекции вместе с Фаней Самойловной, держа ее левой рукой под руку, шел ритмично, сразу попадая в ногу. Шагал бодро, уверенно.

Количество прочитанных Шац-Аниным в первое послевоенное пятилетие лекций поражает. Сохранились отдельные отчеты: с 1 января по 5 февраля 1947 года - 22 лекции. С 11 июня по 29 сентября 1948 года - 21 лекция, с 1947 по 1950 год в школах, рабочих аудиториях, на собраниях интеллигенции - свыше 60 лекций.

Когда я пишу эти строки, мне столько же лет, сколько было отцу в 1945 году. При одной лишь мысли о такой невероятной нагрузке мне становится не по себе. Ведь он был больным человеком. Вот медицинское заключение 1950 года: "Полная слепота, резкое снижение слуха. Расстройство мозгового кровообращения... прогрессирует в связи с постоянной умственной работой".

В 1951 году врачи запретили ему работать, но он лишь немного ограничил рамки лекционной деятельности, продолжая свой обычный ритмичный режим труда. Ритмичности он придавал большое значение, и, вероятно, в этом состоял секрет его творческого долголетия. Утренние занятия у письменного стола, строгий режим умеренной еды, прогулки, совмещаемые с обдумыванием работ или интересной беседой. По вечерам радио, затем регулярный сон.

Многие тезисы докладов Макса Урьевича записаны рукой Лины Исааковны Поляк, которая помогала ему в работе с 1945 по 1953 год. Вот фрагмент ее воспоминаний: "Осуществилось то, о чем я мечтала столько лет! Я получила работу, интересную и, главное, с человеком, редким по уму и душевной красоте. Если я была при вступлении в жизнь обижена судьбой, то теперь она вознаградила меня сторицей за все пережитое. Знакомство с Максом Урьевичем и работа с ним - это наивысшая награда! Я не переставала поражаться его всесторонним знаниям, феноменальной памяти, бодрости и энергии. Сколько интересного было сделано им за эти годы! Когда я поступила к Максу Урьевичу, он как раз работал над творчеством Райниса.

Болею душой за него и по мере сил своих стараюсь помочь, так всегда хочется отвлечь его от его несчастья.

Тяжело переживаю, когда в работе бывают неувязки, когда Макс Урьевич перегружен, не щадит себя, отдает работе последние силы. Случается, он нервничает, и я стараюсь меньше реагировать, чтобы поддержать в нем бодрость. Обидно, когда ему приходится сталкиваться с людьми, которые его мизинца не стоят, но мнят из себя невесть что и отравляют ему жизнь. Так бы хотелось, чтобы он имел возможность спокойно работать!

Годы работы с Максом Урьевичем останутся в моей памяти как самые интересные годы моей жизни".

В феврале 1953 года Лина Исааковна Поляк, как бы предчувствуя близкие трагические события, внезапно заболела и ушла из жизни.

Итак, содержанием жизни Макса Урьевича был привычный, обычный регулярный труд. Труд как повседневная норма, как частица общего труда. Но какого это требовало ежедневного мужества! Мужество было нормой его жизни - всегда, до самой глубокой старости. Казалось, что еще, кроме уважения и восхищения, может вызвать такая жизнь. Но какие парадоксы порой заключены в человеческой психологии. В его вдохновение кое-кто не верил, кому-то его пафос был непонятен. Сами они, если и говорили о возвышенном, то лишь по обязанности.

Среди окружавших М. У. Шац-Анина людей происходила некая поляризация - от искреннего признания и любви до холодного отчуждения и поглядывания свысока. Таких, конечно,было мало, но они были. И главным образом среди чиновников. В их глазах он, вероятно, был просто физически беспомощным человеком, который без посторонней помощи не может общаться с окружающими, с подобающим почтением здороваться, отдавать должное их высокому положению в обществе. Кто знает, что еще побуждало их к холодному, отстраненному отношению, возможно, так им было легче, это успокаивало их совесть. Ведь есть люди, которые, ощущая некое неудобство от чужого несчастья, болезни, увечья, инстинктивно сторонятся этой "не беды и, возможно, в глубине души сознавая себя безнравственными, ищут и находят мотивы в свое оправдание. Особенно тогда, когда эта отстраненность перерастает в недостойные по-ступки, отречение и даже предательство.

Вероятно, подвижничество Макса Урьевича являлось неким укором тем, кто этим свойством не обладал и к этому не стремился, полагая себя и без того по праву принадлежащий к избранным мира сего. Наступила грозная пора - 50-е годы, новая волна репрессий. И кое-кто, из более осведомленных, ужезаранее освобождал свою совесть, избавлялся от сантиментов, сочувствия и сопереживания и уж вовсе не думал о том, чтобы стать на активную защиту жизни, чести, свободы этого человека.

В юридическом институте к лекциям Макса Урьевича начали все чаще придираться, организовывать предвзятые рецензии, и в 1951 году его фактически вынудили прекратить эту работу.

Свойственные Шац-Анину формы выражения мыслей - неординарные, непривычные, да и сам он - вдохновенный, "воинствующий слепец", каким его воспринимали некоторые циники, - все это был определенный вызов той одетой в "правоверные" лозунги антидуховности, которая цинично и властно разрасталась уже в те годы. Для таких людей имя Макса Урьевича Шац-Анина было "одиозно" и оставалось таким еще долгие годы.

Так формировалась ситуация, предшествовавшая дню 18 февраля 1953 года, когда 68-летний Макс Урьевич и Фаня Самойловна - оба были арестованы работниками органов госбез-опасности и заключены во внутреннюю тюрьму здания на углу двух рижских улиц, носивших тогда имена Владимира Ленина и Фридриха Энгельса.

Уникальная фотография

Быль, явь и мечта. Книга об отце

Рута Марьяш

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Содержание