ГЛАВА ВТОРАЯ

Быль, явь и мечта. Книга об отце

Рута Марьяш

В России конца XIX века молодежь рано приобретала опыт общественной жизни. Этому способствовала небывалая интенсивность исторического движения. Юные умы работали напряженно и вдохновенно, все чаще отказываясь выполнять про-грамму уходящего поколения. Молодые становились носителями общественной динамики, они проникались верой в жизнь, распахнутую перед ними. Романтика юности органически вплеталась в революционную романтику эпохи. Но путь к истине был тернист и извилист.

Из воспоминаний Макса Урьевича

ЮНОСТЬ, ГИМНАЗИЯ.

ПЕРВЫЕ ШАГИ В РЕВОЛЮЦИИ.

НАЧАЛО ПУБЛИЦИСТИКИ

Отрок рвется к свету, к разуму. Все узнать! Все прочесть! Все увидеть! Все услышать! Везде побывать, все охватить! Юношей человек мечтает стать творцом. Осуществить извечную мечту о совершенстве, о всемогуществе человека, созидателя нового мира, мира всечеловеческого счастья!

Оглядываясь на пройденный путь, извилистый и ухабистый, хочешь найти ту красную нить, которая делает этот путь единым, целостным. Быть может, это - поиски стимула или символа. А может быть, и здесь желание - мать мысли...

С юных лет, проведенных на лоне природы, я страстно, как все, любил солнце, но по-особому - бурю, грозу. В молниях меня привлекали солнечные лучи, а в раскатах грома - вольная, очищающая душу небесная ширь. Я надевал дождевик и бродил вдоль Двины или по берегу моря, впитывая в себя освобождающую прелесть грозы, и полной грудью вдыхал очищенный грозой озонистый воздух.

Уже с детства меня страстно влекли звуки музыки, уже тогда я был человеком уха, а не глаза. Гайдн, Моцарт радовали меня светлой игривостью, Мендельсон - раздумьем. Но подлинную радость и восторг вызывал Бетховен. Его идиллическая пастораль была для меня вестником солнечной зари. Его "Лунная соната" - гимном космической тишине ночи, а подлинный восторг и душевный подъем вызывали во мне его героика и пате-тика, его мощное и бурное стремление овладеть силами космоса. Бурная "Аппассионата" - антитеза "Лунной" - звала мою душу ввысь и вдаль. Героические симфонии, "Эгмонт" рвали оковы, сносили темницы, освобождали душу, наполняя ее восторгом борьбы. Так с ранних лет и до самой старости Бетховен олицетворял для меня великое двуединство солнца и бури.

Учеба, чтение книг расширяли мой горизонт. Рождалась страсть познать прошлое и настоящее, понять, куда несет тебя мировая стихия. Литература и наука мощно стимулировали эти поиски единства жизненного потока.

Когда я прочитал слова Горького: "Пусть сильнее грянет буря!" - мое юношеское влечение к буре получило идейно-общественную осмысленность. Я стал читать с разбором, стремясь найти путеводитель по бурному потоку жизни, и нашел его в Шекспире. Меня отталкивали Макбет, Отелло, Лир. Я колебался в поисках пути вместе с Гамлетом. Я уносился ввысь к Эросу вместе с Ромео. Меня глубоко волновал страстный Ричард Льви-ное Сердце. Но подлинный восторг осознания единства жизненного потока я пережил с шекспировской "Бурей". Образ Просперо вновь вывел меня на простор бури, призванной очистить мир от мерзости, бесчеловечности.

Пришла юность, потребовавшая перехода от слов к делу, от размышлений к действию. Ведь я чувствовал, что буря в природе не только разрушает, сокрушает, но и освобождает силы для нового созидания. Теперь же юная мечта подняла бурю на новую высоту, на сокрушение старого, отжившего, на созидание нового, нарождавшегося в общественном бытии и сознании. "Буря, скоро грянет буря!" - говорила нам повседневная жизнь конца XIX и особенно начала XX века. Я прочитал "Коммунистический манифест". История всех революций от Спартака до Парижской коммуны глубоко волновала и влекла к себе юную мысль, эмоции и волю.

Летом 1898 года я оставил родительский дом и, выдержав конкурсные экзамены, был принят во второй класс Митавской классической гимназии. Митава (теперь Елгава) - столица Курляндского герцогства - была повторением облика Фридрихштадта - Яунелгавы, только масштабнее. Это был тихий, спокойный провинциальный городок, его внешний жизненный ритм протекал медленно, размеренно. Чисто прибранные широкие асфальтированные или мощеные улицы, аккуратные дома с палисадниками, пустынные, безлюдные окраины. Две реки - Аа (Лиелупе) и Дрикса - завершали идиллию маленького патриархального губернского городка. Но внешнее спокойствие было обманчиво. Переплетение социальных и национальных противо-речий определяло тогда своеобразие балтийских городков. Поли-тические заправилы - губернатор, полицмейстер с их аппаратом - были инструментом российской колонизации. Их ненави-дели и боялись. В самом тесном контакте с этим насильственным аппаратом бюрократического чужеродного ига состояли немецкие бароны, которые веками чувствовали себя здесь хозяевами, влияя на культурный климат городка. "Немецкий порядок", немецкая ограниченность - все это давило тяжелым грузом. И все же духовную жизнь города определяли истинные хозяева страны. В тяжкой борьбе латышский народ с большим упорством защищал свое национальное достоинство, самобытность, право на самоопределение. Царский гнёт и баронская реакция объединили весь трудовой люд Курляндии в единый лагерь угнетенных, ведущих борьбу за свободную демократическую Балтику.

В центре города высились роскошные дворцы Растрелли, где столетиями правили немецкие герцоги, а после них - русские губернаторы. В одном из зданий, построенном сыном грозного диктатора Бирона, находилась наша классическая гимназия.

Ознакомление с классической культурой Эллады и Рима, с их стремлением к гармоническому сочетанию плоти и духа, образа и идеи, добра и красоты открыло передо мной новые горизонты. Спорт, все виды гимнастики укрепляли тело и душу. Учеба давалась легко. Знаток и любитель русской классики, учитель Леонид Окнов сумел вызвать глубокий интерес к гуманистичес-ким идеям русской литературы. Преподаватель немецкой литературы Вейнек раскрыл перед нами богатое наследие германской культуры, литературы.

Классическая программа гимназии пополнялась самообразованием в области естественных и общественных наук. Белинский, Чернышевский, Добролюбов вводили нас в мир русской революционно-демократической мысли. Это были годы, когда революционное движение в России быстро шло в гору и привлекало нас смелым дерзанием и светлыми перспективами.

Многонациональный состав учащихся - русские, латыши, немцы, литовцы, белорусы, поляки, евреи - содействовал сближению учеников на основе идейно-политических симпатий. В кружках самообразования мы увлеченно читали тогда Маркса, Энгельса, Плеханова. Шли ожесточенные дискуссии между идеалистами и материалистами, сторонниками различных политических течений.

Мои товарищи и я искали решения и глубоко волновавшей нас национальной проблемы. С увлечением читали мы попадавшие к нам первые номера ленинской "Искры", и нас привлекало то, что одним из программных пунктов партии российских социал-демократов было признание равноправия всех угнетенных царизмом наций, признание их прав на самоопределение.

Помню летние вечера, когда мы конспиративно, группами отправлялись на лодках далеко за город по реке и там до самой зари горячо дискутировали о возможных путях и перспективах революции. Значительная часть учащихся полагала, что революция автоматически решит все вопросы, в том числе и национальный. Среди учащихся была группа бундовцев, видевших решение еврейского вопроса лишь в культурной автономии. Но я и мои товарищи уже тогда не представляли себе культурную автономию в отрыве от территориальной автономии. Мы страстно искали синтез между усвоенными нами общими принципами и неотложной задачей приобщения широких еврейских масс к аграрно-индустриальному труду путем заселения какой-либо не освоенной еще территории. С детства запечатлелись в душе рассказы о страшной волне погромов 80-х годов, о массовой эмиграции евреев из черты оседлости в поисках очага, мирного труда и хлеба. К этому времени среди учащихся появились и горячие сторонники сионизма.

Мы пытались выработать свой собственный синтез научного социализма, интернационального решения всеобщих проблем трудящихся с решением специфических задач еврейских трудящихся. Так образовались у нас первые кружки социалистов-территориалистов. Мы мечтали о "широкой пролетаризации" еврейских масс и увлеклись надеждами и поисками.

Был 1904 год. Революция шла в гору, и ее текущие задачи все более отодвигали на задний план теоретическую "проблему территориализма".

В гимназии мы занимались распространением революционных прокламаций. Ученики находили их в партах, учителя - в карманах своих пальто. Черносотенный директор гимназии Пятницкий и педель (надзиратель, следивший за поведением учащихся. - Авт.) Сапожников метали громы и молнии в поисках виновных, смутьянов. Вели мы революционную пропаганду и среди местных рабочих и батраков. Мы предпринимали агитационные поездки в окрестные селения, проводили в лесах массовые собрания.

В Митаве усилилась борьба между эсерами и социал-демократами за руководство революционным движением. Ученическая группа эсеров организовала убийство черносотенного инспектора реального училища Петрова. За это военно-полевой суд приговорил к смертной казни двух учеников - братьев Иосельсон, и они были расстреляны. Мои товарищи и я были против террористических актов.

Весной 1905 года участились революционные собрания в окрестностях Митавы. На одной из маевок я выступил с рассказом об истории революционного движения, начиная от Спартака, восстания крепостных под руководством Томаса Мюнцера до наших дней. Речь свою закончил призывом к открытому выступлению против местных органов самодержавия. Участники маевки, вернувшись в город, разгромили полицейский участок и помещение прокуратуры города.

На следующий день я был направлен в сопровождении жандарма в замок губернатора Курляндии "либерала" Свербеева. "Молодой человек, вы хотите делать революцию? Вы сломаете себе шею!" - грозно рявкнул губернатор. Меня тут же выдворили из Митавы, а в моем аттестате зрелости наряду с пятерками красовалась четверка по поведению - свидетельство о политической неблагонадежности. Махровый реакционер, директор гимназии Пятницкий злорадно напутствовал меня: "Вот и за-кончилось ваше образование, с таким аттестатом двери высших учебных заведений перед вами закрыты!". Однако осенью того же 1905 года я был зачислен на юридический факультет Петербургского университета.

Моя публицистическая и даже литературная деятельность началась уже в гимназии. Я писал революционные прокламации, посылал корреспонденции в газеты. Учитель русской словесности Окнов иногда зачитывал перед классом мои сочинения на заданные им темы. К 1904 году я под его руководством написал свою первую литературную работу на тему "Макбет" Шекспира и "Борис Годунов" Пушкина". Она была опубликована в сборнике ученических работ. Когда я уезжал из Митавы, Окнов дал мне письмо к Владимиру Короленко, с которым он лично был знаком, просил привлечь меня к участию в "Русском богатстве". Но мне не удалось воспользоваться этим рекомендательным письмом своего учителя.

1905 ГОД В ЯУНЕЛГАВЕ

Городок Яунелгава был опорным пунктом власти помещиков над уездом. Напротив городка на высоком берегу Даугавы грозно высился замок Сиверса - страж семивековой баронократии.

В течение XIX века в городке народилась торговая буржуазия, которая посредничала между городом и селом. За годы капиталистического подъема были построены пивоваренный завод, паровая мельница, кожевенный завод, лесопилки. Наступили годы кризиса, многим угрожало банкротство. Начались пожары, пред-приятия закрывались, в центре громоздились развалины, сирот-ливо торчали уцелевшие заводские трубы. Городок быстро шел навстречу упадку. Железные дороги, как будто опасаясь встречи с чахнущим городком, обходили его стороной - через Скривери, через Тауркалне. Городок хирел с каждым годом и к началу XX века уже влачил сумеречно-сонное существование. Молодежь уезжала в поисках работы, образования.

В этом захолустье события 1905 года получили своеобразный резонанс. Люди как бы очнулись от сонной одури. Вести из Петербурга и главным образом из Риги будоражили все слои населения. Активизировались кружки самообразования. Начались горячие дискуссии между сторонниками социал-демократов и эсеров - кто был за "единую и неделимую", кто за федерацию и т. д. Печатались на гектографах и распространялись прокламации, их читали на улицах и площадях. Была связь с революционными группами сельского населения.

Летом, когда в городок вернулась учащаяся молодежь с окрепшим революционным зарядом, городской парк, базарная площадь и окрестные леса стали местом многочисленных митингов. Была создана боевая организация, вооруженная наганами, браунингами. В лесах проходила учебная стрельба. Запылали помещичьи усадьбы. На митингах обсуждались задачи и перспективы революции, текущие и местные вопросы.

Помню, как на одном из собраний на трибуну взобрался безусый паренек из квартала еврейской бедноты, слабо владевший русским языком. Он начал свою речь высоким срывающимся фальцетом: "Когда борьба... с борьбой... с борбуться". Ему не хватило слов для выражения своего волнения и возмущения действиями царя, который трусливо скрывался от народа в своем дворце и приказал стрелять по безоружным людям. Под одобрительный смех собравшихся паренек закончил свое выступление: "Долой царя Николашку!".

Надолго остался в памяти вечер Иванова дня в июне 1905 года. Обычно в этот вечер на берегу Двины укреплялись на шестах бочонки со смолой и зажигались костры. На этот раз огни горели по-иному. На берегу Двины находилось несколько купальных будок, принадлежавших городским богатеям. Эти будки были торжественно подожжены и вокруг них, распевая народные и революционные песни, вела хоровод наэлектризованная людская толпа. Любительский духовой оркестр по требованию народа исполнял "Марсельезу" и другие революционные песни. Тут и там поднимались красные флаги, раздавалось дружное "Долой самодержавие!".

А на противоположном берегу Двины в мрачном молчании, погруженный во тьму высился замок барона Макса фон Сиверса. К нему неслись крики: "Долой баронов!". Полицмейстер городка Андерсон до бесчувствия напился в своем доме, полицейские предпочли укрыться в тиши.

Этот вечер еще больше сплотил революционные группировки города и села, из их среды был выдвинут совместный распорядительный комитет, задачей которого было налаживание связей с близлежащими центрами, главным образом с Ригой. Председателем комитета был избран студент Михаил Шен, членами комитета были Калнпуке, Межвеверис, Вульфсон и другие.

В город прибыл эскадрон драгун для подавления беспорядка в уезде. Распорядительный комитет установил связь с теми драгунами, которые сочувствовали революции, и они не раз заранее предупреждали о том, куда именно эскадрон направ-лялся с карательными заданиями. Как и во многих районах Латвии, в городе была создана народная милиция, которая находилась в тесном контакте с милицией других районов, в част-ности с видземской.

К осени революционное движение в Латвии приняло характер открытого вооруженного восстания. Отряды народной милиции нападали на полицейские участки, арестовывали стражников, жандармов, царских ставленников, баронов, поджигали помес-тья.

В конце ноября народная милиция видземского побережья Двины сообщила распорядительному комитету, что готовится нападение на Скриверский замок барона Сиверса, где к этому времени собрались владельцы близлежащих замков и поместий. Замок охранял отряд черкесов и ингушей. Надо было помешать эскадрону драгун, расположенному в Яунелгаве, прийти на по-мощь охране замка Сиверса. Стало известно, что у драгун не хватает патронов из-за того, что бастовали железнодорожные рабочие.

27 ноября началась осада замка Сиверса вооруженными отрядами революционеров. Активисты народной милиции городка захватили паром и пароход, обслуживавшие переправу; драгуны остались на левом берегу.

Когда революционные отряды овладели замком, бароны, воспользовавшись подземным ходом, бежали в Лиелварде, где были арестованы народной милицией.

28 ноября 1905 года жители обоих берегов Даугавы видели, как пылал в огне замок Сиверса. Это зарево послужило сигналом к восстанию во всей округе. Власть в уезде перешла в руки народных представителей. Жители поздравляли друг друга с победой демократической республики. Были отменены все царские повинности, налоги. Народная милиция охраняла революционный порядок. Одним из мероприятий народной власти была ликвидация винной монополии и склада спиртных напитков - рассадника пьянства. Велась ожесточенная борьба со спекуляцией. Порядок в городке был образцовый. Люди разных национальностей почувствовали себя союзниками в борьбе с общим врагом. И лишь под свирепым натиском реакции революция отступила. Но и потом, в последовавшие годы реакции и произвола, царизму не удалось разжечь национальную вражду в Латвийском крае.

* * *

Сегодня на высоком левом берегу Даугавы расположен Скриверский заповедный парк-дендрарий. Это бывшее владение барона Макса фон Сиверса, окружавшее его величественный средневековый замок в те давние времена. Со времени пожара 1905 года замок Сиверса уже не восстанавливался. Сейчас от него остались семь опорных столбов старинной каменной кладки да изящная полукруглая терраса, над берегом - смотровая площадка, с которой видна живописная панорама изумрудного правого берега Даугавы. Со стороны шоссе парк огибает старинная каменная стена, вернее, остатки той стены, что когда-то ограждала баронское владение.

Какая здесь благодать! Первозданная тишина, ярчайшая зелень, прозрачная голубизна неба, теплый каштановый цвет воды у берегов Даугавы. Я пытаюсь представить себе штурм замка Сиверса в осенние дни 1905 года и понять тот высокий душевный подъем, мощную силу протеста, которая тогда поднимала людей на борьбу. Как крут и обрывист этот берег Даугавы!

Уникальная фотография

Быль, явь и мечта. Книга об отце

Рута Марьяш

ГЛАВА ВТОРАЯ

Содержание