ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Быль, явь и мечта. Книга об отце

Рута Марьяш

Молодые люди начала XX века, которые имели возможность самостоятельно выбрать свой жизненный путь, решали этот во-прос в сложных условиях. Отцу ближе и понятнее всего была судьба евреев-тружеников, бесправных, угнетенных и гонимых в условиях царизма. Горечь и печаль их существования жгли его юношескую душу, и он, не сомневаясь, стал на сторону революции. Так определилась в те годы социальная нота его дальнейшего творчества, его жизненного пути.

Из воспоминаний Макса Урьевича

ПЕТРОГРАД, 1905 ГОД

Уже с ранних лет я чувствовал в себе внутреннюю борьбу двух склонностей - к специальному, с одной стороны, к универ-сальному - с другой. Я хотел все видеть, все слышать, все знать, но вскоре убедился, что силы человека ограничены. И я направил основные усилия на гуманитарные науки, не утратив, однако, интереса к естествознанию. Начались поиски синтеза между специальностью-профессионализмом и всеобобщающей универсальностью познания.

Я понимал, что революция требует не только волевой целеустремленности, но и четкого осознания научной закономерности развития общества и всего космоса. Меня отталкивала узкая специализация немецких ученых, сосредоточивающих всю свою деятельность на разновидностях "крылатых и бескрылых жучков". Я стремился самостоятельно расширить круг своих познаний во всех основных сферах гуманитарных и точных наук. Основное внимание было направлено на историю человечества, его культуры, литературы и искусства.

Я избрал профессию юриста. Сама по себе эта профессия меня не воодушевляла. Ведь она служила в основном власть имущим, а я уже на школьной скамье твердо решил бороться с "хозяевами" жизни, властвующими над народом. Однако мне, как и некоторым другим моим революционно настроенным товарищам, представлялось, что эта профессия позволит глубже проникнуть в социальные проблемы, быть в гуще политической борьбы и предоставит трибуну для революционной пропаганды.

Поступив на юридический факультет Петербургского университета, я стал активно участвовать в работе левосоциалистической группы студентов. Демонстрации, митинги, забастовки, стычки с казаками - все это происходило на моих глазах, вовлекало меня в водоворот революционной борьбы. При разгоне демонстрации казак шашкой отрубил руку моему товарищу-студенту. Я выступал на митинге перед Гостиным двором с импровизированной трибуны. Лозунг - "Трепов приказал патронов не жалеть, народ же ныне знает, куда направить пули! Долой Трепова и царя!". С крыши Гостиного двора в нас градом полете-ли камни и битое стекло. Товарищи успели стащить меня с трибуны. Нападение черносотенцев превратило митинг в дикую свалку.

В рабочих кружках Петербурга мы делились своими знаниями с теми, кто был разбужен революционной бурей. Одной из первых моих публицистических работ была брошюра о всеобщей политической забастовке, нелегально изданная в конце 1905 года в Лодзи.

Самодержавие пыталось отвлечь народ России от революции тем, что провоцировало и организовывало зверские антиеврейские выступления. Волна гнусных погромов прокатилась по Рос-сии - в Кишиневе, Гомеле, Одессе, Риге и других городах. Группа студентов Петербургского университета решила аноним-но опубликовать брошюру под названием "Кому нужны погромы?". Одним из авторов и редакторов этой брошюры был я. В этой брошюре на основе фактов были показаны тесные связи царского самодержавия с черной сотней, контрреволюционная сущность погромов. Однако для издания такой брошюры массовым тиражом необходимы были средства, которых у нас не было. И мы обратились за советом к Максиму Горькому.

Еще в отрочестве, читая "Песню о Соколе", "Песню о Буре-вестнике", я полюбил этого русского писателя за высокую романтику, которая поднимала нас над будничной действительностью, одухотворяла. Потом я уже стал читать все доступные мне издания, все публикации Максима Горького. Ряд его статей я перевел на немецкий язык, и они вышли в свет в 1906 году в Германии, в социал-демократической газете города Гисена. Я знал, что Горький - ярый противник расовой дискриминации, резко выступал против проявлений антисемитизма, называя его "гнусным" и "изуверским". В то же время Горький с большой симпатией и интересом относился к революционному пробуждению в среде еврейских тружеников.

Тогда, в 1905 году, я впервые увидел Горького. Он внимательно прочитал рукопись брошюры и сказал: "Нужное дело!". По совету Горького и при его содействии тогда в Петербурге был организован платный концерт, участники которого отказались от гонорара за свои выступления. На вырученные средства брошюра была издана массовым тиражом, который нам удалось распространить, прежде чем власти конфисковали издание. Один из экземпляров этой брошюры и поныне хранится в петербургской Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина.

Как редактор этого издания я должен был предстать перед судом, но, своевременно узнав о предстоящем аресте, я в начале 1906 года покинул Петербург.

Мне пришлось проделать долгий путь по многим городам юго-запада России, выступая с докладами. В Витебске, Жито-мире, Киеве и Вильно на рабочих собраниях и в нелегальных кружках я рассказывал о революционных событиях в Петербурге. Круг знаний, которыми я к тому времени уже располагал, давал мне возможность ориентироваться в бурном потоке событий, делиться своими мыслями с теми, кто жаждал знаний, истины, нуждался в совете для активных действий.

В январе 1906 года по пути из Киева в Житомир на станции Сарны мне пришлось ночью пересесть с поезда на поезд. Там меня задержал жандарм, которому я показался подозрительным. Он доставил меня в участок, где жандармский офицер встретил меня вопросом: "Куда, молодой человек, вы везли чемодан с бомбами, с которыми вас поймали?". Я ответил, что обвинение вымышленное, что никаких бомб я не возил. Офицер взорвался в гневе, вызвал двух жандармов и приказал меня увести. При этом я заметил его недвусмысленный жест... По дороге я услы-шал, как один из моих конвоиров тихо сказал другому: "Чего мы с ним будем здесь возиться? Попытка к бегству и...". "И что скажет ваша совесть, - обратился я к нему, - если вы уничто-жите невинного человека?". Не знаю, повлияло ли мое обращение к их совести, или по иным причинам они отказались от мысли меня расстрелять, но кончилось тем, что меня затолкали в арестантский вагон, отвезли в Ровно, где посадили в тюрьму. Просидел я там четыре месяца. Проводились частые изнуряющие допросы. В конце концов, меня под конвоем доставили к границе и выдворили за пределы России.

Был канун Первомая 1906 года. В пограничном австрийском городке Броды я уже на следующий день выступал на перво-майском митинге с рассказом о революционном движении в России.

***

Читая эти воспоминания о начале творческого пути отца, я вижу, как рано он стал задумываться над своим духовным назначением, как высоко ценил роль просвещения, культуры. Осваивая духовные ценности, приобщаясь к революционному процессу, он стал понимать природу своей собственной одаренности и занялся публицистикой. Революционным публицистом он оставался в течение всей своей жизни. Уже тогда стала выковываться логика его публицистических доказательств, его остро-полемический стиль. Такая форма творчества соответствовала складу его характера: непосредственное вмешательство в собы-тия, воздействие на общественное мнение, политическую практику.

В годы учебы из-под его пера рождаются прокламации, появляются заметки в рижских изданиях "Биржевые ведомости", "Дюнацайтунг", "Ригаше рундшау". В Петербурге в 1905 году издается в его переводе книга Гумпловича "Брак и свободная любовь". Первая его большая самостоятельная публицистичес-кая работа - "Национальное освобождение и социалистические партии" в издании "Труд и борьба" (С.-Петербург).

К двадцати годам Макс Урьевич Шац-Анин уже определился как профессиональный литератор-публицист. В центре его политических интересов был национальный вопрос - проблема раскрепощения угнетенных народов, в том числе и еврейского народа, завоевание равноправия. В этом смысле он не составлял исключения - многие революционно настроенные и активно действовавшие в революции люди были озабочены судьбой национальных меньшинств, из среды которых они происходили. Национально-освободительное движение тогда, как и впоследствии, вплоть до наших дней, - одна из движущих сил истории.

Необходимо отметить, что шовинистическая политика царизма, которую разоблачал отец в своей брошюре "Кому нужны погромы?", в те годы решительно осуждалась В. И. Лениным. В газете "Пролетарий" (5 за 30 сентября 1906 года) в статье "Партизанская война" Ленин писал: "Ответной" формой борьбы самодержавия является черносотенный погром, начиная от Кишинева весной 1903 года и кончая Седлецом осенью 1906 года. За весь этот период организация черносотенного погрома и избиения евреев, студентов, революционеров, сознательных рабочих все более прогрессирует, совершенствуется, объединяя с насилием подкупленной черни насилия черносотенного войска, доходя до применения артиллерии в селах и городах, сливаясь с карательными экспедициями, карательными поездами и так далее".

И позднее, в докладе о революции 1905 года, 9 января 1917 года в Цюрихе Ленин говорил: "Царизм умел отлично использовать гнуснейшие предрассудки самых невежественных слоев населения против евреев, чтобы организовать погромы, если не руководить ими непосредственно, - в 100 городах за это время насчитывается более 4000 убитых, более 10 000 изувеченных, - это чудовищные избиения мирных евреев, их жен и детей, вызвавшие такое отвращение во всем цивилизованном мире". Позиция В. И. Ленина в национальном вопросе имела тогда большое значение для формирования политических симпатий членов партии еврейских социалистов-территориалистов, од-ним из видных представителей которой был М. У. Шац-Анин. Программа национальной политики, провозглашенная Лениным, вселяла надежды на то, что революция в России станет поворотным моментом в трагической истории евреев Восточной Европы.

Уникальная фотография

Быль, явь и мечта. Книга об отце

Рута Марьяш

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Содержание