Русские в довоенной Латвии

Татьяна Фейгмане

Глава III. Правовые аспекты положения русской школы в Латвии

Создание независимой Латвии не могло не внести существенных корректив в школьное дело. Наконец-то, появилась реальная возможность демократизировать систему образования, в т. ч. обеспечить учащимся право на обучение на родном языке. Уже 8 декабря 1919 г. Народным Советом были приняты законы О просветительных учреждениях Латвии и Об организации школ меньшинств в Латвии. Согласно последнему, национальные меньшинства, проживавшие в только что созданном Латвийском государстве и составлявшие четвертую часть его населения, получили право на автономию в деле организации школьного дела. Закон предусматривал, в частности, что из денежных средств, отведенных государством и общественными учреждениями, школам меньшинств должна предоставляться часть, соответствующая их проценту в населении страны. Согласно закону при Министерстве образования предусматривалось создание национальных отделов, начальники которых представляли бы свою национальность не только в вопросах образования, но и культуры, обладая правом сношения со всеми департаментами Министерства образования и участия в заседаниях Кабинета министров с правом совещательного голоса по вопросам, касающимся культурной жизни представляемого ими меньшинства. Начальники национальных отделов утверждались Кабинетом министров, но право выдвижения кандидатур на эту должность было закреплено за национальным представительством, т. е. за депутатами от национальных меньшинств. В законе также подчеркивалось, что учебные программы школ меньшинств должны соответствовать программам соответствующих латышских школ (9). В то же время в законе О просветительных учреждениях Латвии оговаривалось право меньшинств на открытие особых классов в случае, если в них наберется не менее 30 учащихся. Если же ввиду малочисленности для учащихся какой-либо национальности нет возможности открыть школу или класс, то они могут обучаться частным образом, или, в виде исключения, в школах с другим языком преподавания (10). Таким образом, право на обучение на родном языке получили не только латыши (титульная нация), но и национальные меньшинства. В короткий срок в Латвии появились латышские, немецкие, польские, еврейские, литовские и эстонские школы.

Русская школа вступила в качественно совершенно иной этап своего развития. Из господствующей она превратилась в школу одного из национальных меньшинств, к тому же еще и отрезанного от своей этнической родины. Русская школа оказалась поставленной перед ранее неведомой ей задачей борьбы за выживание за пределами России.

В  сравнении с другими странами русского рассеяния (за исключением Эстонии), русская школа в Латвии оказалась в относительно благоприятном положении. По словам М. Раева, "в приграничных государствах, прежде всего в Латвии, школы эмигрантов были приравнены к школам русского этнического меньшинства и рассматривались как часть государственной системы образования. <...> В других местах эмигрантские школы вынуждены были вести борьбу за существование в одиночку, получая, и то далеко не всегда, лишь минимальную помощь от местных властей" (11). Но надо сказать, что и в приграничных государствах, особенно в Польше, положение русских школ было незавидным. Зная об этом, русские латвийцы по достоинству оценивали политику властей в школьном вопросе, понимая, что наличие своей школы, является гарантом сохранения русской самобытности у молодежи, выросшей и воспитанной вне пределов России.                                 

Однако было бы неверным предполагать, что процесс становления школьного законодательства носил бесконфликтный характер. В частности, И. Салениеце в своих исследованиях о школьной политике периода парламентаризма обращает внимание на попытки Министерства образования повлиять на законотворчество с тем, чтобы сузить права, на которые претендовали меньшинства. В то же время она отмечает позитивную роль латышских социал-демократов в принятии законов об образовании, благоприятных для меньшинств (12).

В начале 1920 г. в Латвии, при Школьном департаменте Министерства образования, были созданы: русский, немецкий, еврейский, польский и белорусский отделы. Основные направления работы национальных отделов, в их числе и Русского отдела, заключались в определении сети и открытии основных, средних и профессиональных школ, заботе об улучшении материального и правового положения учителей, повышении их квалификации;  в подготовке преподавателей для основных школ; контроле за деятельностью школ; материальной и моральной поддержке национальных учреждений культуры и в утверждении и освобождении от работы учителей средних школ (13).

Правда, в полном объеме перечисленные выше функции никогда, даже в самые благоприятные для меньшинственных школ годы, не выполнялись. В частности, основная школа фактически оказалась в ведении самоуправлений. Как правило, не реализовывалось положение относительно пропорциональности бюджетных ассигнований. Однако в целом Закон  об организации школ меньшинств оказался жизнеспособным и благодаря ему в Латвии развернулась широкая сеть национальных школ. Несомненно, такой подход к постановке школьного дела являлся прогрессивным и демократичным. Это был значительный шаг вперед в сравнении с проводившейся еще в недалеком прошлом политикой германизации, а затем русификации. Руководителям Латвийского государства хватило политической мудрости не следовать имевшимся образцам и сделать демократический выбор. И национальные меньшинства по достоинству это оценили, включившись в процесс созидания молодого государства.

Вряд ли в условиях царившей в 1919 г. политической нестабильности, латвийские власти могли пойти иным путем. Без поддержки меньшинств латышам трудно было рассчитывать на сохранение совсем еще хрупкого государства. К тому же, сказывались и последствия русификации. Многие латыши, в их числе и политические деятели, получив русское образование, не только свободно владели русским языком, но им были близки и русские культурные ценности. Детям многих латышей, немцев, евреев и представителей других национальностей в начале 20-х годов легче было продолжать образование на русском (к чему они привыкли), чем на каком-либо другом языке, пусть даже и родном для их родителей. Часто в смешанных семьях, где один из супругов был латыш, а другой — русский, превалировал русский язык. Дети от таких браков нередко обучались в русской школе, воспитывались в русском духе. Можно сказать, что "первоначально в Латвии не наблюдалось ярко выраженной и широко распространенной неприязни ко всему русскому, и проявления подобного умонастроения со стороны отдельных публицистов в то время скорее были исключением, чем общим явлением" (14). В известной мере либерализм в национальном вопросе был результатом еще слабо проявлявшегося латышского национализма, недостаточной развитости веками подавлявшегося национального самосознания. Лишь в 30-е годы, особенно под влиянием политического курса К.Улманиса, в этом вопросе  происходят существенные перемены.

Первым начальником Русского отдела Министерства образования стала хорошо известная в Риге владелица женской гимназии Олимпиада Николаевна Лишина. Однако на этом посту она пробыла всего около года - до января 1921 г. По-видимому, ей не под силу оказалось руководство процессом становления сети русских школ в Латвии, и ввиду критики со стороны русской общественности она вынуждена была оставить этот пост. Современник тех событий, член Учредительного собрания, известный старообрядческий общественный деятель Ф.С.Павлов так писал о ней: "Я вполне оцениваю ее труды в общественной работе, ее заботы о неимущих и т.д., но определенно и твердо убедился, что выполнять обязанности начальника Русского отдела ей совершенно не под силу" (15). С апреля 1921 г. по ноябрь 1922 г. во главе отдела находился также хорошо известный в Риге педагог, учитель математики Федор Александрович Эрн. После его ухода должность начальника отдела длительное время оставалась вакантной. Только в августе 1923 г. ее согласился занять только что вернувшийся из России профессор Иван Ферапонтович Юпатов, упоминавшийся уже как депутат II Сейма. На этом посту он продержался менее года. По настоянию двух русских депутатов I Сейма: А.С.Бочагова и П.А.Корецкого (в то время как М.А.Каллистратов был против) он был смещен, и вместо него начальником отдела стал Федор Николаевич Серков. Это назначение внесло дополнительную смуту и так в не слишком сплоченные ряды русской общественности. Ряд русских организаций, как например, Русское национальное объединение (РНО), Русский национальный союз (РНС), Союз русских учителей, ЦК по делам старообрядцев обратились даже к президенту министров с просьбой, невзирая на ходатайство двух русских депутатов, оставить И.Ф.Юпатова  в занимаемой им должности (16). На совместном заседании правлений РНС и РНО 16 марта 1925 г. отмечалось, что Ф.Н.Серков совершенно не считается ни с русской общественностью, ни с учительством; сводит личные и партийные счеты в ущерб школьному делу; не брезгует весьма сомнительными средствами для достижения поставленных им целей; путем запугивания принуждает учителей к вступлению в Трудовую партию. На основании вышеперечисленного упомянутые русские организации заключили, что такое должностное лицо не может в демократическом государстве оставаться на своем посту (17). Во всей остроте этот вопрос был поднят и на съезде русских учителей, речь о котором пойдет ниже. В конечном итоге, благодаря действиям русской общественности, Ф.Н.Серков был смещен, и профессор И.Ф. Юпатов в конце 1925 г. вновь оказался во главе Русского отдела, которым руководил вплоть до его ликвидации авторитарным режимом К. Улманиса. "С седой бородкой, в очках с золотой оправой, человек старого закала, консерватор, но с практической стрункой, он старался не входя в конфликт со своими убеждениями, идти в ногу с новыми требованиями. Классическое образование ставил он высоко, но и реальное направление не оставлял в тени. Ему приходилось немало бороться с господствующим латышским шовинизмом, который постепенно сдавливал меньшинственные школы, вытеснял число русских предметов и заменял их латышскими уроками истории и географии" (18), - таким сохранился в памяти Г.Гроссена профессор И.Ф. Юпатов. Будучи человеком "старого закала" И.Ф.Юпатов действительно не всегда  успевал идти в ногу со временем, тем не менее его вклад в русское школьное дело в Латвии неоспорим.

В 1920 г. были утверждены следующие штаты сотрудников Русского отдела: два помощника начальника отдела, инспектор основных школ, делопроизводитель, корреспондент и канцелярский служащий. Однако, со временем, в зависимости от конъюнктуры в штатном расписании наблюдались изменения: в 1922 г. была введена должность второго инспектора по основным школам, но уже в 1923 г. обе инспекторские должности были упразднены. В 1926 г. была восстановлена должность первого инспектора, а в 1928 г. — второго (19). Но уже в 1932 г. обе должности инспекторов были снова ликвидированы, а чуть позже эта же участь постигла и должность одного из помощников начальника отдела. Не один год проработали в отделе помощники начальника - С.Н.Баронов и А.П.Саллак. Инспекторами основных школ были И.А.Платтер (в 1920 - 1923 гг.), В.П.Лопатнев (в 1926 - 1932 гг.) и А.И.Формаков (в 1930 - 1931 гг.) (20). Для обсуждения важнейших вопросов при отделе был создан Совет, в который помимо начальника отдела и его помощников, входили три представителя от русских депутатов Сейма, а также три представителя от учительства. Причем, согласно инструкции, разработанной в 1929 г., представители от учительства избирались в Совет всем преподавательским персоналом (исключая лиц, не имевших латвийского подданства) русских средних, основных и профессиональных школ (21).

В заслугу Русскому отделу следует поставить проведение беспрецедентного съезда русских учителей Латвии, состоявшегося с 26 по 30 июня 1924 г. На съезде присутствовали 206 делегатов, из них 87 из Риги и 119 — из провинции (22). Съезд начался с вопроса о начальнике Русского отдела. Подавляющее большинство делегатов (при 7 воздержавшихся) поддержали предложение оставить И.Ф.Юпатова на посту начальника отдела, несмотря на требование двух русских депутатов о его замене. В резолюции съезда отмечалось, что смена начальника может привести к полной разрухе русской школы. Критическую оценку получила деятельность депутатов А.С.Бочагова и П.А.Корецкого, не считавшихся ни с учительством, ни с русской общественностью. Однако, направленная съездом делегация к министру образования вернулась ни с чем. Ей было заявлено, что вопрос о начальнике отдела уже решен, и им будет Ф.Н.Серков (23).

На съезде состоялся обстоятельный разговор о положении, в котором оказалась русская школа в Латвии. В докладе Е.М.Тихоницкого было отмечено, что число русских детей не посещающих школу доходит до 60%. Причину такого положения он видел как в отсталости русского населения, особенно в Латгалии, так и в недостаточном количестве школ, в непродуманности школьной сети. Полные (6 классные) основные школы имеются лишь в городах и местечках. Русские дети лишены возможности получить профессиональное образование на родном языке ввиду отсутствия ассигнований на него. Русские средние школы обслуживают очень небольшое количество русских детей, далеки от сельского населения. По его мнению, школьная автономия по отношению к русской основной школе оказалась нарушенной. В качестве примера он привел распоряжение министра образования от 2 ноября 1923 г. о передаче русских школ, в которых было менее 60% русских детей, в ведение Школьного департамента, что означало перевод обучения в них на государственный язык (24).

В своем выступлении И.Ф.Юпатов не скрывал озабоченности тем, что основная школа оказалась вне компетенции отдела, что, на его взгляд, было недопустимо. Напротив, он полагал, что для осуществления руководства основной школой, в отделе следует ввести три инспекторские должности. Помимо того, И.Ф.Юпатов предложил для подготовки учителей основных школ организовать дополнительный, одногодичный педагогический класс при одной из правительственных русских средних школ. Профессор счел также нужным выступить против предполагаемого увольнения с работы учителей, не имевших латвийского подданства (25).

В докладе И.А.Платтера был поднят вопрос о преподавании латышского языка в русских школах. Он предложил разработать более обстоятельную программу обучения русских детей латышскому языку, увеличив число уроков с 4 до 5 в неделю. Вместе с тем И.А.Платтер высказался против преподавания истории и географии Латвии на латышском языке, полагая, что это может снизить уровень освоения учащимися этих предметов. (26).

Для русских, оказавшихся в диаспоре, во всей остроте встал вопрос национального воспитания подрастающего поколения. На съезде русских учителей этой, ставшей отныне животрепещущей проблеме, был посвящен доклад директора Рижской городской русской средней школы А.П.Моссаковского. Главным условием национального воспитания, по его мнению, должна была стать личность самого учителя. А.П.Моссаковский считал, что русская школа в Латвии существует как школа национальная, призванная способствовать укреплению национального чувства, углублению национального самосознания, приобщению к национальному культурному наследию и его приумножению. В основе национального воспитания должен лежать русский язык и история родного народа (27).

В первой половине 20-х годов в меньшинственных кругах широко дискутировался вопрос о культурно-национальной автономии. Как  отмечалось в I главе, предпринимались серьезные попытки законодательным путем закрепить культурно-национальную автономию за меньшинствами, проживавшими в Латвии. Поэтому, неудивительно, что и на съезде учителей  этот вопрос не был обойден вниманием. Концепция культурно-национальной автономии получила отражение в выступлении П.А.Павлова, предложившего ввести кадастр латвийских граждан русской национальности; предоставить русскому меньшинству право обложения своих членов налогами через свой представительный орган; подчинить Русскому отделу все школы с русским языком преподавания независимо от национального состава учащихся (28).

На съезде прозвучало немало смелых, хотя и не бесспорных мыслей, охватывавших различные проблемы существования русского населения, оказавшегося отрезанным от России и вынужденного приспосабливаться к непривычным условиям существования на положении национального меньшинства. И русская школа рассматривалась, как один из главных факторов сохранения национальной идентичности.

Подобный съезд был единственным в истории русского учительства Латвии. Далеко не все из прозвучавших на нем идей удалось реализовать. И все же, определенные шаги в развитии и укреплении русской школы были сделаны, хотя и пришлось преодолеть немало трудностей. Даже в самый благоприятный для русской школы период — во второй половине 20-х годов, положения закона Об организации школ меньшинств выполнялись не в полном объеме. В частности, пропорциональность ассигнований была соблюдена только по отношению к русской средней школе. Лишь в 1926 г. Русскому отделу удалось добиться некоторых ассигнований на профессиональное образование, но эти суммы отпускались ему не в пропорциональном отношении к числу русского населения, и не как определенные и постоянные суммы, а как пособия из чрезвычайного государственного бюджета. На эти суммы содержались ремесленные классы в Риге, Даугавпилсе, Резекне и Педагогический институт в Резекне (29).                 

Проблемы русской школы всегда, даже в относительно благополучные для нее годы, находились в поле зрения русской общественности. Так, Ф.А.Эрн в июле 1924 г., выступая на пленуме Педагогического бюро по делам средней и низшей школы за границей, с тревогой замечал, что "недоговоренность и неясность существующего закона о меньшинственной школьной автономии дает возможность шовинистически настроенным руководителям Министерства образования циркулярным путем вводить ряд ограничений <...> в школьное право меньшинств, особенно болезненно отражающихся на русской школе". Далее, как пример он привел лишение Русского отдела права на назначение учителей в основные школы. "Местные самоуправления, латышские по своему национальному составу, и латыши-инспектора <...> стали назначать в русские школы учителей-латышей <...>; кроме того, не редки случаи закрытия русских школ по тем или другим причинам и перевода их в виде особого комплекта в латышские школы. Это уже попытки к облатышиванию русских детей" (30). По мнению Ф.А.Эрна, русская школа (как и школы других меньшинств) находилась в опасности. Уберечь ее мог лишь закон о культурно-национальной автономии. Однако особого оптимизма на сей счет он не проявлял, полагая, что "меньшинствам придется или пойти на весьма значительные компромиссы, в корне подрывающие значение выработанных законопроектов, или вовсе отказаться от слишком "куцей" автономии" (31).

Одной из проблем, с которой пришлось столкнуться русской школе в 20-е годы был вопрос о так называемых учителях-иностранцах, т.е. учителях не имевших латвийского подданства. Согласно циркуляру Министерства образования от 15 марта 1924 г. число преподавателей-иностранцев должно было быть сокращено, по крайней мере, на 75%. Это мотивировалось тем, что в школах меньшинств работает много учителей не имеющих латвийского подданства. В русских школах таких учителей насчитывалось 102, в еврейских - 62, в немецких - 28, в польских  - 17, в белорусских  - 14. Всего 233 человека, из которых, по мнению министерства, 59,95% не имели серьезной педагогической подготовки. В то же время в Латвии немало интеллигентных безработных. Поэтому министерство сочло нужным предписать, чтобы на место уволенных преподавателей были приняты латвийские подданные (32). Только благодаря дружным усилиям русской общественности удалось отстоять большинство учителей, оказавшихся под угрозой увольнения. В этот список, кстати, попали такие, уже успевшие себя зарекомендовать педагоги, как Л.И.Жиглевич, Н.Н.Кузминский, Е.М.Тихоницкий, Г.И.Тупицын, И.П.Тутышкин и др. Но со временем эту проблему удалось решить, так как в большинстве своем учителя, не имевшие подданства, его получили. Тем не менее еще в начале 30-х годов в русских школах продолжали работать 6 учителей, не являвшихся латвийскими гражданами (33).

Среди проблем русского учительства была и необходимость сдачи экзамена на владение государственным языком. Если в 20-е годы на это смотрели сквозь пальцы, то в следующем десятилетии этот процесс оказался под жестким контролем Министерства образования. Экзамен должны были сдавать все учителя, за исключением тех, кто был старше 50 лет, или получил образование уже в Латвийской Республике (34).

Работа в школе (как и в русской прессе) была одним из главных источников существования  русской интеллигенции, оказавшейся в рассеянии. Учителя составляли одну из наиболее многочисленных профессиональных групп русской интеллигенции в Латвии (35). Кроме того, педагогический труд неплохо оплачивался. По данным на 1931 год полноправные учителя средних школ с законченным высшим образованием могли (в зависимости от стажа и при полной нагрузке) претендовать на оклад от 247 до 435 латов, учителя основных школ с законченным высшим образованием могли рассчитывать на оклад от 202 до 285 латов. А самая низшая категория — учителя-практиканты в основных школах могли заработать от 146 до 205 латов. (Для сравнения: оклады государственных служащих варьировались в диапазоне от 80 до  1000 латов). Еще более престижной была работа в высших учебных заведениях. Профессора при полной нагрузке могли рассчитывать на жалованье от 550 до 870 латов (что соответствовало заработку высших категорий государственных служащих). Жалованье же младших ассистентов в высших учебных заведениях было приравнено к жалованью учителей средних школ с законченным высшим образованием (36).

Главное, что беспокоило русских учителей и русскую общественность - это попытки изменения существовавшего школьного законодательства. С самого начала в определенных латышских кругах набирало силу недовольство, как им казалось, чересчур либеральными законами в области образования, принятыми в 1919 г. Уже в середине 20-х годов была предпринята попытка урезать меньшинственную автономию. В 1925 г. на обсуждение в Сейм был представлен проект нового закона об образовании. Его появление сразу же вызвало протест со стороны депутатов от меньшинств. Возможность изменений в столь важной для меньшинств сфере широко обсуждалась и вне парламентских стен. Так, являвшийся в то время депутатом Сейма Е.М.Тихоницкий, выступая на заседании правления Союза русских учителей заметил, что в законопроекте нет даже особой статьи относительно меньшинственных школ, а лишь указания на то, что за меньшинствами сохраняется право обучать своих детей на родном языке. Кроме того, он отметил, что согласно законопроекту, класс основной школы может быть открыт при наличии не менее 40 учащихся одной национальности, а в средней школе - не менее 30. В законопроекте был также опущен вопрос об управлении меньшинственными школами (37). Итогом обсуждения в Союзе русских учителей этого судьбоносного вопроса явилась резолюция с требованием оставить в силе закон от 8 декабря 1919 г. до того, как надеялись еще его члены, Сейм примет закон о культурно-национальной автономии (38).           

Между тем, закон о культурно-национальной автономии принят не был, но и попытки изменения законодательства в области образования оказались бесплодными. Однако почивать на лаврах сторонникам школьной автономии не пришлось. Попытки ущемить права меньшинственных школ и языков продолжались. Большие дебаты, в частности, вызвал вопрос о преподавании русского языка в школах. Например, в просветительной комиссии Сейма (1927 г.) выявились диаметрально противоположные позиции относительно преподавания языков в латвийских школах:

1) считать русский язык первым обязательным иностранным языком в основных школах (резолюция социал-демократов);

2) считать обязательным преподавание в школах Видземе, Курземе и Земгале — немецкого языка, а в Латгалии — русского языка (резолюция Министерства образования);

3) считать обязательным преподавание немецкого языка во всех частях Латвии (резолюция Христианского союза, поддержанная католической церковью);

4) считать обязательным немецкий язык, а русский и английский при известных условиях допускать только в городских школах (резолюция Р.Линдиньша) (39).

Хотя окончательного решения принято не было, обсуждение этого вопроса показало наличие определенных тенденций в латвийском обществе. Например, депутат Р.Линдиньш (фракция меньшевиков и сельскохозяйственных рабочих), выступивший против русского языка как обязательного в школах, объяснял это тем, что "латыши — люди западной культуры, и потому должны ориентироваться на Запад. Кроме того, хозяйственная культура русских ниже хозяйственной культуры западноевропейских народов, так что и в смысле хозяйственного процесса Россия Латвии не нужна" (40). Как покажет время, подобные настроения возьмут вверх, и русский язык окажется почти что вытесненным из латышских школ. Подобные высказывания, по мнению Д.А.Левицкого, "ярко отражали перемены в первоначальном благоприятном для русских культурно-политическом климате, которые в известной степени были связаны с уходом со сцены политической жизни страны той части старой латышской интеллигенции, которая не страдала русофобией" (41).

Начало 30-х годов ознаменовалось натиском на права меньшинств, который возглавил министр образования А.Кениньш. Как замечает И.Салениеце, министр был уверен, что меньшинства в Латвии имеют незаслуженные привилегии (42). Он не скрывал своей антипатии к школьной автономии и прокламировал целью своей школьной политики создание "единой латышской культуры". В частности, по мнению А.Кениньша, языком преподавания во всех средних школах, содержавшихся государством или самоуправлениями, должен был стать латышский. Он считал абсурдным финансирование школ в соответствии с процентом, который составляют жители данной народности в населении страны. Вместе с тем он допускал право меньшинств на обучение в частных школах на родном языке. С аналогичной позицией в ходе прений в просветительной комиссии Сейма выступил депутат К.Скалбе. Он недоумевал, почему меньшинства идут по пути самоизоляции, предпочитая оставаться в стенах своей национальной культуры. Вторил ему и профессор Л.Адамович. Хотя последний и признавал, что в демократическом государстве всякий гражданин имеет право на получение образования на родном языке, он в то же время полагал, что государство не обязано содействовать этому. Он считал излишним существование отдельного закона для школ меньшинств. Национальные отделы при Министерстве образования, на его взгляд, могли быть безболезненно ликвидированы, а их функции сосредоточены в руках референтов при Школьном департаменте. Все это, — по мнению депутата, — должно было разрушить китайскую стену, разделявшую латышей и меньшинства (43).

Возглавляемое А.Кениньшем министерство взяло курс на унификацию системы образования. Главная цель министра заключалась в единообразии системы образования в сторону ее латьшизации, хотя официально проводившаяся политика обосновывалась необходимостью экономить средства, соблюдать справедливость и претворять принципы единой школы (44). Однако курс, взятый А.Кениньшем, был неоднозначно воспринят в латышских кругах. Так, печатный орган Крестьянского союза газета Brīva Zeme полагала, что реализация этой политики приведет, главным образом, к облатышиванию подрастающего еврейского поколения. По мнению газеты, А.Кениньш хочет, чтобы местные евреи восприняли латышскую культуру и говорили между собой по-латышски, как это ранее произошло в России и Германии, где евреи восприняли культуру большинства. Такая перспектива автора передовицы не устраивала, ибо это могло привести к проникновению евреев во все политические партии. Исходя из интересов латышского народа, и, главным образом латышской интеллигенции, будет лучше, если еврейские художники, артисты и журналисты будут и далее работать в больших немецких и русских культурах, а не на небольшой арене нашей культуры (45), — полагала газета Brīva Zeme. В свою очередь, только с иных позиций, политику А.Кениньша на страницах газеты Sociāldemokrāts критиковал Ф.Мендерс. Он подчеркивал, что все навязываемое методами Держиморды, становится скорее противным, чем достойным любви. Поэтому он с опасением взирал на отношение, которое может сформироваться у меньшинственной молодежи, к латышской культуре, в случае, если в нее вобьют латышский дух поистине царскими методами "национального возрождения". По мнению Ф.Мендерса, такая политика лишь унижает латышскую культуру (46).

Естественно, в наибольшей степени, новым курсом в области образования были встревожены меньшинства. Наивысшую активность в этом вопросе, как обычно, проявляли немцы и евреи. Вслед за ними предпринимали ответные шаги и русские. В частности, на заседании совета Русского отдела 5 августа 1932 г. обсуждались изменения в учебных планах, произведенные министром без согласования с отделом. На заседании отдела отмечалось, что согласно новым установкам преподавание латышского языка увеличивается с 22 до 32 часов в неделю, что может привести к перегрузке учащихся и пойти в ущерб изучению родного языка. (Имелось в виду общее количество часов на уроки латышского языка во 2-6 классах; конкретно же количество часов по этому предмету согласно распоряжению Министерства образования от 13 июля 1932 г. было следующим: во 2 и 3 классах по 7 часов в неделю, в 4-6 классах - по 6 часов в неделю. В то же время на изучение родного языка в 1-3 классах отводились те же 6 часов в неделю, в 4-6 классах по 5 часов в неделю.). Между тем, введение преподавания истории и географии Латвии в 3 и 4 классах основной школы на латышском языке противоречит параграфу 3 Закона о просветительных учреждениях Латвии, предусматривавшего изучение этих предметов на латышском языке только в 5 и б классах. Тревогу в Русском отделе вызвало и сокращение часов по всеобщей истории и географии. С недоумением встречено было и изменение количества часов по другим предметам. Все это, по мнению Русского отдела, могло в перспективе привести к снижению уровня образования и общего развития учащихся русских основных школ (47).

В ответ на произвольные изменения в учебных планах был составлен Меморандум русского меньшинства (не получивший, однако, дальнейшего хода), в котором отмечалось, что вследствие последних распоряжений министра от 13 июня и 9 июля 1932 г. русская основная школа, а вместе с нею и русское население Латвии, поставлены в крайне тяжелое положение. Увеличивая количество часов по латышскому языку, а также по истории и географии Латвии, практически из учебного плана вытесняется история России. В меморандуме подчеркивалось, что "никто из русских не отрицает необходимости, чтобы язык, история и география Латвии изучались основательно (что и делается), но в то же время никто из русских никогда не поймет причин и оснований тех уничтожений, сокращений и ущемлений, которые в последнее время допускает правительственная власть <...> Русское население никаких привилегий для себя не просит, оно только желает, чтобы за ним было сохранено право в русских школах учить своих детей на их родном языке, изучать историю своего родного народа, изучать географию родины своих отцов, развивать русских детей физически наравне с учащимися в латышских школах и обучать хоровому пению, исполняя при этом не только латышские, но и русские народные песни" (48).

Тревога звучала и из уст учителей. "Теперь в русских школах мы наблюдаем стремление детей щегольнуть знанием латышского языка, большую любовь их к латышским песням, которые они распевают на переменах в своих играх. Между прочим и отзывы представителей министерства на экзаменах подтверждают значительные успехи в изучении государственного языка, но плохая политика Кенинь<ша> может окончательно испортить этот лучший путь взаимного сближения меньшинств с латышским народом" (49). И все же, русские порой (в сравнении с другими меньшинствами) занимали пассивную позицию в отстаивании своих интересов. Характерный в этом отношении случай имел место в Гривской городской думе в 1932 г. После бурных прений большинство гласных проголосовало за упразднение всех меньшинственных школ, и учреждение одной школы с латышским языком преподавания. В то время, как евреи и поляки активно противились такому решению, русские гласные поддержали латышей. Позднее русский гласный Л.Григорьев объяснил это тем, что "<...> русские все равно потеряли свою родину, и их так тесно национальный вопрос не связывает, власти же большевиков мы не хотим. Другое дело поляки. Им польская школа нужна, так как для них открыт путь в Польшу" (50). Однако, подобная позиция являлась скорее исключением, а не правилом.

В конечном счете, желание А.Кениньша реорганизовать школьную жизнь искомой поддержки не встретило, и  15  июня 1933 г. он вынужден был подать в отставку. Его коллега по партии К.Скалбе усматривал причины постигшей его неудачи, главным образом, в беспринципности парламентариев, торговавших своими голосами. Для создания единой нации  нам необходима в духовном отношении единая школа (подчеркнуто - Т.Ф.). И это задача всех партий, в т.ч. и меньшинств, - замечал К.Скалбе. - Однако  они по-прежнему отмежевываются от всего латышского. Мы же хотим, чтобы меньшинственная молодежь повернулась лицом к Латвии, чтобы она посещала латышские школы вместе с латышской молодежью, и таким путем срасталась с нашей землей, нашим народом и нашей культурой, не чувствовала бы себя чужой. Единая школа - это путь к единой нации. Мы не хотим никого ни угнетать, ни отнимать его национальность. Мы хотим, чтобы все народности могли сохранить свой язык и культуру, но мы не можем мириться с тем, что меньшинства, живя в Латвии, не знают ни нашего языка, ни нашей культуры, ни нашей истории. Как же мы можем строить общую для всех нас Латвию? (51) - задавался вопросом К.Скалбе.

Долго ждать не пришлось. Как только в стране установился авторитарный режим, одним росчерком пера было сделано то, что не удавалось осуществить при наличии демократических институтов власти. Одними из первых "новую метлу" ощутили на себе меньшинства. Уже 12 июля 1934 г. был принят новый закон О народном образовании, лишивший меньшинственные школы права на автономию. Распоряжением Кабинета министров от 17 июня 1934 г. были ликвидированы национальные отделы. Вместо них в Школьном департаменте вводились должности референтов по делам меньшинств, полномочия которых, однако, были несравнимы с теми, которыми обладали прежде начальники национальных отделов. Референтом по русским школам был назначен Сергей Иванович Трофимов, бывший ранее депутатом IV Сейма. Вместе с тем, Закон о народном образовании подтверждал, что для детей граждан национальных меньшинств сохраняются отдельные учебные заведения и классы, в которых латышский язык изучается, начиная с 1 класса основной школы. Как и прежде, преподавание истории и географии Латвии, начиная с 5 класса основной школы, должно было осуществляться на государственном языке. Спустя год в закон были внесены поправки, согласно которым, в частности, преподавание истории и географии Латвии допускалось исключительно на государственном языке (52).

Одним из проявлений действия нового Закона об образовании явилось появление инструкции О распределении учащихся по национальностям (53). Согласно этому документу дети латышей должны были учиться только в латышской школе, если даже один из родителей был другой национальности. Дети же меньшинств могли учиться в школе той народности, к которой принадлежали их родители, в случае, если ребенок мог свободно выражать свои мысли на языке этой народности. В противном случае, он должен был посещать школу с государственным языком обучения. Эта инструкция распространялась на всех, кто в 1934/1935 учебном году желал поступить в школу, и к тем, кто намерен был продолжать образование в меньшинственной школе (исключение допускалось для выпускных классов). Национальность учащегося меньшинственной школы определялась отцом, который должен был представить письменное заявление о национальности своего ребенка. В случае, если сведения представлялись сомнительными, заведующий школой обязан был их проверить. Пресловутый документ особенно сильно задел русские школы, которые отличались наиболее пестрым национальным составом учащихся. В частности, их должны были покинуть евреи. Трудным этот вопрос оказался и для многих детей из смешанных семей, где один из родителей был латышом. Подчас в этих семьях дети с младых ногтей воспитывались в русском духе, и столь резкий переход в иную культурную среду не мог не вызвать у многих из них болезненной реакции. Продолжать учебу в меньшинственной школе такие учащиеся могли только с разрешения министра образования. Как видно из документов Рижской русской правительственной гимназии, такие просьбы имели место. Например, "королю танго" Оскару Строку (крещеному еврею), женатому на итальянке, пришлось просить министра разрешить их дочери Вере продолжить образование в русской школе (54). Поначалу отношение к подобным просьбам было довольно-таки снисходительным. Например, положительный ответ был дан на прошение Х.Морозовой разрешить ее дочери Маргарите (мать — латышка, отец — русский, родилась в России, язык общения в семье — русский) продолжить образование в русской гимназии (55). Однако доходило и до курьезов. Так, у одной из учениц оба родителя были русскими. Но отец умер, а мать вышла замуж за латыша. Девочке дали фамилию отчима — Грубе. В итоге пришлось доказывать чиновникам право девочки на обучение в русской школе (56). В сложном положении оказались и те учащиеся, которые ввиду своей малочисленности не имели национальных школ и, как правило, посещали русские школы. Например, греческому подданному Ивану Манкосу пришлось просить министра о разрешении его сыну обучаться в русской гимназии (57). Однако к концу 30-х годов отношение к подобным прошениям ужесточилось. Так, в 1939 г. некоему  В.Билинскому было отказано в разрешении на поступление его дочери Тамары в Рижскую правительственную русскую гимназию на том основании, что ее мать латышка, хотя она и бросила дочь, когда та была еще младенцем, и ее воспитанием занимался отец. Только после ряда повторных прошений -  28 июня 1940 г. (т.е. уже после крушения режима) было получено разрешение на обучение девочки в русской гимназии (58).

Установление авторитарного, националистического режима поставило русскую школу в сложное положение. Фактически, само ее существование оказалось под угрозой. Положение, сложившееся в области образования, не могло не тревожить русскую общественность, ибо под вопросом оказалось не только воспроизведение нового поколения русской интеллигенции, но и напрямую встал вопрос об ассимиляции русских детей, обучавшихся в латышских школах, о потере ими своих национальных корней. Но в отличие от периода парламентской демократии, об этом вслух более не говорилось. Между тем, голос русской интеллигенции все же не был окончательно заглушен. Свидетельством этому может служить хотя бы Меморандум о развитии русского образования в Латвии, составленный в сентябре 1939 г. Его авторы, несмотря на царившую в стране верноподданническую атмосферу, попытались дать объективный анализ сложившейся ситуации. В меморандуме говорилось, что половина из русских детей в основных школах не обучается на родном языке. В результате многие из них плохо владеют родным языком и в то же время за четыре года обучения в латышских школах недостаточно усваивают и латышский язык. Это приводит к тому, что растет совершенно необразованное поколение русских, которое не любит книг, не имеет духовных интересов. Культурное развитие русского населения заторможено также в виду закрытия ряда русских культурно-просветительных обществ, которые в свое время организовывали библиотеки, устраивали литературно-музыкальные вечера, театральные представления. По мнению авторов меморандума для предотвращения падения культурного уровня русской молодежи необходимо:

 -  сохранить русские школы в тех местах, где имеется не менее 80 учащихся;

 - русским детям, обучающимся в латышских школах, дать возможность изучать родной язык, начиная с 1 класса, если число русских учащихся не менее 10. В смешанных школах увеличить число уроков по русскому языку за счет иностранного языка;

 - обеспечить приобретение русских книг для русских школ из тех государственных средств, которые предназначены для приобретения учебных пособий;

 -  выделить из средств Культурного фонда пособие на реорганизацию русских народных библиотек и пополнение латышских библиотек русскими книгами в местах со смешанным составом населения;

- способствовать чтению лекций и организации театральных постановок и других мероприятий на русском языке, облегчив формальности, связанные с получением разрешения на проведение подобных мероприятий (59).

Авторами этого документа являлись Сергей Коренев  - в то время возглавлявший Рижское русское общество, Елпидифор Тихоницкий - известный педагог, председатель Рижского русского просветительного общества, а также члены Латвийской камеры профессий, педагоги - Алексей Иовлев и Николай Кузминский.

"Русское меньшинство в Латвии  казалось сонным, провинциальным (даже маргинальным, в Латгалии), не имевшим поддержки из-за рубежа (в отличие от немцев и поляков); политически мало артикулированным уже до 15 мая, а позднее  - и вообще замершим,  - отмечает А. Странга. - Но правительство Улманиса знало, что кажущееся еще не есть истинное, особенно в 1939-1940 годах" (60). И по мнению этого историка, одной из главных причин растущего недовольства среди русских была политика по закрытию русских школ. Он же приводит сведения о встрече начальника политической полиции Фридрихсона с Улманисом весной 1940 г., в ходе которой последний, выслушав сообщение о настроениях среди русского меньшинства, высказался за необходимость увеличения числа русских школ (61). Но это было запоздалое осознание реальности.

Политика в области школьного дела была одной из главных причин растущего недовольства в самых широких слоях русского общества. Даже столь лояльная к режиму К.Улманиса группа К.И.Дыдорова не могла скрыть своей озабоченности закрытием русских школ, в частности Яунлатгальской гимназии. Особенно сильны были оппозиционные настроения в среде русского учительства, причем в нем первоначально определились две группировки. К первой относились те, кто боролся за сохранение русской школы. Ко второй, те, кто надеялся сохранить русскую школу, путем "тактичного поведения". Приверженцы первого направления (профессор В.К. Трофимов, И. Александров, П. Колосов, В. Лопатнев, А. Формаков, А. Шкультин и др.), в основном, ограничивались в своем кругу критикой действий правительства в школьном деле. В то же время поборники второго направления (самая яркая фигура среди них - директор Резекненской правительственной русской гимназии И.П. Тутышкин) видели выход в переходе русских учителей на преподавание на латышском языке с тем, чтобы не выпустить русских детей из своих рук. Однако вскоре, особенно в Латгалии, проявилась несостоятельность подобных надежд. В результате, ряды оппозиции пополнялись.

Почти все латгальские русские горожане, за исключением монархистов, находятся в оппозиции к правительству, в их числе и те, кто поначалу поддержал события 15 мая 1934 г., и еще в 1935 г. поддерживал решения правительства (62), - отмечалось в сообщении о политических настроениях в Латгалии на 15 апреля 1937 г. По мнению И.П.Тутышкина, одного из самых лояльных русских педагогов, первая и основная причина оппозиционных настроений крылась в политике в области образования, создававшей у русской молодежи ненормальные настроения, т.е. сползание влево. Из-за того, что на всю Латгалию осталась всего одна русская гимназия, часть русской молодежи осталась вне школы и попала под влияние "темных элементов". Причем особенно неблагополучным, с точки зрения властей, представлялось как раз положение в гимназии, возглавляемой И.П.Тутышкиным. Его лояльность, в известной мере, мешала воспитанию учеников в нужном духе. Нередкими были случаи, когда учащиеся гимназии, враждебно относились ко всему латышскому (отказывались говорить по-латышски, игнорировали новые названия улиц и т.п.). Среди молодежи прорастали как левые, так и правые настроения. Причем правые взгляды культивировались, по большей части, в обществе Сокол. А среди мотивов, толкавших молодежь к коммунизму, отмечались трудности при поступлении в Латвийский университет, проблемы с трудоустройством. В этой связи даже выдвигалась идея о желательности создания в Латгалии русской правой молодежной организации, лояльной режиму К.Улманиса. Политуправление с тревогой резюмировало, что политические взгляды русской латгальской молодежи формируются неправильно, ненормально, поскольку среди местных русских общественных деятелей нет обладающих ясным пониманием идеологии нынешнего национального правительства, а также нет печатного органа на русском языке, который активно воспитывал бы русскую молодежь и все русское меньшинство в государственном духе. Все это является причиной того, что среди русской молодежи, и отчасти людей старшего поколения, резко возрастают коммунистические тенденции (63).

История русской школы (как и школ других национальных меньшинств) в независимой Латвии прошла через два этапа, тесно связанных с политическими процессами, происходившими в стране. Первый этап — этап наибольшего благоприятствования — совпал с периодом существования парламентской демократии. Опыт, накопленный в этот период, представляет сегодня не только научный, но и практический интерес как один из вариантов демократического решения проблемы образования в стране с полиэтническим составом населения. Второй этап пришелся на период авторитаризма, связанный с ликвидацией демократических основ государственного устройства, в т.ч. и созданной ранее системы образования. Хотя упомянутый этап в истории русской школы оказался непродолжительным, однако уже к концу 30-х годов ее кризис стал очевидным. Сократилось число русских школ. Все большее число русских детей вынуждено было обучаться на латышском языке. Резко ограничились возможности получения среднего образования на русском языке. Налицо был процесс латышизации русских детей, что вело к их аккультурации и последующей ассимиляции. Возможность потери своей национальной идентичности встала перед русской  молодежью Латвии уже в конце 30-х годов.