Русские в довоенной Латвии

Татьяна Фейгмане

Глава I. Русские депутаты в IV Сейме (продолжение 2)

Судьбоносными для IV Сейма (и латвийской демократии в целом) стали дебаты вокруг необходимости пересмотра Конституции, вызванные нестабильностью существовавшей политической системы и общим кризисом недоверия к принципам парламентской демократии. Главным инициатором внесения изменений в Конституцию стал Крестьянский союз. На заседании Сейма 3 ноября 1933 г. был представлен проект изменений в Конституции, разработанный этой партией. В нем, в частности, предлагалось уменьшить число депутатов до 50 и избирать Сейм раз в 4 года (а не в 3). Главным нововведением было предложение о всеобщих, равных и прямых выборах президента страны сроком на 5 лет с весьма широкими полномочиями. В частности, предполагалось закрепить за президентом право на досрочный роспуск Сейма. Президент министров (министр-президент) и члены Кабинета министров могли вступить в должность только после их утверждения президентом. По требованию президента Кабинет министров или отдельные министры должны были слагать свои полномочия. Кабинет министров с согласия президента имел право объявлять чрезвычайное положение в стране. Кроме того, за президентом предлагалось закрепить право, в случае необходимости, ограничивать или полностью отменять предусмотренные законами гражданские свободы. Президент имел право в семидневный срок возвратить принятые Сеймом законы на повторное рассмотрение. В случае, если Сейм не изменял принятый им ранее закон, то президент мог его не объявлять, и передать на рассмотрение следующему Сейму. В перерыве между сессиями  Сейма, если того требовали интересы страны, за президентом предлагалось закрепить право принимать решения, обладающие силой закона (400). Очевидно, что принятие подобных изменений привело бы к отступлению от демократических принципов, к девальвации роли парламента. Как только содержание предлагаемых изменений стало достоянием гласности (еще до их вынесения на рассмотрение Сейма), вокруг них разгорелись споры, участие в которых приняли и русские депутаты. С.И.Трофимов поспешил заявить, что проект для него в основном приемлем. "Мы (в данном случае Русская крестьянская фракция - Т.Ф.) считаем, что демократия в Латвии имеет слишком недолголетнюю историю и следовательно недостаточно воспитана и подготовлена, чтобы во всей полноте и чистоте, использовать догмы народовластия" (401). Более сдержанным оказался М.А.Каллистратов. Разделяя предложение о всенародно избираемом президенте, он, однако, не допускал, чтобы Кабинет министров или отдельные министры могли оставаться у власти после того как Сейм выразит им свое недоверие. Не согласен он был и с предполагаемым правом президента на ограничение гражданских свобод (402). Позднее, выступая в Сейме, он советовал меньшинствам подумать - не придет ли за сильной властью власть несправедливая (403).

Однако, как полагал Э.Дунсдорфc, крупнейший и авторитетнейший исследователь деятельности К.Улманиса, вся история с изменениями в Конституции, затеянная Крестьянским союзом, была политической комедией (404). По мнению этого историка, одним из главных зол Конституции 1922 г. было наличие в парламенте большого числа партий. Для того же, чтобы устранить этот недостаток, совсем не требовалось изменять Конституцию, достаточно было внести поправки в Закон о выборах. Но этому сопротивлялись не только мелкие, заинтересованные в этом партии, но и Крестьянский союз. "С другой стороны, - отмечал Э.Дунсдорфс, - многопартийность отражала обстоятельства, царившие в политической жизни Латвии. Во-первых, 25% всех жителей составляли меньшинства. У них в последнем Сейме было 8 партий из 23, так что на 25% населения приходилось 35% партий. Во-вторых, в Латгалии были четыре партии, не являвшиеся меньшинственными. На остальную Латвию приходилось 11 латышских партий. В Латгалии жило 23,6% латышей Латвии, на которых приходилось 26,7% латышских партий. 11 латышских партий вне Латгалии группировались так: 6 буржуазных партий (из них половина партий, представленных одиночками), 3 крестьянские и 2 социалистические. Как видим, упреки в многочисленности партий заслуживают все латвийские политические группировки, а более всех меньшинства (у русских в последнем Сейме было четыре партии, у евреев - две, правда, у немцев и поляков по одной). Однако, как уже отмечалось, это множество партий отражало политический климат Латвии. Большое число партий, несомненно, было причиной нестабильности правительственных коалиций, что порождало парадокс демократии, когда мелкие партии своим участием или неучастием в коалиции приобретали больший политический вес нежели тот, который причитался им по числу представляемых ими избирателей" (405).

Необходимость считаться с голосами меньшинств со временем все более раздражала латышские партии. Это обстоятельство в конечном счете и явилось одной из причин, подтолкнувших К.Улманиса к ликвидации демократических институтов власти.

В ходе работы IV Сейма произошли заметные изменения в расстановке русских депутатов. На заседании Сейма 31 января 1933 г. было официально объявлено о создании Русской крестьянской фракции, в состав которой вошли С.И.Трофимов, Т.Е.Павловский и И.В.Корнильев (406). Таким образом, тройка, созданная в свое время усилиями Сегодня, распалась, уступив место другой тройке. Присоединение И.В.Корнильева к фракции, возглавляемой С.И.Трофимовым, выглядело вполне логичным - в их установках и ранее прослеживалось немало общего. Знаменательно, что и архиепископ Иоанн стал склоняться к сотрудничеству с этой фракцией. "Цементом, скрепившим воедино Русскую крестьянскую фракцию послужила программа Русского крестьянского объединения, по почину представителя которого в Сейме - деп. Трофимова и произошло образование фракции, - отмечал Б.Евланов, указывая далее, что "крестьянство является фундаментом Латвии, и демократическая Латвия может существовать только как крестьянская страна" (407). Таким образом, идейным ориентиром новой фракции были программные установки Трудовой крестьянской партии, тяготевшей к центру политического спектра русского зарубежья. Вместе с тем, на рассматриваемый момент названная партия переживала кризис, связанный с несостоятельностью своих идейных установок. Это обстоятельство, в свою очередь, побуждало группировку С.И.Трофимова к переоценке ценностей и поиску новой политической ниши, что ею и осуществлялось. Как отмечал Б.Евланов, за полгода Русской крестьянской фракции удалось в известной мере преодолеть недоверие между русским и латышским крестьянством, убедив последнее, что "у него больше оснований для сотрудничества с русским крестьянством, чем с партиями городского чиновничества, за громкими шовинистическими фразами которых скрывается лишь забота об устройстве своих личных делишек, как это особо ярко обнаружилось на примере б.министра Демцентра г. Кениньша (408). Эта же мысль прослеживалась и у С.И.Трофимова. "Мы твердо знаем, что только путем общего сотрудничества с государственно мыслящими фракциями, и, в первую очередь, крестьянами, в эти тяжелые годы хозяйственного и политического кризиса мы через укрепление основного класса страны - крестьянства, укрепим государство и защитим свою национальную русскую честь" (409). Как бы то ни было, группировкой С.И.Трофимова был сделан видимый шаг в сторону сближения с латышскими крестьянскими партиями. О стремлении новой фракции укрепить свои позиции свидетельствовал и факт издания ею своей газеты Голос народа, в которой пыталась представить себя единственной защитницей русского крестьянства вне зависимости от его конфессиональной принадлежности. Это был явный вызов М.А.Каллистратову и Л.В.Шполянскому, также претендовавшими на эту роль, но оказавшимися в положении депутатов-одиночек, в которых их коллеги из Русской крестьянской фракции не забывали лишний раз бросить камень. Например, Т.Е.Павловский, выступая 26 марта 1933 г. на Русском крестьянском съезде в Резекне, вполне определенно намекнул, что некоторые русские депутаты по десять лет официально числятся русскими крестьянскими представителями, но за эти годы не провели ни одного предложения в пользу крестьян (410).

Выход М.А.Каллистратова из альянса с С.И.Трофимовым заслуживает внимания. Почему распалась первоначально сконструированная тройка? О проблемах в отношениях Каллистратова с Павловским уже говорилось. По-видимому, со временем стали выявляться и противоречия между Каллистратовым и Трофимовым, в основе которых была не только борьба за лидерство, но и определенные идейные разногласия. Если С.И.Трофимов разделял платформу Трудовой крестьянской партии и даже помогал ей в переброске ее литературы на территорию СССР, то М.А.Каллистратов, некоторое время также интересовавшийся идеями этой партии, занял более левые позиции. Если внимательно присмотреться к выступлениям обоих депутатов в IV Сейме, и к их голосованиям, то рост расхождений между ними становился очевидным. С.И.Трофимов и его сторонники все заметнее проявляли (в отличие от Каллистратова) стремление к блокированию с латгальскими и отчасти латышскими партиями, что впоследствии было оценено К.Улманисом.

Со своей стороны, редакция Сегодня еще в мае 1933 г. пыталась хоть как-то сколотить русские ряды. Об этом опять же можно судить из письма Мильруда - Брамсу, датированного 30 мая 1933 г.:

<...> На днях сделал я попытку сыграть "общественную роль" и в последний раз пытался примирить Трофимова с Каллистратовым. Как и в других моих общественных начинаниях, меня и здесь постигла неудача. Скоро между ними начнутся военные действия и наше положение будет неприятное <...>» (411).

Попытка оказалась неудачной. Каждая из сторон по-своему пыталась трактовать причины разногласий, не скупясь на взаимные обвинения. Любопытна их трактовка С.И.Трофимовым. Согласно его утверждению, он еще в начале работы IV Сейма предложил создать Русскую крестьянскую фракцию, однако Л.В.Шполянский сорвал переговоры, убедившись в том, что ему не удастся стать ее лидером. С.И.Трофимов не скрывал, что он пытался объединить русских депутатов на основе поддержки ими сначала кабинета М.Скуениекса, а затем А.Блёдниекса. Однако ему не удалось заручится сочувствием со стороны Л.В.Шполянского и М.А.Каллистратова. Поэтому на свой же вопрос: "На ком вина?", он отвечал следующим образом: "Мой вопрос не обращается к Шполянскому. Он чужой для русских и для Латвии, выходец из Киева, крещеный еврей, отрекшийся от своей веры и скрывающий свое национальное происхождение <...> Его дружба и торговля с большевиками достаточное доказательство тому, что с ним нельзя договориться, так как его хозяева - большевики - враги всего русского национального и самые большие враги крестьянства" (412). В отношении же М.А.Каллистратова С.И.Трофимов замечал, что "его заявление, что он левый - пустая фраза, разве он левее депутата Павловского, Корнильева и других <...> Как можно делить людей на правых и левых, когда у них одна и та же программа защиты своих избирателей" (413). Исходя из сказанного, С.И.Трофимов предрекал политическое банкротство своих оппонентов.

Между тем популярность М.А.Каллистратова, судя по всему, продолжала падать, хотя в начале 1933 г. довольно громко был отмечен 10-летнний юбилей его депутатской деятельности. 25 февраля 1933 г. в Сегодня  появилась редакционная статья. В ней отмечались несомненные заслуги Каллистратова, которого русское население в четвертый раз делегировало в Сейм. Отмечалась и закономерность выдвижения Каллистратова именно в тот момент когда русское население Латгалии искало лидеров, способных отстаивать его интересы в новых условиях. "Что же касается программы и идеологии М.А.Каллистратова, то нужно отметить его верность определенному кругу политических и социальных идей. Он - левый демократ и сторонник широких социальных реформ, он всегда выступает в защиту более бедных слоев крестьянства. Далеко не всегда мы были согласны со взглядами М.А.Каллистратова. Бывали случаи, когда между нами и М.А.Каллистратовым были весьма существенные принципиальные разногласия. Но если мы при этом всегда ценили деятельность М.А.Каллистратова как депутата, то потому, что он всегда оставался на почве общественной < ...> М.А.Каллистратов неизменно и активно выступает в защиту интересов русского культурного развития, в защиту прав русской национальности во всех областях. И здесь никакие левые или правые уклоны не могли свести М.А.Каллистратова с пути по которому он шел и на котором он работал много, производительно и с большими результатами" (414).

Читая эти строки, можно подумать, что симпатии их автора целиком на стороне юбиляра. Однако глаз проницательного читателя улавливал в них и нечто иное. Подтверждение этому мы снова находим в бесценном архиве редакции Сегодня. В одном из писем Б.Н.Шалфеева (1891-1935), известного в те годы журналиста и общественного деятеля, к Мильруду (от 16 марта 1933 г.) обнаруживается любопытная и язвительная (возможно, чересчур) оценка современника, описываемых событий.

« <...> Забыл Вас поздравить с юбилейчиком любимого сотрудника, Архипыча (имеется в виду  М.А.Каллистратов - Т.Ф.). Впрочем, кажется, что для него уж минуют златые дни Аранжуэца. Как бы то ни было, с удовольствием прочел по строкам и между строк юбилейный некролог ему. Чувствуется опытная, хоть, может быть, и не совсем любовная, рука Максима Ипполитовича» (имеется в виду М.И.Ганфман - Т.Ф.) (415).

Да, Каллистратову нередко приходилось выслушивать упреки как справа, так и слева. Современники относились к нему по-разному. Нелестно отзывался о нем Генрих Гроссен. На его взгляд, это был "типичный митинговый оратор из провинциального городка", мнивший себя левым и старавшийся держаться поближе к социал-демократам. "Его политическая платформа,  - по мнению Г.Гроссена, - выражалась одним словом "демократия", хотя он едва ли знал это понятие в широком европейском смысле. Все свободы, да побольше земли крестьянам, хотя последней неоткуда взять, что он прекрасно понимал" (416). Критиковали Каллистратова и социал-демократы, называвшие его истинным представителем своего времени, не имеющим никаких определенных политических взглядов и общественных идеалов, высшая премудрость которого заключалась в своевременном уловлении требований данного момента" (417).

Конечно, депутатскую деятельность М.А.Каллистратова в зависимости от политических пристрастий можно расценивать по-разному. Понятно, что для правоориентированных русских кругов, как, впрочем, и латышских - он был неприемлем. Не вызывал он особых симпатий и  на левом фланге, где в нем видели конкурента. Однако, несмотря на очевидную левизну, Каллистратова нельзя было заподозрить в каких-либо закулисных сделках с Советами. Позиции Каллистратова менее всего были подвержены колебаниям политического барометра. Хотя и он в этом вопросе далеко не безгрешен. М.А.Каллистратову удалось прочно занять политическую нишу, располагавшуюся левее центра. М.А.Каллистратов имел существенную поддержку у старообрядческого населения, хотя и там у него было немало оппонентов. Но ему не удалось стать лидером, способным объединить вокруг себя других русских политиков. Надо признать, этим качеством, за исключением быть может С.И.Трофимова, не обладали и прочие русские политические деятели. Разрыв с Трофимовым больно ударил по позициям Каллистратова. Поэтому в кругах близких к политике стали все чаще говорить о закате карьеры "вечного депутата".

Однако сам М.А.Каллистратов не собирался сдавать свои позиции. Наученный горьким опытом «сотрудничества» с Т.Е.Павловским, он наконец-то решился на создание собственной партии. 23 апреля 1933 г. состоялся первый съезд Русской трудовой крестьянской партии, на который прибыло 354 человека из Резекненского, Даугавпилсского и Лудзенского уездов. Основные программные положения новой партии сводились к защите интересов трудового народа; укреплению государственности и народоправства, как единой формы государственного устройства; в отстаивании права свободного пользования русским языком; в повышении грамотности русского населения и в единении русских по национальному, а не по конфессиональному принципу (418). По сути, в этих программных установках не было ничего нового, быть может, кроме отказа от деления по конфессиональному признаку. Хотя и этот принцип уже давно был декларирован партией С.И.Трофимова. Сегодня можно строить лишь предположения удалось ли бы каллистратовской партии стать значимым явлением в политической жизни, если не страны, то хотя бы Латгалии. Сам же М.А.Каллистратов, выступая на общем собрании Нотренской старообрядческой общины заявил: "Нам русским необходимо нужна партия, как каждому человеку воздух, ибо мы русские до сего времени не знаем, кто мы и чьи мы. Мы до сего времени плелись в хвосте других" (419). Партия была явно ориентирована на левые слои русского населения и стала "крышей" для приверженцев коммунистических идей, на что не преминули обратить внимание противники Каллистратова. "Интересно, кто кого надует, - отмечал Т.Е.Павловский, ершовцы, ищущие возможность работать в легальной организации и готовящие на выборах Каллистратову кукиш, или Каллистратов, рассчитывающий на голоса ершовцев?" (420)

Можно лишь гадать, каким был бы расклад русских сил в новом Сейме, если бы выборы состоялись осенью 1934 г. Вероятнее всего, конфессиональное деление практически потеряло бы свое значение. Более консервативно настроенная часть русского населения, скорее всего, отдала бы предпочтение группировке С.И.Трофимова. Более левонастроенные голосовали бы за Каллистратова и Шполянского. Между этими двумя политиками прослеживалась тенденция к сближению, однако, трудно сказать, удалось ли бы им договориться о едином списке. Но все эти планы и предположения оказались перечеркнутыми действиями К.Улманиса в ночь с 15 на 16 мая 1934 г.

Слухи о готовящемся перевороте давно витали в воздухе. Настораживающие ноты можно было услышать уже на съезде Прогрессивного объединения (партия М.Скуениекса), состоявшемся 26 февраля 1933 г. Один из участников этого съезда (Паэгле) даже предложил распустить Сейм, расширить права президента и ввести смертную казнь для корруптантов (421). Месяц спустя требование роспуска Сейма прозвучало на собрании участников борцов за свободу Латвии (422). Депутаты от Демцентра Я.Брейкш и К.Кирштейнс потребовали от президента распустить Сейм, так как срок, предоставленный конгрессом их партии для составления правительства, уже истек. Разговоры о возможном перевороте зашли столь далеко, что военному министру Я.Балодису пришлось официально их опровергать (423). Примечательно, что и К.Улманис в начале апреля 1933 г. на съезде своей партии счел нужным заявить, что начало всякой диктатуры в Латвии явилось бы началом смуты (424).

Однако в начале 1934 г. ситуация стала кардинально меняться в пользу ликвидации демократических институтов власти. Все громче раздавались требования о латышском национальном правительстве, свободном от меньшинств. Об этом шла речь и на съезде Крестьянского союза и Демцентра и Прогрессивного объединения (425). Весной 1934 г. уже открыто велись разговоры об отказе от якобы изжившего себя парламентаризма и установлении диктатуры. На эти разговоры откликнулась и русская печать. Наиболее резкая критика возможной диктатуры прозвучала из уст Б.Евланова на страницах Голоса народа. Б.Евланов (в отличие от своих товарищей по руководству РКО) занял определенно антидиктаторскую позицию. "Что же вернуться к прошлому, снова лишить народные массы всех политических прав, вручить всю полноту власти кому-нибудь одному - диктатору? - задавался вопросом Б.Евланов и продолжал. - Под влиянием непорядков в государственной жизни об этом сейчас многие мечтают. Действительно, многое сейчас плохо -  без знакомства, без денег нелегко бывает добиться правды... Но является ли выходом из создавшегося положения диктатура? <... > К чему ведет диктатура хорошо известно на примере страдалицы России. Говорят, что, мол, неправда, что там плохо живется. Но, если хорошо, почему же советская власть запрещает своим гражданам уезжать из коммунистического рая? <...> Но, быть может, только коммунистическая диктатура плоха, а всякая другая сулит действительный рай на земле? Нет, в этом отношении все диктатуры одинаковы. Они создают рай только для своих приближенных, а всех прочих сгибают в бараний рог и принуждают молча страдать <...> Нет, как бы ни были велики недостатки демократического строя, все же они меньше зол диктатуры"(426). Так писал Б.Евланов в апреле 1934 г. Но, исходя из этой статьи, было бы ошибочным полагать, что эта позиция была характерна для большинства тогдашнего русского населения. Демократические устои еще не успели укорениться в сознании не только русских, но и латышей, как впрочем и других национальностей, населявших Латвию. По мнению А.Странги, "страна оказалась социально и даже ментально не готова к принятию либеральных ценностей и национальной толерантности, которые были заложены в законодательстве республики" (427).

                              * * *

Русские парламентарии не блистали на общем фоне. Их выступления, за исключением архиепископа Иоанна, не были событием в рутинной парламентской жизни. Речи русских депутатов нередко отличались пустословием и демагогией, что, впрочем, было характерно не только для них. Далеко не всегда русские избранники были последовательны в своих политических симпатиях и антипатиях. Нередко их предвыборные обещания и конкретные дела - не совпадали. Постоянная разобщенность и внутренняя склока были вечными попутчиками русских деятелей, претендовавших на политическое лидерство. Все это отражалось на итогах выборов и на работе русских представителей в Сейме. В русских кругах неоднократно подчеркивалось, что русское представительство могло бы быть большим, и результативность депутатской работы более высокой. Однако существенно переломить ситуацию так и не удалось.

Не особо лестно вспоминал о русских депутатах К.Улманис в своих записках, написанных в ссылке. Он отмечал, что латгальские русские депутаты Сейма были довольно пассивными и нейтральными, удовлетворялись только депутатской должностью. Их интересовали местные крестьянские дела и школьный вопрос. Старообрядец Каллистратов считал себя ливенцем, ему нравилось выступать с пустыми, но громкими речами (428).

М.Ганфман в сборнике "Русские в Латвии", изданном в 1934 г., подчеркивал, что "в русских  общественных кругах довольно часто работе русских депутатов давалась критическая оценка и указывалось, что русское представительство не соответствовало численности русского населения страны, а русские избранники не в достаточной мере выполняли возложенную на них миссию. Но надо иметь в виду, - далее замечал он, - что большие или меньшие достижения определялись не только доброй волей и личными качествами избранников русского населения, но и рядом объективных, неустранимых условий: тут действовали факторы, связанные с общегосударственными тенденциями и течениями в Латвии, с культурным уровнем русского населения, с особенностями русской общественности и т.д." (429).

Несоответствие русского представительства проценту русских жителей страны, во многом были результатом политических противоречий, внутреннего противоборства и отсутствия ярко выраженного лидера. Консолидации русских мешало и использование в политической практике принципа конфессионального деления. Тем не менее, трудно не согласиться с мнением Д.А.Левицкого, современника описываемых событий, что несмотря на разногласия "русские депутаты в общем выступали совместно, когда дело касалось непосредственных национально-культурных и материальных интересов русского населения. Защищая права русской школы, пользования русским  языком, вероисповедных и просветительных организаций, борясь за земельные права русского крестьянства и за получение средств на содержание русских организаций, отражая шовинистические наступления на меньшинственные права, русские депутаты не раз добивались важных результатов своей деятельности на общих собраниях Сейма и в его комиссиях" (430).

Бесспорно, за годы существования парламентской демократии русскому населению и его политическим представителям удалось достигнуть определенного прогресса на пути политической интеграции. От раза к разу росла активность русских избирателей. Наблюдался, хотя и незначительный, количественный рост русского представительства в выборных и  исполнительных органах власти. Медленно, но неуклонно, шел процесс структуризации русских политических сил, сопровождавшийся выработкой программных установок, приспособленных к латвийским условиям. Русские все более свыкались с непривычной для них ролью национального меньшинства. Защита интересов русского населения стояла во главе угла всех русских группировок. Но их все больше волновали и общегосударственные проблемы. От голосов меньшинственных депутатов (в их числе и русских) нередко зависело, в чью пользу склонится чаша весов в противоборстве латышских партий, правого и левого флангов, какая коалиция окажется у власти. Это обстоятельство несомненно повышало роль меньшинств в политической жизни страны, а также помогало им в отстаивании своих культурно-национальных интересов, способствовало развитию интеграционного процесса, носившего сложный и подчас противоречивый характер. Русские не проявляли особой политической активности и мало тревожили власти. Вместе с тем, и крайне правые (монархические) и крайне левые (коммунистические) течения имели место в русской среде. Но в подавляющем большинстве русское население Латвии было лояльно к стране, с которой  его связала судьба.