Русские в довоенной Латвии

Татьяна Фейгмане

Глава I. Русские и диктатура Карлиса Улманиса

Государственный переворот, осуществленный Карлисом Улманисом в ночь с 15 на 16 мая, разрушил хрупкую латвийскую демократию. В стране было приостановлено действие Конституции, распущен Сейм и все политические партии, включая Крестьянский союз, введено чрезвычайное положение, отмененное лишь в 1938 г. В результате бескровного переворота к власти пришло новое правительство, в котором, как и в прежнем, верховодил К.Улманис. Однако полномочия его теперь никем и ничем не ограничивались. К посту президента министров К.Улманис присовокупил еще и должность министра иностранных дел. Кресло товарища президента министров занял М.Скуениекс, а кресло военного министра - Я.Балодис. И другие посты достались лицам, приближенным к новоиспеченному диктатору. Хотя формально А.Квиесис оставался на президентском посту до окончания своих полномочий, ни у кого не было сомнений, кто является истинным хозяином положения. 19 марта 1936 г. был опубликован Закон об исполнении должности Президента государства, согласно которому до проведения реформы Конституции, предусмотренной в декларации Кабинета министров от 18 мая 1934 г., должность президента государства исполнял президент министров доктор Карлис Улманис, а в его отсутствие - генерал Я.Балодис (431). 11 апреля 1936 г. К.Улманис принял на себя обязанности главы государства. В Латвии не осталось более выборных учреждений и лиц. Все назначения производились или самим правительством, или, подчиненными ему директорами департаментов. Под понятием народ новое правительство подразумевало только латышей, автоматически исключая меньшинства - четвертую часть населения страны, чья политическая, хозяйственная и культурная автономия были сильно ограничены. - При этом, замечает Э.Андерсонс, - меньшинства наконец-то вынуждены были изучать латышский язык (432).

Объясняя причины переворота, М.Скуениекс усматривал их не только в местных условиях, но и увязывал с событиями, имевшими место в Европе. По его мнению, в последнее время все народы Европы переживали не только тяжелый хозяйственный, но и духовный и моральный кризис. Главное препятствие на пути создания крепкого государства он видел в господстве политических партий. "Из 100 членов Сейма 28 были социал-демократы и коммунисты, - отмечал М.Скуениекс, - которые по принципиальным причинам не могли и не хотели защищать латышество, говоря, что в одинаковой мере хотят способствовать культурным нуждам всех живущих в Латвии народностей. Вместо этого кажущегося равенства образовался перевес других народностей, незаслуженные и необоснованные преимущества которых определенно ослабляли латышество. И я должен сказать, что каждый народ, который хочет жить и хочет укреплять свое государство, должен в национальном смысле становиться по возможности монолитным, для того, чтобы в серьезные исторические моменты все жители государства почувствовали, что это их государство, государство, которое они при любых условиях должны защищать (433).

Естественно, говорить более о каком-то участии меньшинств в политической жизни страны не приходилось. Они оказались отодвинутыми от власти, перемещенными в положение зрителей, причем не в первых рядах. Дотоле медленно, но неуклонно протекавший процесс интеграции меньшинств во властные структуры страны - оказался прерванным. Начался целенаправленный процесс выдавливания меньшинственных (в т.ч. и русских) чиновников из государственных учреждений. Нелатышских чиновников, впрочем, никогда особо не жаловали. В стране воцарилась власть этнократии. Лозунг Латвия - латышам нередко звучал и до 15 мая, - отмечал А.Шилде. - Однако теперь он приобрел новую силу и находил воплощение в ходе преобразований хозяйственной и культурной жизни. Под понятием обновленной Латвии, усиленно внедрявшимся в общественное сознание, обычно подразумевались три элемента: 1) единство, 2) вождизм, 3) латышская Латвия (434). А.Странга так обрисовал ситуацию в улманисовской Латвии: "Путь на государственную службу для инородцев был закрыт, очень неохотно принимали их в университет. Постоянно закрывались школы нацменьшинств. Осуществлялось давление на частный бизнес: капиталистам-инородцам навязывали такие налоги, что они вынуждены были нередко закрывать дело. Правда, процветала коррупция, так что взятка позволяла обойти многие проблемы <...>" (435).

Как был воспринят переворот в русской среде? Если верить донесению Политуправления от 5 июня 1934 г., то в большинстве своем, общество с воодушевлением восприняло "создание крепкого национального правительства". Вожди меньшинств и лидеры политических партий - бывшие депутаты Сейма Каллистратов, Трофимов, Шполянский и другие, поначалу были ошеломлены происшедшим и высказывали недовольство. Хотя и они в разговорах подтверждали, что так, как было до сих пор, не могло более продолжаться. Сейм был превращен в балаган, и в происшедшем они сами виноваты (436). Как бы то ни было, теперь уже бывшие русские депутаты, включая М.А.Каллистратова, поспешили приветствовать новую власть.

С одной стороны, негативные явления имевшие место в практике латвийского парламентаризма, уже стали притчей во языцех. С другой стороны, в русских кругах недооценивали национализм К.Улманиса и его окружения, который до переворота носил подспудный характер. Действительно, даже в IV Сейме, когда усилиями депутатов от Демцентра, национальный вопрос был выдвинут на передний план, К.Улманис отмалчивался, создавая у меньшинств иллюзию доброжелательного отношения к ним. Поэтому, представляется, что в первый момент после переворота истинный характер нового режима еще не сознавался. Однако уже в ближайшие месяцы многим из тех, кто приветствовал переворот, пришлось пожалеть о своей поспешности. Причем число оппозиционеров росло.

Наиболее приближенной (из числа русских) к новому режиму оказалась группировка С.И.Трофимова, которая еще в период работы IV Сейма нередко солидаризировалась с Крестьянским союзом. Любопытно, что газета Голос народа, издававшаяся Русской крестьянской фракцией, продолжала выходить и после переворота и, как доказывает Б.Равдин, субсидировалась правительством, что, по его мнению, свидетельствовало "об изначальном взаимном недоверии между Латвийским государством и проживавшими в Латвии меньшинствами, недоверие, которое за двадцать с лишним лет межвоенной независимости Латвии так и не было преодолено" (437). В первом же номере Голоса народа, увидевшем свет после 15 мая, была помещена большая статья С.И.Трофимова "Переворот и наши задачи", оправдывавшая случившееся. "Два лагеря - социалисты и фашисты (легионеры и пр.) в борьбе за власть и только за власть, без любви к государству, без стремления к благополучию всего народа, вели государство к гибели, - отмечал бывший депутат. - На защиту государства и народа встали старые испытанные патриоты, и оба лагеря оказались побежденными без битвы. Заявления идейных вдохновителей и руководителей переворота министра-президента К.Улманиса, что переворот не направлен против демократии и вице-министра внутренних дел А.Берзиньша, что Латвия никогда больше не увидит партийных знамен, свидетельствуют о том, что избран новый путь, путь истинного народовластия, служения государству и всему народу. Русское население сочувственно встретило переворот, и потому, что в скорбной истории своего народа, переживающего национальную и государственную трагедию, было много вины на вождях социализма и псевдо-демократии, и потому, что русские являясь коренным и оседлым населением Латвии, также, как и латыши, боялись за судьбу государства, за свой хутор, за свой дом" (438).

Вскоре власти отблагодарили С.И.Трофимова за проявленную  лояльность, назначив его референтом по русским школам в Министерство образования. В ответ на это назначение С.И.Трофимов заявил: "Моя прошлая работа служит доказательством того, что я твердо проводил линию общего культурного сотрудничества русского меньшинства с латышским народом и настойчиво порицал "национальную самостийность", в таком же направлении я буду действовать и теперь. Мы должны воспитать молодежь в сознании гражданского долга и преданности государству" (439). Не забыты были и заслуги И.В.Корнильева, назначенного в Министерство внутренних дел в качестве сотрудника по делам русского меньшинства (440). Правда, проработал в этой должности он около 7 месяцев. На допросе в МГБ ЛССР 11 мая 1950 г. свой уход из Министерства внутренних дел он объяснял тем, что "правительство начало проводить политику против русского населения, и в частности, против русского языка <...> У меня получился конфликт с начальством и я был уволен с работы <...> После этого я примерно полгода был безработным, а затем устроился работать в гор. Рига на фабрику "ВЭФ" чернорабочим. Там я проработал несколько месяцев, а затем поступил на службу в Министерство земледелия на должность реви<зора> зернового бюро" (441).

Перелистывая Голос народа, видно, как тускнеет пыл бывших русских депутатов, как исчезают с газетных полос их имена. Не оправдав надежд, газета заканчивает свое существование на 75 номере, вышедшем 19 октября 1935 г. Некоторое время спустя ее "функции" перенимает Газета для всех, адресованная, в первую очередь, крестьянскому населению Латгалии и провозглашавшая своей целью сближение русских и латышей (442).

Примечательно, что в числе наиболее последовательных приверженцев установившегося режима оказались промонархически настроенные деятели. В частности, лидер правых русских кругов князь А.П.Ливен 8 июля 1934 г. в Голосе народа выступил с пространной критикой парламентаризма. По его мнению, "партийный парламентаризм в связи с мировым кризисом создавал всюду благодарную почву для распространения учения марксизма <...> В ответ на это в самых различных странах, при самых различных обстоятельствах, началась кампания национально мыслящих граждан против того политического хаоса, который был создан, главным образом, партийной грызнею и который привел большинство стран к краю обрыва, за которым зияла угроза всеобщего потопа в бездонном болоте марксизма" (443). Противоядие этой угрозе А.П.Ливен усматривал в сочетании религии, национализма и сильного вождя. При этом он отмечал, что "цель у вождей движения в Латвии та же, как у Муссолини и Гитлера, т.е., оздоровление нации очищением ее от партийной розни и от марксистского влияния" (444).

В то же время бывший ливенец М.А.Каллистратов оказался в числе репрессированных новой властью. Он был обвинен в том, что будучи депутатом Сейма и Даугавпилсской городской думы, проводил враждебную Латвийскому государству агитацию, подбивал крестьян к неуплате налогов, группировал вокруг себя прокоммунистические элементы, в частности, Зиновия Титова и Михаила Теперева, на которых дал благожелательные показания в суде. Каллистратову инкриминировалось создание Русской трудовой крестьянской партии, под прикрытием которой работали некоторые деятели нелегальной коммунистической организации (445). 8 июня 1934 г. М.А.Каллистратов был арестован и вскоре препровожден в Лиепайский лагерь, где вместе с ним оказалось немало других известных деятелей, канувшей в Лету демократической республики. Всего в этом лагере оказался 21 бывший парламентарий, из них 17 социал-демократов: К.Декенс, Р.Дукурс, Э.Дзелзитис, К.Каупиньш, Ф.Мендерс, И.Муйжниекс, Э.Радзиньш, М.Розенталс, Я.Вишня, П.Зейболтс, К.Элиас, П.Леиньш, А.Рудевиц, А.Вецкалнс, а также бывший депутат от Нового крестьянского объединения П.Лейкарт, от бывшей фракции новохозяев и мелких хозяев - А.Эрниньш и В.Шалконс. Единственным из числа бывших меньшинственных депутатов в заключении оказался М.А.Каллистратов (446). Обращает внимание, что М.А.Каллистратов оказался в последней группе заключенных, освобожденных из лагеря. В заключении он пробыл до последних чисел марта 1935 г. (согласно картотеке Политуправления Каллистратов был освобожден 29.03.1935 г.; в деле М.А.Каллистратова, хранящемся в архивном фонде Политуправления, имеется его подписка об отказе от участия в политической деятельности, датированная 31.03.1935 г., что также может рассматриваться как дата освобождения из лагеря) (447). Очевидно, М.А.Каллистратов не вызывал доверия у улманисовского режима, усматривавшего в нем потенциального противника, прежде всего в области национальной политики. Надзор за бывшим депутатом продолжался и в последующие годы. Из сообщения о политическом положении на 1 июля 1936 г. видно, что Каллистратов постоянно собирал у себя своих единомышленников. К нему приезжали крестьяне, и он, как и в прежние времена, пытался давать им советы. В разговорах постоянно критиковал существующую государственную власть (448).

В улманисовской Латвии на положении изгоя оказался и Г.С.Елисеев. Хотя он и не был подвергнут репрессиям, практически все пути трудоустройства перед ним были закрыты. Безуспешной, в частности, была его попытка устроиться страховым агентом в а/о Дрошиба в мае 1940 г. (449). В аналогичном положении находились и многие другие, в прошлом заметные общественные и политические деятели, или лица просто в чем-то не угодившие вождю. Например, известный старообрядческий просветитель И.Н.Заволоко, в связи с избранием его членом правления Рижской Гребенщиковской старообрядческой общины, вынужден был подать в Политуправление прошение о выдаче отзыва о его политической благонадежности (в соответствии с распоряжением Управления по духовным делам от 12 сентября 1935 г.) (450). В этом ему, впрочем, было отказано, хоть и оговорено, что впредь его просьбы относительно занятия той или иной должности будут в каждом конкретном случае рассматриваться отдельно (451).

Уже первые шаги авторитарного режима продемонстрировали его националистическую и этнократическую сущность, рассеяли иллюзии, имевшиеся у части русского населения, придерживавшегося патриархального уклада и полагавшего, что только при помощи сильной руки в стране можно навести порядок и покончить с засилием коррупции. Не заставили себя ждать ужесточения в области языковой политики. 16 июня 1934 г. вступили в силу изменения и дополнения к Правилам о государственном языке, принятым в 1932 г. Новым в них было положение о том, что на открытых собраниях или публичных представлениях иностранные языки (к их числу относились все языки за исключением латышского - Т.Ф.) можно было использовать только с разрешения министра внутренних дел или уполномоченного им должностного лица (452). Логическим продолжением начатого курса стал Закон о государственном языке, подписанный К.Улманисом 5 января 1935 г. В дополнение к ранее принятым нормам в нем оговаривалась обязательность использования государственного языка во всех частных институтах публично-правового характера. Ужесточалось право пользования языками меньшинств в органах самоуправления. Только там, где к одному национальному меньшинству принадлежало не менее 50% населения, во взаимоотношениях самоуправления с принадлежащими к этой национальности лицами с разрешения министра внутренних дел допускалось использование немецкого или русского языка. Практически, вся документация имела юридическую силу только, если велась на государственном языке. Тексты открытых сообщений, штампы и печати предприятий, организаций и лиц свободных профессий должны были быть на государственном языке. Использование в указанных случаях других языков допускалось лишь с разрешения министра внутренних дел или уполномоченного им лица (453). Многих заставил сбросить пелену с глаз принятый 12 июля 1934 г. Кабинетом министров Закон о народном образовании, обозначивший курс на сворачивание образования на языках меньшинств (см. III главу).

Демагогический характер новой политики в отношении меньшинств отчетливо прослеживается в речи К.Улманиса, произнесенной им в Даугавпилсе 17 августа 1934 г. В начале своего выступления К.Улманис произнес несколько слов по-русски: "Мой привет всем тем, кто еще не успел научиться латышскому языку". В ходе речи он еще в нескольких местах переходил на русский язык, в частности, когда поставил под сомнение работу меньшинственных школ по воспитанию лояльных граждан, заметив, что "впредь занятия в школах будут вестись на новых основах. Школы теперь будут воспитывать граждан для Латвии, независимо от того, на каком языке будет вестись преподавание. В школах будут воспитывать лояльных латвийских граждан". Далее в своей речи вождь отметил, что в Латгалии, и в особенности в Даугавпилсе, где 3/5 латыши и 2/5 меньшинств - поляков, русских, евреев, тут чаще всего имело место взаимное непонимание. Настала пора научиться нам жить вместе. Мы не хотим причинять друг другу несправедливости <...> Недостаточно того, что меньшинства на словах заявляют, что они будут любить страну и больше интересоваться своей работой на пользу страны. Но эта любовь должна быть их убеждением и этой любовью меньшинства должны руководствоваться. Мы не возражаем против того, что меньшинства сохраняют свой материнский язык, что они не отказываются от своих обычаев. Но мы требуем, чтобы они ставили Латвию, гражданами которой они являются, на первое место. Мы требуем, чтобы они работали в духе этого государства, согласно законам страны (454).

В этот сложный для русского населения Латвии момент ему пришлось пережить еще один тяжелый удар. В ночь на 12 октября 1934 г. неизвестными был злодейски убит архиепископ Иоанн (Поммер). Это была невосполнимая потеря для православных верующих Латвии. Только во многом  благодаря авторитету Владыки Православной церкви удалось отстоять свои интересы от нападок недоброжелателей. Смерть архиепископа Иоанна повлекла серьезные осложнения для Латвийской Православной церкви. Архиепископ Иоанн предвидел, что в случае его смерти (близость которой, как видно из его архивных документов, он ощущал), могут возникнуть проблемы относительно канонического положения Латвийской Православной церкви. Вопрос о ее подчиненности возник уже в первые годы независимой Латвии. Латвийские власти весьма настороженно относились к Православной церкви, усматривая в ней один из символов русификации. По мнению властей, православное духовенство было почти сплошь реакционно, мечтало о воссоздании "единой и неделимой" и не было лояльно к молодому государству. Поэтому связь Латвийской Православной церкви с Московской Патриархией представлялась им нежелательной. С момента образования независимой Латвийской Республики государственные структуры пытались навязать Латвийской Православной церкви схизму (455). Как позднее писал И.Поммер, "в 1920 г. собрался первый поместный собор Православной церкви в  Латвии. Главы церкви - архипастыря, на соборе не было, ибо ни архиепископ Серафим Чичагов, ни архиепископ Геннадий Туберозов, последовательно назначенные на рижскую кафедру, не были допущены в пределы Латвии. Врагами церкви была сделана попытка расколоть собор надвое на почве национальных недоразумений. Попытка не удалась" (456). В начале 1921 г. архиепископ Иоанн, служивший в то время в Пензе, получил предложение возглавить Латвийскую епархию (457). И.Поммер принял это предложение. Перед тем как покинуть Советскую  Россию у него была встреча с патриархом Тихоном, от которого он получил акт, удостоверяющий самостоятельность Латвийской Православной церкви (№1026 от 19 июля 1921 г.), сохранявшей зависимость от Московской Патриархии только в каноническом отношении. Таким образом, "архиепископ Иоанн, умело действуя в сложной ситуации начала 20-х годов, сумел предотвратить разрыв канонических уз с Московским Патриархатом. Православные церкви Польши, Эстонии и Финляндии не смогли этого сделать и в 1923 г. под нажимом своих правительств разорвали канонические связи" (458).

Однако указанный документ был выдан на имя И.Поммера, в связи с чем и возник вопрос о правомерности предоставления Латвийской Православной церкви самостоятельности и независимости. Действительно, упомянутый документ не был составлен согласно форме, принятой Вселенской Православной церковью. Для того, чтобы соблюсти все формальности, следовало созвать Всероссийский Православный поместный собор, что, однако, в тогдашних условиях не представлялось возможным. Между тем, это обстоятельство дало карты в руки противников архиепископа Иоанна, ухватившихся за то, что в документе не упоминаются такие слова как "автономия" или "автокефалия". В последние годы жизни Владыке пришлось услышать немало упреков относительно неопределенности статуса Латвийской епархии. Поэтому, дабы избежать осложнений, он был готов отказаться от руководства епархией, с тем, чтобы передать полномочия своему преемнику (459). Однако трагическая развязка опередила намерения архипастыря.