Русские в довоенной Латвии

Татьяна Фейгмане

Глава I. Русские депутаты в IV Сейме

IV Сейм не стал исключением в истории латвийского парламентаризма: в нем насчитывалось более двух десятков партий и групп. Хотя, в целом, позиции латышских буржуазных партий укрепились, популярность крупнейшей из них - Крестьянского союза - продолжала падать. Крестьянскому союзу досталось только 14 мест. Полный провал постиг Национальное объединение, возглавляемое А.Бергом - известным деятелем правого толка. В то же время увеличилось представительство Демократического центра и беспартийных общественных деятелей - 6 (вместо 3 в III Сейме), Партии новохозяев и мелких хозяев - 8 (вместо 4), Прогрессивного объединения - 3 (вместо 2), латгальских партий - 13 (вместо 10). Продолжала падать популярность ЛСДРП, которой удалось завоевать только 21 мандат. Однако фракция этой партии по-прежнему оставалась крупнейшей в Сейме. С 6 до 7 мандатов увеличили свое представительство коммунисты. Что касается меньшинств, то их ряды несколько поредели. Вместо 19 депутатов в III Сейме осталось только 17 (с 5 до 3 сократилось число еврейских  представителей) (317). Итоги выборов свидетельствовали о росте популярности национально настроенных деятелей и представляемых ими партий, хватавшихся за национализм как за спасительную соломинку. Примечательно, что эти партии (Демцентр, Прогрессивное объединение, новохозяева, Трудовая партия им. проф. К.Балодиса) считались центристскими, что являлось симптомом болезни не только маргинальных слоев общества.

Казалось, итоги выборов не внесли каких-либо существенных перемен в расстановку русских политических сил, кроме появления двух новых русских депутатов. Как только прояснились результаты выборов, по традиции возобновились разговоры о единой русской фракции. М.А.Каллистратов поспешил заявить, что не откажется от совместной работы с прочими русскими депутатами, если только они не отбросят в сторону интересы трудового населения. Со своей стороны, С.И.Трофимов заявил, что единая фракция это идеал, который кажется ему неосуществимым. Слишком уж различные политические течения представляют русские депутаты. В качестве программы-минимум он предложил блок русских депутатов по национальным и культурным вопросам. Но в этом нового ничего не было. Свежестью скорее веяло от другого его предложения о возможном создании Латгальского хозяйственного блока, в число задач которого была бы органически вплетена и защита русских крестьянских интересов. Новый русский депутат положительно относился и к возможному участию меньшинств в правительстве, полагая, что они являются таким же государственным элементом, как и господствующее большинство (318). Схожую позицию занимал и другой новый русский депутат - Т.Е.Павловский. Он также полагал, что образование единой русской фракции - маловероятно. Он, как и С.И.Трофимов, задумывался о создании блока латгальских депутатов (319).

Время работы IV Сейма оказалось исключительно сложным и насыщенным событиями с далеко идущими последствиями. В мире продолжал свирепствовать жесточайший экономический кризис, больно задевший и маленькую Латвию. На внутриполитической жизни сказывались те процессы, которые имели место в ряде европейских, в т.ч. и соседних государств. Не могли остаться незамеченными и события в Германии. Их отголоском стал рост антидемократических и крайне националистических настроений. В Сейме (и не только в нем) все громче звучали голоса о нелояльности меньшинств и необходимости создания национального правительства (подчеркнуто - Т.Ф.), в которое входили бы только латыши (320).

В этот сложный для страны период согласия в среде русских депутатов не прибавилось. Наоборот, противоречия становились все более очевидными. Они отчетливо проявились уже на первом заседании Сейма, при выборах президиума. По традиции место товарища секретаря отдавалось меньшинствам. Однако, ввиду отсутствия договоренности в их рядах, товарища секретаря удалось избрать только после нескольких неудачных попыток. Первым кандидатом на эту должность был Л.В.Шполянский. Он был выдвинут И.Поммером и И.Корнильевым (Sic!). Тотчас же поспешил отозваться депутат от Демцентра Я.Брейкш, заявивший, что должность в президиуме не может занимать человек, до сих пор выступавший в Сейме только на русском языке. Выдвижение такой кандидатуры, по его мнению, свидетельствовало об отсутствии у меньшинств серьезных намерений сохранить за собой этот пост (321). Кандидатура Шполянского не прошла, за нее было подано только 26 голосов (322). Хотя голосование не было поименным, по его итогам можно судить, что Шполянский не сумел заручиться поддержкой не только всех меньшинственных, но и части русских депутатов. Возня возле кандидатуры Шполянского была частью закулисной борьбы среди русских депутатов, в которой не последнюю роль играла редакция Сегодня. Это становится очевидным, из письма Мильруда (323) -Брамсу (324), датированное 7 ноября 1931 г.:

«<..> Между прочим, из-за первого заседания у нас пробежала большая черная кошка в отношениях с Каллистратовым. Заметили ли Вы, что он усердно поддерживал кандидатуру Шполянского в президиум. Мы это знали заранее, и Поляк и я очень категорически возражали против этого, но Каллистратов, видно, с ним спелся и отстаивал его интересы. Меня все это глубоко возмутило, и я сейчас же под свежим впечатлением учинил расправу. С одной стороны, немножко обострил отчет о заседании меньшинственного бюро и подчеркнул неприглядную роль Каллистратова, а с другой - выкинул из номера его фотографию <...>, а затем в тот же день из латгальского приложения выкинул все заметки с упоминанием имени Мелетия. Как артист, привыкший к аплодисментам, Мелетий на следующий день был поражен отношением к нему. Особенно его убило то, что "вырезали" его фотографию из газеты, как он говорил (он, конечно, знал, что его снимают рядом с Трофимовым, а я нарочно дал Трофимова рядом с Ульманисом).

Мелетий пришел в редакцию очень сконфуженный, и Поляк и я ультимативно потребовали от него, чтобы он прекратил флирт со Шполянским и держался заодно с Трофимовым и Павловским. И под влиянием высшей расправы и "вырезанной фотографии", Мелетий сдал все позиции и нам удалось слепить тройку этих трех депутатов. Надолго ли - это вопрос другой <...>».(325).

На 2-м заседании Сейма 10 ноября 1931 г. процедура выборов товарища секретаря была продолжена. Претенденты были как от меньшинств, так и от латышей. Но лишь после нескольких попыток, Сейм (54 голосами) утвердил на эту должность Т.Е.Павловского (326).

Если в I и II Сейме от голосов меньшинств зависело в сторону левого или правого флангов склонится чаша весов, то в III Сейме их роль несколько упала, а в IV Сейме латышские и латгальские буржуазные партии (при наличии единства среди них) могли обойтись и без поддержки меньшинств. Говоря о ситуации, сложившейся в Сейме, опять стоит сделать отсылку на письмо Мильруда-Брамсу от 13 ноября 1931 г.:

« <...> Переговоры об образовании правительства у нас все еще тянутся. Все комбинации основаны на том, чтобы обойтись без меньшинств. Я становлюсь стопроцентным патриотом и готов даже примириться с тем, чтобы на время в коалицию не входили меньшинства, но чтобы был все же найден путь к оздоровлению Латвии. Пусть будет лучше без меньшинств, чем хуже с меньшинствами. Да и для меньшинств, пожалуй, лучше немножко отойти в сторону. А если тем временем урежут кое-какие субсидии на меньшинственные учреждения, то и это не беда, потому что даже и с меньшинствами в коалиции придется очень много урезать и отказаться от прежнего размаха.

Сегодня в Сейме испытал большое удовольствие. Вы помните, вероятно, как Каллистратов все время хотел к тройке пристегнуть Шполянского, думая, что четверка будет сильнее и авторитетнее. Нам удалось расстроить эту комбинацию и спаять только тройку. Первый успех уже видели, - избрание Павловского в президиум. После этого начались разговоры о кандидатах в бюджетную комиссию. Претендовали Шполянский и Каллистратов. Никто не уступал, и Шполянский с Поммером и Корнильев ушли из меньшинственного блока, где вместо 17 стало 14. Возникло серьезное опасение, что это ослабит представительство блока в важных случаях.

Сегодня тройка (главный заводила Иоанн) заявила о том, что она самостоятельна, и выставила Шполянского в бюджетную комиссию. Его провалили, а затем от блока было выставлено три кандидата (столько же могло быть и при 17), и все трое - Каллистратов, Дубин и Ган - прошли. Тройка с Поммером теперь будет в полной изоляции и ничего не добьется <...>» (327).    

4 декабря 1931 г. правительство, составленное М.Скуениексом, заручилось поддержкой Сейма.  За него голосовал 51 депутат (328). Меньшинства, включая немцев и еврея М.Дубина, не поддержали этот Кабинет. Выступая в прениях, Л.Шполянский мотивировал свой отказ поддержать правительство тем, что в его декларации нет ни слова об отношениях с меньшинствами (329). Как покажут ближайшие события, деятельность правительства М.Скуениекса знаменовалась новым курсом в отношении меньшинств, апологетом которого стал министр образования А.Кениньш (в русской транскрипции 1920-30-х гг. обычно: А.Кенынь) (Демократический центр). На смену ему пришло правительство Адольфа Блёдниекса (в русской транскрипции 1920-30-х гг. обычно: А.Блоднек) (партия новохозяев), утвержденное Сеймом 22 марта 1933 г. и продолжавшее начатый прежним правительством антименьшинственный курс. В то время как немецкие и еврейские депутаты заявили о невозможности поддержать это правительство, С.И.Трофимов, Т.Е.Павловский и И.В.Корнильев - при голосовании воздержались (330). Состав правительства нас устраивает, за исключением министра образования (А.Кениньша - Т.Ф.), - заявил в Сейме И.В.Корнильев (331). И, наконец, 17 марта 1934 г. начало работу правительство К.Улманиса, оказавшееся последним в  истории довоенного латвийского парламентаризма. В его поддержку высказались 50 депутатов, 40 голосовали против и 1 воздержался (332). Примечательно, что последнее демократическое правительство Первой республики, несмотря на то, что оно ничего не сулило меньшинствам (в его декларации подчеркивалась насущность воспитания учащихся в патриотическом и национальном духе, а также необходимость срочной подготовки общего для всех закона об образовании) (333), было единодушно поддержано меньшинственными депутатами. Видимо, они полагали, что голосуют за меньшее из двух зол, памятуя Кабинет М.Скуениекса. Парламентский корреспондент Сегодня И.Тейтельбаум так прокомментировал это голосование: "Все меньшинственные депутаты проголосовали за доверие К.Улманису. Можно быть разного мнения о версии дружелюбия К.Улманиса к меньшинствам, но меньшинства исходили, очевидно, из того, что на протяжении всей своей политической деятельности нынешний  министр-президент показал, что ему чужды шовинистические настроения и стремление к преследованию меньшинств <...> Меньшинства учли также какая для них возникнет опасность, если, в конце концов, в результате безуспешности переговоров, инициатива перейдет к какой-либо группе центра и Кабинет cоставит какая-либо шовинистическая фракция этой группировки <...> Конечно, нынешний Кабинет тоже обещает вести свою работу в национальном направлении, но традиции Крестьянского союза и его руководителя дают известную гарантию в том, что эта деятельность не будет в корне несправедливой, и не будет вызвана какими-либо побочными узкопартийными соображениями. В этом отношении чрезвычайно характерно, что за правительство проголосовали все без исключения меньшинства, которые в прежние годы разделялись на "правых" и "левых" (334). Такова была оценка этого, быть может, рокового голосования.

4 апреля 1933 г. состоялись последние в довоенной Латвии демократические выборы президента страны. Повторно на этот пост был избран А.Квиесис. В этот раз его соперниками были социал-демократ П.Калниньш и коммунист М.Бите. Но уже в первом голосовании А.Квиесису удалось заручиться поддержкой 52 депутатов (335) и остаться на второй легислатурный срок.

Поначалу, как и предполагал М.С.Мильруд, - С.И.Трофимов, Т.Е.Павловский и М.А.Каллистратов сумели объединить свои усилия. Правда, в стенограммах Сейма до начала  1933 г. они не  обозначены членами одной фракции. С.И.Трофимов фигурировал как единственный член фракции РКО и русских общественных деятелей, а М.А.Каллистратов и Т.Е.Павловский числились во фракции Русского старообрядческого трудового народа. Однако, в Сегодня три названных русских депутата назывались членами Русской прогрессивной фракции Сейма. Могло показаться, что основания для такого альянса были. Каллистратов и Павловский баллотировались по одному списку, и их отношения с С.И.Трофимовым были и ранее вполне коллегиальными. В известной степени можно понять М.А.Каллистратова, пытавшегося привлечь к этой тройке Л.В.Шполянского, закрывая при этом глаза на беспринципность последнего. Ведь серьезных идейных расхождений у них не было. Все они представляли те или иные слои русского крестьянства. Однако, как можно понять из переписки Мильруда с Брамсом, в редакции Сегодня не забыли позицию Л.В.Шполянского во время скандала о корреспонденциях Б.С.Оречкина с латвийско-советской границы. Руководители Сегодня наверняка подозревали, что Шполянский издавал газету Новый голоc на советские деньги (336). Фигура И.В.Корнильева вряд ли серьезно бралась в расчет. А вот ситуация с И.Поммером была исключительно сложной. В конце 20-х-начале 30-х годов наблюдалось обоюдное охлаждение во взаимоотношениях И.Поммера и русских кругов. Это проявилось уже в ходе предвыборной кампании, когда Владыку пытались вытеснить из русских списков. Анализируя стенограммы IV  Сейма трудно не заметить пассивность И.Поммера. Видимо, церковные дрязги и личные выпады в его адрес мешали ему заниматься парламентскими делами (337).

Почти сразу выявились разногласия между И.Поммером и депутатами так называемой Русской прогрессивной фракции. Так, выступая на заседании РНО, И.Поммер высказал мнение, что в сложившейся ситуации меньшинственным депутатам следовало бы воздержаться от демагогических выступлений и не раздражать большинство. В ответ на это Каллистратов тотчас заметил Владыке, что русских депутатов избирали не для того, чтобы они молчали. В том же духе было выдержано и выступление Т.Павловского, заявившего, что ждать пока изменится настроение у Скуениекса, Брейкша, Кениньша и компании, мы не имеем права. Со своей стороны, С.Трофимов подчеркнул, что 14 депутатов, образовавших меньшинственный блок, находятся в активной оппозиции правительству М.Скуениекса и в то же время ведут положительную работу в комиссиях Сейма. Трое русских депутатов не могут согласиться с тактикой, согласно которой они должны удовлетвориться почетным званием депутата (338). Апогеем начатой перепалки стало открытое письмо С.И.Трофимова, Т.Е.Павловского и М.А.Каллистратова архиепископу Иоанну, переданное ими в газету Сегодня. В нем названные депутаты упрекали И.Поммера в том, что его не было в Сейме в момент голосования по вопросам о повышении цен на лен, о ликвидации безработицы, о меньшинственных инспекторах, о праве пользования русским языком и т.д "Что же касается "шумных" выступлений, то ни одно из наших выступлений не вызывало такого протеста, какими сопровождались в прежние годы речи арх. Иоанна. При нынешних обстоятельствах наши выступления в защиту русского дела - крайняя необходимость" (339), - отмечали русские депутаты.

Но и внутри так называемой Русской прогрессивной фракции единства не было. Вскоре обострились отношения между двумя старообрядческими депутатами: М.А.Каллистратовым и Т.Е.Павловским. Тень недоверия между ними пробежала в связи с тем, что на последнего пало подозрение в причастности к упоминавшейся выше антикаллистратовской листовке. Оказавшись в числе депутатов, Т.Е.Павловский стал пытаться перехватить инициативу из рук своего более опытного товарища. Если раньше Каллистратов любил критиковать других, то теперь он сам стал объектом критики, звучавшей из уст Павловского.

После выборов в IV Сейм, не упоминается более Совет общерусских съездов, не справившийся с ролью собирателя русских сил. Между тем, по инициативе Русской прогрессивной фракции, 8 мая 1932 г. в Резекне состоялось Русское общественное совещание. Наряду с инициаторами, в нем участвовали и представители земцев и русских общественных организаций. И.Поммер  игнорировал и это русское начинание. Докладчик Б.В.Евланов, один из лидеров РКО, большую часть отведенного ему времени посвятил проблеме лояльности русского меньшинства, теме, о которой ранее не принято было говорить во всеуслышание. Русские, полагал Евланов, смотрят на себя как на органическую часть Латвийской демократической республики, и свои судьбы связывают с судьбами всей латвийской демократии. Национальные стремления русского меньшинства, его борьба за права родного языка, родной школы, за сохранение родной культуры - не направлены против Латвийской государственности и не являются проявлением неуважения к культуре государственного большинства (340). В целом, совещание прошло под знаком преобладания идей РКО и не сплотило и без того нестройные русские ряды.

Уже на первых заседаниях Сейма стало очевидным, что основной задачей русских депутатов (как и избранников от других меньшинств), станет защита тех прав, которые были ими получены в первые годы независимости. Наибольшую активность в стремлении реализовать новый курс в отношении меньшинств проявляли депутаты от Демократического центра и Прогрессивного объединения. А.Странга в своем исследовании "Евреи и диктатуры в странах Балтии" отмечает, что в конце 20-х - начале 30-х годов уже было совершенно ясно: либеральный подход к экономическим и этническим отношениям в Латвии более не существовал. Если бы Латвия выбрала, хотя бы и не в полном объеме, подход балтийского немца П.Шимана к государству как общности территории, как общности пространства и дефинировала бы национальность в гражданском, неэтническом контексте, в основу развития страны были бы заложены принципы либерализма, которые способствовали бы формированию политической нации. Однако либеральные ценности никогда не были значимы в шкале ценностей латышей. Это было мировоззрение характерное для высших слоев немцев и евреев. Либеральный подход не индентифицирующий государство и национальность был неприемлем для большей части латышей, которые рассматривали государство прежде всего с точки зрения национальной справедливости (341).

Острые дебаты разразились вокруг языковой проблемы. "В первые годы независимости Латвии в рижском обиходе мирно уживались прежнее троязычие, - отмечает Д.А.Левицкий. - Унаследованные с "царских времен" дощечки с названием улиц на трех местных языках (правда, уже в 1923 г. замененные по постановлению рижского самоуправления одноязычными, латышскими) помогали ориентироваться в городе людям, не владевшим латышским языком, а вывески магазинов и контор на латышском, русском и немецком языках облегчали им понимание рекламных текстов. Обязательным было только то, чтобы латышский текст был помещен на первом месте и чтобы по размерам он не был меньше текста иноязычного. В кино, в годы "немого" фильма, появлявшиеся на экране пояснительные тексты обычно тоже давались на трех языках" (342). Основным правовым актом, регламентировавшим пользование языками, был Закон об учреждении судебных установлений, принятый Народным Советом 6 декабря 1918 г. Названным законом устанавливалось, что судопроизводственный язык есть язык государственный (латышский), но суды обязаны также допускать русский и немецкий языки (343). На этом основании русские имели возможность подавать всякого рода прошения и жалобы на родном языке не только в судебные, но и правительственные и коммунальные учреждения. Положение о том, что латышский язык является государственным, а также закрепление прав пользования меньшинственными языками - предполагалось узаконить во 2-й части Конституции, которая, однако, не была принята. Поэтому основным документом, регламентировавшим пользование языками, был упомянутый Закон об учреждении судебных установлений. Вместе с тем, известная "языковая конфронтация" имела место с первых дней существования Латвийского государства. С одной стороны, русские и немцы пытались закрепить привычный им языковой комфорт, с другой - все отчетливее и настойчивее проявлялось стремление укрепить главенствующее положение латышского языка, в чем многие латыши усматривали символ своего освобождения из-под немецкого и русского гнета. Тем не менее, до начала 30-х годов эта "борьба" проходила в довольно-таки вялой форме, за редкими исключениями. Так, судя по информации газеты Сегодня, в сентябре 1923 г. ночью дегтем были замазаны русские и немецкие надписи на вывесках. Виновные обнаружены не были. Латышская общественность по этому поводу отмалчивается (344).

Однако по мере укрепления государства, в активную жизнь которого вступало поколение латышей, выросших в условиях независимости - в латышском обществе зрело недовольство, фактически существовавшим троязычием, которое, по его мнению, ущемляло права латышской молодежи, предоставляя чрезмерные привилегии меньшинствам.

Еще в самом начале работы IV Сейма русскими депутатами была предпринята попытка дополнить ст.35 Закона о выборах положением, согласно которому избиратели имели бы право делать в избирательных бюллетенях приписки фамилий кандидатов русскими буквами, мотивируя это низким уровнем грамотности. Против этого предложения сразу же выступил депутат от Демцентра К.Скалбе. Предложение русских депутатов было отклонено при 36 за, 40 против и 4 воздержавшихся (345). Более подобные предложения не выдвигались. Русским, как и другим меньшинственным депутатам, пришлось перейти на оборонительные позиции.

Неделей спустя (4 декабря 1931 г.) языковая проблема вновь оказалась в центре внимания  парламентариев. В этот раз депутат П.Залите внес предложение изменить ст.71 регламента Сейма, разрешавшую выступления на русском и немецком языках. Он полагал, что с трибуны Сейма должна звучать только латышская речь. При этом он ссылался на опыт таких европейских стран как Германия, Франция, Англия, Италия, Польша и др. (346). Особенно профессора раздражало то, что некоторые меньшинственные депутаты, зная латышский язык, демонстративно не говорят на нем. П.Залите оппонировал и левым депутатам, которые отстаивали право выступать на языках меньшинств, обуславливая это тем, что их речи должны быть понятны интернациональному рабочему классу. Но почему, - спрашивал профессор Залите, - из-за этого простому латышскому рабочему надо знать три языка, в то время как русскому только один (347). П.Залите не был одинок. Его поддержал депутат Г.Милбергс из партии новохозяев, заявивший, что речь идет не об ограничении чьих-либо прав, а об их выравнивании (подчеркнуто - Т.Ф.) (348). Патетическую речь произнес К.Скалбе. Из уважения к нашему народу и языку нашим меньшинствам здесь, в законодательном учреждении - следовало бы пойти навстречу и нам. Латвия для меньшинств не мачеха, она дала им широкие права культурной автономии. Но, мои господа, если вы хотите, чтобы мы были лояльны, чтобы мы признавали и защищали вашу культурную автономию, то мне как латышу можно требовать от вас, чтобы и вы были лояльны к нашему государственному языку и культуре, - подчеркивал К.Скалбе.- Права меньшинств будут защищены только тогда, если они найдут поддержку у национального большинства. Меньшинства могут пользоваться своим родным языком в школе, церкви, дома. Но мы вправе требовать, чтобы между меньшинствами и латышами была бы какая-то общая связь и чтобы этим связующим звеном был латышский язык (349). Однако подобных речей было немного. Большинство латышских буржуазных группировок (включая Крестьянский союз) занимало выжидательную позицию, опасаясь открытой конфронтации с меньшинственным блоком, который играл не последнюю роль при создании тех или иных политических комбинаций. В итоге предложение о запрете выступлений в Сейме на русском и немецком языках не встретило необходимой поддержки - за него проголосовали только 26 депутатов (350). Между тем, выступления меньшинственных депутатов все чаще прерывались выкриками: "Говорите по-латышски!" Поэтому никого не удивило, что два года спустя, Я.Брейкш от имени Демцентра вновь предложил запретить выступления на русском и немецком языках. Нас призывают к единству, - сетовал Я.Брейкш, - но осмотритесь кругом... Даже в Сейме не говорят по-латышски. Особенно раздражали его немцы, знавшие, но принципиально не пользовавшиеся латышским языком (351). Однако и в этот раз Сейм отклонил предложение Я.Брейкша (его поддержали только 28 депутатов) (352). Итак, до самого разгона Сейма, в нем продолжала звучать наряду с латышской русская и немецкая речь.

Но "гонения" на языки меньшинств не ограничивались лишь стенами Сейма. Начало 1932 г. знаменовало конец "языковой идиллии". 18 февраля 1932 г. в чрезвычайном порядке Кабинетом министров согласно ст.81 Конституции (в обход Сейма) были изданы Правила о государственном языке. Их суть сводилась к тому, что пользование государственным (латышским) языком обязательно в армии, во флоте и во всех остальных государственных и муниципальных учреждениях и предприятиях, а также в отношениях с ними отдельных граждан и юридических лиц (порядок пользования государственным языком в Сейме устанавливался регламентом Сейма). На заседаниях органов самоуправлений до перевыборов 1935 г. с разрешения председателя или по требованию по меньшей мере одной трети членов соответствующего органа можно пользоваться также немецким и русским языками; однако по требованию, хотя бы одного участника заседания, речи, произнесенные на этих языках, должны быть переведены на латышский язык. В городских и волостных самоуправлениях, в которых к отдельной меньшинственной национальности принадлежит не менее 50% населения, в отношениях самоуправления с представителями данной национальности также допускалось пользование немецким или русским языком. Правилами оговаривалось, что вывески, фирменные надписи и печати торговых и промышленных предприятий, фирм, агентств, обществ, союзов и организаций, за исключением названий фирм, а также вывески, фирменные надписи и печати свободных профессий должны быть составлены на государственном языке. Наряду с государственным языком можно пользоваться также другими языками, но в этом случае государственный язык должен быть на первом месте. Исключительно на государственном языке разрешалось давать названия латвийских местностей (353).

Хотя Правила о государственном языке и не посягали на право получения образования на родном языке, тем не менее под маской необходимости экономии в условиях кризиса началось наступление и на школьную автономию. Министр образования А.Кениньш начал с того, что предложил сократить штаты национальных отделов Министерства образования. Он же выступил инициатором закрытия меньшинственных учительских институтов, ликвидации пособий меньшинственным ремесленным и техническим школам. Кабинетом министров было принято решение о лишении (с 1933 г.) меньшинственных театров государственной субсидии. Естественно, эти меры вызывали беспокойство в  кругах меньшинств. Неслучайно, что в Сегодня появилась передовица под названием "Упразднитель", в которой политика А.Кениньша расценивалась как ассимиляционная, покушающаяся на одно из самых ценных достижений правового строя  Латвии. "Таким путем мы не ослабим нашего кризиса, - писала Сегодня, - мы не создадим той экономии, которая нам нужна, а только совершим непростительную ошибку возрождения в новой Латвии методов старой окраинной политики" (354). Неустанно поднимали свой голос в защиту русского образования и русские депутаты. Бурные дебаты вызвало обсуждение в бюджетной комиссии Сейма вопроса о пособиях частным и общественным школам. Член этой комиссии депутат Каллистратов упорно отстаивал необходимость ассигнования 5 тыс. латов Русскому институту университетских знаний, боролся за пособие для русской ремесленной школы в Резекне и т.п. В известной мере солидаризировались с ним социал-демократ В.Бастьянис и представитель партии новохозяев А.Эглитис. Последний, возражая Я.Штерну и Я.Брейкшу, заявил, что они своими высказываниями способствуют разжиганию национальной розни, усиливая тем самым, особенно в Латгалии, коммунистические настроения. Однако в итоге бюджетные ассигнования на меньшинственные ремесленные школы все же были значительно урезаны (355).

Тема меньшинственных школ и впредь продолжала оставаться в центре внимания. Выступая в Сейме 10 июня 1932 г., А.Кениньш предложил не только свою концепцию развития школьного дела в Латвии, но и свое видение перспектив дальнейшего сосуществования латышского большинства с меньшинствами. С трибуны Сейма А.Кениньшем была поставлена под сомнение лояльность национальных меньшинств к Латвийскому государству и выдвинут тезис, что только латыши боролись за независимость государства, в то время как другие народности больше радели о своем благополучии и спокойствии. И в будущем, если судьба Латвии окажется под вопросом, отстаивать ее опять же придется латышам. Чтобы изменить ситуацию, нужны перемены в национальной политике. Надо разрушить стену, разделяющую латышей и меньшинства. Если латыши, на его взгляд, смотрят на меньшинства как на себе равных, то последние стремятся к обособлению и отмежеванию от национального большинства. Эта обособленность ассоциировалась у А.Кениньша с психологией колонистов: Оставьте нас в покое, разрешите нам только здесь жить, мы вам ничего плохого не сделаем!  - Но этого недостаточно. Надо любить не только эту землю, но и государство (подчеркнуто - Т.Ф.). Меньшинства должны гордиться культурой Латвии, а не искать удовлетворения своих духовных потребностей за ее пределами. Министр с сожалением констатировал, что меньшинства смотрят, например, на Праздник песни, как на латышский праздник. Наши праздники должны стать и вашими праздниками, - заключал А.Кениньш. Не удовлетворяла его и пассивная лояльность, когда меньшинства говорят, что ничего не имеют против существования, например, Оперы или Национального театра, но не считают их своими культурными учреждениями.  Беспокоило его и нигилистическое отношение меньшинственной молодежи к братским могилам латышских воинов. Панацею от упомянутых зол А.Кениньш видел в создании единой культуры (подчеркнуто - Т.Ф.). Первым шагом на этом пути должна была стать унификация системы образования. А.Кениньш не оспаривал права меньшинств на обучение в основной школе на родном языке. Но он полагал, что средняя школа должна быть латышской и обучение в ней должно вестись на латышском языке. Этот было бы не только полезно для сплочения всех жителей Латвии на основе латышского языка и латышской культуры, но и дало бы существенную экономию средств в бюджете Министерства образования. Он также обосновывал  требование к учителям меньшинственных школ о владении ими латышским языком в объеме программы латышской основной школы (356). Однако предложенная А.Кеныньшем модель "сближения народов" не встретила сочувствия ни у меньшинств, ни у большей части латышских политиков. Латвийское общество в целом оказалось не готовым к такому повороту. Меньшинства усматривали в предлагаемой политике лишь ущемление своих прав. Процесс интеграции латвийского общества находился еще в начальной стадии. 10-15 лет независимости не могли существенно изменить психологию меньшинств. Недоверие и отчуждение, бесспорно, следовало преодолевать, но не путем насильственной латышизации. Выжидательную позицию занимали и правые партии, включая Крестьянский союз. Перспектива "слияния" с меньшинствами их совсем не прельщала. Например, депутат К.Белдавс (Христианский трудовой блок) совершенно откровенно высказал свои опасения, что в случае, если меньшинства будут владеть латышским языком на одном уровне с латышами, то последним придется столкнуться с конкуренцией, к которой они еще не созрели (357).

Резко критиковал политику А.Кениньша бессменный лидер немецкой фракции в Сейме - Пауль Шиман, сравнивший психологию министра образования с психологией средневековых правителей, полагавших, что государство может существовать только при единстве религии. Кениньш же подменил религию языком и культурой, - отмечал немецкий депутат. - Единую культуру можно создать, но не ту культуру, о которой говорит министр образования, а культуру государственного сознания (358). Обосновывал свое неприятие политики А.Кениньша и М.А.Каллистратов (правда, как обычно, не посчитавший нужным представить изложение своей речи в стенографическое бюро Сейма). Судя по газетному отчету, русский депутат вновь заострил внимание на нарушении принципа пропорциональности в ассигновании русских школ. Им же, в ответ на упрек, брошенный А.Кениньшем, был затронут болезненный вопрос о лояльности русских латвийцев. - Был ли он (т.е., Кениньш) хоть раз на русских братских кладбищах? - вопрошал Каллистратов. - И вновь обращался к наболевшей для него теме: почему латгальских русских партизан и ливенцев лишили прав на землю и пенсию? "Кениньш домогается, чтобы мы русские забыли о русской культуре. Тщетная надежда! - заключал М.А.Каллистратов. - Мы были и останемся русскими, мы любим и будем любить русскую культуру" (359). И все же большинством в 41 голос против 36 бюджет Министерства образования был принят в предложенной редакции (360). В эти же июньские дни 1932 г. "в порядке декрета" А.Кениньшем был введен новый учебный план, согласно которому программа меньшинственных школ почти полностью составлялась по образцу школ латышских, что вызывало недоумение у меньшинственных депутатов (361). Двумя месяцами позже последовал разгром белорусской гимназии в Даугавпилсе. В числе причин ее закрытия А.Кениньш указывал, что "атмосфера среди двинской инородческой молодежи ему кажется нелатышской в общественно-культурном смысле, а в политическом – негосударственной" (362). В свою очередь, редакция Сегодня сочла нужным публично ответить на это письмо министра. "Что же касается общих соображений г. Кениньша о приобщении меньшинств к латышской культуре и латышской государственности путем закрывания меньшинственных школ в больших или малых городах и других молниеносных реформ его, то мы и теперь продолжаем думать, что деятельность г. Кениньша ведет не к объединению народов Латвии, а к разъединению. Процесс успешного и мирного распространения латышской культуры в меньшинственной среде в рамках демократической латвийской государственности, процесс, который так прекрасно развивался благодаря школьному закону 1919 г. и вызывал всеобщее одобрение и за пределами Латвии - этот процесс приостановлен и направлен в русло политики, имеющей, увы,  несомненное сродство с старорежимной русификацией" (363).

Хотя редакция Сегодня не оценила «благих» намерений А.Кениньша, последний продолжал отстаивать свою позицию. В частности, в интервью  с представителями прессы министр заметил: "Мы хотим только приблизить к себе меньшинственных граждан в культурном и государственном сожительстве, для того, чтобы в нашем государстве все жили и чувствовали себя как дети одной матери, разделяющие одну судьбу. Мы хотим сближать, но не денационализировать" (364).