Рижский взгляд из американского далека

Главная > Публицистика > Гарри Гайлит > Я живу в русском зарубежье

Авторы

Уникальная фотография

На выпускном экзамене по физике в Рижской городской русской средней школе, 1927 год

Я живу в русском зарубежье

Гарри Гайлит

Юрий Трифонов написал культовый «Дом на набережной», Бернард Шоу – «Дом, где разбиваются сердца». Елена Катишонок могла бы тоже назвать свой роман «Дом на Палисадной» и звучало бы очень даже заманчиво. Речь у нее действительно о судьбах дома и его жильцов. Но она назвала свою книгу «Когда уходит человек». Берешь в руки с недоумением – какой человек? куда уходит?...

Потом, уже дочитывая роман, находишь песенку, откуда взята эта строка. Ну, да, конечно…- говоришь себе, пробегая глазами стишок, и больше к названию не возвращаешься.

Дамской ручкой начертано.

Вообще, писать об этом очень женском романе я бы вряд ли взялся, если бы не одно обстоятельство: не исключено, что эта книга для рижан тоже вскоре станет культовой. Потому что…

Во-первых, Елена Катишонок – бывшая рижанка, живущая в США, многим в нашем городе известная.

Во-вторых, роман этот рассказывает о Риге и рижанах, причем довольно увлекательно.

Ну, и, в-третьих, он написан характерным описательно-сентиментальным слогом. Так почему-то пишут многие рижские авторы. В их опусах обычно звучит ностальгическая нотка тоски и печали, и отсутствует какая бы то ни была глубина.

Другими словами, «Когда уходит человек» - это фотопроза. Нажал кнопку фотокамеры, вспышка озарила «все окрест» и запечатлелась картинка. В прозе. Поверхностная, как зарисовка, с слабо намеченным эмоциональным флером.

О Риге написано немало стихов и романов, но читая книгу Катишонок, я все время вспоминал двух авторов. Это Ирина Сабурова, сочинившая в эмиграции очень слабый в литературном отношении, но почему-то широко известный у нас роман «Корабли Старого Города». Это такая сладенькая ностальгическая сказка о родном городе, бежать из которого автора заставила война. Впрочем, мне этот роман вспомнился даже не из–за того, о чем он, а по тональной ассоциации – такая же фотопроза. И еще «Доходный дом с эркером» Ирины Карклиной-Гофт. Ностальгический, но хорошо прочувствованный рассказ 90-х годов о рижском доме, как свидетеле разных эпох и событий.

Жанр этот, верней, литературный прием использовался многими, так что нелепо было бы говорить о каком-то подражании или заимствовании. Но что воспоминательные экзерцисы любого из этих двух авторов могли послужить толчком для замысла романа «Когда уходит человек», в этом я почти уверен. Особенно меня насторожило в романе внезапное появление привидений бывших жильцов дома на Палисадной. В художественном смысле это однозначно перекликается с привидениями в «Доходном доме с эркером». Впрочем, есть там и другие переклички.

Вначале я стал читать книгу Катишонок как воспоминательную эмигрантскую прозу, как беллетризованные воспоминания о городе, в котором автор прожил почти всю свою жизнь. Мне понравилась авторская цепкость памяти, лаконичные наброски портретов жильцов дома, женский взгляд на разные политические пертурбаций и события в истории Риги. Катишонок рассказывает о том, как в 30-е годы молодой коммерсант покупает новый дом и начинает заселять его благородной буржуазной публикой. Потом меняются времена и жильцы дома. Так приходит 91-й год и автор под напором событий эмигрирует в США.

Игривый слог, чуть-чуть кокетливый и припудренный иронией. Глянец жанровых сцен, как на голландских картинах маслом. О таких книгах говорят, написано тепло и задушевно. Все это, конечно, делает честь автору и выглядит очень симпатично.

Потом меня вдруг что-то насторожило, я вернулся к первым страницам, и тут понял, что все герои романа и судьбы – плод авторского воображения. И что пишет об этом не очевидец, а мой сверстник. Знающий исторические события не из личного опыта, а по чужим книжкам.

В общем-то, обычная в литературе вещь, но в данном случае это сразу изменило угол зрения. То, что воспринималось как достоинства книги, обернулось – не скажу, что недостатками, но «недостаточной художественностью». Сомнительным правдоподобием. Что я имею в виду? Что недостаток глубины и отсутствие смысловой вертикали, не обязательной для воспоминаний, а для романа необходимой, превращают этот текст во что-то ненастоящее, как псевдоантиквариат, сделанный под старину.

В принципе, конечно, какая разница, мало ли существует разного толка исторических романов? Имеет право быть.

Безусловно, имеет право. Но и говорить тогда об этой книге надо исходя из других соображений. Художественная недостаточность, как и сердечная, исключает полноту чувств и нравственную наполненность или полноценность. О чем только ни пишет Катишонок – о мирной предвоенной жизни, о том, как пришли в Ригу советские войска, а за ними гитлеровцы, о гетто, лесных братьях и даже красных партизанах. О том, как в городе появились совсем другие, чужие для Риги лица…

А был ли мальчик?

Только важной для романа у нее становится не эстетическая составляющая, как должно бы быть, и не историческая фактура, а такая, например, вещь как авторский комплекс социального превосходства. Особенно уродливо выпирает тривиальность этой не глубокой, банально-описательной прозы, когда автор прежнему лоску и глянцу буржуазной жизни противопоставляет приезжих чужеродцев. Разве что еще не говорит - понаехали тут! И не называет их, как это сегодня модно, оккупантами.

Или чего стоит замечание о том, что в результате победы в сорок пятом над Германией на карте мира Советский Союз стал угрожающе наплывать на Европу «розовой лужей». Вот вам и художественная проза.

Роман от всего этого сразу проседает, как проколотая велосипедная шина. Многое в нем звучит банально и по бюргерски пошло. А все ведь оттого, что такие вещи как правдивость и правдоподобие регулируются здесь мерками мемуарной, а не художественной прозы. Выбрав такую, как оказалось, псевдовспоминательную форму, автор дезориентировал и читателя, и себя. Отказавшись от соблюдения правил одного жанра, он к другому берегу так и не доплыл. Остался где-то посередине.

Я грешным делом решил было пойти посмотреть на дом, находящийся под счастливым номером Палисадная улица, 21. Теперь это улица Краславас. Кстати, Палисадной она называлась, потому что в древние времена здесь стояли городские укрепления – высокая ограда из заостренных бревен. Такие ограждения от неприятельских набегов и назывались палисадами.

Похожего дома в стиле конструктивизма – пятиэтажного, с гранитной облицовкой и балконом, который, судя по книге, должен был сохраниться до наших дней, ни по этому адресу, ни поблизости в помине нет. И не было. Здесь все совсем другое. Зачем надо было на протяжении всего романа педалировать, что это счастливый адрес? Привиделось, наверное, из американского далека.

Уникальная фотография

Я живу в русском зарубежье

Гарри Гайлит

Рижский взгляд из американского далека

Содержание