Божий человек и поэт от Бога

Я живу в русском зарубежье

Гарри Гайлит

О духовной или, как еще говорят, оцерковленной жизни известного русского поэта Надежды Павлович мало кто знает. И что она, будучи москвичкой, крепко держалась за Латвию, откуда были ее корни, тоже знают не многие. Несмотря даже на то, что она писала об этом в своих стихах.

Прежде чем Павлович связала свою судьбу с церковью, ее жизнь была по-женски достаточно бурной и яркой.

Митрополит Вениамин, с которым она близко познакомилась в Риге в конце 4о-х, в недавней своей книге «Божьи люди» говорит о Павлович: «Родители ее были высокими чиновниками. Еще гимназисткой она писала в местной газете стихи, подписываясь псевдонимом. В душе уже тогда была либералкой. Наступила революция. Она влилась в ее русло. Стала совсем неверующей. N. N. тогда нужна была секретарша. Она была туда приглашена. От лица правительства ей предложили поехать в монастырь и описать там рукописи…»

«Я живу в Лифляндии, в имении Старо-Пебалге»…

Основные вехи первой половины жизни Павлович митрополит Вениамин излагает весьма приблизительно и потому не верно. Про детский псевдоним я вообще впервые слышу. Зато знаю, что много позже Павлович печаталась, действительно, под чужим именем, в «Богословских трудах» Московской Патриархии. Она подписывалась - Антоний, архиепископ Минский и Белорусский. Потому что, во-первых, женщине в «Трудах» было не место. И что ее там печатали, кстати, означает, что в церковных кругах к Павлович относились с большим пиететом. Во-вторых, члену Союза писателей выступать с богословскими трудами возбранялось. Могли быть серьезные осложнения.

Но тогда ей уже перевалило за восемьдесят. Я хорошо помню наши встречи в Дубултах. В божьем одуванчике неведомо откуда брались силы ездить каждое лето в юрмальский Дом творчества писателей – так она любила наше взморье. Приезжая сюда, она жила в двух мирах одновременно. В писательском, как могли, опекали ее мы с женой, и был еще околоцерковный, куда мы вхожи не были и только догадывались, как велик там ее авторитет. Потом уже узнали, что с Ригой ее в эти годы связывала дружба с такими местными церковными деятелями как митрополит Рижский и Латвийский Леонид и отец Серафим Шенрок. Она здесь словно оживала, набиралась сил. Со многими в Риге она переписывалась до конца жизни.

А вообще Рижское взморье и Латвия в целом были знакомы Павлович с детства. Когда она была еще девочкой, ее отец служил лифляндским мировым судьей. В самом раннем из сохранившихся писем Павлович, где она обращалась к издателям детского журнала «Задушевное слово» с просьбой помочь подыскать ей среди читательниц подруг, она писала: «Я живу в Лифляндии, в им. Старо-Пебалге, здесь все говорят по-латышски, но я не умею. Мне 8 лет».

Латышским она потом, наверное, худо-бедно овладела, потому что занималась переводом латышских поэтов, правда, не настолько, чтобы разговаривать на нем. Семья рано уехала в Россию. Революция застала Павлович уже в Москве. Под инициалами N. N. митрополит Вениамин подразумевает Надежду Крупскую, у которой в юности Павлович некоторое время работала секретарем президиума внешкольного отдела Наркомпроса.

Блок и другие.

Уже тогда стихи занимали в ее жизни серьезное место. Сегодня Павлович известна как поэт, близкий блоковской традиции, как переводчик латышских поэтов и как автор интересных воспоминаний о Блоке. Кроме того, ей принадлежит замечательный очерк про Оптину Пустынь. Это и был тот монастырь, куда ей «от лица правительства» предложили поехать описывать рукописи.

Что касается Блока, это имя, пожалуй, было всегда главным в биографии Павлович. Не даром ее считают «одной из женщин Блока», иногда даже называют «последней женщиной поэта». Это не совсем так. Отношения с поэтом у нее действительно были близкие. Кстати, впервые стихи Блока она прочитала, когда ей было девятнадцать лет и тоже на Рижском взморье, куда приехала с подругой в 14-ом году отдохнуть. Потом она увидела своего будущего кумира на каком-то вечере в Москве, после чего был Петербург, частые встречи и серьезное увлечение поэзией Блока и его ближайшего окружения.

Интересно, что в последние годы, когда мы встречались с ней в Юрмале, она говорила о Блоке всегда очень отвлеченно, чтобы не сказать возвышенно, и ни разу всуе не обмолвилась об интимной стороне их дружбы. С собой в Дом творчества она обязательно привозила две книги – Евангелие и еще одну, в старинном переплете, которую часто читала. На вопрос что это, она тогда сказала: «Это самое дорогое, что у меня осталось от Александра Александровича. Всегда вожу с собой. Здесь его заметки на полях, Вот посмотрите, написано его рукой…»

Это был один из пяти томов «Добротолюбия», сборник сочинений церковных деятелей ранних веков христианства. Блок был глубоко верующим человеком. О вере и на другие духовные темы они часто беседовали. Об этом Павлович пишет в воспоминаниях. Так что неправда, что «влившись в русло революции, она стала совсем неверующей». Наоборот, кроме всего прочего, их с Блоком сближало еще и глубокое отношение к христианству. Другое дело, что Блок не был человеком оцерковленным. Но, – об этом тоже пишет митрополит Вениамин в своей книге, – Блок никогда не был атеистом. А Павлович – подавно.

«Последней женщиной Блока» ее тоже называют напрасно. Отношения у них длились с лета 20-го года по март 21-го, а потом резко прекратились. Павлович подозревает, что тут не обошлось без его жены. Что в общем-то, даже учитывая, что отношения Блока с женой были крайне странными, вполне понятно и объяснимо. Зачем ей, «увядшей бесцветной сорокалетней женщине», как пишет Павлович о блоковской «прекрасной даме», было терпеть постоянное присутствие возле него смазливой молодой поэтессы?

Они расстались. После Павлович у него была другая пассия. Он непрестанно «западал» на женщин разного достоинства, чтобы хоть как-то компенсировать экзальтированно одухотворенные отношения с собственной женой. А с Павлович Блок коротко виделся последний раз незадолго перед смертью, столкнувшись с ней в очереди «за пайком» в Доме учителя. «Было полутемно и холодно, и было мне очень горько. Он, видимо, увидел боль в моих глазах, подошел и крепко пожал мне руку».

Потом, спустя много лет, представляя себе горнюю встречу с Блоком, Павлович напишет в стихах:

Ты строго спросил меня: «Как ты жила?

Любовь пронесла сквозь года?»

И в голосе тайная нежность была.

Я тихо ответила: «Да».

В литературном, светском мире Павлович известна еще и тем, что она была невестой знаменитого писателя Бориса Пильняка. И чуть в связи с этим не погибла во всей своей красе ранней молодости. Влюбленная в Пильняка кухарка в порыве ревности набросилась на нее с кухонным ножом. И наверное, зарезала бы, не подоспей во время ее изумленный жених. То ли из-за этой истории, то ли из-за чего еще, но выйти за Пильняка ей так и не пришлось.

В то время у Павлович была и другая причина, чтобы умереть В середине 20-ых, на какой-то год после Октябрьской революции, она вдруг заболела туберкулезом. Спас ее художник Георгий Ряжский, который увез ее на кумыс в Башкирию. Он и стал потом ее мужем.

Оптина Пустынь, иеромонах Нектарий и послесловие..

Особую гордость Павлович составляла ее связь с Оптиной. Сперва она ни за что туда не хотела ехать. Но потом сдалась. Она вспоминает об этом так: «В 1921 году умер близкий мне человек (А.Блок.- Г. Г.)… Мне нужен был учитель, который спас бы меня от прелести (на церковно языке значит соблазны, то, что сбивает с пути истинного.- Г. Г.) Я молилась…»

И случилось так, рассказывает Павлович, что во сне ей приснился какой-то монастырь и монах. Она восприняла это как Божий знак, как вещий сон и уехала в Оптину Пустынь. Велико же было ее изумление, когда там она сразу встретила последнего старца Оптины Нектария – того монаха, которого видела во сне. Пораженная совпадением, она вскоре стала духовной дочерью старца. Оставалась ею до его смерти, после чего написала его житие и большую, серьезную работу о самой Пустыни. Ей же, когда Нектария арестовали, удалось вызволить его из беды и спасти таким образом от лагеря. Как никак она была посланницей Крупской. Официально она числилась научным работником Оптинского музея.

В Оптине как бы родилась другая Павлович. «Прелести» ее преследовали в жизни и позже, но, как обещал Нектарий, все они ей прощались, так как Павлович постоянно с тех пор служила церкви и посвятила себя целиком идее православия. Ее духовные тексты – это было заметно по духовным стихам тоже – написаны другим, близким к церковному языком. Когда ей было уже за семьдесят, она опубликовала в «Богословских трудах» (М., 1971, сб. шестой) очень интересную во многих отношениях работу «Из евангельской истории». Особый интерес представляет ее статья «Оптина Пустынь. Почему туда ездили великие?»

Если когда-нибудь издадут собрание сочинений Павлович, оно многих поразит «двукрылостью», так называла сама Павлович обе половины своей деятельности – поэтической и церковной. Обитальцы юрмальского Дома творчества даже не подозревали в ней такой мощи. Как вспоминает знавшая ее уже в последние годы жизни Ирина Карклиня, «маленькая чудаковатая подслеповатая старушка с удитвительно ясным умом и прекрасной памятью, с железной волей и добрейшим сердцем, она жила в своем особенном внутреннем мире, резко контрастирующем с жизнью прочих обитателей Дома творчества. Над ней посмеивались, не принимали всерьез, но она будто не замечала улыбок по поводу ее старомодных шляпок, ридикюлей полувековой давности и стареньких, поношенных платьев. Гуляя по пляжу или парку, с трудом поднимаясь по навощенным паркетным ступенькам в столовую, она словно плыла над людским любопытством и липким шепотком: «Смотрите, эта бабуля – последняя женщина Блока».

И нет больше ни Павлович, ни того Дома творчества писателей.

Уникальная фотография

Я живу в русском зарубежье

Гарри Гайлит

Божий человек и поэт от Бога

Содержание