За интеллигенцию - обидно! - Я живу в русском зарубежье - Гарри Гайлит

Я живу в русском зарубежье

Гарри Гайлит

За интеллигенцию - обидно!

В последние годы в либеральном задоре мы стали неточно и потому неверно интерпретировать многие слова. Так, в частности, поверхностно отнесясь к тому, что такое интеллигенция, участники дискуссии о ней, опубликованной в журнале «Балтийский Мир» (2010, № 01), совершенно исказили смысл и значение этого понятия.

Кстати, такое случалось и прежде. Этим словом по старой советской традиции у нас в Латвии почему-то любят называть публику, не имеющую к интеллигенции ровно никакого отношения. В результате делаются далеко идущие выводы, и совершенно искажается истинное положение вещей.

Открывший дискуссию Мирослав Митрофанов, например, вообще позволяет себе циничное высказывание, что, дескать, у нас сегодня «заткнулся голос „совести нации”. Интеллигенция мертва, национальная в том числе. И,- запальчиво восклицает он,- в этом факте я не вижу причины для сожаления».

Мало того, что Митрофанов здесь путает интеллигенцию с элементарно образованной публикой, а нацию с национальностью, он еще и латышей смешивает с русскими и выступает в роли могильщика на похоронах того, что не способно умереть. Интеллигенция либо есть, либо ее нет, а чего нет, умереть не может.

Когда говорится об интеллигенции как о «совести нации», всегда имеется в виду русская интеллигенция и русская нация, объединяющая людей разных национальностей на основе общего языка, общей территории проживания и общей для них русской культуры. Что касается национальной, очевидно, латышской интеллигенции – таковой просто нет в природе, и никогда не было. Это оксюморон, созданный старой советской номенклатурой.

Тот же Митрофанов утверждает, что хоть интеллигенции больше нет, ее функции тем не менее кем-то выполняются. Даже не знаю, как назвать такой странный вираж. Не логичней ли допустить, что, коль уж функции интеллигенции по-прежнему выполняются, значит, она не умерла? Я мыслю, значит, я существую – разве не так?

Думаю, вообще следует полагать, что интеллигенция была, есть и будет, пока жив русский язык. Любой психолингвист может подтвердить, что в самом русском языке заложен образ русской культуры и тип мышления русского человека. Потому что и то, и другое, и третье (т.е. русский язык, культура и тип мышление) проявляют себя как результат критического осознания бытия или, говоря проще, критического отношения к окружающему миру.

Не знаю почему, но такова уж ментальность – или фортуна? - интеллигентного русского человека, постоянно чувствующего дефицит справедливости – мыслить критически. По иронии судьбы он полвека прожил в условиях «гегемонии пролетариата», хотя на самом деле русский человек относится нетерпимо к любой гегемонии. Он может внешне смириться с какими угодно условиями существования, но внутренне не любит позволять им над собой довлеть. Противление насилию посредством интеллектуального сопротивления и внутренней свободы духа, т.е. выражение своего пристрастия к справедливости – вот что отличает интеллигентного человека от неинтеллигентного, добровольно соглашающегося быть рабом обстоятельств.

Древние говорили – не сотвори себе кумира. Сегодня интеллигенцию называют «религиозным орденом с отрицаемым богом». Здесь есть над чем задуматься.

Лев Аннинский, когда его спросили, не является ли интеллигентный человек хроническим оппозиционером, который всегда «против», очень верно заметил, что «интеллигент – вовсе не „человек, который против”. Он может быть и „за”. Но только не под давлением! Не ради выгоды или пользы, а исключительно по своей душевной воле».

«Душевная воля» и есть как раз то, что не позволяет смешивать русскую интеллигенцию с западными и новыми русскими интеллектуалами, с одной стороны, и с другой, с правозащитниками-диссидентами. Первые, особенно западные интеллектуалы, отличаются от интеллигенции тем, что, благодаря своей же интеллектуальной деятельности, существуют в достаточно комфортных условиях и свою социальную роль видят в том, чтобы сделать для себя эти условия еще лучше. Никакого душевного дискомфорта при этом они не испытывают. Вторые наоборот постоянно склонны либо к терактам, либо к актам политического протеста.

Интеллигенция – это другое. Она не обвиняет и не протестует. Она просто не приемлет то, что не отвечает ее принципам и ценностям. Но не демонстративно или вызывающе, а исключительно внутренне. Не бряцая скрижалями с нацарапанными на них государственными законами, которые почему-то не соблюдаются государством. И не крича о своем несогласии в микрофоны на площадях, а лишь отстраняясь, уходя в тень. Потому что интеллигенция совсем не должна «светиться» на пикетах, митингах и демонстрациях. Она даже морального права на это не имеет. У нее совсем другая, более важная, охранительная функция. Назначение интеллигенции, как у древних жрецов, оберегать культуру и передавать ее следующим поколениям. Именно эту функцию она сегодня стоически продолжает выполнять.

У русской интеллигенции нет и не должно быть никакой стратегии, программы политической деятельности и даже позиции. Зато у нее есть совесть, тот самый пепел, который стучит в сердце Клааса – это нравственное наследие предыдущих культур. Интеллигентность в данном случае – это память о культурном опыте предыдущих поколений и стремление его сохранить.

Интеллигенция всего-навсего заставляет нас жить по совести и больше ничего. Потому ее и называют «совестью нации». Все упреки или пожелания в ее адрес, высказываемые участниками дискуссии в «Балтийском Мире», совершенно безосновательны. Например, относительно каких-то не принимаемых важных решений – интеллигенция не принимает решений и ничего никогда сама не решает. Тут все иначе. Это всего лишь та нравственная сила, с которой приходится считаться совершенно другим людям – именно тем, кто (во власти) такие решения принимает. Власть, если она хочет избежать ошибок, должна на интеллигенцию постоянно оглядываться.

С другой стороны, не случайно считается, что интеллигенция, пришедшая во власть (как это было в начале 90-х), сразу теряет свой статус и перестает быть интеллигенцией. У нее замыливаются глаза, она уже не видит леса, потому что лес видно издалека, а вблизи видишь только отдельные деревья.

Уже не раз говорилась одна очень важная вещь: интеллигенция – это русское понятие. Понятие, которое не распространяется на другие национальности, но объединяет всех, кто интеллектуально и духовно живет в ареале русской культуры. Поэтому неправомерно говорить о какой-то другой «национальной интеллигенции». Вообще, интеллигенция и национальность – слова в литературном языке никогда рядом не употребляющиеся. Поэтому не совсем ясно, что имеется в виду, когда в «Балтийском Мире» речь идет о прибалтийской интеллигенции. Дело в том, что когда применительно к культуре разговор идет об эстонцах, литовцах или тех же латышах, речь всегда только о них. Тогда как, говоря о русской культуре и интеллигенции, мы кроме русских включаем сюда и евреев, и казахов, и грузин и тех же латышей с эстонцами и литовцами. Русская интеллигенция – не этническое, а социокультурное понятие.

Говорить о некой «латышской интеллигенции» вообще нелепо. Этими словами в Латвии всегда почему-то называлась публика, не имеющая никакого отношения к интеллигенции. Хотя бы уже потому, что она, эта публика, изначально нацеливалась, и затем вся либо вошла во власть, либо стала ее надежной опорой, защитницей и единственным инкубатором кадров. Какая же это интеллигенция?

Тогда уж, учитывая, что в большинстве своем это дипломированные специалисты в основном гуманитарного профиля, их лучше считать на западный манер интеллектуалами. Все они нацелены на выполнение государственных установлений, на непротивление власти и соблюдение прав, но не прав человека, как диссиденты-правозащитники, а своих гражданских прав.

В Латвии наличествует только русская интеллигенция. Но она, в отличии от российской, в еще большей степени уходит в тень в силу реальных угроз и политических притеснений по национальному признаку. Другой интеллигенции здесь нет. А та часть населения, русского и не русского, о которой идет речь в «Балтийском Мире» - представляет собой всего-навсего публику, которой в советское время была предоставлена неограниченная возможность получения вузовского образования. И эта возможность была реализована. Но ни социально, ни морально эта публика не была подготовлена к тому, чтобы стать местной интеллигенцией. Авторы «Балтийского Мира» ее так называют по старой советской привычке считать интеллигентами всех, кто носит на голове шляпу и вузовские корочки в кармане.

Слой интеллигенции в социальном пироге местного (и не только местного) населения всегда был тонок. Потому его и называли прослойкой. Сейчас, в силу разных обстоятельств, он вообще малозаметен. Но это вовсе не позволяет говорить о том, что из-за плохих материальных условий интеллигенция деградировала и «ушла к браткам».

В условиях нынешней материальной и духовной нищеты интеллигенция худо-бедно, но по-прежнему держит марку. Ей это больших трудов не доставляет, в смысле – ей не привыкать. Потому что и в более обеспеченные, стабильные времена, вот уже на протяжении почти ста лет, начиная с революции 17-го года, русская интеллигенция, за исключением небольшого количества особо привилегированных лиц, всегда была одной из самых низкооплачиваемых категорий населения. Так как всегда, во все времена считалась властями ненадежным и ненужным балластом.

Но и на рожон она старалась не лезть. Не растрачивая понапрасну себя на бурные и демонстративные внешние проявления, русская интеллигенция сохранила былой потенциал для поддержания более-менее достойного уровня русской культуры. Поэтому я предлагаю особо не беспокоиться разным доброхотам по поводу ее смерти. Слухи эти преждевременны и вздорны. Интеллигенция не умерла. Жива она. Жива.

Уникальная фотография

Я живу в русском зарубежье

Гарри Гайлит

За интеллигенцию - обидно!

Содержание