Рига в русском сознании

Александр Гурин

ГЛАВА IX. ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН: РЕФОРМЫ РУССКИХ ЦАРЕЙ В ОСТЗЕЙСКОМ КРАЕ

 

Еще один парадокс: решительные меры по ликвидации остзейских привилегий принимали именно те цари, которых очень трудно заподозрить хоть в малейшей неприязни к немцам, как к нации. Первые серьезные реформы в крае прошли в царствование немки Екатерины Великой, сын и внук немки Александр I освободил крестьян Курляндии, Лифляндии и Эстляндии от крепостной зависимости, Александр II, (которого латвийский историк М. Духанов , как уже говорилось, причислял к «немецкой партии») упразднил разделение рижан на граждан и неграждан. Это перечисление демонстрирует, что долгое время реформы в Прибалтике диктовались отнюдь не русским национализмом, а совсем другими факторами.

Что же изменил в Латвии Александр I ? Главное, из его деяний - император освободил латышских крестьян от крепостного рабства почти на полвека раньше, чем получили свободу крестьяне в самой России. 

В 1801 году Александр I стал императором, а уже в 1802 году побывал в Риге. В изданной в том же году книге в восторженных тонах рассказывается о его визите  в крупнейший город Лифляндии: в 11 верстах от города для встречи государя уже толпились горожане, девушки кидали ему цветы, на данном в его честь балу присутствовало более 500 человек... Ирония истории: и Екатерина Великая и ее внук начали добиваться перемен в Остзейском крае именно после визита в Ригу и прекрасного приема в этом городе.

Впрочем, ничего удивительного в позиции Александра I не было. Мы уже рассказывали, что положение латышских крестьян было хуже, чем положение крестьян в самой России. В 1802-м году в лифляндской Каугурмуйже произошло крестьянское восстание, войска впервые в истории Лифляндии вынуждены были применить против крестьян артиллерию. После этого Александр I потребовал от лифляндского ландтага улучшить положение крестьян. Но так как лифляндские дворяне саботировали это указание и не приняли никаких конкретных мер, то по воле императора в Санкт-Петербурге была создана специальная комиссия для выработки плана переустройства Лифляндии. Эта комиссия разработала «Положение о лифляндских крестьянах», которое 20 февраля 1804 подписал царь. Новый закон несколько улучшил положение лифляндских крестьян: помещик не мог продавать или дарить их без земли, на которой они жили, их обязанности должны были быть нормированы и владелец имения не вправе был требовать ничего сверх норм и так далее. Любопытно, что когда в 1817 году курляндским помещикам грозило  распространение на их земли «Положения о лифляндских крестьянах», то они даже освобождение крестьян от крепостного права без выдачи им земли сочли меньшим злом, и сами предложили царю освободить крестьян от крепостного рабства, но без предоставления им земли.

Как уже говорилось, в значительной мере вследствие деятельности замминистра уделов Александра Арсеньева власти Российской империи в 1809 году утвердили дополнения к «Положению о лифляндских крестьянах», которые впервые устанавливали максимальный размер рабочего дня для батраков (12 часов) и регламентировали их оплату.

Но эти частичные улучшения не решали проблему в целом. Крестьянский вопрос в Остзейском крае к моменту наполеоновского нашествия на Российскую империю, оставался неурегулированным.

Во время войны 1812 года более 500 остзейцев служили офицерами в российской армии, в Лифляндии формировалось ополчение, рижане участвовали в обороне своего города. Никаких партизанских отрядов на стороне Наполеона не было – лифляндцы и курляндцы продемонстрировали верность России. (То есть неурегулированность крестьянского вопроса не привела к поддержке наполеоновской армии латышами и эстонцами).

Вот как описывал дореволюционный прибалтийско-немецкий историк фон Шлиппенбах вступление российских войск в освобожденную от неприятеля Митаву: «Стужа была сурова: бороды, одежда, самые лошади козачьи белелись от инея, в них было нечто таинственное, они казались духами, принесшими с небес избавление Курляндии. Добрый народ русский! Ты подлинно принес с неба избавление стонавшим в оковах братьям твоим — Курляндцам; теперь несешь ты избавление целому человечеству». Конъюнктура? Стоит учесть, что фон Шлиппенбах был потомственным дворянином, в отличие от бывших преподавателей кафедр истории КПСС, жалующихся ныне, как их угнетали в советское время, он честь имел. Добавим также, что приведенное описание вступления в Митаву воинов–освободителей схоже с другими свидетельствами очевидцев. Еще в 1813 году в журнале "Сын Отечества" появилось такие строки об освобождении Митавы: "Около 8 часов вечера прискакал военный отряд…. "Казаки!" закричали жители, растворив окна и ворота, и подобно тому, как внезапно покрывающий лица румянец возвещает восторг и чувства неизмеримой радости, так вспыхнуло пламя тысячи радостных светильников даже до самых верхов каждого дома. Все от мала до велика выбегали из дверей своего жилища, все. все желали увидеть, облобызать своих избавителей".[1] О том, как оценивали в России поведение жителей Курляндии и Лифляндии  во время войны свидетельствует такой факт. В честь победы над Наполеоном в Риге была установлена в 1818 году триумфальная арка – Александровские ворота. На открытие памятника, состоявшееся 28 августа 1818 года, согласился приехать император Александр I. Видимо, император считал, что рижане заслужили подобный памятник и его визит. Можно добавить, что годом ранее, на площади перед Рижским замком была установлена Колонна Победы, творение знаменитого Дж. Кваренги — монумент высотой около 15 метров.

Итак, лифляндские и  и курляндские дворяне продемонстрировали лояльность престолу и готовность защищать Российскую империю. Это неизбежно должно было сказаться на политике Санкт-Петербурга в отношении Остзейского края. И, казалось бы, способствовать консервативной политике. Но изменились интересы самих владельцев имений.

Благоприятная экономическая конъюнктура создавала дополнительные возможности для экспорта латвийской сельхозпродукции на Запад. Сами помещики не возражали против такой реформы, которая увеличила бы этот экспорт и тем самым повысила их доходы. Это породило у части дворян стремление заменить малопроизводительный рабский труд работой формально свободного батрака.

А как относился к идее освобождения крестьян от крепостного права Александр I? Император несомненно помнил, как умер во время государственного переворота его отец, император Павел I, посмевший вызвать недовольство дворянства. На наш взгляд, это было одним из факторов, почему Александр I оказался не готов отменить в России крепостное право. А вот в маленьком Остзейском крае можно было и рискнуть, тем более, что дворянство само не противилось переменам. И 25 августа 1817 года император утвердил разработанный курляндским дворянством проект освобождения крестьян без земли. 26 марта 1819 года царь подписал закон об освобождении от крепостного права и крестьян Лифляндской губернии. Впрочем, крестьян, как уже говорилось, освободили не только от рабства, но и от сельхозугодий. Земледельцы могли только арендовать землю или работать батраками. Последнее и стало уделом подавляющего большинства крестьян. При этом нормальный рынок рабочей силы на селе не складывался из-за того, что целый ряд предписаний ограничивал свободу передвижения земледельцев и у них просто не было иных вариантов, кроме работы на «своего» помещика, чем владельцы имений и пользовались.

Итак, положение крестьян в Лифляндии и Курляндии оставалось тяжелым. Как реагировали на это в России? Что касается немногочисленной в то время российской либеральной интеллигенции, то, как уже говорилось ранее, ей было сложно критиковать остзейцев, пока в самой России существовало крепостное рабство. Только после освобождения в 1861-м году крестьян на Руси в российской печати появились утверждения, что следует наделить землей и латышских, эстонских крестьян, чтобы их положение стало не хуже, чем у крестьян в России. Русские интеллигенты осознавали суть аграрных проблем Прибалтики и в 1882 году остзейский публицист Ф. Врангель с горечью утверждал: «Мнение о нравственном и экономическом угнетении латышей и эстов со стороны баронов-плантаторов приняло силу аксиомы»[2].

Остзейцы, как уже говорилось, провели в 60-е годы XIX столетия мелкие реформы (заменили барщину арендой, решили не препятствовать выкупу земли за ее полную стоимость) а правительство не стало требовать от них более радикальных преобразований. У латышских крестьян остался только один путь: накопить денег и выкупить землю у помещика. Но это могли делать лишь немногие. Остзйецы же со временем перешли в идеологическое контрнаступление. Показательна в этом отношении уже упоминавшаяся книга Ф. Врангеля,  изданная в Лейпциге на русском языке. Автор сравнивал положение в сельском хозяйстве Лифляндии и в соседних российских областях, отмечал что сельское хозяйство в Остзейском крае развивалось успешнее, доказывал это конкретными цифрами. Ф. Врангель так объяснял критику млдадолатышами остзейских порядков - младолатыши будто-бы стремились не к реформам, а к перевороту. Автор книги делал оптимистический вывод: положение крестьян в Остзейском крае улучшается с каждым годом. [3] Стоит отметить, что, анализируя ситуацию в России и в Прибалтике, Врангель рассматривал исключительно экономические показатели, не беря во внимание социальные последствия остзейских порядков. А экономический анализ был изложен убедительно и доказательно.

Еще дальше пошел латвийский немецкий пастор и ученый Август Билленштейн, который в 1904 году утверждал: «Аграрный вопрос решен в Прибалтийском крае так хорошо, как ни в какой другой части империи». [4] Уже в следующем году история дала ответ на вопрос, кто был прав: остзейцы или их критики. В 1905 году в Российской империи началась революция. В Латвии она была куда более мощной, чем в России, а движущей силой ее оказались не  фабричные рабочие, а безземельные крестьяне. Вот как описывается 1905 год в книге «История Латвии. ХХ век» (напомним, в 2005 году президент Латвии В. Вике-Фрейберга подарила ее президенту России В. Путину): «Невиданно широкий масштаб приобрели революционные события на селе (в Видземе и Курземе). Уже осенью 1905 года они носили характер гражданской войны между балто-немецким дворянством и латышским крестьянством... Крестьяне занимали или осаждали многие города Курземе».[5]  В России ничего подобного не наблюдалось.

Перед Первой мировой войной лишь 39 процентов сельскохозяйственных земель в Латвии принадлежали крестьянам, 55 процентов крестьян были безземельными. В результате, после Октябрьской революции батраки составили значительную часть в подразделениях латышских красных стрелков[6].

Можно добавить, что во второй половине 19-го и в начале 20-го столетия попытки российских властей облегчить положение крестьян, порой, наталкивались на жесткое сопротивление дворянства. Обе стороны прибегали к юридическому крючкотворству, вели друг с другом упорную борьбу. Вот как описывал действия российских властей и остзейских помещиков в конце 19-го столетия русский публицист Н. Бордонос: «... вся история Прибалтики в составе России до Александра III является историей борьбы русской власти, пытавшейся улучшить положение народных масс, с немецким «рыцарством», втиравшим этой власти очки, вечно строившим хитрые обходы и подвохи, не гнушавшимся и подлогом: это была своего рода война, а «на войне — как на войне»...»[7] Вот как описывал этот публицист одну из хитростей, которую применяла губернская администрация, чтобы заставить помещиков сдавать землю батракам в долгосрочную аренду: «Осуществление реформ Александра III в административном отношении выпало в Лифляндии на долю губернатора, генерала М. А. Зиновьева, героя двух войн, георгиевского кавалера, члена ученой Конференции Артиллерийской Академии, человека очень серьезного и необыкновенно трудолюбивого... Требование закона о сдаче крестьянской земли (земли, которую помещики сдавали в аренду крестьянам — прим. автора) в долгосрочную аренду по формальным контрактам не сопровождалось указанием мер принуждения и потому некоторыми помещиками не исполнялось. Тут сотрудники Зиновьева придумали «свое средство»: законный арендный контракт у комиссара не заключен, значит — помещик пользуется крестьянским хутором сам; а всякий, пользующийся крестьянской землей по закону «сим самым» становится членом волостного общества, независимо от сословия, к коему принадлежит лично; а раз он член волостного общества, то не вправе отказаться от должности, на которую изберет его сход; и вот, через комиссаров по крестьянским делам присоветовано было волостным сходам избирать таких помещиков на должность смотрителя хлебозапасного магазина. Какому же барону улыбалось проводить дни в магазине при ссыпке хлеба и при выдаче из него ссуд? Новоизбранный смотритель не являлся к должности, а комиссар подвергал его за это своей властью аресту при полиции. Это отбивало охоту незаконно пользоваться крестьянской землей».[8]

Итак, особый остзейский порядок породил немало сложностей в земельном вопросе. Непростыми были и межнациональные отношения. При Александре II в Остзейском крае немецкий по прежнему оставался языком делопроизводства в самоуправлениях, языком обучения в Рижском политехникуме и т. д. Правда, стало выделяться больше средств на нужды православной церкви, было открыто несколько гимназий с русским языком обучения, больше внимания стали уделять изучению русского языка в немецких школах. Чем перемены и ограничились.

Пожалуй, самое существенное, что произошло в Остзейском крае в правление «царя-освободителя» - отмена разделения горожан на граждан и неграждан. В эпоху бурного развития капитализма цеховая замкнутость городов Лифляндии и Курляндии, разделение на бюргеров и небюргеров становилось все более нетерпимой, мешало нормальным капиталистическим отношениям, развитию бизнеса. Закон 1877 года распространил на Курляндию, Лифляндию и Эстляндию городовое положение, давно действовавшее в самой России. Городами вновь стали управлять думы, которые избирались только богатыми горожанами, перестали существовать запреты на профессии для небюргеров, да и само понятие негражданин города приказало долго жить.

В 1881 году император Александр II был убит народовольцами. Престол занял Александр III, занимавший в остзейском вопросе более радикальную позицию, чем его отец. Уже в 1882 году в Прибалтику для проведения ревизии был направлен сенатор Манасеин. В докладе министра юстиции Российской империи Александру III указывалось, что эта ревизия нужна «вследствие особых обстоятельств, возникших в Прибалтийских губерниях, и имеющихся указаний на неудовлетворительное состояние местных в них учреждений». [9] Ревизия вскрыла злоупотребления в крае. Был снят с должности курляндский губернатор фон Лилиенфельд, отдан под суд полицмейстер Либавы (Лиепаи) Шлиппенбах, наказан ряд других должностных лиц. Остзейское дворянство пыталось препятствовать деятельности Манасеина, латышские и эстонские крестьяне направили ему более 20 тысяч жалоб. Исследовав ситуацию, Манасеин в 1883 году предложил провести в крае реформу в сфере землевладения, но правительство не поддержало эту идею. В ХХ столетии в исторической литературе итоги ревизии Манасеина оцениваются по разному. В одних изданиях говорится, что с ревизией будто бы связано начало политики русификации, другая точка зрения состоит в том, что цель миссии состояла в том, чтобы успокоить недовольных крестьян.

Что касается российской политики в сфере межнациональных отношений в Прибалтике, стоит отметить: почти весь 19-й век говорить о русификации не могли даже самые жесткие критики российского национализма. Ведь в Остзейских провинциях русский не только не был государственным, но даже плохо изучался в школах, что подробно описано в изданном в 1866-м году исследовании «Исторический обзор мер правительства для усиления в Остзейском крае способов к изучению русского языка». 4 июня 1820 года Александр I подписал указ, согласно которому русский становился обязательным предметом в рижских школах. Но, в школах не имелось даже немецко-русских словарей, а жалованье учителя русского языка было в два раза меньше, чем, к примеру, у преподавателя латыни. Неудивительно, что проверка, которую провели в рижских школах в 50-е годы ХIX столетия показала: рижские школьники лучше знают латынь, чем русский. [10] Главная же причина плохого обучения русскому заключалась в том, что «обязательное обучение русскому языку противоречило убеждениям здешнего общества». [11] Плохо знали русский не только выпускники гимназий, но и студенты Дерптского университета. Еще в 1818 году в ответ на упрек одного из профессоров, ректор Густав Эверс объяснил, что русский язык в Курляндии, Лифляндии и Эстляндии не нужен, даже судья может без него обойтись, ибо, по Высочайшему повелению законы публикуются тут на немецком языке. Ректор указал также, что немало чиновников не знают русского, но высоко ценятся в Остзейском крае, что можно быть пастором и не говорить по-русски, правительство не требует знания этого языка от врачей... [12]

Итак, российские власти долго делали упор на признание самобытности остзейских провинций, лишь эпизодически вспоминали о проблеме даже не употребления, а всего лишь изучения в крае госязыка Российской империи. В свою очередь, часть прибалтийских немцев откровенно пренебрегала русским языком. И то, что гимназисты знали латынь лучше русского, вряд-ли было разумно: поступи они после окончания гимназии, к примеру, на военную службу и приказы солдатам должны были бы отдавать отнюдь не на латинском языке.

В 80-е годы XIX столетия российские власти впали в другую крайность. Вот как описано введение госязыка в Курляндии, Лифляндии и Эстляндии в  исследовании Александра Боханова о жизни императора Александра III : «11 января 1882 года Александр III утвердил мнение Государственного совета, обязывавшего все государственные учреждения Прибалтийского края принимать к рассмотрению прошения и заявления, написанные на русском, эстонском, немецком и латышском языках. Следом, 12 апреля 1882 года вышел указ, вводивший русский язык в качестве обязательного в делопроизводстве местных по воинским повинностям присутствиям («военкоматах»). Наконец, 14 сентября 1885 года царь утвердил закон, предписывавший всем присутственным местам и должностным лицам вести делопроизводство на русском языке. Потом появились еще несколько законодательных актов, устанавливавших обязательное использование государственного русского языка при судопроизводстве, в учебных заведениях, в делопроизводстве городских управлений, при составлении метрических книг».[13]  На русский язык переводились немецкие и латышские школы, а Рижский политехникум (где обучение шло на немецком языке) был преобразован в Рижский политехнический инстиптут с русским языком обучения. Часть преподавателей покинула это учебное заведение и уехала в Германию.

Несла ли такая политика угрозу существованию латышского народа, угрозу его ассимиляции? Вот что говорится в книге «История Латвии. ХХ век» о ситуации в Риге в начале ХХ века: «Хотя количество говорящих по-русски возросло, обрусение рижанам нерусской национальности не угрожало...»[14] А ведь в Риге процент русских в общем составе населения был явно большим, чем по Лифляндской губернии в целом. Так что, по мнению авторов книги подаренной президентом Латвии президенту России обрусение никак не являлось опасностью для лифляндских латышей.

С латышскими историками в данном случае согласна и российская исследовательница, доктор политических наук Людмила Воробьева, автор книги «История Латвии: от Российской империи к СССР». В разделе с выразительным названием: «Положение русских в Прибалтике, несовместимое с интересами и достоинством России» доктор политических наук Воробьева пишет: «Наименьшую выгоду от индустриализации и реформ получили русские. Структура их занятости не претерпела существенных изменений. Среди русских крайне низок был процент собственников крупных торговых фирм (3 процента от зарегистрированных фирм первого разряда и 5 процентов от фирм второго разряда) и землевладельцев (2,5 процента от немецкого землевладения). В городах русские были представлены чиновниками, преподавателями, служащими казенных учреждений, мещанами, прислугой. В основном же преобладали малоимущие слои. К основным занятиям русского населения относились мелкая торговля, сдача в собственных домовладениях помещений под квартиры «разному русскому люду» , возделывание огородов на мелких участках, арендуемых у города, наемный труд на фабриках и заводах, работа в качестве прислуги, подряды на постройку дач на Рижском взморье и т. д. В условиях большого числа смешанных браков и низкого уровня грамотности русского населения мещане кое-где олатышились, но сохранили православие и русские фамилии». [15]

 Более того. Угрозу для латышей по-прежнему представляла германизация: В книге «История Латвии. ХХ век» констатировалось: «Немецкий язык параллельно с русским был официально признан и использовался в Риге. Влияние его было чрезвычайно глубоким. Многие представители других национальных групп, в основном, латыши и евреи.... в семье говорили по-немецки и были воспитаны в немецких культурных традициях». [16]  

Кстати, подобные факты прекрасно видели еще авторы российских изданий второй половины XIX и начала ХХ столетия. К примеру, во второй части книги «Природа и население России», изданной в 1906 году,  констатировалось: «Прибалтийский край... все еще носит немецкий характер... Рига имеет гораздо более немецкий, нежели русский характер....Либава имеет совершенно немецкий характер...»[17] Притягательность немецкого языка и культуры для некоторой части латышей частично сохранялась даже в первые годы после провозглашения независимой Латвийской Республики.  По информации латвийских СМИ, еще 24 августа 1922 года премьер-министр Латвии З. Мейеровиц, выступая с лекцией «Значение сближения латышей с другими народами» посетовал, что многие Берзини и Карклини (типичные латышские фамилии – прим. автора) еще и теперь стараются говорить по-немецки. [18]

В начале ХХ столетия в Остзейском крае несмотря на политику внедрения русского языка в делопроизводство и учебный процесс языковое законодательство и языковая практика, в некоторых сферах были довольно демократичны. Так, в Риге все объявления в трамваях обязательно вывешивались на латышском, русском и немецком языках, трамвайного кондуктора брали на работу, только, если он знал три языка (то есть пассажиров не заставляли общаться с кондуктором исключительно на госязыке Российской империи). Вывески как правило, дублировались на нескольких языках. В Риге выходило более полусотни газет и журналов: 28 на немецком, 20 – на латышском, 13 – на русском, а также издания на литовском, эстонском, идиш. В театрах спектакли ставились на немецком, латышском, русском. Все театры получали дотации... [19]

Ныне часть латышских и некоторые российские специалисты характеризуют национальную политику Александра III и Николая I как политику русификации. В то же время современный российский исследователь Елена Зубкова полагает: «Однако, результаты этой политики были довольно скромными и не привели ни к засилью православия, ни к вытеснению титульных языков русским». [20]

Заметим, что и в период расширения сферы русского языка в Прибалтийском крае, немало латышских интеллигентов демонстративно провозглашали, что являются российскими патриотами и всем довольны. В 1895 году в Латвии прошел очередной Праздник песни. Он совпал со столетним юбилеем присоединения Курляндии к России. В связи с этим участники праздника направили в Санкт-Петербург послание: «Великий Государь! Собравшиеся двести певческих обществ и присутствующие на празднике десятки тысяч латышей бьют челом Тебе, горячо любимый Царь-Государь! Прими Ты их чувства безграничной любви к Отечеству и радость их по случаю исполнившегося столетия блаженства в составе великой державной России».[21] В 1910-м году на открытии памятника Петру Великому экс-председатель Рижского латышского общества Фридрих Вейнбергс произнес пламенную речь, и, в частности, утверждал: «В этом патриотическом торжестве латыши принимают самое живое участие. Истекшие два столетия породили в них чувство горячего патриотизма. Они в России нашли Отечество, великое Отечество, латышский народ любит русское государство и с ним связывает свои мечты о счастливом будущем». [22]

Таких цитат можно было бы привести множество. Подобные высказывания, конечно же, могли сеять определенные иллюзии в столице России, но необходимость учиться в школе на неродном языке, естественно, вызывала недовольство у многих родителей учащихся, как латышей, так и немцев. Кстати, Кришьянис Валдемарс еще в 1888 году сдержанно, но твердо и публично критиковал новую языковую политику империи в книге «Организация наших мореходных школ», изданной в Москве на русском языке. Выступая против перевода обучения в мореходных школах Латвии с латышского на русский язык, он и, в целом, выступал против таких «крутых мер», «которые и не обещая никаких полезных для государства результатов, поразили бы весь народ своей суровостью».[23] Заметим, что сдержанность высказываний Валдемарса можно объяснить тем, что высказываться более радикально в легальном издании у него просто не было возможности.

То, что немецкое и латышское население Лифляндии и Курляндии было сильно недовольно переводом немецких и латышских школ на русский язык обучения, стало хорошо видно, после созыва в 1906 году представителей дворян, городов и крестьян Прибалтики на Особое совещание. Чем был вызван сам созыв такого совещания? Шла революция, власть боролась с революционерами и, одновременно, принимала меры к демократизации, чтобы сбить накал революционных выступлений. Особое совещание при Прибалтийском генерал-губернаторе было созвано с учетом «особых условий Прибалтийских губерний» [24] и должно было выработать рекомендации для проведения реформ. В 1906 году совещание обсуждало аграрный вопрос, в 1907-м перешло к проблемам образования. И тут его работа преобразилось: ранее спорившие друг с другом представители разных сословий стали единомышленниками. Особое совещание высказалось за то, чтобы школьники учились на родном языке. Предводитель лифляндского дворянства барон Пилар фон Пильхау утверждал, что после перевода обучения на чужой язык качество знаний снизилось, уже упоминавшийся латышский общественный деятель Фридрих Вейнбергс высказал мнение, что после перевода обучения на госязык латыши больше чуждаются русского населения, чем раньше, возвращение в школу родного языка решительно отстаивал податный старшина Карл Буркевич...[25] Интересно предупреждение Фридриха Вейнберга: если школу не изменить, через 10-15 лет наступят еще более страшные беспорядки[26]. Напомним, сказано это было в 1907 году, за 10 лет до свержения монархии и того дня, когда большинство избирателей Видземе на выборов в Учредительное собрание проголосует за большевиков...

 

[1]  Цит по.: А. Гурин. Эстафета Победы. Ракурс 2005 год. 14 – 20 мая

[2]  Ф. Врангель. Наш остзейский вопрос. Лейпциг, 1882. С. 5.

[3]  Там же. Стр.7.

[4]  Цит по: М. Духанов. Остзейцы. Рига, 1978. С.219.

[5]  История Латвии. ХХ век. Рига, 2005. С.65.

[6]  История Латвии XX век. Рига, 2005. С.35.

[7]  Н. Бордонос Русские реформы 90-х годов. // Русские в Латвии. История и современность. Рига, 1992. С..41.

[8]  Там же. С. 47-48.

[9]  История Латвийской ССР. Т. 1. Рига, 1952. С. 141.

[10]  А. Гурин. Русский со словарем// Ракурс 2004 год. , 23 - 29 октября.

[11] «Исторический обзор мер правительства для изучения в Остзейском крае способов к изучению русского языка». СПб. 1866. С.21.

[12]   А. Гурин. Русский со словарем. // Ракурс 2004 год.  23 – 29 октября.

[13]   Александр Боханов. Император Александр III. М., 1998. С.438-439.

[14]   История Латвии ХХ век. Рига, 2005. С.47

[15]   Воробьева Л. История Латвии: от Российской империи к СССР. М., 2009. С. 63..

[16]   История Латвии ХХ век. Рига, 2005. С.. 48.

[17]    Природа и население России. Часть II. СПб., 1906. С. 19,20.

[18]    Публичный доклад премьер-министра Мейеровица//Cегодня. 1922 год. 26 августа.

[19]     А. Гурин. Рига в свой золотой век. //Русский путь. 1993. 24 апреля.

[20]     Елена Зубкова Прибалтика и Кремль 1940-1953. М., 2008, С.16

[21]   С. Репнин «С корнем вырвать русскую школу» // Ракурс, 2005 год. 27августа. – 2 сентября.

[22]     Цит по: А. Гурин. Монархисты Атмоды. // Ракурс 2005 год.. . 3-9 сентября.

[23]     К. Валдемар. Оргнизация наших мореходных школ. М., 1888. С. 73.

[24]     А. Гурин. Особое совещание. // Ракурс, 2007 год. 28 апреля – 4 мая.

[25]     Там же.

[26]        Там же.