Рига в русском сознании

Александр Гурин

ГЛАВА I. РИГА ГЛАЗАМИ РУССКИХ ЦАРЕЙ В 18-М ВЕКЕ

 

Первым русским царем, владевшим Ригой, был, как известно, Петр Великий. Его отношение к городу не было неизменным. Во время Северной войны оно изменилось от негативного к позитивному. А ведь до взятия города русскими войсками царь даже назвал однажды город «проклятым местом». Почему же?

Плохое отношение возникло во время пребывания царя в Риге еще до начала Северной войны. В конце марта 1697 года в крупнейший город Лифляндии прибыло российское Великое посольство, в составе которого под именем урядника Петра Михайлова находился царь Петр I. Вместо заболевшего (или сказавшегося больным) шведского генерал-губернатора Эрика Дальберга посольство встречал подполковник Пальмштраух. В книге «Петр Великий в Риге», изданной к 200-летию присоединения города к России, немецко-прибалтийский историк Константин Меттиг так описал торжественную церемонию: «Сюда явились приветствовать послов подполковник Пальмштраух и майор Ранк в карете Дальберга, шестериком (шестеркой лошадей — прим. автора); их окружали 12 гайдуков в королевской ливрее и 10 роскошно одетых пажей и лакеев генерал-губернатора. Магистрат выслал навстречу одного из бургомистров. Позолоченная городская карета, также шестериком, ехала за каретою Пальмштрауха, и за нею около пятидесяти других карет, принадлежащих официальным или частным лицам из свиты Пальмштрауха. За ними следовали 36 «Черных голов» в обшитых позументами платьях, в шляпах, украшенных белыми перьями. Шествие замыкали 140 богато одетых и вооруженных бюргеров, также верхом, со шпагами в руках, с ливреями и трубами. Подполковник Пальмштраух прочел приветствие от имени генерал-губернатора и предоставил в распоряжение гостей 6 больших карет; бургомистр приветствовал их от имени города». [1]

При въезде послов в город прозвучал пушечный салют. Но, как справедливо отметил рижский публицист первой половины ХХ века Б. Н. Шалфеев, хотя встреча была торжественной, россияне только проехали через город, а остановиться им было предписано в предместье - в деревянном здании постоялого двора. Вскоре начались недоразумения между властями и гостями. [2]

С чем были связаны эти трения? Рига оказалась первым европейским городом, который посетил русский царь. И, естественно, город вызывал у Петра Алексеевича большой интерес. К тому же, ледоход на Двине лишил гостей возможности переправиться на другой берег Даугавы и следовать дальше. Царь использовал ожидание для ознакомления с Ригой. Как писал Меттиг, Петра I интересовали и «образ жизни и занятия купцов и ремесленников и кипучая деятельность в гавани на Двине... Один из бюргеров рассказал, что на второй день Пасхи видел, как царь выехал из Карловских ворот на серой лошади, которую можно было оценить в 10 талеров»[3] (Заметим, что, хотя Петр Алексеевич прибыл в город инкогнито, тайну сохранить не удалось, и слухи о том, что высоченный русский с величественной осанкой — монарх, распространялись по Риге). Но о каких «недоразумениях» шла речь? Современный рижский историк И. Гусев так описывает конфликт: «Воспользовавшись тем, что из-за ледохода посольство оказалось в безвыходном положении, рижские купцы взвинтили цены для русских втридорога. Неудовольствие возросло еще более, поскольку в богатой Риге не устраивались празднества, на которые посольство явно рассчитывало. Обида усилилась, когда начались столкновения с военными караульными постами. Позднее Петр раздраженно отозвался о своем первом пребывании в Риге, что скупые шведы даже фейерверка не сожгли для его увеселения...»[4]

Об отношении царя к Риге в то время свидетельствует его письмо к российскому коммерсанту и государственному деятелю, обрусевшему голландцу Андрею Виниусу, сразу же после отъезда из Риги: «Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были только зрением. Торговые люди здесь ходят в мантелях, а с ямщиками нашими за копейку м... лаются... Зело здесь боятся и в город и в иные места и с караулом не пускают и мало приятны». [5]

В ночь с 7 на 8 апреля Петр Алексеевич совершил неожиданный шаг: за немалые деньги нанял ботик у купцов из Речи Посполитой и тайно уехал в столицу герцогства Курляндского Митаву. На этом факте хочется остановиться подробнее, ибо мотивы действий Петра не исследованы глубоко российскими историками. Более того. Доказательно объяснить их  историки не могут до сих пор, высказываются лишь спорные предположения. Да, генерал-губернатор Дальберг не обеспечил ни бала, ни фейерверка. И то, что царь формально находился в городе инкогнито, на наш взгляд, не оправдывает недостаточного внимания к Великому посольству. Да, русских (в том числе царя) заставляли жить в Ластадии в деревянных домах. Но Петр привык летом жить в деревянном дворце под Москвой и рижское жилище не должно было его очень сильно смущать. В любом случае, Рига была намного больше и богаче Митавы (куда Великое посольство выехало лишь через три дня), здесь, несомненно, было интереснее даже, несмотря на расположение к царю герцога Курляндского и его стремление хорошо принять монарха великой державы. Чем же определялось поведение царя: вспышкой гнева или же неким неизвестным историкам мотивом? Весьма возможно, что уже никто и никогда не сможет дать  стопроцентно точный ответ на этот вопрос. А ни один из вариантов ответа сегодня не выглядит убедительно.

Учтем что, царь Петр отбыл из Риги ночью, тайно, в ситуации, когда  ледоход еще не кончился до конца и опасность кораблекрушения сохранялась. То есть царь рисковал жизнью. А авантюристом Петр Великий не был, он не раз рисковал жизнью, но никогда понапрасну. Так ради чего царь подвергал себя опасности? И откуда та сильнейшая неприязнь к Риге, которая сохранилась у этого московского властелина на много лет? В 1709 году, когда русские войска осадили Ригу, Петр Алексеевич специально примчался к осаждавшим, чтобы лично сделать первых три выстрела из пушки по городу. После обстрела Риги он тут же написал своему другу и товарищу по путешествию 1697 года Александру Меншикову письмо: «Сего дня о пятом часу пополуночи бомбардирование началось Риги и первые три бомбы своими руками в город отправлены, о чем благодарю Бога, что сему проклятому месту сподобил мне самому отмщения начало учинить».[6]

Трудно представить себе, что такая ненависть могла быть порождена тем, что губернатор не дал здесь фейерверка в честь Великого посольства, что учинили русским слежку в лице «почетного караула» из нескольких десятков солдат, что в город из предместья пускали лишь под конвоем. Что же произошло?

В 1717 российский дипломат Шафиров сенсационно написал о событиях 1697 года в Риге в книге «Рассуждения, какие законные причины Его Царское Величество Петр Первый... к началу войны против короля Карла XII шведского в 1700 году имел»». Российский дипломат утверждал: «Имели господа послы от некоторых благожелательных иноземцев предостереги, что губернатор, ведая подлинно о присутствии высокой персоны Его Царского Величества, ищет причины его под каким-нибудь предлогом заарестовать или что злое над его животом учинить, и того ради было заказано никого из Его Царского Величества свиты за Двину не перевозить». [7]  Некоторые историки связывают утверждение Шафирова с инцидентом, который произошел в Риге около крепостного вала. Группа русских (в ряде изданий утверждается, будто среди них был и царь) пыталась измерить глубину крепостного рва и нарисовать план рижских укреплений. Часовой запретил иностранцам делать это. А когда те не послушались, то преградил им путь оружием. Предполагается, что данный случай и вызвал страшный гнев Петра. Но и это не более чем предположение. Автор уже упоминавшейся книги о пребывании царя в Риге историк К. Меттиг отмечал: «Находился ли царь в числе лиц, остановленных шведским часовым, достоверно неизвестно».[8] Существеннее, пожалуй, другое. Тот же Меттиг отмечал, что этот случай встревожил... генерал-губернатора Дальберга! Исследователь писал: «Через капитана Лильенстерна просил он старшего посла Лефорта, извинить поступок часового  и запретить своим людям подобные вольности, ибо Лефорт, как опытный генерал, знает, что таковые не дозволены ни в одной крепости....»[9] В самом деле, Петр мог не понимать европейских порядков, но рядом с ним был многоопытный Лефорт, который до приезда в Россию успел послужить в нескольких европейских армиях, прекрасно знал европейские порядки и суждениям которого о Европе Петр, думается, доверял, раз сделал его старшим послом. И уж тем более Лефорт должен был объяснить, что часовой действовал по своему разумению, и просто не успевал в сложившейся ситуации получить указания от генерал-губернатора.

Заметим, что первая поездка царя в Европу сопровождалась конфликтами почти в каждой стране. Сказывались разная ментальность, разные порядки в России и Европе, да и политические разногласия. В Пруссии курфюрст не явился на именины Петра, просто не понял, что это за праздник. В голландском Саардаме зеваки преследовали государя (его инкогнито было быстро раскрыто) так настойчиво, что он одного голландца даже ударил, вызвав насмешливые комментарии толпы: мол, их соотечественник посвящен царем в рыцари. В Австрии царю пришлось выдерживать целые битвы по поводу дипломатического этикета...

Но всюду инциденты улаживались быстро. Почему же Рига стала исключением?

Что касается версии дипломата Шафирова, то можно было бы предположить, что это был лишь ход в пропагандистской войне, которая была неизбежной составной частью Северной войны. Действительно объявление войны Швеции сопровождалось напоминанием о возмутительном  приеме Великого посольства в Риге. Современный исследователь Александр Широкорад характеризует этот документ как бестолковый и пишет, что России был безразличен предлог, главное, имелось желание включиться в Северную войну. [10] С ним согласен и латышский эмигрантский историк Арнольд Спекке, полагавший, что упреки в адрес генерал-губернатора Дальберга нужны были лишь как «казус белли», то есть повод для объявления войны[11]. Однако, в концепцию «пропагандистской войны» совершенно не укладывается такой факт. Когда в 1697 году Великое посольство прибыло в Нидерланды, царь повелел через шведское посольство в Гааге объявить Стокгольму о своем недовольстве Дальбергом! [12] Заметим, что Россия в то время находилась в состоянии войны с Турцией, до заключения мира оставалось еще более трех лет, в Европе царь искал союзников против турок и надеялся их обрести, а ссора со Швецией не приносила России на тот момент никаких выгод. На обратном пути из Западной Европы в Россию Петр встретился с польским королем Августом II. И тоже стал сетовать на обиду, которую учинил ему лифляндский генерал-губернатор... То есть царь испытывал крайнее неудовольствие задолго до того момента, когда ему понадобились «антишведские» аргументы. А значит, трудно утверждать, что это был только предлог.

Как относятся историки, в том числе те, которые подробно писали о пребывании Петра Великого в Риге, к выглядевшей довольно фантастично версии П. Шафирова? Во второй половине 18-го века версия Шафирова была воспроизведена, к примеру, в изданной в 1788 году в Москве многотомной книге И. Голикова «Деяния Петра Великого...»[13]. А вот в изданной годом ранее и также многотомной книге  Ф. Туманского  приводятся другие причины Северной войны.[14] Не исключено, что версия российского дипломата показалась автору слишком невероятной. В 19-м веке Александр Сергеевич Пушкин в «Истории Петра» повторил утверждения, будто Петру в Риге грозила опасность. Вот как великий поэт описывал пребывание Петра I в крупнейшем городе Лифляндии: «По приезде в Ригу губернатор не встретил посольства, не отвел квартир – и оно вынуждено было нанять негодные дома в предместии; были около их расставлены караулы, умножены дозоры, учреждены разъезды. Послы от себя направили губернатору жалобы и просили, чтоб с ними поступали по древнему обычаю, но губернатор под видом болезни, извиняясь, что не посетил послов, принял посланного в постеле, а для покупок позволил в крепость входить только шести человекам вдруг, и то под присмотром военных людей и с тем, чтобы они к валам и к укреплениям близко не подходили. Послы вторично требовали объяснения столь неприличным и грубым подозрениям о знатнейших особах государства. На сие губернатор отвечал прямо, что подозрения его имеют многие основательные причины, ибо получено уведомление, что под видом посольства скрывается тайное намерение. За сим обидные поступки губернатора усилились. Русских останавливали у мостов, осматривали, приставили к каждому по два человека с ружьями. Более двух часов не дозволялось им оставаться в городе... Губернатор жаловался, говоря, что люди русские, идучи мимо крепости, снимали с нее чертеж, и грозился, что в подобном случае впредь прикажет по ним стрелять. В это время известили Петра, что губернатор намерен его задержать и что уже заказано никого из русских за реку не перевозить. Петр, оставя посольство, нанял за 60 червонцев два малые бота и тайно выехал в опасное время оттепели в Курляндию и в Митаве дождался своего посольства, которое и было с великою честью принято». [15]

Как уже говорилось, современный историк Александр Широкорад не воспринимает версию П. Шафирова всерьез. Схожую точку зрения высказал еще в 20-е годы ХХ столетия латвийский русский краевед Б. Н. Шалфеев: «С фактом тайного переезда (таинственнного отъезда царя из Риги – прим. автора) связано несколько рассказов и легенд, но исторически они мало обоснованны».[16] В то же время современный латвийский историк И. Гусев пишет: «Осталось тайной, что заставило царя так спешно покинуть Ригу. Возможно, что досада на недоверчивого и скупого генерал-губернатора побудила Петра ускорить отъезд. Или же действительно существовала некая опасность, которой Петр пытался избежать. Этого мы уже никогда не узнаем».[17]

Так что же могло произойти в Риге? Не исключено, Дальберг испугался того, что огромное посольство в сотни человек может попытаться внезапным ударом захватить Ригу и принял слишком строгие меры предосторожности, а россияне, видя усиленные меры безопасности и демонстрацию угроз заподозрили, будто жизни царя угрожает опасность. Не исключен ложный донос посольству. Этими двумя гипотетическими предположениями анализ причин случившегося, конечно же, не исчерпывается. 

Категорично можно утверждать лишь то, что царь относился к Риге негативно и еще в 1709 году считал ее «проклятым местом».

В июле 1710 года генерал-фельдмаршал Шереметев в золоченной карете въехал в покоренную Ригу. В тот же день жители сдавшегося русской армии города присягнули на верность русского царю. Не стану описывать перипетий осады Риги и Северной войны в целом, так как это не является темой данной книги. Как воспринималось россиянами присоединение Риги к их государству? Радость от победы была естественной, а торговые люди были довольны и по иной причине. Вот пример реакции делового человека на сообщение об успехе русского оружия. Петр I сразу же после взятия Риги написал письмо в Москву обер-инспектору ратушного правления Алексею Курбатову и информировал его о случившемся. В ответном письме Курбатов не только сообщал, что устроил в своем загородном доме банкет для московских купцов, но и выразил радость в связи с тем, что теперь европейские богатства найдут доступ в Россию.[18] А вот мнение, высказанное через несколько столетий. Известный советский историк первой половины 20-го века М. Покровский утверждал: «Рига должна была стать русским портом, так как русская торговля уже выросла из Архангельска...»[19].

Итак, присоединение Риги к России бесспорно было полезно для российской экономики. А для экономики самой Риги? В ХХ веке в Москве в один год вышли две книги с прямо противоположными точками зрения по этому вопросу. В 1937 году советский латышский историк Янис Зутис отмечал: «Рига, самый крупный торговый город древней Ливонии, вплоть до первого раздела Польши была отрезана от своего естественного Hinterlanda – бассейна Западной Двины, поскольку самая незначительная часть последнего принадлежала России».[20] Противоположного мнения придерживался М. Покровский (книги которого трудно отнести к апологетике Петра Великого). Он утверждал: «Петр I... являлся, в сущности, освободителем плененного шведским засильем остзейского капитала... Риге нужно было освободиться от шведских пут, так как иначе ее убил бы Кенигсберг, который год от года отбивал у Риги ее клиентов, пользуясь тем, что кенигсбергские пошлины были в несколько раз ниже шведских».[21] Думается, тема, что экономически приобрела и что проиграла Рига от присоединения к России, еще ждет скрупулезного исследователя.

В российском сознании и в российской исторической науке прочно укоренились два мифа, связанные с Северной войной. Первый – Петр прорубил окно в Европу. Второй – Северная война и присоединение к России Лифляндии и Эстляндии – следствие тщательного, задолго до войны продуманного российским монархом замысла. Ничего общего с реальной историей подобные утверждения не имеют.

Вопреки расхожим представлениям вовсе не Александр Пушкин первым применил образное выражение:  в Европу прорубил окно. Великий поэт лишь использовал слова другого человека. Первым написал об «окне» еще в 18-м столетии заезжий итальянец Франческо Альгаротти. Его слова «Петербург – это окно из которого Россия смотрит в Европу», Пушкин записал в тетрадь, видимо, как красочный образ.[22] Но достаточно ли хорошо Альгаротти знал русскую историю? Думается, скажи за 500 лет до Северной войны новгородцам, что, поддерживая через побережье Финского залива связи с Ганзой, они «лазают в окно», достопочтенные купцы очень удивились бы и попросту не поняли  бы смысла слов сказавшего это. Вступая в Северную войну, Россия ставила целью вернуть свои, сотни лет ей принадлежавшие владения, которые в 17-м столетии шведы отняли в смутное для Руси время. Кстати, у концу 17-го столетия с Европой связи давно уже поддерживались через Архангельск.

Подчеркнем также, что участие в войне вовсе не было следствием давнего плана. Когда Петр оттеснил от власти царевну Софью, Россия занималась тем, чем почти непрерывно занимались к тому времени восточные славяне уже почти тысячу лет: вела борьбу с кочевниками. Борьба с крымскими татарами (и, соответственно, с их сюзереном – Османской империей) много лет занимала и самого царя Петра. В 1695 году он впервые осадил Азов, в 1696-м году взял его, в 1697 году Петр отправился на Запад искать союзников для войны с Османской империей, в 1698 году на юге России был основан город-порт Таганрог. Согласитесь, не похоже на приготовления к войне со шведами.

Ныне в научной литературе, как уже говорилось, можно встретить утверждения, будто Петр Великий действовал в соответствии с давним планом, был инициатором антишведского союза. Так, известнейший советский исследователь жизни и деятельности царя Петра профессор Н. Павленко в изданной еще в 1975 году книге «Петр Великий» утверждал, что Северный союз сформировался благодаря мудрости русского царя в 1698 году, когда Петр возвращался из длительной поездки по Западной Европе и встретился по пути в Москву с саксонским курфюрстом и польским королем Августом II. Профессор писал: «Обмен мнениями о внешней политике Петр и Август вели с глазу на глаз, без свидетелей, так что польские вельможи даже не подозревали о предмете разговоров. Оказалось, что у них есть общий неприятель – Швеция. Разъехались друзья, обязавшись только «крепкими словами о дружбе», не оформив эти «крепкие слова» официальным договором. Так было заложено основание будущему Северному союзу... Изменения во внешней политике, на которые столь решительно пошел Петр, являлись прежде всего результатом его проницательности и трезвой оценки обстановки, сложившейся в Западной Европе....».[23] С российским профессором частично солидарен (правда, совсем при других оценках политики царя Петра) латвийский историк – профессор Хейнрик Стродс, прославившийся в XXI веке утверждениями, будто во время Великой Отечественной войны в Латвии не было существенного партизанского движения, а советские оценки гибели мирных жителей в концлагере Саласпилс завышены в десятки раз. Что же писал этот профессор о другой войне – Северной? В книге «Курляндский вопрос в XVIII веке» Стродс утверждал, что в 1698 году был заключен союзный договор России и Августа II против Швеции, причем по инициативе царя. Профессор писал: «России удалось «натравить» Польшу на Швецию». [24] При этом Х. Стродс отмечал, будто «... предложение о присоединении Прибалтики к Речи Посполитой должно было сыграть роль «приманки». [25] Профессор даже сделал предположение, что сама поддержка Россией Августа II при избрании его на польский престол в 1697 году могла быть связана с обещанием... поддержать антишведский союз. Довольно странной представляется как последнее  утверждение, так и оценка Х. Стродсом Прибалтики как приманки. Сам же профессор Стродс признавал, что еще в 1701 году Россия была готова уступить Польше Лифляндию с Ригой, что и в 1704 году царь «не думал о присоединении всей Лифляндии к России». [26] Получается, что Россия готова была удовлетвориться малолюдными землями на побережье Финского залива, а Польше отдать провинцию с богатыми и процветающими городами, то есть «приманка» оказывалась намного ценнее самой «добычи». Не совсем логичным выглядит и предположение о требовании к кандидату в короли Польши в 1697 году поддержать антишведский союз. Ведь в 1697 году еще шла война Австрии, России и Польши с Турцией, Петр ехал на Запад в надежде обрести союзников и активно искал их. Конкурентом Августа II в борьбе за польский престол был французский принц, представитель враждебной Австрии страны. Избрание француза королем Польши могло вывести страну из антитурецкой коалиции. А о войне со Швецией Петр в то время, представляется,  еще и не думал.

Кстати, утверждения, подобные утверждениям Х. Стродса были поставлены под сомнения еще... в 19-м столетии. Известнейший российский историк второй половины 19-го века С. М. Соловьев, автор многотомной «Истории России с древнейших времен», говоря о причинах Северной войны, отметил, что в 1697 году во время пребывания царя в Пруссии «курфюрст бранденбургский приглашал его усиленно к союзу против Швеции; но царь, разумеется, не мог согласиться на это, имея на плечах турецкую войну». [27] Итак, по утверждению Соловьева, в 1697 году ни о каком антишведском союзе не могло быть и речи. А вот как писал С. М. Соловьев о встрече Петра и Августа близ местечка Равы: «... Петр в Галиции  близ местечка Равы встретился с новым королем польским Августом II, и, между прочими, разговорами была речь у них о взаимной помощи. Король Август говорил, что много поляков противных имеет, и примолвил, что, ежели над ним что учинят, то не оставь меня. Против чего Петр ответствовал, что он готов то чинить, но не чает от поляков тому быть, ибо у них таких примеров не было; но просил его, дабы со своей стороны помог отмстить обиду, которую учинил ему рижский губернатор Далберг в Риге, что едва живот спасся; что король обещал».[28] (Историк цитировал рассказ статс-секретаря Макарова, правленный самим царем Петром – прим автора). Далее С. М. Соловьев констатировал: «Но понятно, что от этого летучего разговора до союза было очень далеко...». [29] После этого Соловьев рассказал о том, как приговоренный в Швеции к смерти предводитель лифляндского дворянства Иоганн Рейнгольд Паткуль явился в Варшаву и подал королю несколько меморандумов, в которых призывал Августа II вернуть Лифляндию Речи Посполитой. Паткуль предлагал Августу II заключить союз с Данией, Бранденбургом и Россией.  Историк отметил: «Советы Паткуля были приняты. [30] Вот как в «Истории России с древнейших времен» описываются дальнейшие события:  «В Москву уговаривать царя к началу войны с Швециею был послан генерал Карлович, с которым под чужим именем приехал и Паткуль».[31] Оказывается «инициатора» антишведского союза нужно было уговаривать! И, пересказывая ход переговоров, автор «Истории России с древнеших времен» демонстрировал: Карлович действительно убеждал Петра I, что России выгодно вступить в войну.

Другой известнейший российский историк В. О. Ключевский уточнял, что «душою союза был ливонский проходимец Паткуль, предназначивший Петру, единственному серьезному участнику этой опереточной коалиции, роль совсем балаганного простака, который за свои будущие победы должен был удостоиться болотами Ингрии и Карелии».[32] Кстати, с тезисом Ключевского согласен такой известный западный автор как Алан Палмер. В книге об истории балтийских стран он отмечает, что автором плана войны был не Август II, а Иоганн Паткуль (О Петре Великом как инициаторе войны, как видим, нет и намека).[33] Добавим, что еще до Октябрьской революции латышский автор П. Дрейманис (псевдоним П. Токарев) в книге «Краткая история латышского народа» емко и лаконично писал о создании антишведского союза: «Польский король воспользовался предложением Паткуля, привлек к союзу против Швеции Данию и отправил Паткуля инкогнито в Москву». [34]

Война должна была определить не только то, кто будет править  Лифляндией, но, прежде всего, кто будет владеть в ней имениями. Ирония истории - в начале 17-го века польское государство поставило под сомнение право на собственность немецких помещиков в Лифляндии, и те обратились к Швеции с мольбой: спасите! Шведы прибрали Лифляндию к рукам, и во второй половине 17-го столетия столетия король Карл XI национализировал пять шестых лифляндских имений. В 1698 году предводитель лифляндского дворянства Иоганн Рейнгольд Паткуль обратился к Августу II с призывом вернуть Лифляндию законному владельцу – Польше (а поместья – отдать законным собственникам). У Августа II были свои резоны для войны. Что примечательно, не Москва посылала посольства за границу для организации антишведского союза, а представители Дании и Польши вели переговоры в России. Варшава и Копенгаген, понадеявшись на слабость руководимой юным королем Швеции, так спешили начать войну, что даже не захотели ждать, когда же Россия заключит мир с Турцией и сможет отвлечь на себя часть шведских сил. Полки Августа II уже двигались к Риге, а русским дипломатам предстояло еще почти полгода трудиться для заключения мира с Османской империей. К тому времени, когда русская армия, наконец, двинулась к Нарве, Дания уже успела проиграть войну и выйти из нее!

Добавим, что глубинная причина Северной войны очевидна: Швеция весь 17-й век захватывала чужие земли и, в конце концов, настроила против себя всех соседей. Против нее единым фронтом выступили Дания, Польша, Россия, герцог Курляндский. А вот еще одна точка зрения на то, кто же был инициатором антишведского союза. Компетентный свидетель – шведский король Карл XII – считал виновником польского короля Августа II. В письме к своему «коллеге» Людовику XIV шведский король даже утверждал, что поведение Августа постыдно и заслуживает мщения. [35] Мнение шведов о том, кто был инициатором войны, уже в 18-м веке было известно российскому историку Ф. Туманскому, в книге которого о Петре Великом отмечается: шведы утверждали, будто царь начал войну «только по завещаниям союзников своих»[36].

Что примечательно, по первоначальному замыслу союзников, Рига должна была отойти к Польше, а Россия – вернуть себе устье Невы. Но польский король, потерпев ряд поражений, сепаратно подписал мир со шведами. После победы русской армии под Полтавой и нежелания разбитого Карла XII заключать мир военная необходимость заключалась для русских в том, чтобы осадить Ригу. А когда город был взят, возник вопрос, стоит ли передавать неверному союзнику то, что завоевано немалой кровью?

Все это – общеизвестные факты. Почему же оказался так живуч миф о заранее продуманном намерении Петра прорубить окно в Европу? Этот миф окреп в 19-м веке, в эпоху колониализма. Тогда владеть колониями не считалось постыдным, напротив, не иметь их уважающей себя стране было как-то неловко. Российским историкам приходилось в то время считаться с властью, а та не имела ничего против версии о прозорливом и мудром императоре, последовательно расширявшем границы империи. Бесспорно, Петр Алексеевич являлся сыном своего времени, пацифизмом не страдал, как и другие монархи той поры, был готов к агрессивным завоевательным войнам (пример тому – Персидский поход). Но, повторюсь: утверждения, будто царь стал инициатором Северной войны, на наш взгляд, небесспорны. Однако гипотеза для многих стала аксиомой, и ныне в Балтии местных русских, порой, попрекают агрессивной с петровских времен российской политикой. Иногда добавляя для убедительности фантастическую цифру, будто в Риге во время осады погибли 60 тысяч человек... (По данным специалистов по исторической демографии, все население Риги в то время составляло около 20 тысяч человек). Кстати, вот как объясняет большую убыль населения Лифляндии в Северную войну отнюдь не слывший русофилом латышский эмигрантский историк второй половины ХХ века, профессор Мельнбурнского университета Э. Дунсдорф: в ходе войны в 1710 году начался мор, до эпидемии в Лифляндии проживали 136 тысяч человек, после эпидемии – только 52 тысячи.[37] В исторической литературе встречается и такая цифра: в герцогстве Курляндском (где масштабных боевых действий в 1710 году не велось) от чумы погибла половина всего населения. [38] То есть процент уцелевших на территории, где шла война, и в краю, где не было боев, сопоставим.

Итак, как утверждал С. Соловьев, Россию уговорили вступить в Северную войну. Но в начальный  период войны царь и не помышлял о присоединении Риги. Однако в июле 1710 года город был взят и Петр писал генерал-фельдмаршалу Шереметеву: «Что же пишите, ваша милость, о Риге, что оная малым лучше Полтавы, правда, вам веселее на нее глядеть, как нам было за 13 лет, ибо ныне они у вас, а тогда мы у них были за караулом».[39] Как видим, Петр не забыл того, как участников Великого посольства в 1697 году пускали в город только в сопровождении шведских солдат. Но обидчиков Петра – шведов – уже не было в городе. Постепенно верх брало любопытство: что же он заполучил? Уже осенью, 27 октября 1710 года, царь писал князю Аниките Репнину о своем скором визите в Ригу: «... а лососей рижских в то время отведаем, когда Бог даст сами к вам будем... Вин всяких извольте купить больше, ибо зимою, когда мы будем к вам, также и губернаторы наши все туда же съедутся». [40] Визит не состоялся – Турция объявила войну России, и царю надо было спешить совсем в другом направлении... Впервые он посетил Ригу лишь 18 ноября 1711 года. Константин Меттиг писал, что в тот день магистрат и лицей воспели присутствие монарха в торжественных одах.

Петра I многое интересовало в городе. К примеру, когда он поднимался на верхний ярус башни церкви святого Петра (в то время – самое высокое здание в городе), то его заинтересовало и облачение сопровождавших его пасторов. Он даже попросил их приобрести талар, брызжи, берет и скупейку. Естественно, все тут же было ему подарено.[41] Царь был на балу в доме Черноголовых, запросто посещал мастерские и дома бюргеров. Константин Меттиг отмечал: «После отъезда Петра из Риги долго еще говорили про него и интересовались им в кругах бюргеров. Рассказывали, что он выкушал рюмку водки у доктора Мартини; что капитан Лобек угощал его анчоусами и устрицами; что он играл на билльярде у полковника Брукендаля; что гражданин Гротте принимал его у себя; что музыкант Гольст со своим хором получил за музыку во время посещения царем дома Черноголовых 30 рейхсталеров и проч.».[42] Воистину, ни один пиарщик не мог бы посоветовать царю лучшей тактики: своим демократизмом государь улучшал в глазах рижан и свой собственный имидж, и имидж России. Не случайно, кавалер ордена Трех Звезд, профессор Латвийского университета Борис Федорович Инфантьев отмечал, что в сознании латышского народа, в его фольклоре, сохранился положительный образ Петра Великого: «Трудно перечислить все те положительные качества, которыми латышский народ наделил Петра Великого в своих преданиях».[43] Такую же точку зрения высказала и современный латышский фольклорист и депутат Сейма Латвии от правой партии Единство Янина Курсите-Пакуле: «... в преданиях не шведы, а именно Петр Первый, изгнавший шведов из Риги, изображен в привлекательном свете. Более того, Петр Первый в этих преданиях действует как фольклорный  богатырь... в латышских народных преданиях совсем упускается из виду, что Петр Первый завоеватель». [44]

Лишь в декабре 1711 года Петр уехал из Риги. Судя по последующим письмам царя, город произвел на него хорошее впечатление. Это видно из посланий Петра рижскому генерал-губернатору. Первый российский император оценил потенциал Риги. То он требовал прислать из Риги в Санкт-Петербург специалистов по ловле камбалы, то приказывал направить из крупнейшего города Лифляндии в столицу России немецкие штепы с наборщиком, то требовал заказать в Риге для нужд российского военного флота 96 тысяч ведер пива[45]. По сути, Петр Алексеевич заложил традицию: потенциал Риги использовался (с немалой выгодой для города) для нужд российской армии и для нужд императорского двора в 18-м, 19-м и в особенности в начале ХХ века. Разница заключалась лишь в ассортименте: во время Первой Мировой войны в Риге для нужд армии производились броневики и военные самолеты. Двумя веками ранее, по требованию царя Петра, в Риге закупали для защитников Отечества пиво, а магистрат слал в подарок царю копченых лососей.

Кстати, по версии историка 18-го века И. Голикова, Петр подмечал в завоеванных провинциях не только передовое. Оказалось, что и русские могут кое-чему научить европейцев. Вот как в изданной в 18-м веке книге «Деяния Петра Великого...» описывалась деятельность царя по обеспечению более качественными лаптями финнов из Выборгской губернии: «В другое время приметя на чухонских мужиках весьма худую обувь, спросил он у одного из них: для чего же не столь хорошо плетут свои лапти, как русские мужики? И получа ответ, что они лучше не умеют, приказал Монарх из Нижегородской или Казанской губернии, откуда лучшие на продажу лапти, привезти в Петербург шестерых наилучших лапотников и отправить оных в Выборгскую губернию, повеля их раздать по уездам Финляндии, чтоб они под надзиранием сельских пасторов обучали мужиков плести лапти по-русскому образцу».[46]

Кстати, неверны, на наш взгляд, и обвинения Петра Великого в низкопоклонстве перед Западом. Он заимствовал то хорошее, что видел, но, бывая на Западе, порой не скрывал иронии. Полечившись минеральной водой в Карлсбаде, назвал его «дырой». В Париже возмущался смрадом в городе. В Германии однажды поиздевался над местными простофилями при таких обстоятельствах: во время осмотра дома-музея Лютера царь увидел чернильное пятно на стене и услышал легенду, что перед Лютером предстал дьявол, но тот хладнокровно запустил в него чернильницей. Наблюдательный монарх взглянул на чернильное пятно на стене и тут же написал рядом: «Чернила новые и совершенно сие неправда». Парадокс: предшественники Петра чурались Запада, но были вынуждены приглашать из Европы множество опытных офицеров. Царь научил своих подданных воевать по-европейски и к концу его жизни более 90 процентов офицеров в армии были российскими подданными.[47]

Итак, царь мог отнестись к Западу и с иронией. Над Ригой он, впрочем, не иронизировал, напротив, заботился о ее развитии: предложил создать здесь судоверфь и сам начертил ее план, а в 1721 году повелел разбить в городе крупный парк.

Не исключено, что это стремление царя строить парки в Риге и Таллинне, связано с особенностями прибалтийского средневекового градостроительства: если на Руси просторный город строили вокруг Кремля, то в Ливонии город старались вместить в пространство, огороженное крепостной стеной. Узкие улочки, мало солнца... Заметим, что по данным К. Меттига, среди рижан ходили весьма необычные слухи: «Рассказывали, что царь намеревается сделать Ригу своей третьей столицей и поэтому велел выстроить здесь себе дворец...». [48] Впрочем, документального подтверждения этих слухов автору данной книги найти не удалось. Факты же таковы. Царь, получив в подарок от магистрата вымороченное имущество – дом погибшего от эпидемии купца Хенненберга, купил на казенные деньги соседний участок земли и перестроил дом в дворец (Уже через много лет после смерти царя знаменитый архитектор Бартоломео Растрелли руководил дальнейшим усовершенствованием этого дворца). Был построен в Риге и летний, деревянный царский дворец, увы, не сохранившийся. О том, как Петр Алексеевич заботился о Риге, свидетельствуют его письма к рижским генерал-губернаторам. Вот что он писал, к примеру, 11 марта 1720 года: «Господин генерал. По получении сего выпиши из Данцига каштановых дерев 30 или более и посади в удобном где месте для пробы, а три или четыре перед моими палатами в городе». [49]

 В 1721 году царь, как уже говорилось, повелел построить первый в Риге крупный парк. 22 мая 1721 года он написал князю Репнину: «Канал вычистить... Остров весь оградить фашинами, огород (так по искаженной аналогии со словом «сад» царь называл парк – прим. автора) с трех сторон, кроме речной, оградить досками, палками».[50] Парк создавался «стройбатом» - сначала Петр велел использовать для работ 800 солдат, затем приказал увеличить их число. Не жалел государь и денег – саженцы деревьев везли в Ригу не только из Лифляндии, но и из Голландии, Германии. Уже после смерти первого российского императора здесь посадили даже фиговые и апельсиновые деревья.[51] Можно добавить, что царь лично начертил проект парка, летом не погнушался сам работать над его созданием с лопатой в руках. Известно, что царь посадил в парке вяз. И это не было символическим вкладом в работу, вроде укладки первого кирпича в строящееся здание. Нет, пожилой уже император, невзирая на возраст, не только привлек к работе своих подданных, но и сам, случалось, вкалывал до седьмого пота. А когда уставал, заходил на размещавшуюся неподалеку от строившегося парка дачу купца Шварца, чтобы перевести дух и попить воды из бокала. Из поколения в поколение будет потом семейство Шварц беречь этот бокал.

Историк К. Меттиг в изданной в 1910-м году книге так описал реакцию рижан на смерть царя: «Печаль была общая и искренняя. И наш город чувствовал, что он много потерял со смертью Петра Великого... все в городе были убеждены в том, что Петр не только благосклонно относился к своеобразию жителей, но и старался способствовать развитию найденной им здесь культуры. Лежавшая в основе его характера доброта не могла остаться незамеченной бюргерами Риги и убедила их в том, что великий царь их не только понимает, но и любит». [52] Конечно, надо сделать поправку на то, что историк писал эти строки в правление в стране династии Романовых, и это могло повлиять на его объективность. Но написаны процитированные строки весьма эмоционально.

Ныне имя Петра Великого многократно увековечено в Риге. В городе имеется микрорайон Петерсала (в переводе с латышского – остров Петра). Кстати, традиции называть жилмассивы именем исторических личностей в Риге нет, Петр - исключение.[53] Кроме того, в Риге есть Дворец Петра с мемориальной табличкой на нем; в основанном Петром Великим парке находится памятный камень, большой портрет Петра висит на видном месте в парадном зале одного из красивейших зданий Риги – дома Черноголовых. На этом фоне вызывает улыбку яростное противодействие части политической элиты и интеллигенции Латвии предложению установить в Риге памятник Петру Великому (речь идет о конной статуе, которая стояла в центре Риги до Первой мировой войны, затем была эвакуирована, а сейчас вновь находится в Латвии).

О том, как воспринималась Рига Петром Великим и его соратниками, свидетельствует и такой факт. В уже упоминавшейся книге «Деяния Петра Великого...» говорится, что после занятия Риги русскими войсками, царь направил гонца в Вену, и потребовал от императора признать его германским князем.[54] Если это утверждение истинно, значит, в России знали, что Ливония еще в давние времена считалась вассалом германского императора и решили воспользоваться этим.  В книге «Деяния Петра Великого...» утверждается, что австрийский император придумал отговорки.[55] Не исключено, что Петр пытался получить рычаг влияния на политику Германии, а император решил не способствовать этому.

И последнее. Как автор этих строк уже отмечал, Петр Великий относился к немцам без апологетики. Но все же сделал им существенную уступку, которая  повлияла на дальнейшую судьбу латышей. Речь идет о подписанных генерал-фельдмаршалом Шереметевым при капитуляции Риги и подтвержденных царем так называемых «Аккордных пунктах». Шереметев пообещал «оставить рыцарство» при прежних правах, в Риге «Большую и Малую гильдии... сохранить в настоящем положении».[56] Не исключено, что Шереметев и царь полагали, что шведское и немецкое законодательства не могут быть очень плохими. Возможна и такая версия: Северная война продолжалась, под Ригой только от чумы погибли почти 10 тысяч русских солдат, и капитуляция города казалась важнее «Аккордных пунктов». Как бы то ни было, в результате сложилась ситуация, когда население Риги более 150 лет делилось на бюргеров (преимущественно, немцев и других выходцев с Запада) и бесправных небюргеров (преимущественно, латышей и русских), а жизнь латышей в немецких поместьях (здесь на одного крепостного крестьянина – дворохозяина, по утверждению замминистра уделов Российской Империи А. Арсеньева, приходился десяток крепостных батраков, подчиненных владельцу двора) вызывала, порой, сочувствие даже у русских дворян-крепостников. На попытки реформ остзейские немцы отвечали правительству напоминанием: мол, Петр Великий обещал нашим предкам ничего не менять, это задокументировано. Конечно, сложившееся положение ставило латышский народ в трагическую ситуацию, но повинны в этом все-таки остзейские немцы, установившие жестокие порядки, а не Петр Великий.

Итак, к моменту смерти Петра Великого Лифляндия входила в состав Российской империи, но находилась на особом положении: имела свое, отличное от других губерний, законодательство, свой язык делопроизводства. Профессор Я. Зутис не без иронии оценивал отношения «центра» и Лифляндии: «Представители царской власти в Риге генерал-губернаторствовали; никто у них не оспаривал этой высокой чести, но губернией все-таки управляли не они, а ландраты, которые охотнее считались с мнением дворянства, выраженном на очередном ландтаге, нежели с предписаниями из Петербурга».[57]

В России 18-го века, естественно, ощущали это особое положение Лифляндии и Эстляндии. Недаром Н. Карамзин писал о путешествии в Европу через Прибалтику: «Я еще не выехал из России, но давно уже в чужих краях». [58]

Что изменилось после смерти первого российского императора?

После смерти Петра Великого императрица Екатерина I продолжила его политику в Прибалтике, о чем свидетельствуют ее письма к генерал-губернатору Аниките Репнину. Приведем лишь один пример. Еще Петр Великий предлагал построить в Риге судоверфь. Но император умер, замысел так и не реализовался. И вот новая императрица дала указания в связи с той же проблемой генерал-губернатору Репнину (даты на письме нет, время его написания неизвестно). Напомнив о планах покойного супруга построить новую судоверфь, императрица сообщила о таком решении: раз уж ничего не сделано, необходимо продавать рижанам корабли со скидкой. Репнину вменялось в обязанность информировать рижских купцов о льготных условиях. Коммерсанты могли покупать построенные в Санкт-Петербурге корабли, платя только за работы по их строительству, но ничего не платя за древесину, использовавшуюся для создания морских судов. [59]

Две правительницы России первой половины 18-го столетия оказались тесно связаны с Латвией: Екатерина I была местной уроженкой, а племянница Петра Великого Анна Иоанновна являлась вдовстствующей герцогиней Курляндской и долго  проживала в Митаве. Екатерина I искала в Лифляндии своих родственников (поиски начались еще по воле Петра Великого). Эти родственники не повлияли существенно ни на судьбу России, ни на судьбу Риги.

Более существенную роль сыграло то, что Анна Иоанновна до воцарения на российском престоле была вдовствующей герцогиней Курляндской. Еще при Петре Великом на российской службе находились и прибалтийские дворяне из завоеванных царем губерний. Но они, как правило, не занимали высоких должностей, к тому же не были многочисленны. А вместе с Анной Иоанновной в Москву из Курляндии  прибыла целая группа иностранных дворян (герцогство не входило в состав России), которые заняли высокое положение в Империи. Так, бароны Г. фон Кейзерлинг и И. фон Корф были то президентами Академии Наук России, то российскими послами при иноземных дворах. А любовник императрицы Эрнст Иоганн Бирон стал, благодаря своей любовной связи, герцогом Курляндским, российским обер-камергером и даже регентом Российской империи. Впрочем, регентом он был лишь пару недель, а в правление Анны Иоанновны, на наш взгляд,  не играл решающей роли в управлении государством. В то же время доля истины, думается, имеется в строках дореволюционного российского историка С. Панчулиджева: «Наезжавшие при Петре иноземцы должны были употребить некоторое время на то, чтобы породниться и склониться в одну семью... сами смотрели на свое пребывание в России как на временное, нахлынувшие уже при Бироне остзейские немцы были уже все между собою в родстве, в свойстве и кумовстве».[60]

Сохранялось ли такое влияние прибалтийских немцев в правление Елизаветы Петровны? При ней немцы потеряли ряд высокопоставленных должностей. Но мнение профессора Я. Зутиса, будто немецкое влияние на политику России в то время «относится к бесконечно малым величинам» представляется автору этих строк все же излишне категоричным.[61] Да, прибалтийские немцы куда меньше влияли на решение общероссийских проблем. Но по-прежнему оказывали большое влияние, к примеру, на политику Российской империи по отношению к Лифляндии и Эстляндии.

Отметим, в то же время, что немало остзейских дворян (так называли себя сами прибалтийские немцы)  верно служили России и приносили ей немалую пользу. Покажем это на примере рода основателя Риги епископа Альберта Буксгевдена (конечно, основатель Риги, будучи духовным лицом, не мог иметь законных детей и речь идет о потомках его брата). В середине 18-го столетия в российской армии служили Густав Фридрих и Иоганн-Людвиг Буксгевдены. Они участвовали в Семилетней войне и в 1759 году погибли в бою. Рейнгольд Иоганн фон Буксгевден пал смертью храбрых при подавлении пугачевского восстания. Граф Петр фон Буксгевден был участником четырех войн. Пожалуй, наиболее известен граф Федор (Фридрих) фон Буксгевден – генерал, комендант Варшавы и губернатор Польши в 1794 году, затем военный губернатор Санкт-Петербурга. В Аустерлицком сражении Федор Буксгевден командовал левым крылом русско-австрийской армии, в 1808 году был командующим армией, воевавшей со Швецией, занял южную Финляндию.

О том, что остзейцев ценили в России, красноречиво говорит и такой факт: согласно указу от 19 декабря 1729 года уроженцы остзейских губерний по окладам приравнивались к иностранцам и получали большее жалованье, чем россияне в той же должности. Делалось это, чтобы лифляндцы и эстляндцы отправлялись служить не в западные армии, а в российскую. [62]

Политика России в отношении Лифляндии к тому времени, что называется, вошла в свою колею. Современная российская исследовательница, кандидат исторических наук  Гюзель Ибнеева отмечает: «Прибалтийские земли не были интегрированы... Главные принципы имперской политики России при присоединении  новых земель – сохранение статус-кво и сотрудничество с местной элитой. Именно нерусская элита должна была контролировать жизнь Лифляндской и Эстляндской губерний, управлять этими территориями... ставя их на службу администрации, армии и культуре Российской империи». [63] Думается, эта характеристика очень точна, если говорить о первой половине 18-го столетия.  

Российская империя оказалась перед дилеммой: либо ограничить собственную власть  и ничего не менять в Прибалтике (что позволяло не только соблюдать «аккордные пункты», но и пользоваться безоговорочной поддержкой местной элиты, то есть получить немалую выгоду), то ли проводить реформы в Лифляндии и Эстляндии, защищая права коренных наций Прибалтийского края.

Конечно, еще в первой половине XVIII столетия российские чиновники, порой, удерживали немецких помещиков и немецких бюргеров от крайностей в отношении латышей (к примеру, когда в 1738 году рижский магистрат повелел «каждому ненемцу, владеющему в городе недвижимым имуществом, ликвидировать и продать его в течение одного года и одного дня здешним бюргерам», то генерал-губернатор отменил это распоряжение).[64]  В то же время императрица Елизавета Петровна настолько смирилась со своеобразным положением Лифляндии, что даже решила чеканить для нее особые деньги. Поясним, с чем это было связано. Хотя Рига и считалась российским городом, рубли здесь были не в ходу, а власти империи не настаивали на том, чтобы именно они стали местным платежным средством. Еще в конце 16-го века наместник испанских Нидерландов (Бельгии) Альберт велел чеканить талеры специально для торговли с Ригой. Рижане признали валюту «своей» и сотни лет именно талерами рассчитывались в крупнейшем городе Лифляндии на рынке, в магазинах, на постоялых дворах. Во времена Елизаветы Петровны царское правительство попыталось заменить талер не рублем, а особой валютой – ливонцем. В 1757 году дочь Петра Великого, императрица Елизавета, издала указ: в связи с хождением в Лифляндии многих сортов низкопробных монет, учредить новую. На ней должен был быть герб Лифляндской губернии и портрет императрицы Екатерины I. Впрочем, это ничего не изменило. Лифляндцы предпочитали по-прежнему использовать талеры, и ливонцу не удалось их вытеснить.

В 1764 году Ригу посетила новая императрица – Екатерина II. Ей была устроена пышная встреча, в последний день ее пути в Ригу генерал-губернатор Ю. Броун даже велел поливать пыльную многокилометровую дорогу, чтобы самодержице всероссийской было удобнее ехать. [65] (Заметим, что  это был не первый приезд Екатерины Великой в Ригу. Еще в 1744 году прицесса Ангальт-Цербстская, невеста наследника российского престола Петра Федоровича была здесь на пути из Германии в столицу России. В 1744 году Рига стала первым российским городом, который увидела будущая императрица). И в 1764 году остзейское дворянство демонстрировало в Риге перед Екатериной II верноподданнические настроения. Не ударил в грязь лицом и Рижский магистрат, на Ратушной площади даже появились фонтаны, где вместо воды лилось вино, чтобы каждый рижанин мог выпить за здоровье царицы. Однако, вернувшись в столицу, Екатерина Великая взяла политический курс на постепенную ликвидацию  лифляндской  автономии, на уравнение в правах остзейских губерний с российскими. Уже через год после визита – в 1765 году – был утвержден устав о рижской коммерции, согласно которому Рижский магистрат и гильдии теряли право на принятие обязательных постановлений в этой сфере.[66] Примечательно, что представители Риги не принимали прямого участия в разработке устава.

Итак, взгляд Санкт-Петербурга на положение в Лифляндии менялся. Пришло понимание, что установленные местными немцами порядки плохи и должны быть изменены. В том же 1765 году императрица поручила генерал-губернатору Ю. Броуну обратиться к лифляндскому ландтагу (сословному органу дворянства) с требованием улучшить положение латышских крестьян: «Ее Императорское Величество... вознамерилось... положить предел тиранической жестокости и распутному деспотизму, тем более, что этим наносится ущерб государственной власти». [67] Главные упреки заключались в том, что крестьяне не имели права собственности даже на движимое имущество, оброк и барщина были не нормированны, ничем не нормированная продажа крестьян вела к разлучению семей, крестьяне подвергались несоразмерным с проступками наказаниям. По требованию Екатерины Великой лифляндским помещикам пришлось признать права крестьян на движимое имущество, крестьянам предоставили право жаловаться на помещика. Было запрещено увеличивать барщину или оброк. Так как ландтаг не выполнил всех требований императрицы, генерал-губернатор Ю. Броун издал обязательное постановление: за продажу крестьянина с разлучением семьи полагался крупный штраф, руководители поместий должны были сообщить размер повинностей крестьян на 1765 год, в дальнейшем все дополнительные работы могли выполняться только за вознаграждение, нельзя было ограничивать право крестьян вступать в брак и так далее. [68]

Курс императрицы Екатерины II на ограничение прав остзейсих немцев, вызывал одобрение у российского дворянства, что показывают материалы работы в 1767 году законодательной комиссии – созванного по воле императрицы Екатерины Великой совещательного собрания представителей ряда сословий для выработки нового законодательства. В ходе работы этого собрания депутаты – российские дворяне – неоднократно говорили о необходимости ввести в остзейских губерниях общероссийское законодательство. Так, депутат Шишков отмечал на заседании комиссии: «Лифляндия и Эстляндия не есть иное царство, климатом же, земледелием и иными упражнениями не рознится с русскими жителями, следовательно и под законами одинаковыми с нами могут и должны быть».[69] На заседании 22 ноября 1767 года депутат Толмачов говорил, что необходимо иметь в виду общее благо и так как Сенату известны недостатки лифляндского и эстляндского законодательства, а от незнания этих прав происходят конфликты между пограничными жителями, то необходимо составить общие законы.[70] К мнению Толмачова присоединились более 50 депутатов. Через несколько дней – 27 ноября депутат Шишков произнес такую речь: «Постановляемые ныне законы должны быть в завоеванных губерниях те же самые, которые и у нас будут... не сделает ли больше чести завоеванным губерниям, если они будут называться не завоеванными, но одного с нами общества равными гражданами, а это иначе быть не может как только тогда, когда они будут находиться под одними с нами законами». [71] Того же требовал ряд других депутатов. К примеру, казанский депутат от дворянства Ясинов указал: «Ежели кто сверх всякого чаяния при нынешнем столь полезном установлении новых законов пожелает остаться при старых правах, то он как ищущий только себе, а не обществу пользы нарушит должность честного гражданина... Сверх того, весьма странно слышать, что Лифлндия и Эстляндия, так давно уже покоренные под Российскую державу, судятся и поныне чужими правами...» [72]

Итак, работа комиссии показала: российское дворянство не желало сохранять привилегии остзейских немцев. Россияне не хотели, чтобы живший в Риге русский купец не имел тех же прав, что немецкие бюргеры, а купивший имение в Лифляндии российский дворянин тех же прав, что и остзейские дворяне. Естественно, остзейские немцы пытались защитить свое право угнетать представителей других национальностей. Это вызвало недовольство императрицы. Она писала: «Господа лифляндцы от коих мы ожидали примерное поведение как в просвещении, так и в вежливости, не соответствовали нашему ожиданию: они сначала просили и требовали, чтоб их законы были по материям читаны рядом с нашими; но когда оных стали читать, а депутаты об их законах начали говорить так, как о прочих узаконениях, тогда они не только тех депутатов, но и всю комиссию попрекали, что будто они присваивают себе власть, коей комиссии не дано; одним словом, я ожидала то, что они закричат громко «слово и дело» (так в 18-м  веке в России звали тайную полицию – прим. автора) на всю комиссию...». Свою позицию Екатерина Великая выразила словами: «Они поданные Российской Империи, а я не лифляндская императрица, но всероссийская». [73]

Депутаты закончили работу и разъехались по домам, но воля российского дворянства была ясна и императрица могла руководствоваться ею. Правление Екатерины Великой не привело к революционным переменам в жизни российского крестьянства, но по отношению к Лифляндии она вела себя не только как царица, но и как одна из первых российских правозащитниц. Парадокс: для того, чтобы хотя бы ограничить возможности остзейских немцев угнетать ненемецкое население, Лифляндской губернии  понадобилась царица-немка. В 80-е годы 18-го столетия в Риге было введено городовое положение, отменившие разделение населения Риги на бюргеров и небюргеров. (Напомню, что лидер первой латышской Атмоды, то есть первого Пробуждения латышского народа, Кришьянис Валдемарс переводил с немецкого на русский слово «бюргер» как гражданин и, соответственно, разделение на бюргеров и небюргеров звучит при таком переводе, как разделение на граждан и неграждан, то есть весьма современно). О реформе Екатерины Великой подробно будет рассказано в главе «Российские правозащитники 18-го века». Здесь же отметим лишь то, что преемник Екатерины Великой Павел I из чувства противоречия отменил ряд принятых в царствование его матери законов. Вернул он и старые порядки в Риге, что уважения не вызывает. Разделение рижан на граждан и неграждан как пережиток феодализма исчезло в Риге лишь во второй половине 19-го столетия. Тогда ошибочно полагали, что оно исчезло навсегда... 


[1] К. Меттиг. Петр Великий в Риге. Рига, 1910. С. 6.

[2]  Петр I в Риге (некоторые статьи Б. Н. Шалфеева). Рига, 1997. С.3.

[3]  К. Меттиг. Петр Великий в Риге. Рига, 1910. С. 7.

[4]   И. Гусев. Петр Великий и Рига. Рига, 2010. С. 60-61.

[5]  Цит. по. С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. Книга VII. М., 1962. С. 549.

[6]  Цит. по: С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. Книга VIII. М., 1962. С. 285.

[7] П. Шафиров. Рассуждение, какие законные причины Его Царское Величество Петр Первый, царь и  повелитель всеросийский и протчая, и протчая, и протчая к начатию войны против короля Карла 12  Шведского в 1700 году имел. Спб., 1717. С. 28.

[8]  К. Меттиг. Петр Великий в Риге. Рига, 1910. С.8.

[9]   Там же.

[10]  А. Широкорад. Северные войны России. М. , 2001. С. 155-156.

[11]  A. Spekke. Latvijas vēsture. Rīga. 2003. 222.lpp.

[12]  А. Шереметев. Проклятое место.// МК-Балтия, 2002 год. 9-16 января.

[13] И. Голиков Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России; собранные из достоверных  источников и расположенные по годам». М., 1788. Часть I. С. 294.

[14] Ф. Туманский. Собрание разных записок и сочинений, служащих к доставлению полного сведения о  жизни и деяниях государя императора Петра Великого, изданные трудами и иждивением Федора  Туманского». Часть III. СПб., 1787. С.124-125.

[15]  А. С Пушкин. История Петра .// Собрание сочинений. Том VIII. М. 1981. С. 42.

[16]  Петр I в Риге. (некоторые статьи Б. Н. Шалфеева). Рига. 1997 год. С. 6.

[17]  И. Гусев. Петр Великий и Рига. Рига, 2010. С. 65.

[18] Cивицкий С. М. К 200-летию русского владычества в Прибалтийском крае. Рига. 1910. С. 38-39.

[19]  М. Н. Покровский. Избранные произведения. Книга I. М., 1966. С. 544.

[20] Я. Я. Зутис. Политика царизма в Прибалтике в первой половине XVIII века. М.,. 1937. С.14.

[21]  М. Н. Покровский. Избранные произведения. Книга I. М., 1937. С. 544.

[22]   http://pushkin.niv.ru/pushkin/documents/vypiski/vypiski-022.

[23]   Н. Павленко. Петр Первый. М., 1975. С. 64.

[24]   Х. Стродс. Курляндский вопрос в XVIII веке. Рига, 1993. С. 65.

[25]    Там же. С. 63.

[26]   Там же. С. 63, 115.

[27]   С. М. Соловьев «История государства Российского Книга VII. М. , 1962.С.604.

[28]   Там же. С. 604.

[29]   Там же. С. 605.

[30]    Там же. С. 613, 614.

[31]    Там же. С. 614.

[32]    В. О. Ключевский. Сочинения в девяти томах. Том IV. М., 1989. С. 49.

[33]    A. Palmers «Baltijas jūras un valstu un tautu vēsture». Rīga, 2007. 151. lpp.

[34]    П. Токарев. Краткая история латышского народа. Рига, 1915. С. 60.

[35]    http://www..humanitatis.info/25%20almanax/alm25%20vatolin.htm

[36]  Ф. Туманский. Собрание разных записок и сочинений, служащих к доставлению полного сведения о  жизни и деяниях государя императора Петра Великого, изданные трудами и иждивением Федора  Туманского». Часть III. СПб., 1787. С.124.

[37]    E. Dunsdorfs. Latvijas vēstures atlants. Melburnā. 129.lpp.

[38]    История Латвийской ССР. Том I. Рига, 1952. С. 340.

[39]    Цит по: Н. И Павленко. Птенцы гнезда Петрова. М. 1984. С. 77.

[40]  Письма императора Петра I к князю Репнину за 1910 год.// Сборник материалов и статей по истории  Прибалтийского края. Том 1. Рига, 1876. С. 298.

[41]    Петр I в Риге. (некоторые статьи Б. Н. Шалфеева). Рига, 1997. С. 18.

[42]    К. Меттиг. Петр Великий в Риге. Рига, 1910. С. 15.

[43] Борис Инфантьев. Образ Петра Великого в латышских преданиях и побывальщинах». //Образование и  карьера. 2001 год. 12-25 сентября.

[44]  Я. Курсите. Петр Первый в латышском фольклоре.// Балто-славянские исследования XV. М. , 2002. С. 94.

[45] Рескрипты и указы императора Петра к лифляндским генерал-губернаторам. // Сборник материалов и  статей по истории Прибалтийского края. Том. 1. Рига,1876. С. 306, 309, 331.

[46]  И. И. Голиков. Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранные из достоверных  источников и расположенные по годам. Часть III. М. , 1788. С. 222.

[47]   С. Репнин. Зарплата для императора. // Ракурс. 2005 год.  9-15 июля.

[48]   К. Меттиг. Петр Великий в Риге. Рига, 1910. С. 16.

[49] Рескрипты и указы императора Петра I к лифляндским генерал-губернаторам за 1717-1724 годы. // Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. Том 2. Рига, 1879 С. 445. 

[50] Рескрипты и указы императора Петра I к лифляндским генерал-губернаторам за 1717-1724 годы. //

 Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. Том 2. Рига, 1879. С. 456.

[51]  А. Гурин. Дачи в центре Риги. // Ракурс. 2005 год. 2-8 июля .

[52]   К. Меттиг. Петр Великий в Риге. Рига, 1910. С. 20.

[53]   А. Гурин. Путеводитель по русской Риге. Рига, 1912. С. 92.

[54]   И. И.Голиков.  Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранные из достоверных  источников и расположенные по годам. Часть III. М., 1788. С.224.

[55]   Там же.

[56] Исторические сведения об основании и ходе местного законодательства губерний остзейских. С. 99-100.

[57]   Я. Зутис. Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига, 1946. С. 85.

[58]   Н. Карамзин. Письма русского путешественника. Повести. М., 1980. С. 34.

[59]  Указы и рескрипты Екатерины I Лифляндскому губернатору князю Репнину. // Сборник материалов и  статей по истории Прибалтийского края. Том IV. Рига, 1882. С. 199.

[60]   C. Панчулиджев. История кавалергардов 1724-1799-1899. Том I. Cпб, 1899. С. 242.

[61]   Я. Зутис. Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига, 1946. С. 215.

[62]    Я. Зутис. «Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига. 1946. С. 146.

[63]   Г. Ибнеева. Остзейский вопрос в начале царствования Екатерины II. // Проблема национальной идентификаци, культурные и политические связи России со странами Балтийского региона в XVIII-XX  веках. Самара, 2001. С.12.

[64]   История Латвийской ССР. Том I. Рига, 1952. С. 306.

[65] Путешествие императрицы Екатерины II по Эстляндии и Лифляндии. // Сборник материалов и статей  по истории Прибалтийского края. Том 2. Рига, 1882. С. 571.

[66]   История Латвийской ССР. Том 1. Рига, 1952. С. 309.

[67]    Там же. С. 31.

[68]    Там же С. 311-312.

[69]    Я. Зутис. Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига, 1946. С. 367.

[70]    С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. М., Книга XIV. С.114.

[71]    Там же. С.115.

[72]    Там же. С. 116.

[73]    Там же. С. 116-117.