ГЛАВА ХII. РЕВОЛЮЦИЯ, ВОЙНА И РЕАКЦИЯ РОССИЙСКИХ ВЛАСТЕЙ НА МАСШТАБНЫЕ СОБЫТИЯ В ЛАТВИИ

Рига в русском сознании

Александр Гурин

Как уже говорилось, революция 1905 года в Латвии была намного мощнее, чем в любом другом регионе Российской Империи. Повстанцы не только контролировали ряд сельских территорий, но и занимали города. В боях, в Тукумсе, участвовали 3 тысячи, а в осаде Айзпуте – десять тысяч крестьян. [1 ] В России ни одна губерния не знала подобного революционного движения.

Каковы причины подобного революционного взрыва? В исторической литературе по этому поводу в разное время высказывались разные точки зрения. Так, латышские марксисты видели движущую силу революции в классовой борьбе, в неудовлетворительном материальном положении рабочих и большинства крестьян. В изданной в 2000 году книге «История Латвии ХХ века», говорилось, что неудовлетворенность населения была вызвана специфическими местными причинами: национальными проблемами, политическими и экономическими условиями, даже моральными аспектами. [2 ] В изданной через пять лет группой известных латышских историков книге «История Латвии. ХХ век» так говорилось о событиях 1905 года: «Революция 1905 года в Латвии носила и социальный, и гражданский, и демократический характер». [3 ]

Какой была реакция в России на латвийские события, как стали воспринимать Ригу, Лифляндию и Курляндию в российской столице? Понятно, что революционные партии, прежде всего, социал-демократы, с радостью приветствовали успехи латышских повстанцев (латышских, ибо ряды революционеров в Латвии почти полностью состояли из латышей). В. И. Ленин в целом ряде статей с удовлетворением писал о событиях в Лифляндии и Курляндии об успехах его латышских союзников. Понятно также, что власти испытывали крайнее недовольство ситуацией в Лифляндии и Курляндии. 28 декабря 1905 года император Николай II в одном из писем с негодованием отмечал, что латыши прогнали все власти, избрали собственных уполномоченных, хозяйничают не только в уездах, но даже в небольших городах, а происходит это из-за нехватки войск. [4 ] В свою очередь, главнокомандующий российской армией великий князь Николай Николаевич сообщал руководителю карательной экспедиции в Прибалтике генералу Орлову, что его не осудят за строгость, осудят только за ее нехватку.[5 ]

Лучше понять реакцию на события позволяют записки, которые отправляли в начале 1905 года о событиях в Лифляндии Николаю II министр внутренних дел князь Святополк-Мирский, его заместитель Дурново и гофмейстер Булыгин. Только в январе-феврале 1905 года они направили царю более 10 записок и докладов о тревожном положении в этой губернии.

Итак, революционные партии приветствовали действия латышских революционеров, а власти принимали жесткие меры для подавления революции в Лифляндии и Курляндии. Причем одновременно с применением силы власть использовала и реформы, направленные на то, чтобы успокоить население. Был избран (но не по принципу один человек, один голос, а по куриям) парламент, по всей империи были разрешены свобода слова и деятельность политических партий, а для Остзейского края разрабатывались и специальные законы, опять-такие направленные на успокоение населения. Так, 19 апреля 1906 года император Николай II подписал закон, о введении в частных учебных заведениях Прибалтийского края образования на местных языках. А попечитель Рижского учебного округа Левшин разрешил преподавать в первых двух классах государственных школ на родном языке учащихся. [6 ] В изданной в 2010-м книге И. Бутулиса и А. Зунды (на момент издания этой книги – советник президента Латвии по вопросам истории) отмечалось: «После революции жители Латвии получили представительство в российской Государственной думе, прекратилась русификация латышских народных школ, свободно вздохнули пресса, общественные организации».[7 ]

28 декабря 1905 года Николай I издал указ о назначении временного Прибалтийского генерал-губернатора. При генерал-губернаторе должно было образовываться Особое совещание из представителей сословий «для разработки законодательных предположений по всем местным вопросам и, в частности, о введении в крае земского самоуправления, об улучшении быта крестьян, о реформах приходских учреждений и школьной....»[8 ] К моменту созыва такого совещания в 1906 году генерал-губернатор Соллогуб уже мог рассказать его участникам о первых реформах. Он сообщил, что разработано «особое, уже утвержденное предложение относительно выделения из состава принадлежащих казне земель в Прибалтийских губерниях, преимущественно же в Лифляндской и Курляндской особых участков небольшого размера, от 6 до 10 десятин, для предоставления их на льготных условиях в арендное пользование или на выкуп... 26 апреля сего года состоялось высочайшее повеление о распространении на Прибалтийские губернии деятельности Крестьянского поземельного банка... своими операциями Крестьянский банк в некоторой мере заполнит существовавшее доселе в Прибалтийских губерниях отсутствие долгосрочного ипотечного кредита под маломерные участки...».[9 ] Отметим, что такого рода меры, хотя и приносили несомненную пользу, в целом, не решали проблемы языка образования или большого числа безземельных крестьян. Генерал-губернатор Соллогуб в письме к лифляндскому губернатору Звегинцеву предложил даже более широкий план реформ: помогать аренлаторам в выкупе участков, помогать переселенцам, отправляющимся осваивать пустовавшие земли, наказывать помещиков, которые не заключают с арендаторами письменных контрактов[10 ] Но и такие меры не привели бы к кардинальному изменению ситуации.

Проблемы Прибалтийского края рассматривались и в Государственной думе. При изучении материалов слушаний о Прибалтийском крае можно согласиться с выводом, который в 1909 году сделал журнал «Мирный труд» в более широком контексте: «Наша окраино-инородческая политика никогда не отличалась последовательностью, никогда мы не видели в ней... однообразия». [11 ]

2 апреля 1907 года 35 депутатов Госдумы, среди которых были представители социал-демократов, эсеров, трудовиков, кадетов подали запрос о зверствах полиции в Лифляндии и Курляндии в ходе борьбы с революционерами. В запросе были привидены факты, собранные депутатом-латышом Я. Озолсом. Так как необходимое для рассмотрения вопроса число подписей (согласно регламенту думы — не менее 30) было собрано, документ передали в комиссию по запросам. 6 апреля состоялось ее заседание. 10 апреля депутаты постановили предложить Государственной думе обратиться к министром внутренних дел и юстиции с запросом: «1) Известны ли им указанные факты систематических истязаний заключенных в тюрьмах и арестных помещениях Прибалтийского края. 2)Какие приняты ими меры на предмет устранения установившегося порядка применения пыток... привлечены ли к суду виновные в этом должностные лица». [12 ] Госдума обсуждала вопрос на двух заседаниях и после жарких дебатов утвердила запрос. 17 мая 1907 года перед думой отчитывались министр юстиции и товарищ министра внутренних дел. Министр юстиции заверил, что министерство не давало санкцию на применение пыток, товарищ министра внутренних дел сообщил, что возбуждено 42 уголовных дела по поводу произвола полиции в Прибалтийском крае. В то же время замминистра с ехидством посетовал, что некоторые из этих дел трудно расследовать из-за того, что свидетели (революционеры — прим автора) скрываются за границей. Он также пытался оправдать действия полиции крайне напряженной ситуацией и ожесточением революционеров. [13 ] Справедливости ради стоит заметить, что жестокость действительно проявляли обе стороны. В уже упоминавшейся книге И. Бутулиса и А. Зунды «История Латвии» указывается: «Надо учитывать, что жестокость, садизм, жажда мести были характерны и для революционеров и для контрреволюционеров». [14 ]

Различный подход к проблемам Прибалтики отразился и в издававшихся во время революции книгах. Вот несколько примеров. В 1907 году в Санкт-Петербурге издательство Суворина выпустило анонимную книгу «Прибалтийская смута». Осуждая жестокость революционеров, автор в то же время в значительной степени возлагал вину за сложившуюся ситуацию на немецкую элиту Остзейского края, писал: крестьяне не могли «простить помещику того, что последний до сего дня смотрит и относится к крестьянину с презрением»[15 ]. В издании Суворина утверждается, что немецкое иго было тяжелее монгольского, что племенная ненависть к немцам «создала благоприятную почву для пропаганды» , которую вели латышские революционеры. [16 ] Вывод: так жить нельзя, «до боли нужны реформы». [17 ]

В 1906 году отдельной брошюрой была издана лекция профессора Антона Будиловича, прочитанная в конце 1905 года в столице России на собрании одной из общественных организаций. К тому времени Будилович был известен как бывший ректор Юрьевского университета, как член Совета Министерства народного просвещения и член Русского окраинного общества, ставившего целью борьбу с сепаратизмом в Российской империи. Консервативно настроенный профессор так отозвался о революции в Остзейском крае: «Начались разгромы и поджоги помещичьих усадеб и замков... Кроме того, разрушаемы были винные лавки, телеграфные и телефонные столбы... убито было немало должностных лиц, несколько помещиков и даже пасторов».[18 ] Называя отряды революционеров бандами Будилович видел «примесь заморских влияний» на них. В то же время профессор подчеркнул, что если в Финляндии сепаратисты хотят независимости от России, то в Латвии говорят лишь об автономии, а острие революционного движения было направлено «против немецких верховодов». [19 ]

В книге ученый-филолог А. Будилович вел полемику с другим известнейшим российским ученым-филологом – Иваном Александровичем Бодуэном де Куртенэ. Профессор Будилович доказывал, что политику в области языка образования в вузах менять не следует, критиковал профессора Бодуэна де Куртенэ за предложение открыть в Прибалтике университет, где обучение шло бы на местных языках. Через несколько лет в статье об истории университета в Юрьеве (Дерпте) Бодуэн де Куртенэ отмечал, что вопрос «о возможном разрешении национального вопроса... сводится именно к проведению в жизнь полного равноправия».[20 ] Ученый-филолог с иронией писал, почему во время работы в Дерптском университете его возмущало отношение господствовавшего немецкого элемента к гораздо более многочисленному эстонскому и латышскому населению: профессор видел в этом и несправедливость, и ошибку, способную принести много вреда самим немцам. Немцы не хотели сделать эстонский и латышский языками преподавания, кончилось все переименованием Дерптского университета в Юрьевский, переводом обучения на русский, и, по словам профессора, немецкие преподаватели после этого стали сетовать: жаль, что не слушали де Куртенэ и отвергали принцип национального равноправия[21 ].

Как видим, и среди российских ученых не существовало единого мнения, каким должен быть язык преподавания в российских высших учебных заведениях на национальных окраинах.

Не остался без внимания российских авторов и аграрный вопрос. В 1908 году в Харькове вышла книга «Крепостное право в Лифляндии до XIX века». Ее автор не только показал знание аграрной истории Латвии, но и гневно обличал немецких поработителей, у которых пришельцы отняли землю: «Они, коренные жители, лишились всех человеческих прав, они были обязаны обрабатывать для пришельцев свои же поля, а сами голодали, они молчали, когда их угнетатели на глазах отцов и мужей насиловали жен и дочерей, так как малейший протест с их стороны приводил к эшафоту».[22 ] Итак, у части российской интеллигенции было понимание несправедливости остзейских порядков. Но власти не были готовы к революционным преобразованиям, позитивные перемены не носили кардинального характера. Да, в результате столыпинской реформы безземельным латышским крестьянам стало легче эмигрировать в те регионы России, где можно было получить землю, но в Лифляндии и Курляндии для них мало что изменилось.

В то же время отметим противоречивость ситуации: безземельные крестьяне остро ощущали несправедливость, в то же время производительность труда в крестьянских хозяйствах и в имениях Лифляндии и Курляндии по-российским меркам была довольно высока, заработки не мизерны, и, в результате, в Лифляндию и Курляндию шла миграция батраков из латышской части Витебской губернии (Латгалии). [23 ] Думается, это стало одной из причин, почему власти империи не были готовы к кардинальным изменениям в аграрном вопросе в Прибалтике: немецкая община не только доказывала, что только она демонстрирует в Остзейском крае истинную верность престолу, но и обращала внимание на экономические успехи, достигнутые в Курляндии, Лифляндии и Эстляндии.

Как известно, 17 октября 1905 года царский манифест предоставил подданным Российской империи демократические свободы, в том числе право на создание политических партий. В Латвии первыми этим правом воспользовались немцы, создавшие Балтийскую конституционную партию ( ее численность быстро достигла 8 тысяч человек). Вскоре была организована латышская конституционно-демократическая партия (кадеты). За автономию Латвиии выступала Латышская демократическая партия. Русские политики создали в Риге местные отделения партий кадетов и октябристов. Появились и другие латвийские легальные политические организации. Что примечательно, латвийские партии создавались не только на основе идейного единства, но, прежде всего, на национальной основе. Отсюда – появление на политической арене сразу и латышских, и русских, и немецких кадетов как представителей разных партий. Латвийские политики нередко апеллировали к российской политической элите, стремясь доказать, что именно их партия (и поведение их нации) больше всего соответствует интересам России. Так, в 1915 году в столице России была издана брошюра известного латышского общественного деятеля, журналиста и политика Ф. Вейенберга. Он утверждал, что в 1905 году латыши разделились на революционеров и националистов, причем последние вызывали у латышских революционеров даже большее недовольство, чем немцы.[24 ] Отвергая обвинения в сепаратизме, Фридрих Вейнберг доказывал, что «латыши, как родственный славянам народ... крепко и органически чувствуют себя связанными с Россиею и вне оной никакого великого Отечества не имеют и не могут иметь». [25 ] В свою очередь, депутат Государственной думы барон Фалькерзам в речи в парламенте незадолго до начала Первой мировой войны доказывал, что именно немцы – самые верные слуги царя в Прибалтике. По его словам, в 1905 году немцы «были единственным элементом в крае, который... остался верен идее русской государственности». [26 ] Не менее примечательно и то, с чем была связана дискуссия, побудившая Г. Фалькерзама взять слово. После революции 1905-1907 годов немецкие помещики (видимо, желая иметь рядом с собой более благожелательных людей, чем латышские революционеры) переселили из внутренних губерний России в Латвию несколько тысяч сельскохозяйственных рабочих – немцев. Такое переселение вызвало тревогу у части российских политиков, кадет А. Шингарев (будущий министр Временного правительства) счел переселение ущемлением прав латышей.

Апеллировали к российской политической элите и русские рижане, в частности, лидер латвийских октябристов редактор газеты «Рижский вестник» И. Высоцкий. С чем были связаны его обращения к руководству России? На выборах в Государственную думу, которые прошли в Лифляндии и Курляндии в октябре 1907 года в парламент не был избран ни один латвийский русский. Это вовсе не было случайностью. Как уже говорилось, в то время партии в Латвии формировались по национальному принципу, по этому же принципу голосовали избиратели. Латыши составляли большинство населения Латвии, немцы преобладали среди дворян (а голосование шло по куриям и прибалтийское дворянство могло провести нескольких депутатов). Латвийские русские остались без представительства. И. Высоцкий выдвинул тезис: для русских надо создать в Остзейском крае особую курию и предоставить русским квоту, причем не только среди депутатов Госдумы, но и среди депутатов местных самоуправлений. [27 ] Еще в 1906 году октябристы (не только латвийские) просили царя создать русские курии в Польше, Белоруссии, Остзейском крае. 9 марта 1906 года император Николай II принял делегацию октябристов. Царь заверил, что «интересы русских людей», живущих на окраинах, близки и дороги его сердцу». Государь пообещал, что прикажет обсудить поднятый октябристами вопрос и рассмотреть в какой мере он может быть удовлетворен. Итак, начал император с того, что подал надежду, а закончил как опытный бюрократ. Совет Министров под председательством Сергея Витте рассмотрел ходатайство и признал его «не подлежащим удовлетворению».

Рижские октябристы не сложили оружия, но добиться успеха не смогли. Через 4 года, 10 февраля 1910 года, «Русско-Прибалтийский Союз 17 октября» мог лишь констатировать, что решил возобновить ходатайство о даровании русским прибалтийцам права быть представленными в Государственной думе. На сей раз октябристы прибегли к новой тактике: стали действовать через общественные организации, тем самым показывая, что недовольны не только политики, желавшие провести в Государственную думу «своего» депутата, что активисты русских обществ также разделяют данную идею.

В мае 1910 года лидер рижских октябристов и один из руководителей рижского клуба «Русская беседа» Высоцкий передал прошение главе правительства Петру Столыпину. 13 ноября 1910 года Столыпин принял общественных деятелей из Риги. Но после аудиенции у рижан возникли сомнения в успехе своей миссии и Высоцкий лишь так прокомментировал визит в Санкт-Петербург: «Мы верим в то, что наша очередь когда-нибудь придет». [28 ] Данная коллизия еще раз показывает - очевидно, что Российскую империю ни в коем случае нельзя считать империей колониальной. Поэтому наивны были надежды И. Высоцкого получить для русских особые права в Прибалтийском крае. Более того, при формальном равноправии в политической сфере в Лифляндии и Курляндии латышей, русских и немцев, как уже говорилось, именно русские оказались лишены представительства в Госдуме. Но царя и правительство, несомненно, волновали не столько проблемы русского меньшинства в Латвии, сколько настроения большинства жителей губернии и ее политической и экономической элиты. Показательный факт: после того, как в 1909 году в Риге вышел первый номер журнала «Русская беседа» (орган созданного при участии И, Высоцкого клуба «Русская беседа»), его конфисковали, а редактора журнала Уткина обвинили в разжигании розни между русскими и немцами. [29 ]

В России же часть защитников русских интересов была озабочена в то время не правами русских в Риге или в Таллине, а совсем другой проблемой – финансовыми взаимоотношениями России и ее национальных окраин. (Напоминает, поведение части российской интеллигенции времен распада СССР – прим. автора). В 1910 году в «Обзоре русской периодической печати» появилось утверждение: русских обирают! В «Обзоре...» утверждалось, будто на каждый собранный в виде налогов рубль казна возвращает полякам 1 рубль 24 копейки, а жителям Прибалтики – даже 1 рубль 29 копеек.[30 ] В тексте говорилось: «Коренное русское население платит казне ежегодно на 168 миллионов более, нежели получает от казны, тогда как иноплеменные окраины получают от казны на 77 миллионов рублей более, нежели платят».[31 ]

В 1914-м году Курляндия, Лифляндия и Эстляндия вновь оказались в центре внимания российских СМИ. После начала Первой мировой войны российские СМИ вспомнили о «наших немцах». В изданной в 1915 году в Петрограде книге констатировалось: «Стали появляться о Прибалтийском крае статьи почти во всех более видных газетах и издаваться отдельные брошюры». [32 ]

Если до войны балтийские немцы могли пытаться представить себя в публикациях в России жертвами революции 1905 года, самыми лояльными в Прибалтике по отношению к царской власти, то после начала военных действий ситуация изменилась. В российском сознании в большей мере стали проявляться симпатии к латышам и эстонцам, часть СМИ демонстрировала недоверие к остзейским немцам. К примеру, уже в 1914 году в Петрограде вышла книга «Балты и война», в которой резкой критике подверглись не только остзейские порядки, автор отрицательно отозвался и о тех российских политиках, которые подыгрывали балтийским немцам. [33 ]

Значительная часть российской прессы, в частности, «Новое время», «Вечернее время», «Русский инвалид», «Русские ведомости», «Русское слово», «Утро России», «Голос России» и ряд других изданий жестко отзывались об остзейских привилегиях и обращали внимание на сложное положение латышского народа. Остзейские немцы отвечали на обвинения в не патриотичном поведении, требовали опровержений в СМИ, выпускали книги с утверждениями: на нас клевещут.... Стоит отметить также, что точки зрения в российской печати вновь разделились: такие издания как «Речь», «Русская мысль» защищали остзейских немцев от статей в газете «Новое время». Но защитники остзейцев, на сей раз, оказались в явном меньшинстве.

Какие же точки зрения о ситуации в Остзейском крае отражались в российской печати и в издаваемых в то время книгах? Одну из них продемонстрировал в предисловии к сборнику «Прибалтийский край и война» известный российский литературовед и публицист профессор К. Арабажин. Он подчеркивал:: «Прибалтийский вопрос — явление сложное, требующее серьезного и вдумчивого изучения. Тут неприменимы два трафарета, которые так обычны в среде рядовых русских обывателей. По одному трафарету «бей инородцев», по другому «несть эллин ни иудей» и потому не говори дурно ни об одной народности... Суть дела не травле и не в ненависти, а в трагическом положении эсто-латышского населения».[34 ] Профессор Арабажин призывал покончить с немецкими средневековыми привилегиями, утверждал: «Национальный антагонизм в Прибалтийском крае совпадает с антагонизмом социальным». [35 ] Отвергая обвинения латышей в национализме Арабажин особо подчеркнул: «Эсты и латыши — не сепаратисты». [36 ]

В упомянутом сборнике, составленном автором газеты «Новое время», утверждалось, что латыши в российско-германском конфликте настроены про российски, с энтузиазмом идут на фронт. В сборнике были опубликованы статьи известного российского писателя А. Куприна в газете «Русское слово». Писатель со ссылкой на рассказы российских офицеров с уважением писал о поведении латышей на передовой: «Целится-целится точно на учебной стрельбе, просто терпение лопнет смотреть... «бац» и опять методически целится. А стрелки, надо сказать, они все первоклассные».[37 ]

В то же время в сборнике был опубликован целый ряд статей из российских газет, где остзейские немцы обвинялись в симпатиях к Германии, в не патриотичном поведении и так далее.

Итак, война повысила возможности критиков остзейских порядков в Балтии, породила симпатии к латышам. Остзейцам приходилось регулярно давать ответы на выдвигавшиеся против них в российских СМИ обвинения в нелояльности, шпионаже в пользу Германии и т. д.

В 1915 году в Петрограде вышла книга депутата Государственной думы барона А. Мейендорфа «Разбор обвинений, заключающихся в книгах «Прибалтийский край и война А. Тупина и «В стране чудес» А. Ренникова». Барон вступил в полемику с автором предисловия к сборнику Тупина профессором Арабажином: «Книга А. Тупина не дает картины национальных и социальных отношений Прибалтийского края, как полагает профессор Арабажин, а представляет картину использования политического момента в органах повременной печати для расправы с политическим противником, причем момент выбран или точнее подвернулся такой, когда судьи не хотят и не могут слышать оправдания и опровержения со стороны обвиняемого». [38 ] Барон Мейендорф доказывал, что латышские крестьяне живут не хуже русских, что немцев нельзя винить за далекое прошлое, что остзейское дворянство не злоупотребляло своими правами и неустанно трудилось для развития края....

Вновь приходится говорить об иронии истории: менее чем через 10 лет профессор К. Арабажин эмигрирует в независимую Латвию, создаст здесь частный русский вуз и вместе с лидерами латвийских немцев станет ратовать за права национальных меньшинств....

В 1915 году в Петрограде вышла книга «В стране чудес». Ее автор занял куда более жесткую позицию по отношению к прибалтийским немцам, чем, профессор Арабажин. В предисловии журналист Ренников писал: «Теперь или никогда. Двести лет Россия жила по немецкой указке. Двести лет немцы засоряли своими фабрикатами сокровищницу русской мысли, русской науки, русского творчества. Двести лет немцы делали политику, двести лет были капралами, взявшими в руки русскую палку; двести лет сидели в министерствах, в законодательстве, в администрации, в суде, в академиях, в университетах, школах, торговле промышленности. Двести лет! И что дал нам в конце концов этот немецкий учитель, победивший некогда для себя Францию? Цусиму на море, Сандепу на суше, реакцию сверху, социал-демократию снизу...». [39 ]

Итак, журналист «Нового времени» был готов не ограничиваться только отменой остзейских привилегий в Прибалтийском крае, он требовал радикальных кадровых изменений и в самой России. Если Арабажин доказывал, что отмена средневековых привилегий — не ущемление прав балтийских немцев, давал понять, что выступает за равноправие народов и национальных групп, то автор книги «В стране чудес» ставил под сомнение лояльность немцев и полезность их с точки зрения государственных интересов, утверждал: «Немец, искренне любящий Россию и русских, живущий интересами русского государства не на словах, а на деле имеет право и на нашу русскую дружбу и на нашу любовь. Но эти немцы - такая редкость!». [40 ] Легко понять, какие выводы можно было сделать из подобного утверждения.

Журналист рассказывал о том, что слышал в Риге о немецких шпионах и их местных пособниках, о том, как немцы доминируют в Риге в муниципалитете и бизнесе, занимаются онемечиванием латышей и русских. В книге барона Мейендорфа о данном издании говорится чрезвычайно резко: «Ложью книга г. Ренникова начинается и ею заканчивается». [41 ]

Стоит заметить, что настроения, подобные тем, что высказал Ренников, во время мировых войн проявлялись во всех воюющих странах: в Германии жестко отнеслись к гражданам Российской империи, находившимся в этой стране в 1914-м году, в ходе Второй мировой войны в США произошла массовая депортация в особые лагеря японцев (граждан США) и так далее. На наш взгляд, Россия, отнеслась к остзейским немцам, в целом, гуманнее, чем США к японцам во время Второй мировой войны. Что касается книги «В стране чудес», то журналист Ренников лишь обвинял остзейцев, но не требовал оргвыводов. Причем наряду с позицией газеты «Новое время» в России высказывалась и совсем другие точки зрения на проблему остзейских немцев и непросто сказать, на чьей стороне было большинство.

В то же время после начала войны часть русских газет поддержало такую точку зрения: на латышей можно положиться, патриотизм балтийских немцев вызывает сомнение (что, повторюсь, вовсе не переходило автоматически в призыв принять меры против остзейцев). Защитники балтийских немцев издавали на русском языке целые книги, состоявшие исключительно из опровержений антиостзейских статей в российской прессе. [42 ] В предисловии к одной из таких книг депутат Государственной думы барон А. Мейендорф сетовал: публикация опровержений в редакциях затягивается, приходится выпускать книгу. [43 ] Но, конечно же, на российское общественное мнение влияла не только пропаганда в прессе, но, прежде всего, реальная ситуация: остзейские немцы на самом деле не всегда демонстрировали российский патриотизм, в то время как латыши стали образцом готовности к борьбе с врагом Российской империи.

Российские власти на сей раз действовали в соответствии с общественным мнением. Лифляндский губернатор Н. Звегинцев и курляндский губернатор С. Набоков были сняты со своих постов, как настроенные слишком про немецки. Немецкие названия городов, улиц в Лифляндии и Курляндии заменили на русские, Граждан Германии и Австрии, а также лояльных к этим странам остзейцев – российских подданных - высылали из Прибалтики в отдаленные районы России (но депортации не стали массовыми), в Курляндии, Лифляндии и Эстляндии были введены ограничения на использование немецкого языка. Весной 1915 года был прерван выпуск немецкой прессы в Латвии. [44 ] В остзейских губерниях активно искали (и иногда находили) германских шпионов.

Если в 1914 году власти империи интересовало, лояльны ли к России балтийские немцы, то в 1915 году российские должностные лица задумались о том, будут ли в перспективе верны престолу латыши. Это вопрос возник в связи с планами создания национальных формирований - латышских стрелковых батальонов. Критики данной идеи сразу же вспомнили и о революции 1905 года и о латышском национализме.

Как появилась сама мысль создать латышские подразделения? Еще в первые дни войны 26 июля (8 августа по новому стилю) 1914 года депутат Государственной думы Янис Голдманис выступил в российском парламенте с патриотической речью. Он, в частности, заявил: «Среди латышей и эстонцев нет ни одного человека, который не признал бы, что все, чего они достигли, они достигли только под сенью российского орла, и что все то, что может быть достигнуто, станет возможным, если Прибалтика и в дальнейшем останется составной частью великой России....». [45 ] В мае 1915 года по инициативе того же Я. Голдманиса (в будущем – один из основателей Латвийской Республики, министр в первом правительстве независимой Латвии) состоялось совещание видных латышских политиков. На нем был создан оргкомитет, который должен был добиваться разрешения на создание латышских национальных частей. Вскоре Я.Голдманис подал соответствующее прошение на имя верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича. Инициативу поддержало руководство Северо-Западного фронта, защищавшего территорию Латвии в ходе немецкого наступления.. Прикомандированный к штабу фронта полковник российского генерального штаба В. А. Косяков писал: «Если местная гражданская власть и высказывает опасения, что создание латышских дружин может дать латышам средства отомстить исконным угнетателям – остзейским баронам, то и это соображение – пережиток времени». [46 ]

Однако, если военные из прагматичных соображений, в целом, поддерживали идею создания батальонов латышских стрелков, то придворные круги не воспринимали вопрос столь однозначно, помня о роли латышей в революции 1905 года. Конечно же недовольны были и дворяне Прибалтийского края, лифляндский ландмаршал Пилар фон Пилхаус даже писал в Ставку, что разрешение организовать стрелковые батальоны – крайне нежелательный шаг. В свою очередь, особо уполномоченный по гражданскому управлению Прибалтийского края (с правами генерал-губернатора) П.Курлов докладывал начальству: «Считаю такое формирование с государственной точки зрения нежелательным и даже весьма опасным. По окончании войны, независимо от ее исхода, наличие таких национальных войск в стране, где разные части населения относятся друг к другу неприязненно, может иметь весьма серьезные последствия». [47 ] И, наконец, сама императрица в письме к Николаю II от 4 сентября 1915 года спрашивала: «А как обстоит дело с дружиной латышей? Распустил ли ты ее, распределив ее участников по другим полкам, что ты намеревался сделать и что во всех отношениях было бы безопаснее и правильнее?» [48 ]

Однако, на позицию российских властей влияло германское наступление – ситуация на фронте осложнялось и требовались пополнения, а латыши готовы были добровольно идти на фронт и стойко воевали против немцев. Поэтому процесс создания стрелковых батальонов продолжился, несмотря на недовольство местного дворянства, части придворных и императрицы.

В то время, как в российской армии уже фиксировались случаи дезертирства, в латышские стрелковые батальоны вступили тысячи добровольцев. В них удавалось попасть даже романтически настроенным подросткам, а однажды, в ряды стрелков сумела проникнуть девушка – Лина Чанка, выдавшая себя за умершего брата. Обратим внимание, как скептически, но без искажения истины написано о записи латышских добровольцев в царскую армию в изданной в советское время в Латвии «Истории латышских стрелков»: «Немало было лиц, подпавших под влияние национально-шовинистической и ультра патриотической пропаганды буржуазной прессы и повторявших трескучие фразы о «защите отечества», разгроме исторического врага» и т. п.»[49 ]

Феномен стрелков, на наш взгляд, объяснялся рядом причин: в том, что много латышей добровольцами шли в российскую армию сыграла свою роль и тревога за будущее в случае победы Германии (германский генерал фон Сект называл латышей отребьем Европы, а влиятельный бизнесмен А, Гугенбергер заявлял, что латышам суждено исчезнуть, как древним пруссам[50 ]; и непростые в то время отношения между латышами и немецкой элитой в самой Латвии; и надежда на то, что российские власти оценят их действия и изменят ситуацию в Лифляндии и Курляндии в их пользу. Впрочем, Николай II не проводил во время войны никаких масштабных реформ, власти игнорировали просьбы латышских политиков о большей автономии Латвии. После Февральской революции не поддерживало расширение прав местных властей и Временное правительство. Советский исследователь М. Бах отмечал: «К идее самоуправления Временное правительство относилось явно не сочувственно. Делегация земских лифляндских самоуправлений обратилась в конце мая к Временному правительству с требованием культурной автономии и получила отказ». [51 ] Впрочем, на наш взгляд, такая позиция Временного правительства объясняется, прежде всего, тем, что оно готово было оставить стратегические решения на усмотрение Учредительного собрания. Как известно, новая революция опередила созыв этого парламента.

Итак, в 1915 году создавалось впечатление, что правы те российские военные и политики, кто поддержал решение о создании латышских стрелковых батальонов – они хорошо проявили себя на фронте. Но вскоре выяснилось, что правомерной была и тревога тех, кто беспокоился, будут ли латышские части верны престолу: в 1917-м году латышские стрелки приветствовали Февральскую революцию, а затем встали на сторону большевиков и заслужили репутацию верных защитников коммунистического режима.

Что касается полемики между критиками и защитниками остзейцев, стоит обратить внимание на то, что в 1916-1917 годах к участию в ней активно подключились и проживавшие в Москве и Петрограде латыши, в том числе беженцы с оккупированных немцами территорий. Так, в 1916 году в Москве вышла книга «Эсты, латыши, их история и быт», изданная московскими латышами и эстонцами. Они сочли необходимым подчеркнуть, что «с германскими племенами латыши и эсты не имеют ничего общего», рассказать о своих проблемах. [52 ] В 1917 году издательство известного латышского общественного деятеля В. Олава выпустило в Петрограде книгу «Латвия». Вот как в предисловии описывалась одна из целей издания: «Довольно часто приходится встречаться с представлением о Прибалтийском крае, как о немецкой провинции России, усердно распространяемым из-за границы. Другое представление о латышах знает их как народ, шедший в авангарде революции 1904/1905гг, готовый будто бы отделиться от России и провозгласить латышскую независимую республику. Оба представления неправильны и распространялись в особых политических видах. Весьма осязательно пришлось испытать на себе ложные представления о латышах и многочисленным латышским беженцам, искавшим себе приют и убежище во внутренних губерниях России, где их часто принимали за немцев». [53 ]

[1] История Латвии ХХ век. Рига, 2005. С. 65.

[2] 20. gadsimta Latvijas vēsture, Rīga. 2003, 336.lpp

[3] История Латвии. XX век». Рига, 2003. С. 60

[4] Переписка Николая II и Марии Федоровны (1905-1906 гг.) // Красный архив, 1927 т. 3 (22). С.182.

[5] История Латвийской ССР. Т. II Рига, 1954. С.330.

[6] Обзор русской периодической печати. Выпуск XIII. СПб., 1910. С.13.

[7] И. Бутулис, А. Зунда «История Латвии», Рига, 1910. С. 64.

[8] Имперская политика России в Прибалтике в начале ХХ века. Тарту, 2000. С. 15.

[9] Там же. С.99.

[10] Там же. С. 61.

[11] Цит по: «Обзор русской периодческой печати. Выпуск XIII. СПб, 1910.

[12] Янсон П. Карательные экспедиции в Прибалтийском крае в 1905-1907 гг. Л., 1926. С. 21.

[13] Там же. С. 71.

[14] И. Бутулис, А. Зунда. История Латвии. Рига, 2010. С. 63.

[15] Вега. Прибалтийская смута. СПБ, 1907. С.19.

[16] Там же. С.7.

[17] Там же С.131.

[18] А. С. Будилович. «О новейших движениях в среде чудских и летских племен балтийского побережья». СПб, 2006. С.7

[19] Там же. С.12.

[20] И. Бодуэн де Куртенэ. Дерпт-Юрьев// Эсты, латыши, их история и быт. М., 1916. С. 261.

[21] Там же С. 362.

[22] Рейнгольд К. Крепостное право в Лифляндии до XIX века». Харьков, 1908. С.8.

[23] 20. gadsimta latvijas vēsture 1900-1918. Rīga, 2000. 468 lpp

[24] Ф. Вейенберг. Докдадная записка редактора газеты «Ригас Авизе» по вопросу о политическом направлении латышей. Петербург, 1915. С. 4

[25] Там же. С. 11.

[26] Г. Фалькерзам. Политическая исповедь курляндского немца. Речь члена Государственной думы 28 мая 1914 года. Венден, 1914. С.11.

[27] Имперская политика России в Прибалтике. Тарту, 2000. С.146.

[28] А. Гурин. За что боролись октябристы? // Ракурс. 2008 год. 6-12 декабря.

[29] 20. gadsimta Latvijas vēsture, 1900-1918. Rīga, 2000. 423.lpp

[30] Обзор русской периодической печати. Выпуск XIII. СПБ, 1910 С. 117.

[31] Там же.

[32] Таинственная брошюра о Курляндской губернии. Петроград, 1915. С.. 3

[33] А. Коростылев. Балты и война. Петроград, 1914. С.4.

[34] А. Тупин. Прибалтийский край и война. Петроград, 1914. С.3.

[35] Там же. С.3-4.

[36] Там же. С..4.

[37] Там же. С. 232.

[38] А. Мейендорф Разбор обвинений, заключающихся в книгах Прибалтийский край и война Ар. Тупина и «В стране чудес» А. Ренникова. Петроград, 1915. С. 2.

[39] А. Ренников. В стране судес. Петроград, 1915. С.6

[40] Там же. С. 6.

[41] А. Мейендорф Разбор обвинений, заключающихся в книгах Прибалтийский край и война Ар. Тупина и «В стране чудес» А. Ренникова. Петроград, 1915. С.13.

[42] С. Набоков. Статьи о Курляндской губернии. Петроград, 1915; Дополнительные материалы к книгам А. Ренникова «В стране чудес» и А. Турина «Прибалтийский край и война». Венден, 1915.

[43] Дополнительные материалы к книгам А. Ренникова «В стране чудес» и А. Тупина «Прибалтийский край и война». Венден, 1915. С.3.

[44] История Латвии. ХХ век. С.72.

[45] Цит по: История Латвии. ХХ век. С. 71.

[46] Цит по: История латышских стрелков. Рига, 1967. С. 51.

[47] П. Курлов. Конец русского царизма. Петроград-Москва, 1923. С.254.

[48] Цит. по: История латышских стрелков. Рига, 1972. С. 51.

[49] История латышских стрелков. С. 52

[50] История Латвии ХХ век. Рига, 2005. С. 74

[51] М. Бах. Политико-экономические взаимоотношения между СССР и Прибалтикой за десять лет (1917-1927). М. 1928, С.8.

[52] Эсты, латыши их история и быт. М., 1916. С.10.

[53] Латвия. Петроград. 1917. С. 18.