Рига в русском сознании

Александр Гурин

ГЛАВА II. РУССКИЕ УЧЕНЫЕ 18-ГО И ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ 19-ГО СТОЛЕТИЯ О ЛИФЛЯНДИИ И РИГЕ

 

Итак, по Ништадтскому миру Лифляндия стала российским Западом. Она входила в состав Российской империи, но все здесь было не так, как на Руси: жители придерживались иной веры, расплачивались иными деньгами, иными были законы и обычаи, язык, даже архитектура городов. Как же относились в России к «своему» Западу в 18-м веке? Можно категорично утверждать: без того пиетета, который испытывала к Прибалтике часть российской интеллигенции в советские времена. В то время слишком скверным было в Прибалтике положение большинства народа, и слово «прибалтийское» в глазах россиян далеко не всегда было синонимом слова «хорошее».

Автор не станет пересказывать все книги, статьи, отрывки из книг,  написанные в России о Латвии в указанный период, так как в этом случае данное издание получилось бы безразмерным. Остановимся лишь на фундаментальных трудах этнографов и других ученых или же некоторых высказываниях известных и поныне писателей и историков.

Одним из первых системное описание жизни народов Российской империи создал известнейший этнограф 18-го столетия Иоганн Готлиб Георги – академик Императорской Академии наук. Ученик знаменитого западного ученого Карла Линнея, Георги был приглашен в Россию, не только работал в Санкт-Петербурге в Академии, но и много путешествовал по стране; в царствование Екатерины Великой издал в 1776 книгу, которая потом неоднократно переиздавалась - «Описание всех в Российском государстве обитающих народов, также их житейских обрядов, вер, обыкновений, жилищ, одежд и прочих достопамятностей». Императрица подарила ученому золотую табакерку и велела напечатать монографию за счет правительства – ей понравилось первое сводное этнографическое описание России.

Как же в этом труде описывался «российский Запад»? Бесспорно, книга российского немца грешит серьезными неточностями.

Так, латышей академик Георги почему-то считал смешанными с финнами славянами, полагал, будто их прародина – устье Вислы, а язык их «состоит из трех четвертей славянских слов и четверти финских». [1] Так как ученый немец не был ни филологом, ни историком, можно предположить, что ему было крайне сложно разобраться со словарным составом латышского языка или определить прародину латышей, чем и объясняются столь далекие от истины высказывания. Естественно, что куда более достоверны сведения Георги об обыденной жизни современных ему латышей. Этнограф писал, что они почти все – лютеране, издревле упражнялись в землепашестве. Далее автор отметил: «Претерпеваемые ими от помещиков угнетение, так же бедность и суровое воспитание сделало их довольно крепкими к снесению... тягостных работ». [2] Иоганн-Готлиб Георги неоднократно обращал внимание на бедность латышских крестьян: и домики у них деревянные и небольшие, и «в домашнем быту и в пище видна всегда бедность»[3]. Между тем, уровень жизни ряда других народов Российской империи не характеризуется в книге академика в столь же минорной тональности.

Можно добавить, что в книге Иоганна Готлиба Георги при описании быта латышей были использованы материалы так называемой Белорусской экспедиции. Эта экспедиция под руководством академика И. И. Лепехина в 1773 году, двигаясь вдоль Даугавы, составила описание не только части Белоруссии, но и ряда латвийских городов – в том числе Краславы, Динабурга (Даугавпилса), Якобштадта (Екабпилса), Риги. [4]

Заметим, что сведения из книги Георги о жизни латышей, совпадают с письмами известных русских писателей, проезжавших через Лифляндию на Запад, или же находившихся на земле латышей по каким-либо делам. Неоднократно бывал в Лифляндии создатель русской бытовой комедии Денис Иванович Фонвизин. Кстати, приезжая в Лифляндию, Фонвизин оказывался на земле предков – рыцарей фон Визиных, один из которых попал в Россию при Иване Грозном. Денис Фонвизин с сочувствием писал о латышских крестьянах и на то у него были веские причины. Фонвизин сдал пожалованное ему в России имение в аренду выходцу из Курляндии барону Медему. Рижские исследователи связей Фонвизина с латвийской землей Б. Инфантьев и А. Лосев так писали о дальнейшем развитии событий: «В полном соответствии с остзейскими нравами, арендатор и его подручные требовали с крестьян непомерный оброк, заставляли выполнять непосильные работы, строптивых нещадно секли. Мольба о сострадании, о справедливости оставалась втуне. На Медема подавали челобитные в Петербург, прибегали к открытому протесту... Фонвизин возбудил судебное дело. Началось бесконечное разбирательство в самых разных инстанциях. Жестокосердие барона, беспардонная его наглость доставляли Фонвизину физические и нравственные муки. Треволнения закончились апоплексическим ударом. Последствия недуга давали о себе знать до конца дней...».[5] И вот Фонвизин поехал лечиться в Остзейский край на курорт Балдоне. Что же увидел драматург в Латвии? Он остановился на курорте в частном доме и вскоре стал свидетелем чрезвычайного происшествия, которое Денис Иванович так описал в своем дневнике: «... увидел я лежащего человека, мужика моего хозяина. Обнаженная спина его, из которой текла кровь, показывала, что он был бит немилосердно. Я призвал хозяина и спросил, за что сей человек так растерзан. Хозяин рассказал мне, что сей битый мужик был теперь на сенокосе, где чужой мужик, поссорясь с ним и будучи его сильнее, так бесчеловечно его изувечил. Это подало повод к дальнейшему моему с хозяином разговору.

Я. Что же ты хочешь делать? Станешь ли искать правосудия?

Хозяин. Не стану, ибо, конечно, не найду. Помещик, которого мужик бил моего, есть барон богатый, а я пономарь бедный: где мне с ним тягаться?

Я. И так обида твоя ничем удовлетворена не будет?

Хозяин. Я сам хочу управиться. Теперь мужик, который бил моего, работает один в поле. Я собрал своих мужиков и позволю им идти с палочьем отмстить за побои бедного мужика моего и его обиду.

Я уговаривал его и доказывал, как он будет виноват, когда выйдет смертоубийство (что весьма легко и случиться могло бы), и что тогда его же казнят смертию; но хозяин мой был так взбешен, что не только не отменил своего мщения, но паче поспешил оным. И действительно, мужики к вечеру возвратились. Я спросил одного из них, что они сделали. «Мы били того, кто нашего бил».

-       Да не умрет ли он от побоев? - спросил я.  

-       А Господь ведает! - отвечал он. - Мы оставили его чуть живого».[6]

Так русский драматург увидел, что представляют из себя законность и порядок в Остзейском крае. Видел Фонвизин и то, сколь страшен антагонизм между помещиками и крестьянами. В июле 1784 года он писал в письме о положении в крае: «В Лифляндии и Эстляндии мужики взбунтовались против своих помещиков... мужики крепко воинским командам сопротивляются. И желая свергнуть с себя рабство, смерть ставят ни во что. Многих из них перестреляли, а раненые не дают перевязывать ран своих, решаясь лучше умереть, нежели возвратиться в рабство. Словом, мы сию землю оставляем в жестоком положении. Мужики против господ и господа против них так остервенились, что ищут погибели друг друга».[7]

О жестоком отношении помещиков к крестьянам писал и Николай Карамзин, побывавший в Остзейском крае проездом в Европу. Будущий знаменитый историк и литератор с иронией отмечал: «Господа, с которыми мне довелось поговорить, жалуются на их леность и называют их сонливыми людьми, которые по воле ничего не сделают: и так надобно, чтобы их очень неволили, потому, что они очень много работают, и мужик в Лифляндии или в Эстляндии приносит господину вчетверо более нашего казанского или симбирского».[8]

Не произвела впечатление на Карамзина и Митава (ныне – Елгава), столица герцогства Курляндского: «Домы почти все маленькие и довольно неопрятны; улицы узки и худо вымощены...» [9] Совсем иначе Карамзин воспринял Ригу: «Лишь только въедешь в Ригу, увидишь, что это торговый город, - много лавок, много народа – река покрыта кораблями и судами разных наций – биржа полна. Везде слышишь немецкий язык – где-где русский, - и везде требуют не рублей, а талеров. Город не очень красив; улицы узки – но много каменного строения и есть хорошие домы». [10]

Итак, Карамзин отметил сложное положение большинства населения Лифляндии и богатство, бурную деловую жизнь Риги. Такая оценка крупнейшего города Остзейского края совпадает с точкой зрения российского автора книги о Риге 18-го века Бориса Пестеля. Борис Пестель отмечал: «Все ремесленники... имеют со вкусом мебелированные дома и даже ванную комнату, едят и пьют сладко».[11] По словам этого автора, даже горничные в городе были одеты так, что приезжий мог принять подобную служанку за барыню.[12] А вот составленное Борисом Пестелем перечисление напитков и деликатесов, которые везут в город со всего света: «Из Африки - Капское вино, из Англии – портер и сыр, из Швейцарии - сыр же и фрукты, из Гишпании - мадеру и цитроны, из Опорты - Портское вино (Портъ-Веин), из Германии – фрукты, рейнвейн, гамбургскую копченую говядину... из Польши и Пруссии - оленье мясо и пр.» [13] Пестель оставил нам и красноречиво описание внешнего вида Риги: «Город пространной величины и обширности. Старинные дома имеют вид древности, а вновь построенные прочны и в новейшем вкусе». [14]

Богатая Рига, и бедная Лифляндия. Подобное разделение в книгах россиян во второй половине 18-го столетия не удивляет. Рига, в которой доминировали немцы (46 процентов немцев и 31 процент латышей[15]) действительно могла показаться островком благополучия в море окружающей бедности. Причем богатство Риги проистекало, в первую очередь, от транзитной торговли – в то время город с населением менее 30 тысяч человек почти не имел мануфактур, но принимал более 800 торговых кораблей в год.[16]

Интересно читается у Пестеля и описание бизнеса русских рижан: «В форштадте построены две большие деревянные связи лавок. В них торгуют российские купцы российскими товарами из Санкт-Петербурга привозимыми и частию иностранными. Сии купцы все говорят по-немецки и по-латышски; иные так хорошо и чисто говорят на немецком языке, что только одежда и отрощенная борода препятствуют почесть их за немцев». [17] Итак, не немцы должны были учить русский, а представители создавшего Российскую империю народа говорить на чужом для себя языке – довольно трудно представить аналогичную картину во владениях, скажем, Франции, Испании или Великобритании 18-го столетия.

Конечно, Рига интересовала не только этнографов и публицистов. Еще в первой половине 18-го века Лифляндия и Рига привлекли внимание российских географов. Русский исследователь Нагаев в 1746-1752 году измерял глубину Балтийского моря и составил новые карты побережья Балтийского моря вплоть до Виндавы (Вентспилса). Лифляндией интересовался и знаменитый российский ученый Михаил Васильевич Ломоносов. Причем применительно к Риге Ломоносов проявил себя не только как специалист в области естественных наук, но и как художник. За свою жизнь Михаил Васильевич Ломоносов создал несколько больших мозаичных панно. Одно из них – «Спасение из Риги». Увы, панно утеряно. (По одной из версий на картине был изображен поспешный отъезд Петра Великого из Риги в 1697 году). [18]

Занимался Ломоносов и научными исследованиями, связанными с Лифляндией. В 1745 году профессора Императорской Академии наук Ломоносова попросили оценить, хорош ли лифляндский речной жемчуг. Он констатировал, что лифляндский жемчуг подобен знаменитому в то время богемскому, составил инструкцию, как лучше его добывать. (Увы, инструкция не соблюдалась, жемчуг добывался хищнически, и уже в следующем столетии оказалось, что добывать больше нечего). Вскоре ученый занялся исследованием янтаря. И с искренним удивлением написал: «Что же до янтаря, не можно надивиться, что некоторые ученые люди, именем и заслугами великие, оный за сущий минерал признали...».[19] Россиянин справедливо утверждал: янтарь – вовсе не минерал, а жидкая смола, которая в доисторические времена вытекала из деревьев и застывала.

Можно добавить, что в Санкт-Петербурге очень сильно заинтересовались янтарем уже после присоединения к России в 1795 году герцогства Курляндского. В 1801 году российские чиновники констатировали: добыча янтаря ведется у Либавы (Лиепаи) и Виндавы (Вентспилса). Иногда попадаются куски янтаря весом в 15 фунтов (примерно полпуда). Эта информация вызвала в Санкт-Петербурге большой интерес. Ведь в России прекрасно осознавали ценность янтаря, а подаренная еще Петру Великому прусским королем Янтарная комната красноречиво показывала, что можно сделать из такого материала. В России срочно создали канцелярию янтарного промысла во главе с чиновником Василием Дершау. Возникла даже идея сделать добычу янтаря государственной монополией. Но министр внутренних дел не утвердил такой проект. Вскоре в министерстве появился документ, определявший: «Оставить добывание янтаря совершенно свободным». [20] Это решение позволило части жителей побережья Курземе сохранить доходы.

М. Ломоносов интересовался и лифляндской научной мыслью. Он перевел на русский язык книгу пастора С. Губертуса «Лифляндская экономия» – своего рода энциклопедию сельского хозяйства, в которой рассказывалось как лучше растить зерно, бороться с вредными насекомыми, варить пиво и т.д. Интересовался Михаил Васильевич и проблемами языкознания, обнаружил определенное сходство балтских и славянских языков. На одном из заседаний Императорской Академии наук ученый даже утверждал, что куронский язык отличается от славянского не больше, чем шведский от немецкого.[21] Автор этих строк не берется оценить, есть ли в этих словах преувеличение, но ныне, как известно, филологи признают, что языки славянской и балтской групп входят в одну индо-европейскую языковую семью, а латышские и русские слова имеют немало общих корней.

Что небезынтересно, Европа могла ознакомиться с трудами Ломоносова благодаря рижскому книгоиздателю и книготорговцу Иоганну Гартноху. Он знакомил русских с достижениями западной научной мысли (Петербургские академики заказывали ему интересующие их книги), а ряд трудов Ломоносова, в том числе «Древнюю Российскую историю», издал на немецком языке. Секретарь Рижского магистрата Якоб Роде не только переводил труды Ломоносова на немецкий, но и составил на основе его грамматики учебник русского языка для немцев. [22]

Историей Прибалтики интересовался первый русский автор многотомной книги по российской истории Василий Никитич Татищев. В его «Истории Российской  с самых древнейших времен...» нашлось место и для истории Прибалтики. Более того. Историк утверждал, будто предки латышей сыграли определенную роль в самом создании государства российского в 9-м веке. На основании древней легенды Василий Никитич Татищев утверждал, что новгородцы перед призванием варягов послали в Зимеголу (Земгале – прим. автора) к ведунам гонцов и те сообщили, что из чрева Умилы, дочери новгородского князя Гостомысла «произрастет древо великое». Через некоторое время новгородцы пригласили на престол сына Умилы князя Рюрика. [23] Таким образом, Татищев, как и Ломоносов, подчеркивал тесные связи в прошлом славян и балтов. И в дальнейшем в «Истории Российской с самых древнейших времен...» Татищев неоднократно упоминал о Балтии, о том, к примеру, как местные племена платили дань древнерусским князьям.

Нашел место для латышской истории и другой автор многотомной «Истории государства Российского» - Николай Михайлович Карамзин. Историк писал: «Между сими иноплеменными народами, жителями или соседями древней России, Нестор именует еще Летголу (ливонских латышей), Земголу (в Семигалии), Корь (в Курляндии) и Литву, которые не принадлежат к финнам, но вместе с древними Пруссами составляют народ Латышский (под народом Латышским историк имел в виду всех балтов – прим. автора»). [24] Карамзин уделял внимание не только истории Ливонии, но и истории доливонской Латвии. Вот, к примеру, краткая характеристика Латвии за 100-200 лет до появления на берегах Даугавы крестоносцев: «Вся Ливония платила дань Владимиру: междоусобие детей его возвратило ей независимость. Ярослав в 1030 году снова покорил чудь, основал город Юрьев... и собирая дань с жителей, не хотел насильно обращать их в христианство: благоразумие достохвальное, служившее примером для всех князей российских! Ливония имела и собственных гражданских начальников...».[25]

Карамзин упоминает латышского бога Перкона и главного идола двинских ливов Юммалу, рассказывает, как земгалы разбили немалое русское войско и как европейцы, по утверждению немецкого хрониста Адама Бременского, ездили в Балтию к местным колдунам за советами. Историк пересказывает древнюю легенду о первом вожде балтов Видвуте, размышляет о том, почему  название древнерусского племени кривичей схоже со словом «криве» (так называли верховного жреца у древних пруссов и литовцев). Наводит на размышления об общих истоках у латышей и славян современного латышского праздника Лиго (не менее популярного, чем, к примеру,  Новый год) рассказ Карамзина о древнелатышском боге веселья. Николай Михайлович сообщал читателям: «Бог веселья, любви, согласия и всякого благополучия именовался в России Ладо, ему жертвовали, вступая в союз брачный, с усердием воспевая имя его, которое слышим и ныне в старинных припевах. Стриковский (польский хронист 16-го века – прим. автора) называет сего бога латышским: в Литве народ праздновал ему от 25 мая до 25 июня... взявшись за руки, они плясали и пели: Ладо, Ладо, дидис Ладо, то есть великий Ладо»[26].  

Конечно, далеко не все гипотезы Карамзина о латышской истории оказались верны. Но ценность его труда для латышей заключалась в следующем. Историю латышского народа в то время писали немецко-прибалтийские историки. И, порой, начинали ее с появления в Латвии немцев во второй половине 12-го века. Карамзин же показал доливонский период латышской истории. Увы, и в 19-м веке исследование прошлого латышей было почти полностью монополизировано прибалтийскими немцами. А они во второй половине 19-го столетия стали придерживаться тезиса, сформулированного доктором Кенигсбергского университета, латвийским немецким этнографом и историком Билленштейном: «Эти латыши ведь совсем не латыши, а немцы. Они живут как немцы, едят как немцы, одеваются по-немецки, поют свою церковную лютеранскую песню на немецкий мотив».[27] Какая уж тут древняя латышская история! И мало кого из остзейских немецких историков волновало, что и хроника Саксона Грамматика, и древнерусские летописи, и скандинавские саги говорят о том, что латыши были одним из субъектов европейской истории еще до появления в Прибалтике крестоносцев. Парадоксально, что данной теме очень немного внимания уделяют и современные латышские историки.

Говоря о том, как отражена тема Лифляндии и Риги русскими историками 18-го и первой половины 19-го столетия, нельзя не сказать об «Истории Петра» Александра Сергеевича Пушкина. В данном случае великий поэт и создатель русского литературного языка предстал перед читателями в виде пытливого и педантичного историка, автора фундаментального научного труда. Он описывал, как Петр Великий впервые посетил Ригу в 1697-м году, какие бои шли в Курляндии в 1705-м году, как велась осада Риги в 1709-м, как город капитулировал в 1710-м году. Повествование изобилует интересными деталями. Вот лишь один пример: описываая взятие Митавы русскими войсками в 1705-м году, Пушкин отмечал: «Комендант Кнорринг (шведский комендант митавского замка – прим. автора) свидетельствовал перед сменою караулов, что тела курляндских герцогов в погребу под церковью находившиеся ограблены и выброшены были не русскими». [28] А вот как лаконично и красочно Пушкин описал капитуляцию Риги: «... Шереметев вошел в город торжественно. У Карлусовых ворот магистрат поднес ему золотые ключи города весом в 3 фунта с латинской надписью. В королевском замке встретило его дворянство, магистрат и духовенство. Оттуда Шереметев направился в кирху, где духовенство и дворянство присягнули Петру, оттоле в ратушу, где присягнули мещане; шведские гербы заменены российскими. Шереметев угощал потом в своем лагере новых подданных своего государя». [29] Как известно, пушкинская «История Петра» представляет из себя лишь подготовительные тексты. Остается сожалеть, что злополучная дуэль не дала Пушкину возможности закончить работу над этим интересным научным трудом.

В первой половине 19-го века российские ученые смотрели на Прибалтику как на поле для своей научной деятельности и вносили вклад в ее изучение в различных  областях. К примеру, академик Петербургской Академии наук В. Я. Струве в течение четверти века производил в Прибалтике астрономически-тригонометрические измерения. Труды В. Я. Струве послужили основанием для научной картографии прибалтийских губерний. Первая карта, составленная на основе измерений Струве, была изготовлена сотрудником российского Генштаба в 1839 году.[30]

Определенный вклад в развитие Риги 18-го и первой половины 19-го столетия  внесли российские архитекторы. Что породило такую ситуацию? В то время в Риге не было ни одного высшего учебного заведения, и так как архитекторов никто не готовил, их просто не хватало. В результате, даже новое здание ратуши в Риге (построено в 1765 году) проектировал инженер-подполковник российской армии выходец из Голштинии Иоганн фон Эттингер.[31] В упоминавшейся уже книге Б. Пестеля говорилось, что «сие здание великолепно».[32] Строительство было вызвано тем, что небольшой дом, построенный еще в 14-м столетии и имевший всего несколько комнат, не отвечал потребностям города.[33] Когда стали искать архитектора, то обратились к российскому инженеру-подполковнику, который строил в то время комплекс зданий рижского военного госпиталя.

Часть российских архитекторов, повлиявших на архитектурный облик Риги в 18-м веке, были широко известны и в России. Российский придворный архитектор Бартоломео Расстрелли руководил перестройкой дворца Петра Великого. [34] В 1759 году командиром Рижской инженерной команды назначили инженер-полковника Иллариона Матвеевича Голенищева-Кутузова (отца будущего победителя Наполеона). То время характерно «планов-громадьем»: российское Инженерное управление под руководством знаменитого «арапа Петра Великого» Ибрагима Ганнибала, а затем под руководством генерал-фельдцейхмейстера графа Шувалова разрабатывало генеральный план развития Риги. Илларион Матвеевич Голенищев-Кутузов, работая сначала начальником Рижской инженерной команды, а затем служа в центральном аппарате Инжнерного управления в Санкт-Петербурге, участвовал в разработке этого плана. Российские архитекторы стремились отойти от средневековых традиций и создать современный для своего времени город. В XVII cтолетии в «шведской» Риге было тесновато – шведы втискивали предместья в систему наружных укреплений, а российские архитекторы, напротив, стремились дать городу возможность свободно развиваться. [35] Здание рижского православного Петропавловского собора проектировал другой российский офицер – инженер-полковник Сигизмунд Зеге. В 70-е годы 18-го века на архитектурный облик Риги повлиял еще один представитель рода Кутузовых. В то время «ахиллесовой пятой» обороны Риги была так называемая Древняя гора. Она нависала над рижскими укреплениями, займи ее неприятель, весь центр города был бы под угрозой. Генерал-майор Голенищев-Кутузов в докладной записке начальству рекомендовал Древнюю гору срыть, а деревянные строения вокруг нее снести и образовать эспланаду – свободное пространство. Совету вняли, гору срыли, а в 19-м веке на эспланаде был сооружен прекрасный парк. Сохранилось интересное описание Риги, составленное в 1777 году генерал-майором Голенищевым-Кутузовым. В нем рассказ о том, сколько в городе домов, в каком состоянии его укрепления и т. д.[36]

Большую часть 18-го века в Риге имелась только одна площадь – Ратушная. Во второй половине столетия генерал-губернатор Ю. Броун с согласия императрицы Екатерины II решил создать перед Рижским замком еще одну площадь – Дворцовую. Более десятка неказистых домиков рядом с Рижским замком были снесены, причем их владельцы получили значительную по тем временам компенсацию - для этой цели было выделено 37 тысяч рублей. Граф Броун задумал реконструировать и сам замок, но не нашел рижанина, которому можно было бы доверить руководство такой работой. Рижский генерал-губернатор отписал об этом в столицу и 31 января 1783 года в Ригу прибыл Петр Бок, ставший первым губернским архитектором.[37] Объем книги не позволяет назвать все значимые рижские здания 18-го века, построенные российскими архитекторами, либо созданными на российские казенные деньги, но, думается, и уже перечисленное показывает, что влияние россиян на архитектурный облик Риги 18-го столетия было не мало. 

[1] Иоганн Готлиб Георги. «Описание всех в Российском государстве обитающих народов, также их  житейских обрядов, вер, обыкновений, жилищ, одежд и прочих достопамятностей».СПб., 1799. С. 20.

[2] Там же.

[3] Там же.

[4]  История Латвийской ССР. Том I. Рига, 1952. С.593.

[5]  Б. Инфантьев, А. Лосев. Латвия в судьбе и творчестве русских писателей. Рига, 1994. С. 69.

[6]  Там же. С. 74 -75.

[7]  Там же. С. 78.

[8]  Там же. С. 107.

[9]  Там же. С. 109.

[10] Там же. С. 108.

[11]  Б. В. Пестель. «Примечания о городе Риге». М., 1798. С. 11.

[12]  Там же.

[13]  Там же.

[14]  Там же. Стр. 4.

[15]   Энциклопедия «Рига». Рига, 1989. Стр. 35.

[16]   История Латвийской ССР. Том I. Рига, 1952. С. 303.

[17]    Б. Пестель. «Примечания о городе Риге». М., 1798, C. 6.

[18]   И. Асе. Специалист по латвийскому жемчугу// Вечерняя Рига. 2002 год.  19 апреля.

[19]    Там же.

[20]    И. М. Уханова Янтарный промысел в Курляндии в конце XVIII – начале ХIX века. // Из истории естествознания и техники Прибалтики. Т. 4. Рига, 1972 С. 246.

[21]   И. Асе. Латвийский жемчуг и другие чудеса. //Вечерняя Рига, 2001 год. 14 декабря.

[22]   И. Асе. Специалист по балтийскому жемчугу. // Вечерняя Рига, 2002 год. 22 апреля.

[23]   В. Татищев. «История Российская с самых древних времен неусыпными трудами через тридцать лет собранная и описанная тайным советником и Астраханским губернатором Васильем Никитичем  Татищевым». Книга I. 1768, Москва. С. 34.

[24]   Н. М. Карамзин. История государства Российского». Т. 1. М., 1989. С. 51.

[25]   Цит. по: А. Гурин. Paldies Karamzina kungam.//Ракурс, 2005 год. 3 -9 декабря.

[26]   Там же.

[27]   Там же.

[28]    А. С. Пушкин. История Петра. // Собрание сочинений. Т.8. М., 1981. С. 96.

[29]   Там же. Стр. 169.

[30]   История Латвийской СССР. Т.1. Рига, 1952. С. 593.

[31] А. Гурин. Здание ратуши в Риге//Прибалтийские русские: история в памятниках культуры (1710-2010). -  Рига, 2010. С. 83.

[32]   Б. Пестель. Примечания о городе Риге. М, 1798. С.27.

[33]   Broce J. K. Rīgas Rātsnams // Broce J. K. Zīmējumi un apraksti. R.1992. 1. sēj., 228. lpp.

[34]    Центр документации ГИОП. Инвентарный номер 19748.

[35]    А. Гурин. Путеводитель по русской Риге. Рига, 2001. С. 130.

[36]    Там же. С.131.

[37]    С. Репнин Русский стиль в центре Риги// Ракурс. 2009 год. 24-30 января.