Русские художники

Евгений Климов (Канада)

Подвижник искусства

...Купеческие расчеты никогда не

подвинут вперед художества...

А.Иванов

В начале мая 1858 года к Английской набережной в Петербурге подходил пароход. На палубе стоял довольно полный сутулый человек небольшого роста. Глаза его светились, на лице была приветливая улыбка. Что-то необыкновенно симпатичное и кроткое замечалось во всей его внешности.

Это был художник Александр Андреевич Иванов, возвращавшийся на родину из Италии. Он уехал из России 28 лет назад и прожил эти годы, главным образом, в Риме. В Петербурге родных у него теперь не было, да и знакомых было мало. Родители умерли, брат-архитектор остался в Италии, сестра жила в провинции. На пристани встречал Иванова ученик Академии Художеств Боткин. У него на квартире Иванов и остановился.

За несколько дней до отъезда из Италии Иванов писал брату: «Грустил и пугался я Петербурга постоянно, но сегодня у меня какое-то онемение, и сажусь с этим чувством на пароход. Прощай, что будет, напишу».

Тяжелое чувство грусти исчезло у Иванова после приезда в Петербург. Он с увлечением вспоминал прежнее время. Отец его был профессором в Академии Художеств, и в самом здании Академии протекли его детские и юношеские годы. Как зачарованный вглядывался он в лица прохожих, прислушивался к русской речи, заходил в церкви. Особенно пленял его говор русских женщин. «Это для меня музыка», - говорил Иванов. Любовь его к России была исключительна. Живя в Италии, он постоянно мечтал о процветании искусства на родине, о создании национального музея, о поддержке молодых художников. Ему хотелось встретиться со многими представителями русского искусства, узнать их взгляды и мечты, увидеть их работы. В беседе с Боткиным Иванов высказывал свои заветные думы:

«Владеть кистью, - говорил он, - это еще очень мало для того, чтобы быть живописцем. Живописцу надобно быть вполне образованным человеком. Если я получу какое-нибудь влияние на искусство в России, я прежде всего буду хлопотать об устройстве такой школы живописи, где давали бы основательное общее образование... Руководителем в живописи молодых художников с таким приготовлением я желал бы быть. Я уже стар, а на развитие искусства, удовлетворяющего требованиям новой жизни, нужны десятки лет. Мне хотелось бы положить хотя начало этому делу».

Иванов слышал в Италии «Ревизора» в чтении самого Гоголя, но сейчас стремился попасть в театр, чтобы увидеть это произведение на сцене. И в каком он был восторге! Заходя в церкви, всегда бывал от службы и от пения в восхищении. В церкви никогда не позволял себе говорить, даже тихо. Таковы были традиции патриархальной семьи, к которым он привык с детства. В Публичной библиотеке знакомится со Стасовым и сразу же начинает разговор на волнующую Иванова тему о старейшем типе изображения Иисуса Христа.

Как раз в это лето заканчивался постройкой в Петербурге величественный Исаакиевский собор. Будучи еще в Италии, Иванов думал, что его могут вызвать в Петербург для работы в Исаакиевском соборе. Иванов спрашивал совета у Гоголя; Гоголь сначала советовал сослаться на болезнь глаз, а потом прибавил: «А может быть о вас и позабудут!»

Так оно и случилось. С большим вниманием присматривался Иванов к иконам новопостроенного храма и с печалью констатировал, что в этих образах было мало религиозного чувства.

«Писать без веры религиозные картины – это безнравственно, это грешно», - говорил художник, а в письме пояснял: «...академические иконостасы с картинками тоже составляют гниль нашего времени...»

После увиденного в Петербурге Иванов писал брату в Италию: «В Исаакии хуже всего золотые фигуры – эти лепешки барокко и, представь, на самой середине иконостаса скульптура не скульптура и живопись не живопись... скульптурные фигуры с плоскими живописными лицами, к ним приставленными... Ведь выдумали же они дичь!»

Иванов обратился к председателю комиссии по постройке собора, графу Гурьеву, с просьбой получить билет на торжественное освящение храма. Граф раскричался на Иванова за то, что он носит бороду и отказал в билете. Со смехом и горечью рассказывал Иванов об этом эпизоде.

Главные помыслы Иванова в Петербурге сосредотачивались на возможности показать свою картину, привезенную из Италии. То было монументальное полотно «Явление Христа народу». Много лет провел он за работой над этой картиной, проверяя себя сотнями рисунков и этюдов, выезжая к морю и наблюдая купающихся. Иванов посещал римскую синагогу, чтобы запомнить лица молящихся евреев. Каждая фигура, голова, поза, жест, каждая деталь природы были им наблюдены в жизни, сопоставлены с классическими произведениями древности и, наконец, включены в картину. Сохранилось около 300 этюдов красками и огромное количество подготовительных рисунков – труд необычайный. Среди этюдов были у Иванова чудесные изображения природы, наполненные светом, что говорит о внимательной работе художника прямо на натуре. Этюды Иванова – свидетельство его поисков в разрешении plein air´a.

День Иванова начинался рано: в пять часов он уже был на ногах и торопился приняться за работу. После обеда он снова работал до темноты. Он мечтал о поездке в Палестину, чтобы самому почувствовать природу берегов Иордана, и для этого обратился с просьбой о субсидии в Академию Художеств. Ответ был краткий: «Рафаэль не был на Востоке, а создал великие произведения». Отказ оскорбил Иванова.

Теперь предстояло показать картину молодому императору Александру II, а затем и широкой публике. Еще раньше, в Риме, в 1845 году император Николай I посетил мастерскую Иванова, остался очень доволен, просил непременно кончить картину и подарил 300 червонцев. Иванов писал тогда Шевыреву: «Царь раскрыл во мне чувство, которое до его приезда я совсем не знал – чувство моей собственной значимости, которое так сильно меня занимает. Не сочтите это за гордость и тщеславие...»

Молодой император Александр II остался также доволен картиной, высказал Иванову свою благодарность и сказал, что приобретает картину, поручив уполномоченным лицам договориться о цене. Картина была перенесена из Зимнего дворца в Академию Художеств и там выставлена со всеми подготовительными работами для всех желающих. Иванов часами сидел в зале, слушал замечания зрителей и охотно вступал в разговоры.

«...Этюды приготовленные отдельно от картины мало значат и теряют цену, - писал Иванов. – Все это, вместе с картиной, может быть практическим и ясным наставлением для молодых художников русских, готовящихся на большой путь искусства живописного. А так как в настоящую минуту уже начинается в Москве рисовальная школа, то очень было бы кстати все это, вместе с картиной, туда перевезти и уставить...»

Посетители выставки с интересом вглядывались в работы Иванова, поражаясь глубиной образов и мастерством исполнения. Пейзажи искрились светом, фигуры были освещены ярким южным солнцем, в этюдах голов чувствовались люди Востока. Самозабвенная преданность искусству сквозила в каждом полотне, в каждом рисунке.

Переговоры о покупке затягивались, из одного учреждения Иванова посылали в другое. И вдруг по Петербургу разносится ужасная весть, что художник Иванов скончался от холеры. Толпы зрителей устремляются в залы Академии Художеств, чтобы увидеть произведения скончавшегося художника. За гробом Иванова шел, среди многих молодых художников, Крамской, будущий идейный руководитель группы художников-передвижников. Память об Иванове он хранил, как одно из самых светлых воспоминаний своей жизни.

Картина «Явление Христа народу» была приобретена императором Александром II уже после смерти художника за 15 000 рублей и пожертвована Московскому Публичному музею. В настоящее время картина находится в Государственной Третьяковской галерее, окруженная этюдами Иванова к этой картине.

Только шесть недель провел на родине Иванов после возвращения из Италии. Влияния своего искусства на развитие русской живописи он, понятно, увидеть не смог. Но оставленное им наследство приобрело в дальнейшем такую значимость, что многие явления русского искусства конца 19-го и начала 20-го веков без достижений Иванова объяснены быть не могут.

Сама личность художника также привлекала к себе внимание. В облике скромного, внешне даже робкого человека, жила необычайная внутренняя сила. Жизнь в Италии становилась для него из года в год все труднее, но художник не шел на сделки со своей совестью.

«Мне предлагали, - разъяснял Иванов Боткину, - два больших и очень выгодных заказа, но я отказался».

«Как отказались? Зачем же?» - спросил Боткин.

«Каково бы ни было достоинство моей кисти, - отвечал Иванов, - я все-таки не могу согласиться, чтобы она служила такому делу, истины которого я не признаю. При этом же я не хочу быть декоратором, для этих заказов нужна декорационная работа».

Когда строился в Москве Храм Христа Спасителя, то предполагалось, что Иванов будет писать большой запрестольный образ «Воскресение Христово». Как относился Иванов к такому заказу покажет его письмо к А.О.Смирновой, написанное в 1845 году. «...Сочинять образ «Воскресения Христова» - тысячи нужно сведений дял меня: нужно знать, как он был понимаем нашей православной церковью, в то время, когда религия не была трупом; нужны советы наших образованных богословов и отцов церкви. Католические сюда не годятся...»

Иванов работал над эскизами к «Воскресению Христову» около трех месяцев, но заказ был передан Брюллову. В том же письме к А.О.Смирновой Иванов пишет: «...был один из известных отцов нашей церкви; ...смотря на картины Брюллова, отдавал всю справедливость его таланту, сознаваясь однако же, что они чужды всякого религиозного чувства. Важно это замечание, мы много об этом здесь говорили».

В ответ на призыв отца вернуться в Петербург и стать преподавателем в Академии Художеств, Иванов писал:

«Вы полагаете, что жалование в 6-8 тысяч по смерть есть уже высокое блаженство для художника, а я думаю, что есть совершенное его несчастье... Художник должен быть совершенно свободен, никогда ничему не подчинен, независимость его должна быть беспредельна. Вечно в наблюдениях натуры, вечно в недрах тихой умственной жизни, он должен набирать и извлекать новое из всего собранного, из всего виденного... Купеческие расчеты никогда не подвинут вперед художества, а в шитом, высоко стоящем воротнике тоже нельзя ничего сделать, кроме стоять вытянувшись...»

Подобные взгляды не способствовали материальному благосостоянию Иванова, но так понимал он свое назначение и всею жизнью подтвердил исповедуемые им убеждения.

12-ти лет поступает он в Академию, отлично подготовленный отцом. При окончании Академии был награжден золотой медалью. В 1830 году получает стипендию от Общества Поощрения Художеств на поездку в Италию. В эти годы в Риме жило много русских художников, среди них Брюллов, Кипренский, Щедрин и мн. др. Каждый из молодых мечтал вернуться в Россию с монументальной картиной. Слава Брюллова гремела в Италии после создания им картины «Последний день Помпеи». Мысли о грандиозной картине захватили и молодого Иванова, но он решил проверить сначала свои силы на чем-нибудь не очень большом. Иванов усвоил воззрение на искусство, как на возвышенную, облагораживающую деятельность, отчего темы для своих картин черпал в античной мифологии и в библейских мотивах.

Он остановился на сюжете из античной мифологии, где говорилось о дружбе Аполлона с аркадскими юношами Кипарисом и Гиацинтом. Молодой Гиацинт игрой на свирели утешает Кипариса, который случайно убил любимого им оленя. Аполлон нежно обнимает Кипариса и поет, отвлекая его мысли от постигшего горя. Иванов почувствовал поэзию древней Эллады и воплотил ее в удивительно гармоничной картине, к сожалению оставшейся незавершенной.

К 1836 году Иванов закончил картину «Явление Христа Марии Магдалине». Мария Магдалина пришла поклониться Гробу Господню и вдруг увидела воскресшего Спасителя. Она инстинктивно протягивает ко Христу руки, но Спаситель спокойным жестом руки отстраняет возможное ее касание. На лице Марии можно увидеть испуг, удивление и радость об исполнившемся пророчестве о воскресении Спасителя.

Посланная в Петербург, картина имела большой успех. Общество Поощрения Художеств поднесло картину императору Николаю I. Иванову было присуждено звание академика и продлено право пребывания за границей еще на два года. Сам Иванов лелеял уже другую мечту, осуществление которой требовало от него исключительной сосредоточенности. Замысел новой картины Иванов нашел в Евангелии Иоанна, где говорилось о проповеди Иоанна Крестителя и о первом появлении Спасителя перед народом. Иванов изобразил берег Иордана и на нем группу людей, только что крещенных Иоанном. Креститель мощным движением руки указывает на идущего из пустыни Спасителя и призывает:

«Вот Тот, кто берет на Себя грех мира!»

От облика Спасителя веет абсолютным спокойствием, как ясно и непоколебимо учение, которое Он несет народу. Лик Христа выражает истину, справедливость, доброту, любовь, покойную сердечность и высокое благоррдство. Такого лика Христа в русской живописи еще не было.

Фигура и голова Иоанна Крестителя поражают своей динамикой. Аскет с бледным лицом вдохновенно зовет к высшей истине и не пойти за таким пророком невозможно. Вспоминаются слова пушкинского «Пророка» :

«Глаголом жги сердца людей».

За Иоанном Крестителем стоят двое апостолов – Иоанн и Андрей. Апостол Андрей взволнован от сознания, что ему предстоит увидеть Спасителя. На правой стороне картины видны две фигуры так называемых «дрожащих», взрослого и мальчика. Они только что вышли из воды, им холодно, они ёжатся и дрожат и готовы накинуть на себя одежду.

На земле сидит старик и раб помогает ему одеться. На изнеможденном лице раба угадывается мимолетная надежда на свободу.

Каждый изображенный на полотне по-своему воспринимает слова Иоанна, и это разнообразие откликов и «обращение человека ко Христу», по словам Гоголя, сообщает картине необыкновенное богатство душевных переживаний. Тут заметны на лицах удивление, сомнение, надежда, любопытство, равнодушие, восторг, вера и много других еле уловимых тонких оттенков чувств. Недаром Иванов специально изучал «Тайную Вечерю» Леонардо, где на слова Спасителя: «Один из вас предаст Меня», апостолы по-разному откликались и выражением лиц и жестами рук.

Иванов хотел верить, что своей картиной он выразит не только свое, но и отношение всего русского народа к истине Евангелия. Далеко не все могли понять и оценить его произведение. Замысел Иванова был настолько серьезен, что художник из года в год погружался все глубже и глубже в создаваемый им образ, и окончание грандиозного полотна (5 ½ на 7 ½ метров) все затягивалось. Из Петербурга начали торопить, с выдачей стипендии происходили задержки, вскоре кончилась и субсидия. Небольшое наследство, полученное после смерти отца, тоже было прожито, а картина все еще не была окончена.

В конце 1838 года Иванов встретился в Италии с Гоголем. Знакомство перешло в дружбу и подкрепило Иванова морально.

Своему отцу Иванов писал из Рима: «С некоторыми приезжими русскими я знаком, и в особенности с лучшим нашим литератором Н.В.Гоголем. Это человек необыкновенный, имеющий высокий ум и верный взгляд на искусство. Как поэт он проникает глубоко, чувства человеческие он изучил и наблюдал их, словом – человек самый интересный, какой только может представиться для знакомства».

Гоголь отнесся с большим сочувствием к своему другу, помогал ему материально и написал в 1846 году статью «Исторический живописец Иванов».

Художник решил фигуру самого Гоголя включить в свою картину, но долго искал то место на картине, где бы Гоголь был на нужном месте. В конце концов пишет Гоголя в группе последнего плана. Это так называемая «ближайшая ко Христу» фигура. Иванов написал Гоголя в годы его духовного перерождения. На картине видно, что Гоголя одолевают тяжелые думы, он согнулся под тяжестью испытаний, но оборачивается к Христу и прозревает нечто высшее.

Дело жизни Иванова не ограничивается, однако, одной картиной «Явление Христа народу» и подготовительными работами к ней.

Все дальнейшее в его творчестве вырастает в еще более значительное и вдохновенное целое по сравнению с картиной. С середины 1840-х годов Иванов был увлечен созданием серии рисунков к Библии. От этих рисунков веет стихийной мощью и мистическим постижением религиозных основ. Иванов своими рисунками поведал об открывшейся ему тайне и о совершающемся чуде. Царящий над всем Божественный свет, то в виде сияний, то искрящихся излучений, вызывает в памяти слова Евангелия и молитв: «Аз есмь свет миру», «Поступающий по правде идет к свету», «Душу мою озари сиянием невечерним» или «Одеяйся светом, яко ризою» и др. Вглядываясь в эти вдохновенные эскизы, над которыми Иванов работал последние 15 лет своей жизни, видно, как углублялось его религиозное чувство, связавшись с духом древнего Востока.

Часто указывают на ослабление веры у Иванова в конце его жизни и вызванную этим остановку работы над большой картиной. Верно, что книга Штрауса о жизни Христа произвела на Иванова большое впечатление; верно, что Иванов едет в Лондон к Герцену, чтобы получить ответ на волновавший его вопрос о современном положении искусства. Но таким же верным фактом является работа Иванова над эскизами к Библии до конца своих дней. Наличие эскизов служит лучшим доказательством религиозного горения художника в последний период его жизни.

Осуществление эскизов в виде монументальных фресок рисовалось Иванову несколько наивно не в обычном церковном здании, а в мечтах ему представлялось специальное помещение, стены которого были бы расписаны на темы Евангелия, Ветхого Завета и античных мифов, а также были бы украшены пейзажами Палестины. Такое далекое от канонических задач православной религиозной живописи намерение ни в какой мере не является отрицанием самих религиозных основ. В Иванове к концу его жизни развивалось тяготение к мистике, почерпнутой из разных духовных источников.

Иванов мечтал своим творчеством «дотронуться до сердца» каждого человека. Эта неизживаемая потребность «глаголом жечь сердца людей» роднит Иванова с лучшими представителями русского искусства. Он верил, что у русского народа есть самобытное исповедание христианской истины и средствами своего высокого искусства стремился понять и истолковать учение Христа.

Иванов был первым в русской послепетровской живописи, кто заговорил о ценности идей, воплощаемых в искусстве.

При свидании Иванова с Герценом, последний заявлял ему: «Вы подаете не только великий пример художника, но даете свидетельство о той непочатой, цельной натуре русской, которую мы знаем чутьем, о которой догадываемся сердцем и за которую, вопреки всему делающемуся у нас, мы так страстно любим Россию, так горячо надеемся на ее будущность».