Воспоминания М.В. Салтупе (урожд.) Морозовой), выпускницы 1937 года

Рижская городская русская гимназия (бывшая Ломоносовская) 1919-1935

Какими же были мы, подростки 20 - 30-х годов?

Латышский и другие языки в основной школе

Воспоминания о Ломоносовской гимназии

Уроки Закона Божьего или вероучения

Уроки истории и латыни

Латышский язык

Русский язык. Димитрий Павлович Тихомиров

Уроки географии. Геннадий Иванович Тупицын

Уроки рисования и истории искусства

Класс — как небольшая семья

Елка в гимназии

День «белого цветка»

День закрытия РГРГ (Ломоносовской гимназии)

Судьбы гимназистов

Заключение

Зачем писать воспоминания о школе довоенной Латвии, кому они нужны и кого они могут заинтересовать? Более полувека не было в Латвии гимназий, обучение на всех этапах было бесплатным. Но стал ли человек от этого богаче?

Довоенная школа Латвии ставила перед собой задачу воспитать человека, воспитать личность на морально-религиозной основе, на культуре своего и других народов, на веками создаваемых духовных ценностях, воспитать честного труженика, патриота своей страны с чувством долга, совестью и полной ответственностью за свои поступки.

После второй мировой войны, в силу исторических обстоятельств, некоторые духовные ценности оказались преданными забвению. Время стремится вперед, сменяются поколения, и человек, почти наглухо укутанный техникой, становится другим. Но достаточно ли у него честности, гуманности, уважения к себе и к другим, чувства долга, достаточно ли духовного благородства?

«Quo vadis?» — хочется воскликнуть! Есть старая известная пословица: «Новое — это хорошо забытое старое». Она и вселяет надежду, что человек, зайдя в тупик, спросит: а как же было раньше? Как воспитывали в школах в 20 - 30-е годы? Как дети получали хорошие знания, как учили и выучивали, сохраняя знания на всю жйзнь? Заинтересуются и нашими воспоминаниями, которые мы еще не успели с собой унести в небытие...

Возможно, наш сборник прочтет и наше, сильно поредевшее, поколение. Прочтет с улыбкой и скажет: «Да, так мы жили и учились в довоенной Латвии, приятно вспомнить молодость». А может быть и вместе со мной кто-то скажет: «На старости я сызнова живу».

Мне хотелось бы, чтобы наши воспоминания были бы благодарностью нашим Педагогам, носителям великой русской культуры начала века, не тронутой в Латвии ни революцией, ни навязываемой чуждой идеологией. Наши педагоги служили примером скромности, вежливости, корректности и честности. С такой любовью и интересом они стремились дать нам необходимые знания!

Как тут не вспомнить слова Н. А .Некрасова:

Учитель! Пред именем Твоим

Позволь смиренно преклонить колено.

***

Какими же были мы, подростки 20 - 30-х годов?

(Мои воспоминания об основной школе)

Нас воспитывали прежде всего уважать и любить свое государство. Но и мы чувствовали, что государство с нами считается, доверяет нам и заботится о нас. Мы жили как бы единой семьей и принимали участие во многих мероприятиях государственного масштаба. Хорошо запомнился приезд шведского короля в конце 20-х годов. Я была еще в одном из младших классов Рижской 4-й русской городской основной школы (Суздальской). Учащиеся всех школ были выстроены по краям тротуаров по пути следования короля в Рижский замок. Наш класс стоял, взявшись за руки, напротив замка. С нетерпением ждали «живого короля». И вот вдали начало раздаваться «ур- ра», все усиливаясь по мере приближения гостя. Наконец, показалась красивая открытая карета, запряженная шестью белыми лошадьми. В карете сидел король, приветствуя нас высоко поднятой шляпой. Мы дружно кричали «ур-ра». Ведь к нам приехал король! Хлопали в ладоши и подпрыгивали от восторга.

Помню похороны президента Латвии Я.Чаксте. Мы, малыши, были выстроены по краям тротуаров по пути следования траурной процессии, и могли хорошо видеть черный катафалк, запряженный шестью черными лошадьми и бесконечное число людей с венками и цветами. Процессию сопровождал оркестр с траурной музыкой.

Хорошо запомнилось празднование 18-го ноября — Дня провозглашения независимости Латвии. Накануне, 17-го ноября, в традиционном шествии на Братское кладбище, принимали участие гимназисты и студенты. Мы же, учащиеся основных школ, ограничивались актом в школе с концертом самодеятельности и «торжественной трапезой»: нас угощали пирожными с чаем или морсом. Вечером вся Рига пылала живыми огоньками: по краям всех тротуаров горели бесконечные плошки, в окнах были выставлены зажженные свечи. Казалось, что пылает вся земля! Магазины красовались светлыми праздничными витринами. Играла музыка. Бесконечное число гуляющих. В те времена не было еще микрофонов с душераздирающими выкриками под громкие такты ударных инструментов, а гуляющие сами пели или слушали задушевные песни. Ликовал весь народ, ликовали и мы.

Заботу мы чувствовали и получая льготы: весь год на все виды транспорта, включая и железную дорогу — билеты были в полцены. На концерты и в театры школьные билеты были также в полцены. Русская драма нам часто выделяла бесплатные билеты на дневные представления, и мы всем классом их охотно посещали. Мы были знакомы со всем классическим репертуаром театра. Помню, как мы уже в первом классе гимназии сеяли лес и сажали деревья. Увы, там, где мы сеяли лес, выросли большие стандартные дома. А вот у озера Юглас посаженные нами деревья превратились в большую рощу, оказавшуюся на территории Этнографического музея. Восточная мудрость гласит: «Если ты за свою жизнь не посадил ни одного дерева—считай, что ты не жил». Так что мы жили, и еще как!

Политическая жизнь страны в конце 20-х и начале 30-х годов не могла не отразиться на сознании подростков. Были выборы в Сейм, гремели рекламы, агитации, постоянно слышалось: «Партия, партия, забастовка!» Вот и мы в классе решили создать свою «партию» из десяти девочек. Мы были в пятом классе основной школы. Назвали свою «партию» — «Тайна дружбы» («ТД»), написали свои «правила», из которых помню только первое: подсказывать на уроках только своим. Заказали в одном из погребков Старого города маленькие щитки-значки с буквами «ТД», прикололи их к своему школьному переднику. Пробовали «издавать» свой журнал, но ничего из этого не получилось. Наша классная наставница — Мария Васильевна Асрианц, увидев наши значки, вызвала нас к себе, прочла «устав», едва сдержав улыбку, и пояснила, что не хорошо класс разделять на своих и чужих, и предложила снять значки. Мы опустили головы, и так перестала существовать наша «партия» «Тайна дружбы». Остались только две фотографии, а у подруги хранится еще и значок.

Слово «забастовка» нам тоже приходилось слышать нередко. И вот, наконец, она случилась и в нашем классе. Нам было разрешено в последний день перед началом Рождественских каникул зажечь в классе маленькую елочку. У нас, однако, возникла идея: почему только в последний день, ведь елочку можно зажечь и за несколько дней до каникул. Принесли елочку, разукрасили, зажгли свечи. Первым уроком была физика. Учительница — Муза Тимофеевна Кори, войдя в класс, сказала: «Уберите елку!» Никто не шелохнулся. Постояв молча, она вышла из класса и вернулась с директором — Алексеем Григорьевичем Шершуновым. Он, ни слова не говоря, взял зажженную елку за верхушку и понес ее в учительскую. «Не будем отвечать урок», — пронеслось по классу. Учительница, раскрыв журнал, вызвала одного из учеников — Юпиревича, будущего директора одного из зоопарков в США. Тот молчит. Тогда она вызвала хорошо успевающего ученика — Долгова, будущего инженера. Он тоже молчит. Тогда вызвали меня. Я стою и молчу. Учительница ничего не сказала, закрыла журнал и продолжала сидеть молча. Весь класс в страхе замер. Так мы просидели до конца урока. После урока у нас была беседа с классной наставницей. Мы ей рассказали о нашей обиде, ведь мы ничего плохого не думали. Учительница нас внимательно выслушала и пояснила, что все же надо было бы спросить разрешение, а также учесть, что в нашем классе во вторую смену занимаются малыши, которые могут начать играть с огнем. Она нам предложила извиниться перед Музой Тимофеевной, что мы и сделали. Так закончилась наша «забастовка», остались только воспоминания.

Латышский и другие языки в основной школе

Начали мы изучать латышский язык со второго класса. Первые два года у нас был учебник А.И.Ратерман, будущей моей учительницы в гимназии. Научились мы читать, писать и с известным набором слов перешли в четвертый класс. Наша преподавательница — Зелма Петровна Ленц — учебника как такового не признавала. Мы продолжали изучать язык непосредственно по литературным произведениям. Начали со сказок Скалбе, потом перешли к рассказам Порука, Пумпурса, Блауманиса, а в последнем классе читали Райниса и Аспазию. Были у нас отдельные книжечки упомянутых авторов, их мы читали в классе, а дома пересказывали содержание, записывая в отдельные тетради. Заданный урок надо было бегло прочесть, пересказать, выучить слова и текущую грамматику. Были у нас тетрадки-словари и для грамматики. Уроки Зелма Петровна вела интересно и старалась их разнообразить, вовлекая в работу весь класс.

А теперь мы поиграем в «учителя и ученика», — любила говорить наша «Зелмушка», и просила принести к следующему уроку листы бумаги и красные карандаши. Листы она помечала своими номерами, и на них мы писали диктовку с довольно замысловатыми «гарумзимами». Своей фамилии на листах мы не должны были ставить. Учительница собирала наши работы, перетасовывала их как карты и вновь раздавала. Теперь каждый должен был красным карандашом исправить ошибки в работе, которая была перед ним, и поставить свою фамилию. Работы снова были собраны, и на следующих уроках Зелма Петровна приносила их уже окончательно исправленными. Далее она перед всем классом вызывала «ученика» — автора диктовки и «учителя», исправившего ошибки. «Учитель» должен был указать «ученику» его ошибки и пояснить, почему пишется именно так. Он же, в свою очередь, должен был пояснить те ошибки, которые он сам пропустил или неверно исправил. И сколько здесь было неожиданного, ведь никто не знал, чью работу он исправлял. И так продолжалось, пока каждый не выступил как «ученик» и «учитель». Ошибки повторялись, а «повторение — мать учения», вот и укладывались они прочно в нашей памяти: на ошибках ведь учатся — на своих и на чужих!

Еще хочу остановиться на одной теме домашнего сочинения, которую нам дала Зелма Петровна. Это «История моего сантима». Здесь можно было пофантазировать: сантим терялся, находился, запекался на счастье, попадал в переполненные кошельки, в руку нищенки и т.д. Каждый стремился выдумать что-то поинтересней и оригинальней. Учительница проверяла наши домашние сочинения, а потом в течение нескольких уроков каждый должен был перед всем классом рассказать свою историю сантима. Класс с интересом слушал, смеялся и аплодировал, оценивая самые интересные истории. И вольно и непринужденно, сквозь смех лилась латышская речь.

Большим подспорьем для изучения языка были уроки истории Латвии, которые велись на латышском языке. Преподавалась она у нас с пятого класса Наша учительница — Ирина Ивановна Келер, на уроках медленно и понятными словами рассказывала текущий материал, поясняла незнакомые слова. Дома мы читали учебник и отвечали заданный урок.

Хочу вспомнить еще уроки русского языка. С третьего класса у нас не было больше хрестоматии. Алексей Григорьевич Шершунов предпочитал изучать русскую литературу непосредственно по источникам. Были у нас тетради по «литературоведению». Это были своеобразные конспекты, которые мы составляли. Изучали рассказы Пушкина, Чехова, Льва Толстого и др. Много стихотворений учили наизусть, писали пересказы и сочинения.

Не могу обойти вниманием изучение и немецкого языка. Хотя учебник и был, но Мария Николаевна Мурасова предпочитала на доске писать небольшие рассказы в собственном изложении. Читать их было легко и понятно. Их надо было пересказать. Для слов была тетрадка-словарик. Так, за два года мы подготовились к изучению немецкого эпоса в гимназии. Помню, любимое выражение было у Марии Николаевны, если в классе слышался шепот: «Кто там еще ворон считает?»

***

Итак, основная школа приближалась к концу, и мы всем классом отправились на экспертизу на ул. 13-го января (в те времена ул.Карлю), где располагался Институт экспертизы школьников. Теперь это полуразрушенное здание. Нам предлагали выполнять различные тесты: на ловкость, сообразительность и т.д. Мы получали результаты с рекомендациями продолжать образование в гимназии, техникуме или в ремесленной школе. В рекомендации было указано и какой язык изучать в гимназиях: четвертым языком по выбору были английский, французский или латынь. Мне рекомендовали изучать латынь, которая была необходима для поступления в университет на медицинский, юридический и филологический факультеты.

Далее у нас был выбор: поступить ли в Ломоносовскую (РГРГ) или Правительственную гимназию (РПРГ). Большинство выпускников Суздальской школы предпочли Ломоносовскую гимназию.

Воспоминания о Ломоносовской гимназии

Жизнь нашей довоенной русской гимназии мне хотелось бы сравнить с рекой. Вот спокойно течет река, неся свои прозрачные, духовно насыщенные воды. В нее вливается другая река, но с такими же водами, далее присоединяются маленькие ручейки, и она продолжает спокойно течь. Вдруг на ее пути возникают огромные пороги, камни, над ней грохочет небо, ее выбивают из русла, но она продолжает течь, клокоча и бурля, пробиваясь сквозь камни, она все еще несет свои чистые воды. И вдруг открываются перед ней огромные просторы, небо становится чистым, но ее тут же подхватывают мутные воды и растворяют в своем могучем потоке...

Мы — гимназисты! На голове форменная шапка со значком гимназии — наша гордость, но и обязанность своим поведением высоко держать честь гимназии.

Вспоминаю обычный школьный день. Звонок. Мы все по парам, классами, поднимаемся в актовый зал. У дверей нас встречает Лидия Ивановна Жиглевич, зорко осматривая учениц: чист ли белоснежный воротничок, блестят ли начищенные туфли, нет ли каблуков выше средних, нет ли косметики, шелковых чулок, накрученных локонов, опрятно ли форменное коричневое платье, которое должно быть ниже колен. В зале мы становимся классами по старшинству, младшие впереди. Выходит директор гимназии — Адриан Павлович Моссаковский. Начинается общая утренняя молитва: кто-либо из учеников читает молитвы, раздается общее песнопение, в котором дружно сливаются все наши голоса в единое, нечто великое, неповторимое... И пусть порой наши мысли в тот момент и далеки от «духа целомудрия, смиренномудрия, уныния, терпения», а ближе к «дай Бог, чтобы меня не вызвали», слова повторяющейся молитвы глубоко оседают в душе, чтобы всплыть в трудные минуты жизненного пути. После окончания молитв, директор школы обращается к ученикам с сообщениями о новостях школьной жизни, кое-кого слегка пожурит или похвалит, расскажет о культурных мероприятиях вне школы, которые советует посетить и т.д. Расходимся по классам и начинаются занятия.

Думаю, что ежедневное общение всех учеников с директором, слияние голосов во время молитвы помогло сплочению нашей школьной семьи.

Уроки Закона Божьего или вероучения

Уроки Закона Божьего были у нас два раза в неделю во всех классах, начиная с дошкольного и кончая последним классом гимназии. В младших классах учили молитвы, жизнь и учение Христа, богослужение, славянскую письменность, два года изучали катехизис. В гимназии изучали Деяния апостолов, историю Церкви, принципы других религий — христианских и нехристианских, христианскую философию, сопоставление науки и религии, вопросы морали и т.д. На уроках бывали и дискуссии. В Ломоносовской гимназии преподавал уроки вероучения протоиерей Н.А.Перехвальский, глубоко знающий и высокообразованный. Эти уроки нам давали духовное образование и помогали формированию личности.

Из нашего выпуска Димитрий Григорьев стал священнослужителем в США, а Людмила Кёлер (Земмеринг) — профессор Чикагского университета, постриглась в монахини.

Думаю, что уроки вероучения расширяли наш кругозор и давали возможность понять духовные ценности различных народов. Эти уроки как бы предостерегали нас от отрицания того, в чем мы мало сведущи.

Уроки истории и латыни.

Иван Иванович Келер — классный наставник

Иван Иванович Келер был прекрасным историком и педагогом. В двух последних классах основной школы мы изучали историю по его учебнику. Уроки истории в гимназии были рассчитаны на все годы обучения. Иван Иванович на уроках медленно и образно излагал материал. Мы вели конспекты. Иван Иванович не признавал учебников. К сожалению, в 1935 г. после слияния с Правительственной гимназией, Иван Иванович ушел на пенсию. Нам стал преподавать Василий Васильевич Преображенский, и мы учились по учебнику проф. Р.Виппера. Это был громоздкий учебник, подробный, из которого почти ничего не оставалось в памяти.

Как классный руководитель, Иван Иванович был нам как бы родным отцом. Он всегда нас понимал, был добр, отзывчив, очень корректен и всегда нам шел навстречу, помогал малоимущим ученикам. Так, например, матери одной из наших соучениц он дал 10 латов на туфли для дочери. Малоимущих освобождали от платы за обучение. Но отпущенных городом бесплатных мест было недостаточно. Поэтому школа устраивала вечера и лотереи, билеты которых распространяли мы — ученики. По количеству распространенных лотерейных билетов класс имел право освободить нескольких учеников от платы и сам решить кого именно. Ив.Ив. считал, что мы лучше знаем материальное благосостояние наших соучеников.

Иван Иванович преподавал нам и латынь. Чтобы лучше запомнить спряжения и склонения, он придумал игру. Все вставали и по очереди должны были быстро назвать следующий падеж слова, которое разбиралось. Если кто-то ошибался или медлил — садился. Получалось интересное состязание в знаниях, особенно когда стоять оставались всего несколько человек. Кто же победит? Победившему аплодировали, а Иван Иванович ставил пятерку.

Латынь мы изучали по произведениям Цезаря, а в старших классах изучали Овидия и Тита Ливия.

Латышский язык

В гимназии программа по латышской литературе мало чем отличалась от латышских школ. Мы читали и изучали произведения латышских писателей, писали сочинения. У меня сохранились несколько из них. Учили наизусть много отрывков из народного эпоса, которыми охотно пользовались в сочинениях. Помню, подробно изучали «Времена землемеров» братьев Каудзит. Моя одноклассница Тамара Лабутина (Сакович) еще сейчас хорошо помнит «молитву» Кенсиса, которая нас так смешила, а она серьезно продекламировала ее в классе в присутствии инспектора из министерства, и гот остался доволен нашими знаниями. Остались в памяти на всю жизнь и рассуждения Каспарса. Трудней, вернее кропотливей, было изучение «Вайделоте» Аспазии и «Иосифа и его братьев» Райниса. Помню, как все путали имена братьев. Я их тоже не запомнила. Наша учительница — Альма Ивановна Ратермане — на уроках почти всегда предлагала «передышки» или, как теперь говорят «паузы». Чаще всего на уроках грамматики она предлагала нам спеть латышские народные или другие песни. Учительница всегда пела с нами. Помню, ее любимой песней была «Балтс сниедзиньш сниег...», и мы частенько это учитывали, и, когда время уже было опять погружаться в грамматику, мы просили разрешения спеть еще эту песню. Наша милая «Альмушка», улыбаясь, вставала и сама начинала петь, а мы дружно хором присоединялись, довольные, что хоть немного удалось оттянуть склонения и спряжения.

Ни хрестоматии, ни других учебников у нас не было, и мы не чувствовали в них необходимости. Мы много читали и конспектировали, в классе по грамматике вели тетрадки. Но вот в последнем классе вдруг появился обязательный учебник — грамматика Я.Эндзелина, профессора университета, которая только что была издана для гимназий и университета. При воспоминании о ней у меня еще и сейчас «мурашки проходят по коже». Она была способна своими бесконечными «корнями» - откуда они происходят и куда ведут — запутать окончательно наши знания грамматики.

На выпускном экзамене нам была предложена тема сочинения «Образ матери в произведениях Блауманиса» или свободная тема «Любовь к Отечеству». Забегу немного вперед: в том же 1937 году темой вступительного экзамена в университет по латышскому языку была «Отличие хутора и людей Блауманиса от современных хутора и людей» и свободная тема «Природные богатства Латвии».

За пять лет обучения в гимназии мы были подготовлены к конкурсному «сражению» за места в университете, и латышский письменный для всех факультетов был первым, основным экзаменом, а для многих и «решительным боем» в выборе дальнейшего жизненного пути.

С гордостью могу сказать, что из нашего выпуска было 11 претендентов, и все стали студентами.

Низкий поклон нашим педагогам!

Русский язык. Димитрий Павлович Тихомиров

Димитрий Павлович Тихомиров преподавал в нашей гимназии русскую словесность — так называли уроки русского языка. Название это правильно, так как мы изучали литературу как часть русской культуры.

Димитрий Павлович был небольшого роста, седой, и нам казалось, что он уже «совсем старичок».<...> Уроки вел он интересно, рассказывал увлеченно, прекрасно знал свой предмет. Многое о нем мы узнали позднее, из статей в сборниках Тартуского университета. Еще в первом классе он нам предложил вести свой школьный дневник, уверяя, что он поможет изложению своих мыслей и умению рассуждать с самим собой. Если он сохранится, то впоследствии будет интересно самому почитать. В то время мы еще не знали, что и сам учитель ведет дневник, который мы сможем через много, много лет прочесть. Читая дневник Димитрия Павловича, перед нами раскрылась богатая личность с глубокими знаниями и интересом к русской литературе.

Дневник вести было желательно, но не обязательно. Спасибо за предложение, у меня частично он сохранился, и теперь, перечитывая его, в памяти всплывают далекие школьные годы.

По программе русской словесности первые два года мы изучали литературу допушкинского периода: народный эпос, сказки, былины, оды Державина, Ломоносова и т.д. Димитрий Павлович любил древнюю литературу и в нас прививал интерес и любовь к ней. Подробно мы изучали «Слово о полку Игореве», читали его на древнеславянском языке, отрывки учили наизусть. Некоторые описания природы запомнились на всю жизнь. Помню, с какой улыбкой мы изучали «Домострой» — «жену муж может бить не большим бревном, но шелковой плеточкой...»

Писали много сочинений классных и домашних на литературные и свободные темы. Запомнилась одна тема: «Какое впечатление на меня оставляет вид пьяного».

К изучению Пушкина и Лермонтова мы готовились два года. К каждому уроку, вне зависимости от текущего материала, надо было выучить около десяти строк из стихотворения Пушкина. В начале года нам был дан список стихотворений, мы их записали в отдельные тетрадки, по которым задавались текущие строки. В начале урока учитель вызывал несколько человек ответить заданное стихотворение, если он не знал — ставил двойку, которую довольно трудно было исправить. Если же ученик по каким-то причинам не смог выучить, Димитрий Павлович принимал «отказ» и спрашивал его на следующем уроке. И так незаметно, но регулярно, укладывались в нашу память отрывки из поэм Пушкина, стихотворения, накапливался «багаж» для изучения поэта. Нетрудно посчитать, сколько строк из поэзии Пушкина за два года, по два урока в неделю, мы знали наизусть. Мы это только почувствовали при изучении поэзии поэта в третьем классе. Как нам это все пригодилось! Учили мы наизусть и поэзию Лермонтова и даже отдельные отрывки прозы Гоголя. Еще сейчас многие помнят описание — «Тиха украинская ночь...» В последнем классе гимназии на выпускном экзамене по русской словесности у нас было сочинение на тему «Достоевский, как проповедник гуманности» или свободная тема «Значение религии в жизни человека».

Из моего дневника от 13-го июня 1937 г.:

Сегодня был русский устно (экзамен). Вытянула 11-й билет, а именно «Байронические планы Лермонтова» <...>. Его я не хотела вытянуть, так как всего один раз повторила. Ответила. Директор Гербаненко, преподававший в параллельном классе словесность, меня спросил: «Кто стоит выше — Мцыри или Печорин?». Я ответила, что Мцыри. Он спросил: «Почему?» Я ответила: «Мцыри не строит своего счастья, как Печорин, на несчастье другого человека». Директор мне подсказал, что они и по-разному понимают любовь к родине. Были на экзамене два представителя из министерства, один из них спросил: «Какое стихотворение Лермонтова тебе больше всего нравится?» Я сказала: «Ангел». Он предложил мне продекламировать «Пророк» и «В минуту жизни трудную». Я это сделала с небольшой подсказкой учителя.

Милый Димитрий Павлович, мы так Вам благодарны за хорошие знания русской литературы!

Прошло 20 лет, и мы решили встретиться всем классом и пригласить на встречу оставшихся учителей. Димитрий Павлович сохранил свою записную книжку с фамилиями и отметками учеников нашего класса. По его записной книжечке была сделана перекличка — увы, многих уже не было среди нас, про некоторых мы ничего не знали. Мы с радостью декламировали нашему учителю, который, казалось, совсем не постарел, отрывки из стихотворений и поэм Пушкина. Он с умилением слушал.

Димитрий Павлович Тихомиров оставил нам свой дневник и книгу «История гуслей», над которой работал последние годы и которая вышла в Тарту.

Воспоминания хочу закончить отрывком из дневника Димитрия Павловича.

8-го сентября 1957 г.

Итак, я с 1-го сентября больше не работаю. 51 год работал на педагогическом поприще. Слава Богу, сил у меня хватило бы, но невыносима стала для меня школьная работа. <...> Я будто не в школе, а в каком-то — даже не подберу эпитета к той жизни, в которую попадаешь в школе. Требование — чтобы двоек не было. <...> Чтобы было благополучно и с виду школа была бы отличной. Я в 3-м «Б» латышской школы преподавал несколько лет. Начал с того, что получил благодарность, а кончил явным недовольством директора.

Вот запомнил слова двух учительниц. Одна говорила: «Что ж, нельзя ставить двойки, будем ставить тройки». Другая: «Что я, дура что ли, что буду ставить двойки, чтоб меня лишили уроков?» А у меня двойки: недовольство и начальства и родителей.

Димитрий Павлович Тихомиров скончался в 1963 году.

Уроки географии. Геннадий Иванович Тупицын

О Геннадии Ивановиче Тупицыне немало воспоминаний. Не хочу их повторять.

Геннадий Иванович не только любил нашу гимназию, но и способствовал единению ее выпускников. Он всегда активно участвовал во встречах, принимал охотно выпускников у себя дома.

Уроки Геннадий Иванович вел своеобразно, интересно. Учебниками мы не пользовались. Учитель на уроках нам излагал тему, при этом все время демонстрируя на экране при помощи эпидиаскопа наглядный материал. Мы старались в темноте сделать в тетради наброски, которые дома переписывали. Помню, Геннадий Иванович приносил на урок кипы различных книг с иллюстрациями, которые мелькали на экране. Мы вели тетради, в которых зарисовывали по атласу карты, нанося на них горы, реки, города. И хотя точность этих карт желала лучшего, но расположение и названия, нанесенные своей рукой, легко запоминались. География запоминалась как-то образно. Геннадий Иванович преподавал нам и физическую географию. Мы часто совершали учебные экскурсии, на которых он нам многое пояснял, учил пользоваться измерительными приборами, определяли мы расстояния и высоту дерева или башни. Географию Латвии Геннадий Иванович, как было положено, преподавал нам на латышском языке.

После войны наш Геннадий Иванович пробовал продолжать преподавать в советской школе хотя бы русский язык латышским ребятам, но не смог смириться с новыми условиями.

Уроки рисования и истории искусства

В первом классе гимназии рисование преподавал нам художник К.С.Высотский. Он сам был анималистом и нам предлагал рисовать чучела птиц и зверюшек. Он нам не помогал и не подправлял, а подойдет, бывало, к пюпитру, похвалит за работу и скажет: «Разрешите, я чуть Вам подправлю!». Возьмет резинку и все сотрет, сам все нарисует, и нам . остается в течение урока его рисунок немного «подпортить». Помню его уроки по перспективе. Изучив законы, он рисовал на доске геометрические фигуры, и нам надо было на своих листах изобразить их в перспективе.

К.С.Высотский был лично знаком со многими широко известными художниками, он нам рассказывал о встречах с ними. Он дружил и с Шаляпиным и нам о нем рассказывал. Добрый был старичок!

Со второго класса рисование и историю искусства преподавал нам художник-искусствовед Евгений Евгениевич Климов. Он всего несколько лет тому назад закончил Латвийскую Академию художеств. Нам он предлагал рисовать гипсовые фигуры, например, голову Вольтера (рисунок у меня сохранился). А изучая светотени, мы рисовали блестящий самовар.

История искусства была его специальностью и увлечением. Он нам рассказывал о русских художниках, иллюстрируя урок репродукциями, которые показывал на экране при помощи фонаря, так как диапозитивов в те времена еще не было. Помню, для этого на урок он приносил много увесистых книг. Изучали мы и мировые шедевры живописных полотен. Он нам старался привить любовь к прекрасному, учил отличать подлинное искусство от модных течений и т.д. Записей мы не вели, урок отвечать не приходилось, но он стремился, чтобы мы воспринимали, понимали, чувствовали подлинное искусство. Для учеников он организовывал поездки в Печоры и Нарву.

Хочу привести запись из дневника о последнем уроке Евгения Евгениевича, который мне в то время хотелось зафиксировать в памяти.

Вторник, 25-го мая 1937 г. Вчера мы простились с Ев.Ев. Он сказал, что к сожалению, мы в этой обстановке больше не встретимся. Как было еще хорошо: я сидела за своей партой, окно открыто, цветут каштаны... Ев.Ев., в цвете своих лет, расхаживает по классу и, прощаясь с нами, много о чем красиво говорит. Прежде всего он сказал, что желает, чтобы уроки по истории искусства остались у нас в памяти. Наука, по его словам, — это цепь, которую всегда можно продолжить, искусство же закончено, ничего нельзя ни добавить, ни убрать. Оно «конечно», и в этом надо искать его «бесконечность». Он повторил нам критерии подлинного искусства: искусство должно волновать, должно создавать контакт со зрителем. Он напомнил нам китайскую мудрость: если книгу не хочешь читать вторично, не стоило ее читать и в первый раз. Так же и с искусством — оно должно повторно манить.

Ев.Ев. нам напомнил, что искусство должно быть «уму понятно и душе приятно». Ев.Ев. пожелал, чтобы мы в жизни развивали всю личность, шли бы по определенному пути к цели, а не были бы такими, которых надо подталкивать. Чтобы мы имели свое дело, которому бы отдавались всем сердцем. Одно из школы мы должны вынести — это дружбу. Никогда в жизни нельзя так быстро и искренне подружиться, как в школе. Он хотел бы, чтобы мы любили искусство и относились бы к нему самозабвенно, т.е. забывая себя и окружающий мир, живя как бы другой жизнью.

Мне очень грустно с ним расставаться, грустно, что больше не услышу уроков Евгения Евгениевича...

Здесь хочу сделать маленькое отступление в своих воспоминаниях.

Судьба иногда преподносит нам непредсказуемые сюрпризы. Последний урок Евгения Евгениевича для меня не оказался последним. Кто бы мог сказать, что спустя более полувека я вновь буду присутствовать на его лекции, вновь услышу его голос. Но это будет далеко, далеко за океаном, в чужой стране, в незнакомой аудитории. 4 декабря 1988 года в переполненный зал под взрыв аплодисментов входит 87-летний старец, входит медленно, опираясь на тросточку. Ответив на приветствия легким поклоном с улыбкой, он тяжело опускается на стул. Начинается лекция «Искусство Руси дохристианского периода». И опять льется его восторженная, приятная речь, на экране мелькают диапозитивы. Мысли мои невольно уносят меня в прошлое. Увы, передо мной уже не учитель в «цвете своих лет» ходит по классу, а почтенный старец — известный художник, профессор-искусствовед Евгений Евгениевич Климов. Но, к великому сожалению, лекция эта оказалась последней. Е.Климов погиб в автокатастрофе в декабре 1990 года.

Класс — как небольшая семья

В нашем классе в гимназии оказались выпускники из всех 12-ти русских основных школ, но мы быстро освоились и объединились. Наш классный наставник — Иван Иванович Келер, старался считаться с мнением класса по многим школьным вопросам. Если заданный урок по разным причинам оказался плохо подготовленным, или что-либо оказалось не совсем понятным, или внимание было уделено контрольным работам, мы перед уроком всем классом «отказывались», т.е. просили учителя принять наш отказ. Учитель почти всегда принимал это во внимание: или повторял задание, или мы «шли вперед», отвечали наш «долг» на следующем уроке.

Помню трагедию — убиение архиепископа Иоанна. Нас это потрясло, и мы решили всем классом присутствовать на первой панихиде в Шмерли, стоять шпалерами при перенесении останков из дома в храм. Для этого нам надо было всем классом отпроситься с последнего урока географии. Геннадий Иванович учел наше желание, и мы, вместо урока помчались на трамвае в Шмерли.

В школе был организован «Совет учеников» и класс выбирал в него своего представителя.

Сплоченность класса оставалась на многие десятилетия. Впервые мы собрались отметить наше 20-летие окончания гимназии, потом решили встречаться ежегодно вместе со своей последней классной наставницей Таисией Никифоровной Микулой, впрочем, воспитанницей Ломоносовской гимназии до первой мировой войны. Так мы продолжали ежегодно встречаться, а потом и дважды в год многие десятилетия.

Эта маленькая наша «ячейка» способствовала быстрому созыву выпускников всей нашей гимназии. Столь же регулярно встречались выпускники почти всех классов.

Елка в гимназии

Рождественские елки устраивались во всех школах. В Ломоносовской гимназии был обычай: поручать устройство елки одному из младших классов — обычно второму. Класс должен был самостоятельно не только украсить елку и зал, но и составить программу выступлений, рассчитывая только на свои «артистические» способности. Образовали «комитет», распределили четко свои обязанности, составили программу, выделили «артистов». Хотелось все устроить поинтересней и оригинальней, чтобы показать, на что наш класс способен. Сколько было волнений, предложений, советов. Весь класс принимал активное участие. Пользовались и советами педагогов, особенно их помощь нужна была при постановке пьес, танцев и пения.

Помню, ставили «заводную игрушку» — небольшую шуточную сцену. Все несколько отрывистые движения надо было выполнять точно по музыке, исполнить только два раза, на третий в середине — «лопалась пружина» и все мгновенно останавливались в причудливых позах. Я была «хвостом коровы». Прячась за ее декорацию, должна была двигаться строго по музыке, четко выполнить положенные движения «хвостом», поворачивая его спрятанной ручкой.

Помогал нам в основном Андрей Федорович Булатов, учитель физики, талантливый артист, музыкант и композитор. В нашей программе была небольшая пьеса, сольные выступления балета (две соученицы учились в балетной студии), пение соло и дуэтом, декламации, народные танцы.

Не обошлось и без курьеза. Моя одноклассница Валя Ванага (Горбачевская) еще сейчас иомнит, как ошиблась и спела:

Дайте мне сиянье дня,

Черногривую девицу,

Черноокого коня...

Почти весь класс был в русских народных костюмах (его нам разрешали вместо формы одевать на школьные елки).

Активное участие только одного класса давало возможность получить оценку других классов. Как мы переживали, волновались!

День «белого цветка»

В довоенной Латвии было принято на улицах собирать пожертвования от прохожих, прикалывая опустившему в копилку монету — «значок». Сборы организовывали разные общества, занимающиеся благотворительностью.

Раз в году в весеннее воскресенье был сбор в пользу Красного Креста Тем, кто жертвовал, прикалывали белую ромашку. Поэтому этот день назывался «днем белого цветка». К сбору пожертвований приглашались и гимназисты.

В день сбора мы собирались в штабе, распределялись по парам, каждая пара получала щит с наколотыми цветками и кружку-копилку. Улицы для сбора мы выбирали сами, учитывая, где больше прохожих, и не прошла ли там предыдущая пара. Мы колесили по всей Риге, пользовались трамваями, где тоже собирали деньги. Проезд для нас был бесплатный, и мы катались по всем маршрутам, узнавая их конечные остановки. Так своеобразно мы изучали Ригу.

С какой гордостью мы к вечеру являлись в штаб с пустым щитом и полной кружкой. Никому в голову не приходило вытрясти из копилки деньги. Казалось, это было просто, но наша гордость и честь гимназии были выше всего. Ведь нам доверяли!

День закрытия РГРГ (Ломоносовской гимназии)

или ее «слияние» с Правительственной гимназией

Это произошло в начале 1935/36 учебного года. Занятия у нас обычно начинались со второй недели сентября. Собрались, как обычно в указанном нам классе. Знакомый класс, знакомые парты. К нам пришло несколько девочек из Правительственной гимназии, звонок, обычная утренняя общая молитва. В зале собрались педагоги Правительственной и нашей Ломоносовской гимназии. После молитвы с прощальным, напутственным словом выступил Адриан Павлович. Потом последовало приветственное слово директора Правительственной гимназии Георгия Петровича Гербаненко. Произошла небольшая школьная реформа: добавили пятый год обучения в гимназиях (до этого четыре года). Добавили новые предметы: психологию и логику, арифметику в последнем классе, переставили нумерацию классов: старший стал первым, младший — пятым. В нашей гимназии закрыли реальное отделение, стало два параллельных гуманитарных класса.

Расширили программу некоторых предметов. Но было больно и грустно потому, что некоторым нашим ломоносовским педагогам пришлось уйти на пенсию. Я не помню прощальной речи Адриана Павловича, очевидно, эмоции поглотили всё. После молебна и речей, мы — ломоносовцы, остались в зале сфотографироваться с нашими педагогами, пригласив и Георгия Петровича. Наши педагоги сфотографировались и на своих местах в учительской.

И началась наша обычная школьная жизнь.

Судьбы гимназистов

Хорошо помню: еще в 1-ом классе гимназии (1933 г.) Иван Иванович Келер, наш классный наставник и учитель истории, сказал, что предстоит война с Германией. Мы тут же спросили — когда? На это он ответил: «Вы еще успеете окончить гимназию, а вот университет — вряд ли». Это было не предсказание, как мы обычно понимаем, а логическое предположение ученого-историка, прекрасно знавшего ее законы в свете текущих событий. Но об этом не хотелось ни думать, ни верить в это даже перед самой войной.

Говоря о судьбах бывших гимназистов, хочу заметить, что ломоносовцы 20-х годов к началу исторических переломов успели уже «опериться», получить высшее образование, приобрести специальность, обзавестись семьей. Они успели уже столкнуться с безработицей, могли более объективно оценивать жизнь, принимать решения. Однако и для них многое оказалось непредвиденным. Ломоносовцев 30-х годов исторические события застали еще студентами, или же делающими первые шаги в самостоятельной жизни. Они были полны эйфории, жили мечтами о светлом будущем, были полны сил, надежд и житейской наивности. Они оказались наиболее подверженными «дуновению различных случайных ветров» и смотрели на многие события с недоумением.

После того, как Латвия в 1940 г. внезапно оказалась в составе СССР, местная русская молодежь ощутила недружелюбность новых властей. У многих родители в свое время бежали от большевиков. К тому же, русская молодежь в Латвии воспитывалась совсем в ином духе, чем в СССР. Сразу же были закрыты все русские молодежные организации. В особую немилость впали члены общества «Сокол».

Но жизнь как будто текла спокойно. Студенты готовились к экзаменам, в гимназиях разливалась музыка выпускных балов и вдруг ее сменил грохот пушек...

Перед самым началом войны в Москве проходила декада Латвийского искусства и шахматный турнир. Совершенно спокойно отправились туда и наши ломоносовцы — певец Дашков и шахматист Петров, но путь домой у них оказался уже отрезанным.

На севере Латвии в Буртниеках был разбит спортивный лагерь молодежи для подготовки к международным соревнованиям. Война застала там молодых спортсменов. Их хотели эвакуировать в тыл, но эшелон подвергся воздушному налету, был разбит, а раненые отправлены в госпиталь (в их числе и моя соученица Ксения Васильева).

Ломоносовцы оказались и среди депортированных за несколько дней до начала войны (14 июня 1941 г.), их эшелоны еще двигались по бесконечным просторам Сибири в отдаленные лагеря, а в Риге уже гремели снаряды.

Ломоносовцы оказались и в советской армии, автоматически попав в нее из латвийской, не успев еще дослужить. Впоследствии часть из них оказалась в «Гороховецких лагерях» под Москвой. Ломоносовцы оказались по обеим сторонам фронта.

Разнообразны были судьбы тех, кто остался под властью Германии. Еще до начала войны (в 1939 г.) небольшая часть ломоносовцев выехала вместе с репатриировавшимися немцами. Часть уехала в Германию во время или в самом начале войны. Тех, кто оставался в Риге, вербовали во «Власовскую армию». Судьба их оказалась трагичной. Многие оказались в сибирских лагерях.

Хочу привести примеры судеб моих одноклассников (выпуска 1937 г.). Еще в ушах звучали их радостные голоса, а уже надвигались печальные вести: Маслякова расстреляли, а Таисия Анкундииова погибла в нацистских застенках. Валя Сидиропуло испытала ужасы Саласпилсского и Равенбрюкского лагерей. Но не все судьбы были столь трагичны. В это же время Елена Григорьева училась в университете в Германии, а Ира Товстолес в горах Австрии спокойно воспитывала своего сына. Я же у других гор — в Средней Азии, засучив рукава, боролась с эпидемией тифа. И это только несколько примеров из жизни одноклассников.

И где только ломоносовцы не встречали конец войны и начинали вновь обустраивать свою жизнь! Но они всегда чувствовали себя членами одной семьи, всегда откликались на зов друзей, помогали друг другу и морально поддерживали.

Наша гимназия может гордиться многими своими выпускниками, такими как скульптор Л.Буковский, проф. А.Вилюман, проф. О.Ковш, писатель Н.Истомин, юрист Б.Плюханов, проф.

В.Мирский, исполнитель и композитор Ю.Глаголев. За рубежом хорошо известны имена Д.Левицкого, поэта И.Чиннова, писателя Л.Зурова, А.Иллюкевича, А.Флауме,

B.Б.Фрелиха и многих других.

Ломоносовцы нашли «свои пути-дороги»...

Возможно, наши воспоминания расскажут нашим детям и внукам, какими мы были, к чему стремились и как нас калечили крупные трагические повороты нашего двадцатого века.

Заключение

За годом год прошли и мы

По жизни разными путями,

Но отголосок старты

Не стерло время между нами.

Пролили не одну слезу,

Любовь встречали и разлуку,

Прошли сквозь бурю и войну,

В беде не покладая руки.

Сегодня вместе мы опять,

Приятно видеть нам друг друга,

Чайку попить и помечтать,

В часы короткого досуга.

/Из стихотворения моей однокласницы Валентины Бинкевич/.

Наша школьная семья, сплоченная «духовным родством», не распалась после окончания гимназии. Еще в 1927 году было основано Общество абитуриентов Рижской городской русской гимназии, а в 1930 году — Рижской правительственной русской гимназии. В 1939 году оба общества объединились. При обществе абитуриентов был организован свой хор, драматический кружок, регулярно читались лекции, выступали с докладами. Приглашались бывшие педагоги, которые принимали деятельное участие в культурных мероприятиях, регулярно устраивались вечера в день основания гимназии, на которые приглашались и старшеклассники.

В 1940-ом году, при крутом повороте политических событий, единым взмахом пера были закрыты все общества, одних только русских в Риге — 33. В последовавшие трагические годы войны небольшая часть ломоносовцев отмечала юбилейный день гимназии на квартире у Геннадия Ивановича Тупицына. Война разбросала выпускников по многим странам, но «школьная семья» не распалась. В послевоенные годы в Риге был создан «комитет», в который вошли по одному представителю от каждого выпуска. Задачей комитета было организовать традиционные встречи выпускников. Сам же комитет встречался ежемесячно, был сплочен и служил как бы «сердцем гимназии», которое продолжало биться. Встречи выпускников проводились ежегодно, регулярно в течение более четырех десятилетий. Собирались до двух сот выпускников, почти каждая встреча была посвящена памяти одного из педагогов.

Годы беспощадно набегали. За трапезным столом все больше оставалось пустых мест, а при традиционной перекличке по выпускам — все больше молчания. И все же, до 1991 года ковыляя с тросточкой, опираясь друг на друга, собирались выпускники еще 20-х годов. Но иссякли и силы организаторов встречи. Не старели только желание и инициатива, ко- 126 торую подхватило Балто-славянское общество, основанное в 1988 году. Оно взяло к себе «под крылышко» выпускников наших довоенных русских гимназий и продолжает ежегодно организовывать традиционные встречи.

На одну из наших встреч поэт — выпускник Ломоносовской гимназии, автор нашей кантаты — Николай Истомин (Свадост) прислал нам стихотворение, которое оказалось его последним:

Пускай прошли десятилетия,

Как были мы выпускниками,

Потянемся за долголетие,

Еще взвихренные делами.

Помехи старости — к чертям их всех,

И незачем нам жить с оглядкой,

Кто самочувствием еще не стар,

Держись за жизнь бульдожьей хваткой!

____________________

Примечания составителей:

1. Григорьев Димитрий Димитриевич, выпускник 1937 г. Родился в 1919 г. в Англии. Его отец до революции был губернатором Сахалина и членом главного правления Российского Красного Креста.

По окончании гимназии Д.Григорьев учился в Богословском институте Латвийской Православной церкви. После происоеди нения Прибалтики к Советскому Союзу вместе с другими английскими поданными был эвакуирован в Австралию. После войны Д.Григорьев поселился в США, где завершил свое образование, получив степень магистра по лингвистике и сравнительной литературе в Йельском университете и доктора философии по славистике в Пенсильванском университете, а также диплом Свято-Владимирской Духовной академии в Нью-Йорке. Автор диссертации «Достоевский и религия». Профессор, бывший руководитель кафедры русского языка и литературы Джорджтаунского университета.

Ныне Д.Д.Григорьев, протоиерей, настоятель Свято-Николаевского кафедрального собора Православной церкви в г.Вашингтоне.

Д.Д.Григорьев состоит членом Православного богословского общества в США, Русской академической группы, Международного общества Ф.М. Достоевского Д.Д.Григорьев умер в Вашингтоне 8 декабря 2008 года - Примеч. ред.сайта .

2. Зуров Леонид Федорович (1902-1971)— уроженец г.Острова. В возрасте 16-ти лет добровольно вступил в Северо-Западную армию Юденича. После ее разгрома поселился в Латвии, где в 1922 г. окончил РГРСШ. Некоторое время учился в Праге. Сотрудничал в рижских русских печатных изданиях, где были опубликованы его первые литературные работы. Участвовал в работе белоэмигрантских организаций, вследствие чего в конце 20-х годов вынужден был покинуть Латвию. Поселился во Франции, где основное внимание сосредоточил на литературной деятельности. Известен как душеприказчик И.Бунина.

3. Иллюкевич Алексей Александрович (1913-1980). В 1931 г. окончил РГРГ. Окончил ветеринарный факультет ЛУ. Во время войны уехал в Германию. С 1947 г. жил в Венесуэле и работал профессором в Маракаибском университете.

4. Флауме Анатолий Яковлевич (1912-1989), выпускник РГРГ 1930 года. С 1950 г. жил в США, где преподавал русский язык в военной школе языков в г.Монтерей, Калифорния. Там он написал основной курс русского языка и ряд пособий по преподаванию языка. С 1958 по 1961 год А.Я.Флауме был в аспирантуре Пенсильванского университета, где защитил диссертацию по методике составления учебников по русскому языку. С 1963 по 1977 год был профессором славянской филологии в Джорджтаунском университете.

5. Фрелих Сергей Бернгардович (Борисович) (1904-1982). Родился в Риге в семье русского инженера немецкого происхождения. Окончил РГРСШ в 1922 г. В 1927 г. окончил политехникум в Котен-Ангальме (Германия). Работал в инженерном бюро отца. В 1940 г. репатриировался в Германию. С января 1943 г. офицер для особых поручений при начальнике Главного Организационного Управления КОНР (Комитет освобождения народов России) генерале Малышкине. На заключительном этапе войны служил в штабе ВС КОНР при генерале Трухине. В мае 1945 г. был интернирован американцами, бежал из лагеря. Пытался спасти интернированных власовцев от выдачи в СССР. После войны помимо коммерческой деятельности издавал журнал «Зарубежье». Автор мемуаров «Генерал Власов».

Уникальная фотография

Рижская городская русская гимназия (бывшая Ломоносовская) 1919-1935

Воспоминания М.В. Салтупе (урожд.) Морозовой), выпускницы 1937 года

Содержание