Игорь Чиннов. О себе

Рижская городская русская гимназия (бывшая Ломоносовская) 1919-1935

Родился я давно — в 1909 году, 25 сентября, в Туккуме (ныне Тукумс), происхождение: из трудовой интеллигенции. Туккума не помню, но ясно вижу городки, балтийские, в которых случилось жить: уютнейшую Митаву (ныне Елгава)-— «Покойся, мирная Митава» — писал Мих. Кузьмин. И Юрьев, теперешний Тарту, с университетом «дней Александровых» и готическим руинами на горе, аккуратнейший, тихий городок. Позже была Рязань, с незабываемой зимой, блистающим снегом, розвальнями, бубенцами и внезапной весной, могучим ледоходом на Трубеже, свежестью воздуха прямо-таки прекрасной. А в Риге помню запах свежесрубленных елок, снежинки — и извозчиков в синих кафтанах, синие полости саней... На санях, увы, кататься не приходилось: денег не было.

В Риге окончил я Ломоносовскую гимназию, Латвийский университет: магистр юридических наук. А зарабатывать на жизнь стал поздно, долгие годы предпочитал бедность и досуг. И стихи — чужие, но и свои. Первая служба — в ТАСС, в латвийском его отделе ЛТА (Лета). Затем — фармацевтическая фирма Мэдфро (MEDFRO), откуда меня и угнали на работу в Германию, в Рейнскую область. Месяцев десять весьма безрадостных, хотя с возможностью читать (конечно, только немецкие книги, но включая Шиллера и Гете). И вдруг — освобождение, и американцы берут всех желающих насельников лагеря во Францию! Месяцы праздной жизни —- Люневилль, Нанси, Реймс — и наконец я в Париже.

Тут помогла мне начавшаяся в Риге «литературная деятельность»: не «Мансарда», где напечатал я две статьи, и, конечно, не «Daugava» (статья о русской поэзии), а сотрудничество в престижнейшем журнале «Числа». Георгий Иванов, приезжавший в Ригу с Ириной Одоевцевой, захотел взять у меня какие-то писания («Это каша: но это творческая каша») — и начиная с 6-й книги «Чисел» по 10-ю я там и представлял, единолично, «русскую литературную Ригу».

В Париже было безденежно, но прекрасно. Я любовался, восхищался городом, наслаждался встречами с русской литературой. Чудеса! Уже через три недели по приезде я читал свое стихотворение (написанное за ночь перед тем) на вечере памяти Пушкина в Русской консерватории, под портретами Шаляпина и Рахманинова. Сидели за зеленым столом Бунин, великолепный, во фраке, Ремизов, уродливый карлик, хитрющий умница, затем Сергей Маковский, редактор знаменитого «Апполона», очень «Ваше превосходительство» — и друзья и ученики Гумилева: Георгий Адамович, Георгий Иванов — почти весь синклит! А в зале был литературный и художественный русский Париж...

Я слушал Бердяева, Адамовича (какой оратор!), Маклако- ва. Когда освоил французский, бывал в Сорбонне — академики говорили восхитительно. А на сходках русских поэтов мы читали стихи — очень часто это были стихи о России.

Да, все было, кроме денег. И пришлось мне уехать на заработки — в Германию.

Там тоже нашлись русские литераторы: Федор Степун, профессор, при Гитлере лишенный кафедры, Владимир Васильевич Вейдле петербуржец, несший гроб Блока, писатель французский и немецкий, автор шести русских книг, для которого я скоро стал «милым другом», Гайто Газданов, автор повести «Вечер у Клер», Леонид Ржевский, москвич. Я почти прижился — и вдруг приглашение в США! Канзасский университет зовет меня на кафедру русской литературы: хочу ли я стать associated professor. За литературные заслуги, вот какие дела!

И я оказываюсь в центре страны Среднего Запада, в Лоренсе. Университет большой, видный, городок маленький, — но это бывает. На второй день иду в магазинчик: по радио передают «Подмосковные вечера»! Сколько раз потом мои милые студенты пели и эти «Вечера», и «Катюшу», и «Сулико».

В Канзасском университете я пробыл шесть лет, потом был Питтсбург, затем Вандёрбильд, в Нашвиле. А со стихами и лекциями побывал в сорока университетах, на двадцати съездах славистов — и т.д. и т.д.

Охотно бы и дальше читал студентам о Пушкине, Гоголе, Чехове — но подошел пенсионный возраст, кончал базар, и из любви к теплому климату переселился я во Флориду. Брожу по пляжу, он вроде Рижского взморья, Юрмалы, бормочу русские стихи. Американцем не стал, просто живу здесь, а на вопрос, почему здесь, отвечаю, как чеховский татарчонок: превратность судьбы!

Мое писательство:

Долго писал красиво-бледные стихи, очень сжатые и сжатые «о самом главном», лучшие слова в лучшем порядке, по завету Кольриджа. Никаких поэтизмов, ни одной инверсии родительного падежа (это и теперь так). Мелодичность при полной естественности. Затем изящную бледность сменила многокрасочность, яркость, пышная образность, метафоры, орнаментальность, оркестровка, роскошества: цветы, сады, дворцы, увиденные в разных странах. Но красоты уравновешивал гротесками, «черным юмором»; эстетство, в котором, винюсь, бывало «не без иронии порой».

Темы? Банальнейшие: о прелести и краткости жизни. Ни одной новой мысли. Искателям идей моя поэзия ни к чему. Но кто ищет «только стихов виноградное мясо», по слову Мандельштама, тот, может быть, в ней кое-что найдет.

* * *

Был освящен торжественный фасад

Парижской Оперы. И был высок, велик

Триумф крылатых Муз, божественный парад.

Я помнил те венки, простертые в закат,

И надпись «Poésie Lyrique».

Я жш в Париже целых восемь лет,

Уехал тридцать лет тому назад.

Там жили русские поэты. Больше нет

В живых почти ни одного. Конь Блед

Умчал их в тот, небесный вертоград?

В землице Франции они лежат.

Они писали русские стихи.

Они из-за кладбищенских оград

Кивают мне: Хотелось бы, собрат,

В Россию ...А? Да где ж: дела плохи.

В землице русской? У березок, в ряд?

Нет, вряд ли. И мечтать напрасный труд,

Что наши трупы въедут в Петроград.

(Что бронзовые Музы осенят Храм Эмигрантской Лирики?) Капут.

А вот стихи — дойдут. Стихи — дойдут.

Журнал «Даугава», 1989, № 7, стр. 91- 94

К шестидесятилетию нашей школы

В Австралии, в Америке и в Азии

Питомцы Ломоносовской гимназии.

Они туземцам говорят с три короба

О школе на бульваре Кронвальда.

И в результате этой пропаганды

В честь школы переименуют Анды.

Изменят имя Иерусалима на

Участок имени Я.Серафимова.

Название Флорентийского Уффици

На Геннадия Иваныча Тупщына.

Пускай в Москве есть площадь Маяковского,

В Нью-Йорке будет площадь Моссаковского.

Уж имена: Баталин и Булатов

Свои для лондонских аристократов.

Уже киноактера Гарри Куппера

Перекрестили в Карла Купфера.

Все парижанки, римлянки и венки

Твердят ночами имя Гербаненки.

От Огненной земли до Рейкьявика

Известно имя классного наставника:

— Иван Иваныч Келер! Был не грозный

И Чиннову велел писать, но прозой.

Уж африканский слушает царевич

Про Лидию Ивановну Жиглевич.

Уж попугай на пальме, на кокосовой

На днях прославит школу Ломоносова.

И полинезийские негритосы

Себе присвоят имя Ломоносова.

Игорь Чиннов

Уникальная фотография

Рижская городская русская гимназия (бывшая Ломоносовская) 1919-1935

Игорь Чиннов. О себе

Содержание