БАБУШКИН ДОМ

Баржа на Оби

Тамара Никифорова

Окуневы. Сидкевичи. Никифоровы

На полуразрушенных временем и варварами могильных плитах, надгробных памятниках и крестах рижского православного Покровского кладбища и католического Микеля иногда еще можно разобрать полустертые временем трогательные эпитафии. Вот одна из них: "Слезы Благодарности сопровождают Тебя, возлюбленный супруг, дражайший отец, детям своим составлял все блаженство на земли. Здесь покоится прах риского купца Арсентия Степанова Окунева. Скончавшегося 1850го ноября 22 дня на 45 году отъ рождения".

Для меня эта эпитафия особенно трогательна еще потому, что "риский" (то есть - рижский) купец Арсений Степанович Окунев - отец моей прабабушки Марии Арсеньевны, родившейся в 1847 году, и ее тогда четырнадцатилетнего брата Коли. Неизвестно, как сложилась бы судьба двух сирот и их матушки, если бы отец не оставил им хорошее наследство. Наследники продолжили дело Арсения Степановича, и вот уже сын его Николай Арсеньевич Окунев (1836-1909) - рижский купец Первой гильдии, оставшийся в благодарной памяти потомков как один из значительных жертвователей на строительство кладбищенской каменной церкви Покрова Пресвятой Богородицы, возведенной в 1875 году на месте сгоревшей деревянной. Внук Арсения Степановича Николай (1878-1935) - двоюродный брат моей бабушки Марии - после окончания Александровской гимназии (первой русской в Риге) какое-то время занимался предпринимательством и, будучи от природы наделен "бархатным басом", одновременно выступал чтецом и певчим в Александро-Невском храме, а с 1924 года стал дьяконом в этой церкви.

Когда маленькая Мария подросла, мама определила ее в рижскую немецкую женскую гимназию (русской гимназии для девочек тогда еще в Риге не было). Получив хорошее образование, она почти сразу по окончанию гимназии выходит замуж за известного в Риге поляка-католика Иоганна Августовича Сидкевича (1841-1901). 24 апреля 1867 года у молодых супругов появляется на свет дочь, которую по настоянию отца крестили в католической церкви и нарекли двойным именем Фридерика-Мария. В 1872 году у пятилетней девочки появилась сестричка Елизавета-Климентина.

Фридерика-Мария, как и ее мать, окончила немецкую гимназию, где овладела несколькими иностранными языками и мастерством рукоделия, была очень религиозна. Но вот в конце восьмидесятых годов девятнадцатого столетия красивая, образованная и прекрасно воспитанная девушка неожиданно влюбляется в русского офицера, служившего в рижском гарнизоне. Он был старше ее на два года, тоже красив, неплохо образован, но, увы, небогат. Дмитрий Дмитриевич Никифоров (1865-1932) был всего лишь артиллерийским капитаном, кадровым офицером российской армии, не очень обеспеченным, хотя и имел звание потомственного почетного гражданина1. (Про таких офицеров потом в книге про генерала А. И. Деникина2 напишут:

Почетные граждане - В России с 1832 года привилегированная категория сословия "городских обывателей" - купечества или духовенства. Звание присваивалось императорским указом и разделялось на потомственное и личное. Все почетные граждане освобождались от подушной подати, рекрутской повинности, телесных наказаний, имели право участия в городском самоуправлении. В 1858 г. в России было 21,4 тыс. почетных граждан." Среди служивых людей с давних пор не было элемента настолько обездоленного, настолько необеспеченного и бесправного, как рядовое русское офицерство. Буквально нищенская жизнь, попрание сверху прав и самолюбия; венец карьеры для большинст-ва - подполковничий чин и болезненная, полуголодная старость".) Молодые встречались тайно, так как Фридерика-Мария хорошо знала жесткий характер отца и понимала, что он восстанет против ее брака с русским офицером.

Но долго скрывать свою любовь Фредерика-Мария не могла, и когда Дмитрий Дмитриевич сделал ей предложение, пришлось открыть родителям свою тайну. Как и следовало ожидать, отец был взбешен и резко отказал в благословении, категорически запретив ей даже думать о таком замужестве. В отчаянии девушка решается нарушить запрет горячо любимого отца, обычаи и традиции семьи, и однажды ночью, закрыв лицо черной вуалью, тенью она выскользнула из родительского дома и торопливо прошла в переулок, где в наемной карете ее ожидал жених. Экипаж помчал жениха и невесту в гарнизонную церковь, где их уже ждали батюшка и свидетели. Сначала Фредерика-Мария в соответствии с требованиями того времени прошла обряд принятия православия, оставив себе имя Мария, а потом уже предстала перед алтарем в качестве невесты Дмитрия Дмитриевича Никифорова. Священник благословил молодых и после скромной свадьбы, новобрачные поселились в гарнизонной квартире мужа.

Иоганн Августович еще очень долго возмущался поступком старшей дочери (к слову - младшая, Клементина, впоследствии поступила так же) и никак не хотел смириться с тем, что она стала женой военного, да к тому же православного, но время лечит, и пришел час, когда гнев отца и тестя поутих, и молодые перебрались жить в родной дом Марии Иоганновны на улице Большой Невской (теперь ул. Блауманя), № 1. Там 11 сентября 1891 года в семье молодых Никифоровых появился первенец, нареченный Александром, сразу же ставший любимцем бабушки Марии Арсеньевны. Еще через год, 20 октября (2 ноября) 1892 года в семье появился второй сын, названный Стахием, в честь апостола от семидесяти, епископа Византийского. Именины Ста-хия приходятся на 31 октября (13 ноября) - по всей вероятности это был день крещения младенца. Впоследствии бабушка рассказывала мне, что выбрала это редкое православное имя не случайно - оно было созвучно польскому католическому Стах (от - Станислав).

Прошел еще год, сыновья подрастали, старший - все больше на руках своей бабушки, младшего опекала сама мама. В конце декабря 1893 года на свет появилась их сестричка, крещеная Лидией и спустя еще два года, в 1895 году, родилась Зинаида.

Дмитрий Дмитриевич по долгу службы периодически должен был выезжать на военные учения в Вецпиебалгу, и многодетное семейство часто сопровождало его. Временами Мария Иоганновна с детьми, которые еще не учились, жила в доме своих родителей. Старик Сидкевич давно сменил гнев на милость, очень полюбил внуков и радовался, когда его дом наполнялся детским смехом и шумом. Однако к супругу дочери он относился все так же холодно.

Летом Мария Иоганновна любила приезжать вместе с детьми в родительское имение "Шваанензее" ("Лебединое озеро"), находившееся в местечке Икшкиле, в 25 километрах от Риги. Этот райский уголок когда-то перешел к Марии Арсеньевне в наследство от родителя Арсения Степановича Окунева. Став взрослыми, мой отец и его сестры, мои тетушки, с особой теплотой вспоминали дни своего детства, проведенные в "Шваанензее". Это действительно удивительные по своей прелести места. В старом парке находился пруд, через который был переброшен изящный мостик, украшенный вдоль перил изумительным деревянным кружевом. К сожалению, в Первую мировую войну мостик сгорел, позднее осушили и пруд:

Дети целыми днями купались, играли со сверстниками, катались на лошадях. У маленького Стасика был свой пони, и каждое утро он взбирался на лошадку и выезжал на ней на проселок. Умный пони прекрасно понимал, что за седок ему достался, и как только ему надоедало возить на себе мальчика, он осторожно сбрасывал его в траву на обочину. Обиженный маленький наездник с плачем возвращался к маме, а верный пони следовал за ним. Но пришло время, когда юный кавалерист почувствовал себя в седле более уверенно, и тогда между ним и лошадкой завязалась настоящая дружба.

Управляющим имения был некто Конюшков, у него были три сына и дочь, ровесники детей Марии Иоганновны. Дети, как водится, быстро подружились, и дружба эта сохранялась многие годы.

Год за годом проходили относительно спокойно, и незаметно настало время учиться. Дети один за другим поступали в различные учебные заведения. Стаса родители определили в лучшую тогда в Риге Александровскую гимназию, в которой он проучился несколько лет, но, выбрав военную карьеру, примерно в 1904 году поступил в Сумской кадетский корпус.

К началу двадцатого столетия здоровье Иоганна Августовича стало сдавать, он оставил дела и перебрался жить в именье. К сожалению, это не помогло. Понимая, что болезнь его неизлечима и чувствуя приближение кончины, мой прадед Иоганн Августович Сидкевич пригласил к себе нотариуса и в присутствии свидетелей составил завещание на наследство, тем самым разумно и справедливо разделив имущество между супругой и потомками, при этом не забыв и семью своего сводного брата по матери. Существенный вклад он завещал и церкви. Несмотря на все революционные и военные бури, пронесшиеся над страной, документ этот сохранился и даже был признан действительным в конце XX века. Скончался И. А. Сидкевич в декабре 1901 года. Горе супруги и дочерей было безутешно - покойному было всего шестьдесят лет. Его восьмилетняя внучка Лида на всю жизнь запомнила, как дедушку в гробу привезли в Ригу и похоронили на кладбище Микеля в родовой могиле, где покоились его мать и сестра.

Пятидесятичетырехлетняя вдова после кончины супруга ре-шила жить вместе с семьей старшей дочери - она очень любила внуков. Теперь вся семья Никифоровых окончательно перебралась на жительство в старинный двухэтажный дом на улице Большая Невская (Блаумана) № 1. Это совсем рядом с Александро-Невским храмом, который вся семья посещала по воскресеньям и церковным праздникам. В доме тогда не было современных "удобств". Ванной комнаты тоже не было, у каждого в спальне был свой умывальник - тазик, кувшин с водой, вешалка для полотенца. Освещались комнаты керосиновыми лампами и свечами. Позднее, когда провели электричество, в столовой, как память, оставался стеклянный абажур от керосиновой лампы, покрывавший теперь лампочку электрическую. За прихожей рас-полагался "сухой" туалет с постоянно открытым для проветривания небольшим окошком, из которого исходили соответствующие запахи. Внутренний двор дома был вымощен булыжником. В большом подвале хранились дрова, которыми в холодное время топились печи и кухонная плита.

Главным помещение квартиры считался парадный зал, обращенный тремя большими окнами к улице. Стены зала были обиты ярко-синими с золотым орнаментом обоями. Три двустворчатые резные двери выходили в прихожую, в столовую и в спальню для девочек. В углу, между второй и третьей дверью, возвышалась редкой красоты белая кафельная печь, отороченная дивным орнаментом, обогревавшая сразу три комнаты: зал, детскую и спальню родителей. Интересно, что в последней не было ни одного окна, так как она упиралась в глухую противопожарную кирпичную стену.

Обстановка зала соответствовала своему назначению. Между окнами от самого пола до потолка были установлены два зеркала в черных резных рамах; в углу, ближе к двери в детскую, стояло пианино, на котором любили играть обе Марии. Перед окнами в цветочных кадках росли внушительных размеров пальмы и фикусы. На стенах развешаны в позолоченных рамах портреты предков. Помню на одном из них красивую даму в желтом, а на другом - сидящих за небольшим овальным столиком трех представительных мужчин в мундирах при орденах и лентах. На мой вполне уместный для ребенка вопрос: "Кто это?", я получила ответ: "Твои предки". Сейчас приходится только сожалеть о том, что в 1940 году после установления в Риге советской власти мои тетушки вынесли картины во двор и сожгли. Они испугались, что если портреты увидят представители новой власти, их хозяевам, "социально враждебным элементам", несдобровать. Возможно, они были правы.

Столовая в квартире была намного скромнее зала: одно трехстворчатое окно смотрело во двор, обычная кафельная печь примыкала через стену к плите на кухне и через нее же отапливалась. На оранжево-красных стенах - картины, изображавшие охотничьи трофеи: утки, рыбы и еще что-то. Над обеденным столом - керосиновая лампа с белым стеклянным абажуром. На столе почти всегда красовался уникальный самовар, изображавший трехногого петуха, клюв которого служил краном, кры-лья - ручками, а гребешок - крышкой. Через весь самовар, снизу доверху, проходила железная труба, в нее забрасывали древесный уголь. А снизу укладывали смолистые еловые лучинки. Роль мехов для раздувания огня обычно выполнял сапог. Угли быстро краснели, вода в самоваре закипала (в таких случаях говорили: "Самовар зашумел!"), поверх крышки устанавливали заварной чайник. Чаевничать за тем столом было удивительно вкусно и уютно. Вдоль стен столовой очень гармонично расставлены старый удобный диван, стулья, буфет. Около окна - два ученических письменных стола, за которыми мы занимались, читали и готовили уроки. Много чудесных воспоминаний связывает меня с этим домом. Я очень любила бывать у бабушки - сначала с родителями, а потом самостоятельно, часто заглядывала и после школы, перед тем как идти домой. Помню дедушку Дмитрия Дмитриевичав этом доме, но очень отрывочно (он скончался весной 1931 года, когда я была еще совсем маленькая) - вот он сидит в столовой, прислонившись к кафельной печи, и говорит мне что-то ласковое, я в ответ что-то лепечу. Другая картина, более груст-ная - дедушка лежит в своей комнате (которая без окон) в постели. Рядом с нею на столике стоит старый голубой кофейник. В моем присутствии дед старается не стонать от одолевающих его болей. Я зашла одна и ничего не понимаю; но вот кто-то из старших, найдя меня здесь, берет за руку и уводит в другую комнату...

Скоро дедушки не стало - вижу себя и всех родных в большой, заполненной какими-то людьми комнате, в руках держим зажженные свечи... Возле окна, на столе - гроб, в нем лежит неподвижно совсем незнакомый дедушка. Священник служит панихиду. Мама внимательно следит за горящей в моих руках свечкой. "Острожно", - говорит она, но свечи из мох ладошек не забирает...

С кончиной деда жизнь в старом доме продолжалась. Теперь в нем жили бабушка Мария Иоганновна, ее дочь - моя самая любимая и никогда не унывавшая тетя Лида с сыном Виктором (1923-1993), дочка тети Зины Галина (1920-2001), а также хромающая с детства и давно ставшая родной нам всем прислуга Марта.

Я очень любила бывать в этом доме - просто так, пообщаться, ибо духовная атмосфера, царившая в нем, обогащала меня, придавала бодрости и доброго настроения.

* * *

Одним из самых радостных событий тех лет было праздно-вание в бабушкином доме сочельника накануне Рождества Христова. К празднику этому все готовились загодя - и дети, и взрослые. Мы с Ириной (не без помощи взрослых, конечно) делали для елки украшения. В ход шли цветная бумага, конфетные фантики, краски, грецкие орехи и даже маленькие яблочки.

24 декабря - день особый. К тому же еще - школьные каникулы, так что можно вдоволь выспаться. Подымаемся с радостным волнением и предощущением большого праздника. Сначала я с папой иду на Эспланаду - площадь, находившуюся сразу за Христорождественским собором. Здесь папа долго, советуясь со мною и объясняя какая лучше и какая будет стоять дольше, поторговавшись с продавцом, выбирал и, наконец, покупал высокую, до трех метров, елку. И вот мы снова дома, на нашем пятом этаже. По всей квартире растекается смолистый аромат хвойного леса. Отец надежно закрепляет елку, а мы с сестрой торопимся ее украсить игрушками, гирляндами и установить восковые свечи. Мама в наше дело не вмешивается, хлопочет на кухне и только тогда, когда елка наряжена, выходит к нам и возбужденно восклицает: "Ах, как красиво!"

А праздничное настроение нарастает. Теперь торопимся нарядиться сами, чтобы идти к любимой бабушке встречать Сочельник.

Все улицы покрыты пушистым снегом, он хрустит под ногами. Во многих окнах домов видны наряженные елки, на некоторых уже зажжены свечи. Торопятся со своими седоками извозчики, в санях нарядно одетые возбужденные люди, звенят поддужные колокольчики и бубенчики на упряжи. Мы проходим через Шведские ворота, переходим по мостику на другой берег городского канала и снова оказываемся на Эспланаде, где не только елочный базар, но и веселая, шумная и суетливая рождественская ярмарка - множество пестрых ларьков, в которых чего только нет! Как мне, сладкоежке, нравятся горячие вафли со сливками, но всё это потом, завтра, послезавтра - все каникулы, которые еще только-только начались... Пересекаем площадь, проходим по улице Бривибас (Александровская) до церкви Александра Невского, и около нее сворачиваем направо. Вот он - наш старый дом, отгороженный от мостовой заснеженными старыми липами. Несколько крутых ступенек с улицы, затем деревянная винтовая лестница, всегда тщательно помытая и ухоженная... Дергаем за веревочку звонка-колокольчика, дверь гостеприимно и широко раскрывается: "Ну, наконец-то, ждём уже!.." Витя, Галя, тетя Лида (пока в фартуке), чуть поодаль - бабушка. Объятия, поцелуи, поздравления... Раздеваемся, снимаем верхнюю одежду, а бабушка тем временем проходит в зал, оставляя за собой широко открытые двери, и оттуда приветствует нас замечательной мелодией - она уже за пианино, и льются, льются торжественные звуки полонеза, нежная мелодия вальса. Так, под музыку, мы и входим в зал, где нас ждет высокая - до самого потолка - елка, украшенная множеством игрушек и обвитая (о, чудо! предел восторга!) стеклянными сияющими бусами. Взрослые удаляются в столовую, а мы, дети и подростки (Виктор и Галя старше меня на 5-8 лет), начинаем наши игры, иногда далеко не тихие. Однажды мы так разошлись, что елка (наверное, закрепленная без поправки на наш буйный темперамент) сначала чуть пошатнулась, а потом стремительно, задевая нас ветвями, рухнула на пол. К счастью тогда еще не успели зажечь свечи. Но как бы ни увлекались игрой и шалостями, все поглядывают в сторону гардеробной. И вот он - долгожданный звонок! В дверях показывается утонувший в огромной ватной бороде наш любимый Дед Мороз, за спиной у него заветный мешок, который он, поприветствовав нас, ставит на пол у елки... Затаив дыхание, ждем, когда Дед Мороз начнет раздавать подарки - они всегда были желанные, заранее уже заказанные: Я, например, через плиту в дымоход клала письмо, в котором писала о том, что хочу иметь. Помню, как мне как-то досталась очень красивая фарфоровая кукла, которую я назвала Ниной. Бывали подарки и поскромнее - бабушка связала как-то другой кукле платье, но и оно оказалось в дедморозовом мешке.

Когда торжественная церемония одаривания заканчивалась, Дед Мороз желал нам всего наилучшего, раскланивался и удалялся, а мы, налюбовавшись подарками, отправлялись в столовую к праздничному столу, на котором нас ждали вкуснейшие пирожки, испеченные Мартой и многое-многое другое, не менее вкусное. Все взрослые уже сидели за столом в ожидании нас, скоро к ним незаметно присоединялся всеми нами любимый гость - милейший Юрий Петрович Маковский, успевший сбросить свой дедморозовый наряд, в котором мы - дети - многие годы его не угадывали. Когда мы подросли, Деда Мороза уже не было, а подарки оказывались как бы сами по себе под елкой, но это было уже не так интересно, хотя там часто оказывались желанные книги... А Юрия Петровича уже не стало - он долго болел туберкулезом и скончался в одной из рижских больниц. Родных у него не оказалось, но добрая, всегда и всех опекавшая тетя Лида не забывала его...

А годы шли... Последнее наше Рождество, зимой 1940 года мы вместе с бабушкой отмечали в Приедайне

Екатерина и Наталья

На старом рижском кладбище Микеля, слева от каплицы, находится родовая могила Сидкевичей. На каменном кресте сохранилась эпитафия на немецком языке:

Amalia Kowalewska, geboren 1815 jahr, gestorben in 10. Nowember 1900 jahr.

Friderike von Wazem, geboren Sidkevitsch, 9. Oktober 1842 jahr, gestorben 14. Juni 1895 jahr.

Johann Sidkewitsch, geboren 1841 jahr, gestorben in December 1901 jahr.

Амалия Ковалевская - мать моего прадедушки Иоганна Сидкевича.

Сестра Иоганна Сидкевича была замужем за бароном фон Вазем. Эту фамилию часто упоминали в разговорах мои родители и тетя Лида. Дело в том, что сестрой мужа Фридерики фон Вазем была знаменитая русская балерина Екатерина Оттовна фон Вазем (в замужестве по первому мужу - Гринева, по второ-му - Насилова).

Тетя Лида рассказывала мне, что когда она была маленькой, Екатерина Оттовна приезжала в Ригу (это было где-то между 1899 и 1901 годом) и уговаривала мою бабушку Марию Иоганновну отдать семилетнюю Лидоньку в балетную школу в Санкт-Петербурге, но бабушка не решилась на это, о чем, правда, впоследствии очень сожалела.

У меня хранятся две очень дорогие для меня вещи. Это пара старинных серебряных подсвечников, подаренных когда-то Екатериной Оттовной Марии Иоганновне, которая, в свою очередь, передала их своему сыну - моему отцу. После ареста папы, реликвия оказалась у тети Лиды, а впоследствии вернулась в наш дом - уже ко мне.

О Екатерине Оттовне фон Вазем написано много и хорошо. Да и сама она написала книгу воспоминаний "Записки балерины Санкт-Петербургского Большого театра. 1867 - 1884", изданную в 1937 году.

Родилась замечательная балерина 12 (25) января 1848 года. В 1857-1867 гг. училась в Санкт-Петербургском театральном училище, где ее педагогами были известные в то время балетмейстеры Л. И. Иванов, А. Н. Богданов, Э. Гюге. По окончании училища молодая танцовщица была принята в петербургскую балетную труппу, где проработала до 1884 года. Дебютировала она в балете "Наяда и рыбак" Перро. Затем были "Дева Дуная", "Жизель", "Катарина, дочь разбойника", "Корсар" и многие другие спектакли. Великий М. И. Петипа поставил для Екатерины Оттовны балеты "Две звезды", "Бабочка", "Бандиты", "Баядерка", "Дочь снегов", "Зорайя". В книге А. Плещеева "Наш балет (1673-1899)", изданной в Санкт-Петербурге в 1909 году, говорится, что она отличалась от других танцовщиц "точностью и необычайной силой в танцах, самоуверенностью в двойных турах, безукоризненными стальными пуантами и художественной отделкой мельчайших деталей". По мнению многих специалистов мастерство Екатерины Оттовны являлось образцом классического танца своего времени. В 1886-96 годах она преподавала в Петербургском театральном училище, где ее ученицами были Анна Павлова, Ольга Преображенская, Мария Кшесинская, Агриппина Ваганова. После 1917 года Екатерина Оттовна давала частные уроки, писала воспоминания. Скончалась она в 1937 году. Более подробно о Е. О. Вазем можно прочитать в книгах "Материалы по истории русского балета". Т. 1-2. Ленинград, 1938-39 и "Молодые годы ленинградского балета". Ленинград, 1978.

Одним из самых серьезных почитателей таланта Екатерины Оттовны стал император Александр II. Он настолько был восхищен ее искусством, что подарил ей на память бриллиантовую брошь, которую в лихолетье 1917-18 годов она передала своей племяннице - моей бабушке, когда та находилась вместе с Дмитрием Дмитриевичем в Гатчине. После революции дедушка с бабушкой вернулись в Ригу, и судьбе было угодно, чтобы они с Екатериной Оттовной больше не встретились. Бабушка очень дорожила этим бриллиантом, но не столько за его солидную стоимость, а как семейную реликвию, непосредственно связанную с памятью о выдающейся родственнице. О дальнейшей судьбе этой драгоценности я рассказываю в главе "14 июня".

* * *

... Прошло много лет. В 1960 году в сибирском Заполярье у меня родилась дочь Наташа - правнучка Марии Иоганновны Никифоровой (урожденной Сидкевич). Когда девочке было три с небольшим года, она очень захотела играть на скрипке, но тогда я не придала серьезного значения ее словам: "Вы меня только балуете, а меня не баловать надо, а учить музыке! Я буду играть на скрипке - у нее такой тоненький голосок!" Однако житейские проблемы на какое-то время отодвинули планы музыкального образования нашей дочери, но в 1966 году Наташа предстала перед конкурсной комиссией Норильской музыкальной школы. В заявлении, поданном мною было написано: "Прошу принять мою дочь в музыкальную школу по классу фортепьяно". Однако при собеседовании педагоги обратились к девочке с вопросом: не хочет ли она попробовать себя в классе скрипки, где и фортепьяно, конечно, тоже будет. В ответ они услышали: "Это мама хочет, чтобы я играла на пианино, а я всегда мечтала о скрипке!" Так шестилетняя Наташа стала ученицей Виктора Николаевича Батыгина, который на первом же уроке сказал ей "Молодец!". Время шло, и в 1969 году Наташа проходит конкурсный отбор в только что открывшуюся Специальную музыкальную школу в Новосибирске. Тогда ректор Новосибирской консерватории Шевчук пригласил в свой кабинет взволнованную Наташину маму и горячо поблагодарил за талантливого ребенка, добавив при этом: "Если бы нам почаще приводили таких детей, музыкальная спецшкола была бы давно уже открыта!". Но тут у меня возникли тревожные сомнения: как такую маленькую девочку отпускать в самостоятельную жизнь? И тогда я обратилась за советом к своей вечной палочке-выручалочке, любимой моей тете Лиде - Лидии Дмитриевне Никифоровой. Ее ответ пришел скоро. Был он обстоятелен и решителен: "Когда мне было шесть или семь лет, в Ригу приехала тетя моей мамы - Марии Иоганновны Никифоровой - знаменитая балерина Вазем и уговаривала отдать меня на обучение в ее группу в Санктпетербургском балетном училище, но мама тогда не решилась. Я же всю жизнь сожалела об этом, понимая что моя судьба могла бы сложиться совсем по-другому. Так что не раздумывай, отдавай девочку учиться, а трудности все преодолимы". И девятилетняя Наташа полетела с мамой в Новосибирск и начала самостоятельную жизнь.

Потом, с 1974 года, была школа при Московской консерватории и еще долгие годы учебы. Сейчас Наташа Никифорова - известный музыкант-исполнитель, гастролирует с сольными концертами во многих странах.

Так неожиданно пересеклись две далекие судьбы.

Уникальная фотография

Баржа на Оби

Тамара Никифорова

БАБУШКИН ДОМ

Содержание