ЭПИЛОГ

Баржа на Оби

Тамара Никифорова

Поезд набрал скорость, и уникальный, единственный на планете город-музей Томск, каждый дом которого украшен деревянным кружевом, растаял вдали. Со смешанным чувством радости, неуверенности и тревожного еще ожидания поднялась я на нары. Эшелон скоро вышел на главную — Транссибирскую магистраль и понесся на Запад. Остановок было не счесть — нас отцепляли от одного состава и прицепляли к другому бесконечное множество раз, и процедура эта стала уже привычной. Стоянки могли быть долгими, а бывало, что через несколько минут неожиданно, без гудков и предупреждений поезд трогался. Все к этому привыкли, особых запретов для нас не было, и выросшие за пять сибирских лет дети все смелее стали выходить на остановках из теплушек, бегать на станции, к привокзальному рынку. Правда иногда приходилось догонять поезд, но всегда каким-то чудом это удавалось. Помню, на какой-то большой станции шумный, веселый рынок. Смуглые симпатичные и нарядные татарочки продают что-то пестрое, интересное, умело зазывая пассажиров с проходящих поездов. Я залюбовалась этим великолепием и влилась в суетящуюся, галдящую веселую толпу. Денег у меня не было, но было любопытство, которое хотелось удовлетворить как можно полнее. Но вдруг я увидела, что наш состав тронулся и уже начинает набирать скорость, а до вагона нашего уже не близко. И откуда только взялась тогда у меня прыть! Я рванула так, как не бегала потом никогда. К счастью, оказалось, что поезд наш не уходил, а всего лишь маневрировал. Но тот свой спринтерский рывок я не забуду. В другой раз, уже в Подмосковье, наши руководительницы отправили несколько мальчиков за хлебом. Вдруг, как всегда неожиданно, состав тронулся и пошел. Казалось, что дело запахло жареным, но мальчишки быстро сообразили вскочить в попутную пригородную электричку и догнали наш товарняк. Всё обошлось.

За Москвой мы впервые увидели страшные следы войны. Господи, как же это всё люди пережили? Вместо домов — прокопченные пожарами печи, люди живут в землянках. Вдоль железнодорожного полотна, восстановленного наспех — с обеих сторон громоздятся перевернутые, обгоревшие вагоны, паровозы, другая техника. Хорошо запомнившийся с 1941 года город Великие Луки — в развалинах. Весь! Какие-то женщины в платках, низко надвинутых на заполненные горем глаза разложили перед собой жалкий «товар»: «Купите!... Купите!..» Мы бы купили — ягоды, картофель! — но денег нет и у нас. Так и ехали по долгой дороге через горе людское, но — домой!

Наконец, 15 июля 1946 года показались пригороды родного города, знакомые с детства улицы, и — остановка. РИГА! Встретил нас приветливый интеллигентный мужчина в сопровождении нескольких женщин. Оказалось, что это директор и сотрудницы детского дома. «Опять детский дом!» — разочарованно подумала я, но нам скоро объяснили, что в город нас выпустить сразу же не могут, надо пройти медосмотр и карантин.

Дальше — грузовик, Задвинье, баня, новое чистое белье и сытная еда. Особых запретов никаких, кроме одного, но очень строгого: выходить за территорию детского дома и с кем-либо знакомиться. Только через несколько дней состоялись первые встречи с близкими. К нам с Ириной пришли тетя Лида, две наши кузины, моя крестная Наталья Трофимова и крестница нашей мамы Аля.

Разговоры, рассказы о близких...

Обе кузины в конце июня 1941 года оказались бездомными. Они жили рядом с Петеркирхой, и случилось так, что подожженная снарядом деревянная башня собора рухнула на их дом, который тоже вспыхнул и сгорел. В 1944 году они вместе с родителями оказались в лагере для «перемещенных лиц» и только что вернулись в Ригу.

В Риге на момент нашего возвращения жили три маминых брата: Иван, Михаил и Алексей. Еще два маминых брата погибли в войну. Дядя Ваня вскоре навестил нас, но чувствовалось, что он не очень рад встрече, говорил сухо и все время куда-то торопился. Дядя Ваня с женой занимал четырехкомнатную квартиру в Иманте и имел хорошее хозяйство. Я не сразу поняла, что он побаивается, что его попросят о материальной помощи. К дяде Мише мы с сестрой отправились сами. Раньше с ним жила наша бабушка Ксения, но нашего возвращения из Сибири она не дождалась, скончалась в марте. Она оставила для внуков ценные подарки (соболиные меха, натуральное русское кружево и что-то еще), но дядя Миша дальше прихожей нас не пригласил: «А, прибыли!..» — констатировал он. На том и простились. Примерно так же повел себя и третий мамин брат — Алексей Ильич. Он работал тогда кассиром на станции Булдури, и когда мы с сестрой пришли туда, он, выглянув из кассового окошка, поприветствовал нас, но не счел нужным даже поинтересоваться, как погибла его сестра. Больше этих родственников я не видела никогда.

А тетя Лида, не побоявшаяся возможных последствий хлопот о ссыльных родственниках, поселила нас с сестрой на своих четырнадцати квадратных метрах коммуналки. Ее соседи оказались тоже хорошими людьми и отнеслись к нам вполне дружелюбно.

Неожиданно нас навестила тетя Тина — так мы называли бабушкину сестру Клементину Иоганновну Цветикову. Помню, как в комнату вошла подтянутая, почтенная пожилая дама среднего роста, в костюме и шляпе. Сначала она обратилась с заметным акцентом к тете Лиде, своей племяннице: «Лидя, вот я пришла повидаться с прибывшими родственницами». Затем, удобно разместившись в кресле, повела разговор со мной: «Расскажи мне, что и как было, все, что помнишь, а главное — как, где, от чего скончалась Мария». Беседу она вела свободно и задушевно, когда я замолкала, задавала вопросы, даже успокаивала, понимая что обо всем этом говорить непросто. Закончив разговор, встала, оглядела себя в зеркале, поправила костюм и прощаясь пригласила в гости к себе, что мы не замедлили сделать в самые ближайшие дни. К сожалению, тетя Тина в процессе национализации лишилась всего, снимала комнату у знакомых, где кроме книг и дивана ничего не было. А книги ей приходилось продавать, этим и держалась. Скончалась она в возрасте 86 лет, в то время я училась и меня в Риге не было. Но удивительна связь времен — когда я после долгих странствий вернулась в 1991 году в Ригу, и мы с кузеном Виктором пришли на Покровское кладбище, он повел меня по зарастающей тропинке, приговаривая: «Вот здесь где-то похоронена в 1959 году тетя Тина... Я здесь лет двадцать уже не был, никак не могу найти ее могилу...» Витя шел впереди, я следом, и почему-то остановилась у вросшей в землю, забытой могилы. «Вот она», — говорю, и читаю едва видимую надпись. Что меня тогда остановило?

Казалось, что жизнь наша начала налаживаться: мы в родном городе, с тетей Лидой. Однако, впереди было самое сложное мероприятие — тете Лиде надо было меня прописать. Она объяснила, где находится милиция, и я совершенно спокойно туда направилась, сдала документы паспортистке, та, всмотревшись в них, вдруг разволновалась, начала спрашивать, как я вообще оказалась в Риге, потом побежала в другой кабинет, вернувшись твердо сказала, чтобы я в тот же день пришла с тетей Лидой. У меня внутри что-то оборвалось — я вспомнила предупреждение паспортистки в Кривошеино: «Вас в Риге не пропишут, все равно вернетесь...» Тетя Лида тоже заметно разволновалась, потом порылась в бумагах и что-то там нашла. «Пошли», — сказала она. Не знаю, что это был за документ, но, видимо, очень важный, потому что лицо паспортистки заметно изменилось, когда она его увидела. В общем, и это дело уладилось. И опять — спасибо тете Лиде, светлая ей память.

* * *

И все же, вернувшись в город детства, полагая, что долголетняя мечта исполнилась, я испытывала и некоторое разочарование. Город оказался другим, не тем, который хранила память. Артиллерийскими снарядами была разрушена набережная Двины, на которой я так любила стоять, наблюдая во время ледохода, как бьются и громоздятся друг на друга льдины, как они наваливаются на берег и на парапет набережной. Но, трамваи ходили и звенели под все теми же номерами, тянулись по улицам автобусы.

Старую Ригу трудно было узнать без шпиля Петеркирхи, без дома Черноголовых, ратуши и симпатичного рыцаря, мимо которого я каждый день пробегала в школу. Место, где был дом Трофимовых, тоже не узнать — все разрушено так, что иногда казалось, что и не было ни этого дома, ни многих других, что приснились они в каком-то хорошем сне и растворились вместе с ним.

По уже почти полностью очищенной от развалин Ратушной площади я направляюсь к улице Грешников, перехожу дорогу и не верю своим глазам — моя родная школа, находившаяся прямо против разрушенного Дома Черноголовых стоит цела и невредима (уж не потому ли, что тринадцатая?), только теперь в ее помещении расположилась детская художественная школа. Я поднимаюсь по лестнице, все на своих местах, но уже другое, не моё.

А рядом — развалины Дома Почты и знаменитой кондитерской Отто Шварца. Люди кажутся чужими — озабоченные серые лица, для них я тоже всего лишь случайная прохожая, вот промелькнула, и нет меня. Нет, это была не моя Рига. Это был не тот город, в который я так хотела вернуться.

На работу я устроилась в Министерство сельского хозяйства статистиком Ветеринарного управления. К десяти надо было быть на работе, днем перерыв, столовая с миской непонятного варева и вечер, который девать некуда. Интуиция подсказывала: надо учиться. Но где? Вдруг в газете вижу объявление: «Открывается вечерняя средняя школа», адрес. Похоже, что это для меня.

В вестибюле старинной гимназии на улице Валдемара за обычным столиком сидит мужчина в серой шинели, рядом толпится молодежь, у всех в руках какие-то листки. Оказалось, что это — заявление о поступлении в школу. Написала и я, встала в очередь, подаю бумагу человеку в шинели. «Хочу поступить в восьмой класс, но свидетельства об окончании семилетки у меня нет, оно там-то и там-то». Человеком в шинели оказался директор школы Дмитрий Иванович Блинов. Он успокоил меня: «Неважно, была война, у многих документы пропали или утеряны. Поступайте. Не сможете учиться в восьмом, перейдете на класс ниже, в этом нет ничего страшного. Мы принимаем всех».

Так я оказалась в вечерней школе. Желание учиться у молодежи тогда было велико — набралось три параллельных класса. Задачу нам всем Дмитрий Иванович поставил серьезную: «Образование у нас должно быть ничуть не хуже, чем в школе дневного обучения!», и мы старались. Теперь каждый вечер у меня был не просто занят, а перегружен, часто приходилось прихватывать часть ночи. Очень мешали проблемы со светом —Кегумская ГЭС, разрушенная войной, еще не была восстановлена. Приходилось пользоваться коптилкой — бутылочкой с чем-то горючим, в которую воткнут фитилек. Да и холодновато было в квартирах, топили плохо, батареи отопления еле-еле нагревались. Все продукты продавались по карточкам, чтобы отоварить их приходилось выстоять огромную очередь, в которой чего только не услышишь. Кто-то говорит полушепотом, что вот-вот придут англичане и наведут порядок. Почему именно англичане — это мне непонятно и странно как-то...

Но все же главное было в том, что я хожу в школу. Стараюсь быть прилежной и вскоре оказываюсь вполне сносной ученицей, а позднее иногда и в пример кое-кому ставили. Вокруг — люди самые разные, но объединяет их всех одно — война. Были в нашем классе и фронтовики, иногда — инвалиды. Среди одноклассников нашлись и подруги, общение с которыми позволило отвлечься от «странностей» родственников, трудностей быта. Однако, о пережитой ссылке, гибели родителей я не распространялась. К счастью, меня об этом и не спрашивали. Жизненные передряги ушли куда-то в сторону, время уже не тянулось, оно неслось, его никогда не хватало: восьмой, девятый классы пронеслись, как курьерский поезд, пришло время последнего и решающего — десятого. Стала задумываться — а дальше что? Конечно, учиться, но заочно уже не хотелось, устала. Однако рассчитывать мне по-прежнему приходилось только на себя. Обстоятельства с возрастом усложнялись, надо было принимать серьезное решение.

Но тут судьба в очередной раз подсказала, что делать. В класс кто-то принес газету, издаваемую в Ленинградском Горном институте, в которой подробно излагались специализация этого вуза, его славная история и условия приема. Обращалось внимание на льготы студентам-горнякам по сравнению с другими институтами. Но самое главное было — специальности, которыми можно было овладеть. И хотя я о геологии, минералогии, разведке полезных ископаемых имела весьма общие представления (в основном по знаменитым книжкам академика А. Е. Ферсмана «Воспоминания о камне», «Занимательная минералогия»и другим), но мечты о походах в горы, о занимательных путешествиях я лелеяла с детства.

Итак, решение принято! Отправлены в Ленинград документы. Никакие доводы, что этот вуз совсем не женский, что для учебы в нем требуются серьезные знания точных наук, не смогли переубедить меня. И вот она — совсем новая жизнь: я поднимаюсь по ступенькам главного входа в здание Горного института, построенного замечательным русским архитектором Воронихиным. Я — студентка, будущий геолог. И всё еще впереди...

Уникальная фотография

Баржа на Оби

Тамара Никифорова

ЭПИЛОГ

Содержание