МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА РУССКОГО СТАРОЖИЛЬЧЕСКОГО НАСЕЛЕНИЯ ЛАТГАЛЕ

Для исследования проблем этнической истории народов, в том числе этнических судеб отдельных национальных групп, каковой является русское население Латгале, ценным источником служит материальная культура. Складываясь и развиваясь в те или иные исторические эпохи в непосредственной зависимости от социально-экономических и естественно-географических условий жизни народа, материальная культура вместе с тем несет на себе специфические признаки этнической общности, благодаря которым становится возможным провести различие между этническими группами. Но в разных сферах материальной культуры этнические черты проявляются в неодинаковой степени. В тех областях традиционной культуры, которые наиболее близки к сфере производства, как, например, земледельческие орудия, крестьянские поселения, этническая специфика выражена меньше, так как развитие этих областей культуры тесно связано с общими социально- экономическими процессами. Те же явления материальной культуры, которые дальше отстоят от производственной сферы, в этническом отношении наиболее колоритны, ибо их развитие обусловлено главным образом общим ходом развития этнических процессов (1). К таким явлениям материальной культуры можно отнести •одежду, пищу, жилище, надворные строения. Отсюда становится лонятным, почему эти сферы традиционной культуры для этнографа представляют особый интерес.
Немаловажным при решении этнических проблем, а также проблем, связанных с развитием культуры отдельных этнических групп, живущих, как правило, в инонациональном окружении, является и то обстоятельство, что этническая традиция народов, под которой понимается совокупность всех тех признаков, особенностей, которые складываются в определенной этнической среде под влиянием соответствующих условий и по которым культура одного- народа отличается от культуры другого, сохраняется на протяжении длительного периода и даже в тех случаях, когда существенно изменяются условия жизни, ее породившие. Благодаря такому свойству традиции оказывается возможным, как писал: известный советский этнограф П. И. Кушнер, «по отдельным этническим особенностям установить, к какой группе, к какому народу принадлежит тот или другой человеческий коллектив» (2).. Это положение, думается, нашло подтверждение и в нашей работе при выяснении прародины русских пришельцев.
Пытаясь определить степень сохранности этнических признаков в материальной культуре русских старожилов, общих с таковыми у народа, с которым они были связаны узами непосредственного родства, чтобы на основании этого судить о глубине- этнокультурных преобразований, происходивших в их среде во второй половине XIX — начале XX в., мы рассматривали их материальную культуру в неразрывной связи и сравнении с культурой русского населения Псковской, Новгородской, Тверской и других близлежащих губерний, т. е. районов предполагаемой родины русских поселенцев Латгале.
В этнографическом отношении территория, которую мы считаем родиной русского населения Латгале, не была однородной.. Этнографическое разнообразие наблюдалось в пределах даже одной Псковской губернии. В области материальной культуры оно- выражалось, например, в наличии нескольких типов планировки двора, жилища. Не было на указанной территории единообразия и в одежде, пище, хотя в этих областях культуры различия наблюдались уже не в типах или видах, а в более второстепенных: признаках. В материальной культуре одних районов Псковщины: явственно проступали черты, свойственные культуре северорусов. (преимущественно новгородцев), в других — белорусов.
Разнообразие материальной культуры закреплялось соответственно и терминологией. Поэтому нередко в разных деревнях Псковщины один и тот же предмет, деталь называли по-разному’ (например, пол имел названия «зень», «мост»; погреб — «подмо- стье», «подызбица», «яма»; верхняя мужская одежда — «балахон», «халат», «носов» и т. д.) или, наоборот, одним и тем же термином обозначали различные вещи («шуфля» в одних деревнях,, как уже говорилось, — это совок для веяния зерна, в других — длинная деревянная лопата для отделения мякины от зерна или: совок для муки и т. д.). Не было единообразия и в говорах псковичей. Известные как акающие и относящиеся к среднерусским,, а точнее, к говорам западной диалектной зоны, псковские говоры, так же как и материальная культура псковичей, имели общность, с одной стороны, с новгородскими, а с другой — с белорусскими говорами (3).
Из сказанного вытекает, что наличие в фонде материальной культуры части русских старожилов Латгале, псковичей по своему происхождению, северно-русских черт не всегда связано прямо с культурой населения северных губерний, а общие с белорусами явления не всегда есть результат непосредственного влияния белорусской культуры на культуру русских Латгале.
Однако, несмотря на некоторую этнографическую пестроту Псковского края, в общем население его имело свой неповторимый комплекс традиционно-бытовой культуры, хотя он и не обладал . какими-то особыми чертами, элементами, свойственными только этой части русского населения. Материальную культуру (жилище, одежда, пища, а также сельскохозяйственные орудия) псковичей с этнографической точки зрения выделяли лишь особая совокупность, своеобразное сочетание присущих ей черт и, конечно, своя терминология, сложившиеся в результате своеобразия исторических, экономических и географических условий края.
Очень близкой к материальной культуре псковичей была культура крестьян пограничных со Псковщиной районов Новгородчины, С.-Петербургской, Тверской губерний, но в основном только пограничных, ибо более отдаленные районы перечисленных губерний по культуре относились к северно-русским областям. Многие черты культуры псковских крестьян были идентичны чертам культуры русского населения прилегающих к их губернии районов Ви- тебщины и Смоленщины. Наличие общности в основных чертах материальной культуры перечисленных районов позволило этнографам, как и языковедам, выделить их в особую западно-русскую область.
При переселении в Латгале русские крестьяне, выходцы из Псковщины, Новгородчины, Тверской и других губерний, приносили сюда свои навыки хозяйствования, домостроения, шитья одежды, кулинарии и соответственно свою лексику. Здесь же в Латгале происходил процесс унификации, создания более или менее единообразного комплекса материальной культуры. Правда, этот процесс происходил раздельно в каждой из образовавшихся в зависимости от вероисповедания, а вследствие этого и территориально разделенных двух компактных групп русского населения — старообрядческой и православной, которые по этой причине стали различаться, хотя и не существенно, и в этнографическом плане. В традиционно-бытовом комплексе каждой из названных групп возобладали элементы культуры той части переселенцев, которые составляли наиболее многочисленную и компактную массу, а главное, элементы которых оказались лучше приспособленными к новым условиям. Элементы культуры, которые были привнесены отдельными, разрозненными выходцами, прослеживались в Латгале в виде незначительных вкраплений, со временем исчезнувших.
Своей материальной культурой поселившиеся в Латгале русские крестьяне отличались от местного латышского населения, хотя в комплексах материальной культуры каждой из названных групп населения имелось немало общего. Общность более всего проявлялась в агрокультуре, сельскохозяйственных орудиях, жилище. Этнодифференцирующие признаки особенно ярко прослеживались в одежде, пище, так как на эти области материальной культуры, как отмечалось ранее, более сильное воздействие, чем на формирование жилища, земледельческой техники, оказывали этнические процессы. Сказанное свидетельствует о том, что, несмотря на наличие у латышей и русских Латгале общих черт в материальной культуре, каждая из этих групп населения имела свой комплекс традиционно-бытовой культуры, несущий на себе этнознаковую марку.


Одежда русских старожилов Латгале представляет собой область- материальной культуры, которая, как и жилище, в рассматриваемый период, по сути, не утратила этнической специфики. Эта специфика проявлялась в покрое одежды, способах ее ношения и особенно в обрядовом костюме — похоронном, моленном, сохранившем почти до наших дней традиционные черты покроя.
Процесс трансформации и исчезновения традиционной одежды у русских Латгале стал проявляться лишь с развитием здесь капиталистических отношений, но проходил он постепенно, захватывая сначала праздничный, затем будничный костюм, и преимущественно у наиболее зажиточной части крестьянства.
Сохранению основной массой русских старожилов в период; феодализма традиционного костюма, как и жилища, способствовали замкнутый, полунатуральный характер хозяйства, слабость- развития денежных отношений и тяжесть экономического положения крестьян. В такой ситуации все необходимое для пошива^ одежды русские крестьяне получали в своем хозяйстве и, находясь долгое время в условиях естественной и искусственной изоляции,, могли изготовлять ее только по традиции, вынесенной с родины.. В консервации старых форм одежды, и не только обрядовой, но> и будничной, у старообрядческой части русского населения Латгале большую роль играла церковь, которая, проповедуя аскетизм, выступала, как уже приходилось говорить, против всяких излишеств, нововведений в быту, в том числе и в одежде верующих.
Руководителями различных направлений старообрядческих учений и толков разрабатывались специальные трактаты и уставы,, содержавшие предписания, какой должна быть одежда верующих,, и внушавшие, что отступники в этой части веры подлежат наказанию.
Особенно усиленную борьбу церковь вела против проникновения в обиход староверов платья городского покроя, называя еп> «мундиром антихристова воинства», «кургузым фраком», «адской: хламидой», которая должна быть «сброшена с плеч истинно верующих» (91). Рассчитывая на безграмотность, невежество крестьянина,, старообрядческая церковь запугивала его внушением мысли, что» за ношение платья городского покроя, на который влияние оказывала иностранная мода, ему грозит ужасный гнев божий и даже гибель Русского государства (92).
Проповедуя аскетизм в быту, запрещая носить одежду ярких цветов и непрямого покроя, украшать ее и т. д., церковь таким •образом закрывала и путь для проникновения в быт русских крестьян различных ярко орнаментированных деталей костюма латышей и других групп населения, живших с ними в соседстве.
Но церковные запреты и санкции, применявшиеся к лицам, нарушавших их (епитимьи, отлучение от церкви и т. д.), разумеется, не могли остановить поступательного процесса в развитии материальной культуры старообрядцев, особенно в период складывавшихся капиталистических отношений, но в совокупности с причинами экономического характера несколько замедляющее воздействие, несомненно, оказывали, благодаря чему русским старожилам и удалось сохранить свои основные этнические отличия в костюме.
Своим костюмом русские старожилы Латгале существенно отличались от окружавшего их местного латышского, а также белорусского населения, чего нельзя было, например, сказать относительно земледельческих орудий и типов жилища.
Во второй половине XIX в. среди русских женщин был распространен комплекс одежды, который в этнографической литературе определен как комплекс с сарафаном.
Как предполагают этнографы, комплекс с сарафаном сформировался еще в период сложения русской народности, свидетельством чего является отсутствие сарафана у белорусов и украинцев (93). Область распространения его в пределах Русского централизованного государства была довольно обширной, но он никогда .не был общераспространенным типом одежды в южных областях.
Основными составными частями комплекса с сарафаном явля- .лись рубаха и, как показывает его название, сарафан. Из имевшихся у русского народа нескольких типов сарафанов у русских женщин Латгале, как у староверок, так и у православных, был распространен лишь один, считающийся наиболее древним, тип так называемого глухого косоклинного сарафана. По мнению специалистов, глухой сарафан по покрою был сходен с некоторыми видами болгарского сарафана-сукмана, что и дает им основание говорить о древнем происхождении этого типа сарафана (94).
Глухой косоклинный сарафан относился к типу туникообразной •одежды. У русских Латгале он шился из перегнутого в плечах пополам полотнища, со вставными в боках продольными клиньями. Ворот у сарафана был глухой, круглый, вырезанный по шее :и с небольшим продольным разрезом на груди. Основным признаком сарафана этого типа является цельное, без серединного шва,



прямое переднее полотнище, что хорошо прослеживается еще и ныне в похоронных сарафанах старушек (рис. 23). Отдельные, преклонного возраста информаторы из Даугавпилсского района (бывш. Малиновская вол.) помнили и еще об одной характерной детали глухого сарафана — откидных длинных рукавах. Но во второй половине XIX в. сарафан с откидными или ложными рукавами у русских Латгале являлся уже реликтовой формой одежды. Глухие сарафаны, как показывают экспедиционные материалы, были в прошлом будничной, повседневной, а также и праздничной одеждой. Однако примерно к 70-м гг. XIX в. такой сарафан в Латгале стал в основном частью похоронного и моленного костюма. Правда, к концу века моленный сарафан, сохраняя основные черты глухого туникообразного покроя, также несколько видоизменился. Его стали шить, видимо, следуя моде, широким или, как говорили староверы, пышным. В таких широких, сшитых из нескольких полотнищ фабричной материи, сарафанах сзади закладывали 3—4 довольно глубокие складки, застрачиваемые лишь сверху, а спереди образующийся продольный шов, который соединял полотнища, скрывали узкой, застроченной сверху донизу складкой (рис. 24).
Другой, уже несколько модернизированной разновидностью косоклинного сарафана, встречавшегося в Латгале, был сарафан с цельнокроеными грудиной и проймами, концы которых перекидывались на спину и пришивались к верхней части заднего полотнища. По бокам сарафана вставлялись также продольные клины. Но сшитые из фабричного материала, более широкого, чем домотканина, сарафаны не имели клиньев (или имели несколько измененной формы), хотя и сохраняли косоклинный покрой (рис. 25). Со временем цельнокроеные проймы были заменены пришивными лямками — шлейками. Этот подтип сарафана сохранял отличительный признак основного типа — цельное переднее полотнище.



Сарафаны аналогичного покроя имелись и у староверов Литвы (95). Этот сарафан, как и глухой, являлся будничной и праздничной, а у православных женщин к тому же еще и обрядовой одеждой. Его надевали, идя в церковь.
Все сарафаны в Латгале во второй половине XIX в. шили из домотканого холста или точи (96), набивной, окрашенной в синий, реже (вопреки церковным запретам) красный цвета. Шерстяных сарафанов, по утверждению информаторов, русские женщины Латгале якобы не шили. Но сохранившееся в памяти отдельных информаторов название шушун, которое на Псковщине и в северных губерниях означало глухой, красного цвета сарафан из шерсти (отсюда, видимо, красный цвет холщовых сарафанов в Латгале), служит свидетельством того, что в Латгале женщины вначале носили шерстяные сарафаны. Но уже у псковских крестьянок шерстяные шушуны стали рано выходить из обихода (97).
Будничные, а часто и моленные сарафаны всех покроев во второй половине XIX в. большинство женщин носили подпоясанными и только престарелые женщины, так называемые рабские (98), носили сарафан, строго придерживаясь обычая, без пояса. На умершей женщине сарафан также не подпоясывали, а опоясывали рубашку, как это предписывалось церковными правилами.
Глухой туникообразный сарафан дольше сохранялся у женщин- староверок, второй (на проймах) — у православных женщин. Последние свой сарафан называли набойником, синяком или просто сарафаном, а староверки глухой сарафан называли широко- плечником, картунником, сарафан же второго покроя — набойником, синяком или просто перекошенным сарафаном с пазушкой, грудиной.
Свои названия, как показывают приведенные лексемы, сарафан в Латгале получил или от типа покроя (широкоплечник), или от материала, из которого он шился (картунник), или от окраски ткани (синяк, набойник). Такой принцип образования названий был характерен не только для русских Латгале. Поэтому аналогичные названия сарафанов встречались и во внутренних губерниях России. Некоторое исключение составляет лишь название «картунник». Бытования его в других районах России, кроме Витебщины, установить не удалось. Это позволяет предположить, что слово «картунник» проникло в язык русских старожилов Латгале, как и западной части Витебщины, через поляков или латышей из немецкого языка (нем. Cattun — ситец, лат. katūns, пол. kartun — то же). Такое же проникновение немецких терминов наблюдалось, как это было показано, и в строительной технике (шпары, вер- балка, евель и др.).
Этнографами установлено, что глухой туникообразный сарафан с клиньями по бокам был распространен преимущественно на северо-западе Русского государства, откуда позднее он проник в отдельные южно-русские губернии, заменив собой у некоторых групп населения их традиционную поневу (набедренная, не пол-



ностью сшитая одежда) (99). Центром же формирования глухого косоклинного сарафана считается Новгородская земля, куда входила некогда и Псковская земля (100).
Сравнивая покрой глухого сарафана русских Латгале с покроем косоклинного новгородского сарафана, называемого ферязью, можно видеть, что сарафан русских Латгале представлял собой тот же самый тип (ср. рис. 23 и 26). Известен был русским Латгале и термин «ферязь» (101).
Таким образом, наличие у русских Латгале типа глухого косоклинного сарафана было так же закономерно, как и наличие описанных нами типов изб, дворовой застройки, соответствующих орудий труда, и указывает на прямую связь русского населения Латгале с населением Новгородско-Псковского края.
Примерно 60—70-е гг. XIX в. косоклинный сарафан в Латгале как будничная одежда уступает место круглому сарафану прямого покроя, но собранному в сборку. Он шился с грудиной и на лямках. Сарафан прямого покроя получил у русских женщин Латгале, Литвы и Западного Причудья название шубейки (рис. 27). Появление этого сарафана в Латгале совпадает по времени с проникновением в русскую деревню фабричной ткани (102), и у лиц пожилого возраста он сохранился до настоящего времени.
Молодые женщины шили шубейки, особенно праздничные, из яркой цветной ткани, а женщины из состоятельных семей — часто из красного штофа (и без пазухи), отчего такие сарафаны называли штофниками (103) (рис. 28). Набожные, пожилые женщины прямые сарафаны шили из темной ткани, и у них шубейка являлась составной частью не только будничного, но и моленного костюма. Из- за покроя шубейку не использовали в качестве похоронной одежды.
Необходимой принадлежностью женского костюма являлась рубаха. В Латгале у русских крестьян в свое время были распространены два типа женской рубахи: рубаха с плечевыми встав- ками-поликами и туникообразная рубаха без шва и без вставок в плече.
Самым древним типом считается рубаха туникообразного покроя. Но у русского народа она не была широко распространенным типом рубахи и во второй половине XIX в. являлась уже реликтовой формой (104). По мнению отдельных русских этнографов, туникообразный покрой был характерен для женских рубах волжских финнов и чувашей. У русских в XIX в. она встречалась в Архангельской, Пермской, Вятской, Калужской, Орловской губерниях, а также у отдельных групп западных украинцев, донских казачек, местами у белорусов (105). Носили туникообразную рубаху латыши Латвии, особенно в Курземе, Земгале, эстонцы южной Эстонии и



острова Муху, где она также являлась самым древним типом рубах (106).
У русских Латгале во второй половине XIX в. туникообразная рубаха использовалась незначительной частью староверок, но преимущественно как обрядовая одежда, сшитая для погребения. Несколько дольше сохранялась рубаха этого покроя у русских православных женщин, но в основном у лиц преклонного возраста. Они шили ее с круглым воротом и длинным узким рукавом. К концу века туникообразная рубаха у православных крестьян заменяется рубахой, шившейся на кокетке, со швом в плече и без воротника. Иным в ней стал и покрой рукавов. Их шили длинными, широкими и собранными у запястья в сборку. Таким образом, рубаха на кокетке у русских Латгале во второй половине XIX в. — явление новое. Покрой ее был заимствован из города, однако носилась она еще с сарафаном.
Преобладающим типом рубахи у старообрядческой части населения Латгале во второй половине XIX в. была рубаха с плечевыми вставками-ноликами. Этот покрой рубахи ведет свое происхождение также с глубокой древности и считается не только общевосточно-славянским, но и общеславянским, ибо он был известен как восточным, так и западным, частично южным славянам (107). Рубаха с прямыми поликами бытовала и у латышей южной части Видземе и Аугшземе, а также у литовцев восточной Литвы (108).
Отличительной чертой этого покроя являлось наличие плечевой вставки-полика, которая расширяла верхнюю часть рубахи, что давало возможность собрать ворот в сборку. По способу пришивания поляков русская латгальская рубаха относилась к рубахам, в которых плечевые вставки пришивались к полотнищам не по основе, а по утку (рис. 29). Пришитые по утку полики — деталь, типичная главным образом для населения северных русских районов, белорусов, части украинцев (109), а также для некоторой части латышей Аугшземе, районов Лиелварде и литовцев восточной Литвы (110). Но у рубах перечисленных групп населения имелись и отличительные признаки, которых не было у рубах русского населения северных районов и русских Латгале (отложной воротник, собранный в сборку у кисти рукав с обшлагом и т. д.). Полики в Латгале повсюду носили название прарамок.
Аналогичным покрою рубах русских Латгале был покрой рубах у старообрядок Литвы, а у староверок Западного Причудья он был иным. У них в конце XIX в. бытовал более поздний тип рубахи, являвшийся разновидностью рубахи также с пришитыми по утку



прямыми поликами. Особенностью покроя рубахи эстонских староверок было то, что рукав в ней выкраивался вместе с поликом (111). У русских Латгале такого типа рубахи нам проследить не удалось, хотя она могла у них быть, так как по своему происхождению связана главным образом с территорией Новгородчины и областями новгородской колонизации (112).
Рубаха с прямыми поликами у русских женщин Латгале, как и у русских многих других областей, а также у латышей, не была сплошной, она состояла из двух частей: верха, выкраиваемого из более тонкой точи, а позднее из покупной материи, и нижней части — подставки. Верхняя часть рубахи в Латгале называлась оплечьем (у староверов), или оплечиной (у православных), иногда рубашкой или рукавами (Корсовская вол.). Низ рубахи все называли в основном станом или станушкой. И лишь в Михаловской волости Люцинского уезда русские православные женщины станом называли не низ, а верх рубахи, нижнюю же часть — подставкой или поставкой. В бока подставки вставлялись клинья, которые придавали рубахе нужную ширину. Рубаха русских крестьян Латгале вплоть до начала XX в. сохраняла один из древних покроев рукава, типичного для рубах с прямыми поликами, — окошенный, •суживающийся книзу, без сбор, но с клиньями. Этот покрой в прошлом прослеживался во многих районах Русского государства (113). Пышный рукав со сборкой, или морщанкой, у запястья в рубахах русских старожилов появился сравнительно поздно, к концу XIX в. Вообще этот тип рукава для старинных рубах русских не характерен, за исключением рубах новгородского типа, но и у них он являлся относительно поздней формой (114). Исконным пышный рукав считался у украинцев, а также у западных латышей, западных литовцев, носивших рубахи с прямыми поликами, но пришитыми не по утку, а по основе.
По линии швов, соединяющих рукав с верхом рубахи, вставлялся квадратный кусок ткани — ластовица для свободного поднятия руки. Ластовицы иногда выкраивались из красной ткани, чтобы этим одновременно украсить рубаху. Подобным образом украшать рубаху было принято у женщин северно-русских областей (115). Ворот в рубахах с поликами вырезался круглым и собирался на обшивке в сборку. Шилась рубаха длинной и носилась, под сарафан. Но летом, идя на работу в поле, женщина сарафана не надевала, а отправлялась в одной рубахе, подпоясанной пояском.
Во второй половине XIX в. женские будничные и праздничные рубахи, как правило, шились из белой льняной точи, но, как показывают полевые материалы, некоторыми женщинами Малиновской волости Двинского уезда сохранялся довольно старый обычай выкраивать верхнюю часть рубахи из кумача. Аналогичные рубахи имели и старообрядки Причудья (116). Вообще же кумачовый верх — также отличительная черта женских рубах северорусов (117). Кое-где сохранялся и обычай вышивать праздничные рубахи, по прарамкам, подолу, рукавам и обшивке ворота красной, синей нитью двусторонним швом. По мнению этнографов, эта старая техника вышивки являлась особенно характерной для северо-западных районов- страны (118).
Таковы основные типы рубах, существовавших во второй половине XIX в. у русских женщин Латгале.
На территории Псковщины в XIX в. имелись оба типа рубах.. Туникообразный покрой долго сохранялся в похоронных рубахах крестьянок Островского, Опочецкого, Порховского и некоторых: других уездов.
Рубаха с прямыми поликами на Псковщине была зафиксирована нами в ряде деревень бывшего Островского, Торопецкого уездов, в Гдовском уезде С.-Петербургской губернии, а также у русского населения Себежского, Невельского уездов Витебской: губернии (ныне Псковская обл.).
Показательны и употребляемые русскими крестьянами Латгале названия для обозначения отдельных частей рубахи. Название «прарамки», употреблявшееся в Латгале для поляков, было распространено также на Псковщине (119). Зафиксированы в псковских говорах и характерные для говора русских Латгале названия верхней части рубашки — «рубаха» (Порховский, Торопецкий уу.), «огру- дье» (Великолуцкий, Гдовский уу. и др.) и реже «оплечье». Термин: «рукава» характерен был для населения северно-русских областей (120). Низ рубахи обе группы населения, как и русские Литвы,. Эстонии, называли станом, станухой или станушкой. Употребляемый в ряде деревень Михаловской волости Люцинского уезда, русскими православными женщинами термин «стан» для верха: рубахи был известен для этой части рубашки в некоторых деревнях Опочецкого уезда Псковской губернии, а более широко — в- южных губерниях (121). Станом верх (а не низ) рубахи называли латыши Латвии (122) и лексема stāvs, употреблявшаяся ими для этой части, была близка к русской.
Помимо описанных частей женского костюма русских крестьянок, т. е. сарафана и рубахи, в него входила в прошлом и нагрудная одежда, прикрывавшая верхнюю часть корпуса. Этнографы выделяют четыре типа этой одежды. Насколько позволяют судить собранные полевые материалы, старинной нагрудной одежды в Латгале в конце XIX в. уже не носили. Но, по сообщениям отдельных информаторов (дер. Браменишки бывш. Малиновской вол. Двинского у.), примерно в 60—70-е гг. XIX в. крестьянки поверх сарафана надевали короткую кофту, сшитую из домотканой точи и называемую нарукавником (123). Покроя этого типа одежды информаторы не помнят, но, по данным литературы, нарукавник шили в; виде прямой, короткой распашной кофты с рукавами. Одежда типа нарукавника была характерна для комплекса с сарафаном, бытовавшего в северных областях Русского государства (124). Возможно,, нарукавник, как и кумачовые ластовицы, и кумачовый верх рубахи,, является элементом северно-русского происхождения. Но, по данным, полученным нами из бывшего Островского уезда Псковской губернии, нарукавники носили и там (125).
Интересно отметить, что аналогичную северно-русским нарукавникам нагрудную одежду имели финны, шведы, что, вероятно, говорит наряду с некоторыми другими элементами одежды о существовавших в прошлом культурных взаимосвязях разных групп населения Северо-Запада (126).
Дополнительной деталью женского костюма, как будничного, так и праздничного, являлся передник. В Латгале у староверок и у православных женщин были распространены, как и на Псковщине, передники двух типов: с пазухой, или грудиной, и круглый, завязывающийся при помощи тесемок или узких полосок ткани по талии. Передники второго типа, по мнению! специалистов, у русских появились довольно поздно, под влиянием города. Это подтверждается и сообщениями информаторов, утверждающих, что круглый передник был поначалу только праздничным. Но у украинцев и белорусов, как и у латышей, эстонцев и литовцев, такой покрой передника считался исконным (127). Единственным видом передника во второй половине XIX в. был он и у староверов Западного При- чудья (128).
Существенной деталью женского костюма, отражающей довольно отчетливо этническую специфику, является головной убор. Головной убор замужней крестьянки-старообрядки повсеместно в Латгале примерно до 70—80-х гг. XIX в. состоял из платка и одеваемого под него кокошника. Но кокошником старообрядки Латгале называли не головной убор на твердой основе и с высоким орнаментированным очельем, а мягкую шапочку, собиравшуюся вокруг головы шнурком. Такой чепец должен был закрыть все полосы на голове женщины, ибо по обычаю русская крестьянка не могла показаться с непокрытой головой. Кокошники шили из куска ситца или другой цветной материи с круглым, иногда овальным .дном и околышем.
Так же свой чепец шили русские женщины Причудья (129). По покрою кокошник латгальских староверок представлял собой головной убор, который в литературе называют повойником. Здесь, вероятно, мы имеем дело с явлением, когда термин «кокошник» был перенесен на повойник, но когда произошла эта замена, установить трудно. Известно лишь, что мягкую шапочку называли кокошником и на Псковщине, а также в ряде мест Новгородчины, в частности в Новгородском уезде (130).
Головным убором девушки был платок, который повязывали под бороду.
Православные женщины Латгале под платок также надевали шапочку, которая имела одинаковый покрой со старообрядческим кокошником, но в отличие от староверок они называли ее повой-



ником. Повойником называли свой головной убор женщины-старообрядки Иллукстского уезда и Эстонии (131). Вообще шапочка или чепец, облегающие голову, являлись составной частью головного убора всех восточных славян (132).
Поверх кокошника, повойника женщины повязывали платок. Платок складывали по диагонали и завязывали узлом под подбородком (рис. 30, а). Иным в XIX в. был способ ношения моленного нлатка у староверок. Его складывали вдвое по прямой линии и закалывали под подбородком булавкой (рис. 30,6). Но в более ранний период, в частности в XVIII в., так носили не только моленные, но и будничные платки. Видимо, такой способ покрытия головы платком был связан с традицией определенной части русских, так как помимо старожилов Латгале, Литвы, Эстонии и русских горожанок Риги он был распространен у русских Поволжья и особенно у старообрядок Нижегородской, Костромской губерний, а также Владимирской губернии (133). Таким нам представляется традиционный костюм русских женщин Латгале второй половины XIX в.
Подводя итоги сказанному, хотелось бы обратить внимание прежде всего на то обстоятельство, что традиционный женский костюм русских Латгале примерно до 70-х гг. XIX в. представлял собой довольно древний и при этом хорошо сохранившийся пласт его материальной культуры. Практически в комплексе с сарафаном, который сформировался в период сложения русской народности, в Латгале до этого периода сохранялись все его основные части с характерными для них чертами покроя и отделки. Но уже в 60—70-е гг. XIX в. в женском костюме Латгале начали происходить некоторые изменения. Так, глухой сарафан в этот период из будничного вида одежды превратился в основном в одежду обрядового назначения, то же произошло и с рубахой туникообразного покроя. Рано исчезнувшими в этот период элементами костюма можно считать нагрудную одежду типа нарукавников, а также отделку рубахи в виде кумачовых ластовиц и кумачового оплечья (верхняя часть рубахи).
Далее необходимо отметить, что в традиционном костюме русских женщин во второй половине XIX в. более отчетливо, чем в каких-либо других рассмотренных уже областях материальной культуры, прослеживались черты новгородско-псковского костюма, свидетельствовавшие, по нашему мнению, о новгородско-псков- ском происхождении основной массы русского населения Латгале. Прослеживающиеся в костюме северно-русские черты были характерны и для костюма некоторой части псковских женщин.
Мужской костюм русских крестьян Латгале во второй половине XIX в. также сохранял свои отличительные признаки, которые сложились в нем еще на родине пришельцев. Из двух видов рубах, имевшихся в прошлом у восточных славян (туникообразная с прямым разрезом и туникообразная рубаха-косоворотка), русские мужчины Латгале во второй половине XIX — начале XX в. носили только рубахи-косоворотки с разрезом ворота по левой стороне, (рис. 31), которые появились у русского народа, по мнению иссле-






дователей, в XIV—XV вв. (134), вытеснив собой более древний покрой с прямым разрезом ворота на груди.
Косой ворот отличал рубахи русских старожилов от рубахи местного населения как самой Латгале, так и остальной Латвии (135). Латыши носили рубахи туникообразного покроя с нашитыми наплечниками, прямым разрезом посередине и отложным воротником или воротником-стойкой (136). Мужская рубаха у русских Латгале шилась из перегнутого пополам полотнища домотканого холста, к которому в верхней части по основе пришивали рукава, а внизу — клинья, или бочка, для придания рубахе соответствующей ширины (крестьянский холст был узким, 38—39 см). По форме клиньев мужские рубахи подразделялись на рубахи с цельными прямыми бочками и со скошенными. Во второй половине XIX в. у русских Латгале шились рубахи только второго типа (со скошенными бочками), которые у русского народа являлись более поздней формой. Мужских рубах с бочками, кроеными «по-топорному», или «в замок» (этот древний крой имел в прошлом узколокальное распространение — в Псковской и Новгородской землях), нам проследить не удалось, но мы обнаружили его в женских рубахах (рис. 32). Рукав в мужских рубахах не выкраивали, а сложенное вдоль полотнище пришивали к верхней части рубахи с помощью ластовицы, и только позднее рукав стали скашивать с помощью клиньев, однако у запястья он оставался узким и без манжета. Отличительной чертой русской косоворотки являлось наличие небольшого воротника-стойки и слева на груди разреза с пришитой по нему планкой, называемой наличкой или пелькой (137). Как правило, рубаха шилась длинной (ниже колен) и для прочности на подкладке в верхней части. Рубаха-косоворотка носилась поверх штанов и обязательно «опояханной» поясом. Заправлять рубаху в. штаны почиталось за грех. Рубаха описанного покроя и способ ее ношения были одинаковыми для обеих групп русского населения Латгале — староверов и православных.
Мужскую рубаху еще во второй половине XIX в. шили из белой или вытканной в синюю полоску точи. Для праздничной рубахи использовали тонкую — кужлевую точу, а для будничной более грубую — пачесную (138). В отдельных местах Латгале, как и в деревнях некоторых уездов Псковщины, мужскую рубаху по вороту, планке, рукавам и подолу было принято вышивать красной и черной нитью. Для отделки мужских, как и женских, рубах практиковали также вставку красных ластовиц. Этот вид отделки русского костюма был известен уже в XIV в. (139)
Рубаха-косоворотка, шившаяся из домотканины, носилась со штанами, которые у русских, как и у белорусских, крестьян повсюду назывались портками или портами. Примерно до 70-х гг. прошлого века штаны шились также из домотканого материала белого цвета или вытканного «в елочку» из синей и белой пряжи. Покрой мужских штанов русских крестьян Латгале не имел каких- либо отличительных черт. Как и у большинства русских крестьян, они шились сравнительно узкими, со вставленными между штанинами двумя трапециевидными клиньями и на шнурке, или гашнике„ для вздержки штанов (их шили без пояса). Специалисты по народной одежде считают, что неширокие, длинные и суживающиеся книзу штаны со шнурком являлись составной частью мужского древнерусского костюма, бытовавшего уже в X—XIII вв. (140)
Во второй половине XIX в. крестьяне, особенно отходники, стали отказываться от традиционного покроя штанов, заменяя их штанами, сшитыми на поясе с застежкой, а скоро эти штаны вообще превратились в бельевую часть одежды. Но как составная часть похоронного костюма штаны традиционного покроя еще долго сохранялись.
Из имевшегося в прошлом у русского народа сравнительно большого количества различных типов верхней одежды, надевае-



мой поверх нательной и комнатной при выходе на улицу, русские крестьяне Латгале во второй половине XIX в. сохраняли один,, считающийся в этнографической литературе довольно старым типом одежды — азям, или халат. Это распашная одежда (предшествовавшего ей более древнего типа глухой одежды у русских Латгале не сохранилось), которая по своему покрою может быть отнесена к типу халатообразной, однобортной одежды с прямой спинкой.
Для шитья азямов староверы Латгале использовали холщовую домотканину, а в конце XIX в. — черную фабричную материю.. Примерно до 70—80-х гг. XIX в. азям сохранял неизменным свой покрой. Его шили прямым, длиной немного ниже колен, с отложным воротником, нередко вообще без него. Носили азямы поверх, рубахи. Такого покроя азям использовался также в качестве- моленной и похоронной одежды. Будничный и моленный азямы носили подпоясанными, но, придя в моленную, мужчина снимал пояс и во время службы, держа левой рукой полу азяма (пуговиц, азям не имел), правой молился. К похоронному азяму вместо пуговиц пришивали матерчатые завязки (рис. 33).
Азям, как установлено исследователями (141), являлся довольно- распространенным типом одежды русских крестьян, известным уже- в XV—XVII вв. (142) По мнению языковедов, термин «азям» заимствован русскими из тюркских или персидского языков в XVI в. (143) Но азямом в разных областях Русского государства называли различного типа верхнюю одежду крестьян (иногда не только мужчин, но и женщин), которая шилась из разнообразного в зависимости от местности материала. Азям мог быть сшит в виде длиннополого халатообразного покроя кафтана, из холщовой ткани, и в виде длинного, широкого армяка, надевавшегося поверх шубы и шившегося из сукна или верблюжьей шерсти, и, наконец, в виде короткого, до колен, зипуна из сукна, холста или шелковой ткани и т. д. (144)
Азям староверов Латгале по своему покрою и назначению (верхняя летняя одежда) наибольшее сходство имел с азямом ряда северных губерний — Костромской, Вологодской, Архангельской и части районов Владимирской, где он представлял собой, насколько позволяют судить материалы словарей русских народных говоров, недлинный кафтан из тонкой ткани, который носили летом (145), отчего владимирские крестьяне, например, называли его также летником, холодником, балахоном (146). Именно как кафтан, шившийся из тонкой ткани и носимый в качестве летней одежды простым народом ряда областей Русского государства, определяли азям в XVIII в. составители словаря русского языка, изданного Российской академией наук (147). Можно предположить, что укоренению в Латгале этого типа довольно удобной, соответствующей климатическим условиям и дешевой одежды способствовали в первую очередь пришельцы из названных выше северно-русских областей. Но в целом вопрос о происхождении азяма требует более углубленного изучения.
В Прибалтике помимо русских Латгале азямы описанного выше покроя существовали в прошлом у иллукстских староверов, староверов Западного Причудья и острова Пийрисаара, где в конце XIX в. их использовали уже только в качестве моленной одежды (148). Вне Прибалтики такие азямы были известны староверам ряда обследованных нами волостей Себежского уезда Витебской губер-



нии (149). На Псковщине одежды, называвшейся азямом, вероятно, не существовало, ибо это название в псковских говорах не фиксирует ни один словарь.
К концу XIX в. азям в Латгале,, как и в Эстонии и других местах, перестал быть повседневной, будничной одеждой. Он остался лишь составной частью моленного и похоронного (если он не изменил прямого покроя) костюма. В ряде районов Латгале, преимущественно расположенных близко к городам (Варковская, Вышковская вол. Двинского у., Солуионская, Узульмуйжская Режицкого у. и др.), этот процесс пошел еще дальше. Здесь азям стал считаться одеждой лишь наставников и головщиков, т. е. лиц, певших на клиросе. Это связано с тем, что к концу века азям существенно изменил свой покрой. Его стали шить, отдавая дань моде, более длинным, с отрезной спиной и с многочисленными сборками — борами (рис. 34). Кроме того, для пошива такого азяма стремились приобретать и дорогую, 'большей частью тонкую шерстяную материю. Из-за нового покроя азям перестал быть похоронной, а из-за дороговизны и моленной одеждой. Основная масса крестьян в качестве обрядовой одежды продолжала использовать азямы прямого покроя, называя теперь их в большинстве случаев в отличие от дорогостоившего азяма с «борами» халатом.
Русские православные крестьяне Латгале верхнюю одежду прямого халатообразного покроя азямом не называли. Они употребляли названия, которые были распространены среди псковских крестьян, — халат (150) или балахон (151). Халат, балахон и азям русских Латгале представляли собой, по нашему мнению, один и тот же тип одежды, так как имели одинаковые покрой и назначение. Ареал названий «халат» и «балахон», как и сам тип одежды, охватывал довольно широкую территорию Русского государства, в том числе Псковщину и часть Белоруссии.
Бытовавшие во второй половине XIX в. у русских крестьян Латгале кафтаны принадлежали к типу косоклинной одежды, суженной в талии, которая представляла собой последующий (после прямой) этап в развитии верхней одежды. Но в Латгале в этот период кафтаны уже вытеснялись одеждой городского покроя. Как нам удалось установить, русские старожилы шили кафтаны с чуть приталенной спинкой, отложным воротником и длиною немного ниже колен. Это была уже двубортная застегивающаяся одежда. Более позднего покроя кафтаны шились с отрезной спинкой и со сборками по бокам. Кафтаны шили из сукна серого цвета, т. е. цвета, характерного преимущественно для одежды населения западно-русского региона, белорусов, а также латышей (152), но в 60—70-е гг. XIX в. сукно для кафтанов стали красить в черный и особенно часто в синий цвет.
Зимой как мужчины, так и женщины носили овчинные шубы, полушубки, а в дорогу поверх них надевали еще и армяк. Все эти типы одежд были прямого покроя с цельнокроеной спиной и с запахом справа налево. Армяк, иногда ермяк, шился из толстого сукна в виде длинного, расширенного книзу халата с большим отложным воротником. Подпоясывали его широким кушаком. У многих русских, и не только Латгале, на этот тип одежды был перенесен термин «кафтан».
Перечисленные типы верхней зимней одежды прямого покроя существовали в прошлом у многих восточно-европейских народов, в том числе у латышей Латвии (153).
Зимним головным убором мужчин Латгале во второй половине XIX в. являлись круглые меховые шапки, иногда с суконным донышком, а летом они носили городскую фуражку с «ясным» (лакированным) козырьком. Какой тип летнего головного убора предшествовал фуражке, установить не удалось.
Традиционная деревенская обувь у русского населения Латгале— лапти и другие виды плетеной обуви рано вышла из употребления. Во второй половине XIX в. в русской деревне получила распространение кожаная обувь ремесленного или фабричного производства, что можно, видимо, объяснить широким развитием среди русских крестьян отходничества. Из традиционной обуви лишь несколько дольше употреблялись ими для работы по хозяйству, в поле — поршни, представлявшие собой очень древний вид кожаной обуви. Поршни — это общеславянская обувь, известная, по утверждению специалистов, уже в эпоху неолита (154). Но помимо славян, поршни носили и многие другие восточно-европейские народы, среди них и латыши (155). Поршень русских крестьян Латгале сохранял во второй половине XIX в. самую старую свою форму: кусок кожи, стянутый вокруг ноги ремешком.
Столь же архаичным типом обуви являлись и лапти, которые плелись из древесной коры. Лапти, как и поршни, являлись обувью, характерной для многих народов. Среди русских крестьян Латгале в XIX в. были распространены два вида лаптей, известных у русского народа: так называемый белорусский тип (лапоть прямого плетения), характерный для Белоруссии, западно-русских областей, частично Новгородской и Орловской губерний, а также для Литвы и восточной Латвии, и московский тип (лапоть косого плетения) (156), который имел также широкую территорию бытования (157). В Латгале лапти косого плетения носили в основном русские православные крестьяне. Все виды лаптей носили с белыми онучами (портянками) и светлыми или черными оборами. У русских православных крестьян наряду с онучами использовали и вязаные паголенки (158).
К исчезающему типу обуви в Латгале во второй половине XIX в. относились берестяные башмачки (Корсовская вол.), типичные в прошлом для новгородцев, а также веревочные лапти, называемые чунями (159) (Яновольская вол. Люцинского у. и др.).
Обобщая изложенный материал, следует подчеркнуть, что мужской костюм, как и женский, во второй половине XIX в. состоял из довольно архаичных типов одежды — рубахи-косоворотки, штанов на гашнике, азяма, или халата, кафтана. Но в 60—70-е гг. XIX в. в мужском, как и в женском, костюме русских крестьян Латгале наметилась тенденция к отказу от традиционных типов одежды, приведшая к замене штанов на гашнике брюками городского покроя, различного вида плетеной обуви кожаной обувью ремесленного и фабричного производства, традиционного летнего головного убора — городской фуражкой и т. д. Однако в целом изменения в этот период были еще незначительны. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что до отмены крепостного права мужской костюм, как и женский, был более или менее однообразен во всех социальных слоях русского крестьянства.
Развитие капиталистических отношений в деревне, вовлечение хозяйства русских крестьян в орбиту товарно-денежных отношений привело к тому, что наметившаяся в 60—70-е гг. XIX в. тенденция к изменению традиционного костюма с конца XIX в. начала проявляться более интенсивно. Прежде всего это выразилось в том, что русские крестьяне стали изготовлять одежду из покупной (фабричной), или, как говорили они, крамной (160), материи. В связи с этим в русских семьях, особенно отходников, значительно сократилось ткачество.
Кроме того, произошла замена традиционных типов одежды, прежде всего верхней, одеждой городского покроя.
Но этот процесс шел вначале медленно и неравномерно, так как зависел от экономического состояния крестьян. Тормозящим фактором на пути этого процесса у староверов, как уже говорилось, была церковь. В семьях, где религиозные устои были крепки, появление нового костюма нередко приводило к конфликтам. Дело доходило иногда до таких курьезов, что старики, выступавшие в роли блюстителей старины, по словам информаторов, разрывали в клочья новое (в смысле покроя) платье дочери или сына и вывешивали их на заборе своего дома для острастки прохожих.
Однако существенно повлиять на дальнейшее развитие костюма русских крестьян Латгале церковь уже не могла. Гораздо большее влияние на этот процесс в конце XIX в. оказывал отход в города на заработки. Роль отхода в этой области культуры проявилась, видимо, в большей мере, чем в жилище, пище. Это объясняется прежде всего тем, что одежда представляла собой область культуры, в которой престижная сторона для крестьян имела особенно большое значение: «приобщиться» к городской культуре было проще и легче всего сменой костюма. Именно фабричная одежда, по мнению сельского обывателя, «превращала» его в собственных глазах и в глазах односельчан в городского человека. Переходу к городскому костюму содействовали и сами условия жизни кре- стьян-отходников, которым приходилось подолгу находиться в раз личных городах страны и даже за ее пределами. Наконец, имело значение и то, что приобретение новой фабричной одежды требовало меньших по сравнению, например, с преобразованием жилища денежных затрат и физических усилий. Вот почему у отходника расходы на покупку городской одежды, фабричной ткани на пошив ее для себя и своих близких занимали одно из первых (разумеется, после расходов, связанных с покупкой хлеба и уплатой выкупных платежей и налогов) мест в его денежном бюджете.
Одежда городского покроя особенно интенсивно проникала в быт зажиточных крестьян, стремление которых подражать городской буржуазии и как-то противопоставить себя остальной деревенской массе заставило их отказаться сначала от традиционного праздничного костюма, а затем и будничного. Зажиточным крестьянам стремились подражать и середняки, хотя приобретаемая ими одежда была не так дорога, как в семьях зажиточных крестьян. Вообще к концу XIX в. в одежде социальная дифференциация крестьянства выявилась особенно резко. Так, на фоне бедняцкой массы крестьян стали выделяться отходники — квалифицированные мастера, подрядчики, десятники. Праздничный костюм этой категории крестьян состоял из так называемой тройки — пиджака, жилета и брюк, лакированных сапог и фетровой шляпы. Совершенно «необходимым» при таком костюме считалось наличие карманных часов с длинной металлической, иногда позолоченной цепочкой и брелком, выставляемыми поверх жилета. Зимние овчинные шубы сменили теперь сшитые на меху и с меховым воротником пальто, а у менее состоятельных — обтянутые сверху сукном шубы. Такой костюм не имел ничего общего не только со старым традиционным нарядом, но и с новым костюмом малоимущих крестьян.
Отступали от старых традиций и менее зажиточные крестьяне. Во-первых, к 70-м гг. повсеместно исчезли порты, носимые в качестве верхней одежды. На смену им пришли брюки городского покроя. Русская рубаха с косым воротом в общем сохранила старый покрой, но она стала шиться значительно короче, чем раньше. Наиболее состоятельные крестьяне шили себе праздничные рубахи из дорогой шелковой материи. В качестве головного убора у мужчин всеобщее признание получила городская фуражка. Будничной и праздничной обувью и у этой прослойки крестьян стали сапоги. Отказались от старых привычек и вкусов в костюме и женщины. Платье старого покроя у них также сменилось городским. Шубейки, сарафаны, рубахи с прарамками продолжали носить только старухи. Но городской костюм проникал в быт постепенно. Сначала у женщин появилась мода носить поверх шубейки кофту, суженную в талии, с длинным рукавом и отложным воротником, а затем стремление к моде вытеснило и шубейку. Появились длинные юбки с поясом и корсажем. Следующей ступенью было проникновение в быт цельнокроеного платья городского фасона.
Наибольшие отступления наблюдались в костюме женщин из богатых семей. Наряду с шелковыми платьями всевозможных фасонов у них появились такие вещи, как саки (161) — плюшевые полупальто, вендерки (162) — жакеты, плюшевые шубы на лисьем меху с муфтами, меховые ротонды (163) и др. Обладательницы таких вещей считались богачками и были известны далеко за пределами своих деревень.
Большое распространение в этот период, несмотря на запрещение религией, получило у женщин ношение различных украшений — бус, брошей, браслетов, серег и пр. Описывая костюм русских женщин-старообрядок Витебской губернии, А. М. Семен- товский в одной из своих работ писал: «Жены их [старообрядцев] знакомы с полубархатом, шелковым штофом и даже парчой. Ситцевый и коленкоровый наряд у них дело обыкновенное; ожерелье, серьги и головные уборы разнообразнее и богаче, чем у белорусок» (164). В другой работе описывались праздничные костюмы молодежи, гулявшей на кирмаше (ярмарке): «Девушки в пестрых, ярких цветов юбках, цветных, шелковых, суконных и шерстяных коротких шубках, или шугайчиках (165), как они называют, с легкими платочками на головах... Парни в синих суконных русских кафтанах, меховых шапках, перчатках и сапогах, с дождевыми зонтиками в руках...» (166)
Так начался в конце XIX в. процесс вытеснения традиционного костюма русских крестьян новым городским костюмом, вследствие чего в этой области культуры произошло уже существенное изменение в соотношении традиционных и новых типов одежды. Но процесс проникновения в быт русских крестьян городского костюма не привел в этот период к полному исчезновению традиционных типов одежды. Наряду с городским платьем, в силу тяжелого экономического положения большей части крестьян, а также стойкости их привычек и вкусов, поддерживаемых к тому же у верующих религией, продолжали бытовать и многие части старого костюма, хотя шились они из покупной материи. Сохраняла традиционный покрой и обрядовая одежда.
Заимствований от латышей, белорусов в костюме русских Латгале не наблюдалось. Прослеживавшиеся общие черты в покрое одежды, ее расцветке, а также типах традиционной обуви, с одной стороны, русских Латгале и белорусов, а с другой — русских Латгале и латышей в первом случае следует рассматривать как обще- восточно-славянские черты, а во втором — как проявление близости восточно-славянской культуры и культуры латышей Латвии, особенно ее восточных областей. Таким образом, можно заключить, что русским старожилам Латгале удалось в общем сохранить в одежде, как и в жилищно-хозяйственном комплексе, свои национальные черты вплоть до начала XX в.
К каким выводам можно прийти относительно территориального происхождения русского населения Латгале на основании данных о его одежде? Отвечая на этот вопрос, следует сказать, что в данном случае интерес представляет прежде всего женский традиционный костюм, в котором отчетливо проявлялись черты псковско-новгородского костюма, что и служит, по нашему мнению, доказательством общности происхождения основной массы русского населения Латгале и населения Новгородской (преимущественно ее юго-западной части), Псковской и некоторых других губерний, составлявших западно-русский регион. О сходстве традиционного костюма русских Латгале с костюмом населения этого региона говорят прежде всего бытование одинакового и очень древнего по покрою типа глухого косоклинного сарафана, рубахи с прямыми поликами, пришиваемыми по утку, и бочками, кроенными «в замок», нагрудной одежды типа нарукавников, а также способы ношения и отделки одежды, ее окраска. Сходство одежды русских Латгале с одеждой западно-русского региона подтверждает и терминология, использовавшаяся для обозначения ее отдельных частей. Некоторые элементы в костюме русского населения Латгале были сходными с северно-русскими.
Мужской комплекс одежды отличался большим однообразием на довольно обширной территории Русского государства и был лишен каких-либо специфических черт, отличавших одну локальную группу русских от другой. Поэтому связь мужского костюма русских Латгале с псковским, частично с северно-русским, можно проследить в основном по названиям отдельных его частей.


Традиционная кухня народа является той областью его материальной культуры, формирование и развитие которой находятся в непосредственной зависимости от характера, направленности хозяйственной деятельности, что, в свою очередь, определяется природно-климатическими условиями.
При переселении русских крестьян в Латгале ни один из этих факторов практически не изменился, что и явилось предпосылкой использования ими в новых местах поселения традиционной
системы питания, с характерными для русского народа составом продуктов, способами их обработки, навыками кулинарии и соответствующим ассортиментом блюд.
Сохранению традиционной русской кухни, основы которой, по утверждению исследователей, были заложены в IX в. (167), немало содействовала также старообрядческая церковь, ибо народная кухня была той сферой быта, которая пользовалась ее особо пристальным вниманием. Церковнослужители хорошо сознавали, что в пище «омирщение» легче предупредить, чем искоренить. Поэтому старообрядческая церковь направляла свои усилия на недопущение в нее всего нового, что могло проникать из внешнего мира, от инаковерующих. Для предупреждения таких инноваций церковь прежде всего наложила запрет на ряд продуктов и напитков, на употребление продуктов, покупаемых с торгов, и особенно мяса «чужой резки». Отступники в этой части веры объявлялись грешниками, а грех, как известно, подлежал наказанию, его надо было искупать.
Чтобы «предотвратить осквернение истинно верующих» в процессе общения их с миром и иноверцами, церковь ввела в обиход так называемые «поганые» кружки для всех приходящих в дом иноверцев. Более того, религия не допускала «общения в еде и питье» мирских и рабских, являвшихся членами одной семьи, поэтому они не должны были пользоваться одной и той же посудой или есть из одной миски. Не разрешались церковью и излишества в пище. Проповедовалась необходимость постов, в результате чего уже в средние века возникло разделение стола на постный и скоромный. И надо отметить, что старообрядцы еще во второй половине XIX в. строго придерживались этих предписаний. Даже отходники, находясь в городах на заработках, не забывали поститься, что видно из контрактов, заключавшихся ими с подрядчиками (168). Подобные проповеди старообрядческой церкви находили среди русских крестьян Латгале благодатную почву. Этому содействовал наряду с безграмотностью крестьян весь уклад их жизни, который определялся замкнутым, полунатуральным характером хозяйства в условиях феодальной формации.
Не произошло существенных изменений в условиях жизни крестьян и с развитием капиталистических отношений в Латгале, особенно в период их становления, что объяснялось слабостью этих отношений, медленным вступлением крестьянских хозяйств на новый путь развития, наличием пережитков крепостнической системы. При таких обстоятельствах связь большинства крестьянских хозяйств с рынком мало сказывалась на этой области быта. Основная масса продуктов питания, как и ранее, производилась в самих хозяйствах крестьян, а профиль хозяйств с развитием капитализма, как это было показано в работе, не менялся. В результате набор продуктов для приготовления пищи оставался прежним.
В сложившихся условиях русским старожилам удалось предохранить свою кухню и от влияния соседей — латышей и белорусов. Здесь также свою роль сыграла церковь, и не только старообрядческая, но и католическая. Запрещая смешанные в национальном отношении браки, она закрывала один из самых действенных в этой области культуры каналов проникновения в быт пришельцев инноваций из кухни латышей, белорусов и других этнических групп, живших на территории Латвии.
В системе питания русского народа, как и многих земледельческих народов Европы, основную роль играли продукты растениеводства, в частности злаковые культуры — рожь, ячмень, овес, пшеница, из бобовых — горох, бобы, а также культурные корнеплоды. Эти же культуры составляли основу питания и русских старожилов Латгале во второй половине XIX — начале XX в. Молочные и мясные продукты у русских крестьян занимали меньшее место, так как животноводство у большинства из них не являлось самостоятельной отраслью хозяйства.
Одним из самых древних и устойчивых видов растительной пищи у славян, как и у большинства европейских народов, является каша. Она считается предшественницей хлеба, о чем говорило ее обрядовое предназначение: каша наряду с хлебными зернами издавна приносилась различными народами в жертву богам земледелия и скотоводства, а также являлась обязательным кушаньем на свадебных пирах и похоронах (169).
Все многообразие каш, существовавших в прошлом у названных народов, исследователи сводят к трем типам: каши, сваренные из целых зерен, из крупы и муки. Каждый из названных типов каш представлял собой отдельный этап в исторической эволюции форм растительной пищи, которому соответствовал определенный способ производства (170). Этой типологии, предложенной языковедами, придерживаемся в работе и мы, хотя условность ее очевидна.
Из названных типов каш наиболее древней является каша из немолотых, целых зерен, получившая распространение со времени овладения человеком термическим способом обработки продуктов.
У русского населения Латгале почти до наших дней сохранилось три вида таких каш. Одна из них, варившаяся на воде из целых зерен самой древней злаковой культуры — пшеницы, являлась обрядовой кашей и носила название кутьи. Приготовление кутьи было связано в основном с культом поминовения умерших, но варили ее и в рождественский сочельник, называвшийся по этой причине у них, как и в Псковской и Новгородской губерниях, кутейником (171). Исследователи предполагают, что каша-кутья, как и ее название, была заимствована из греческого ритуала и появилась на Руси с XI в. (172)
Обычай приготовления в рождественский сочельник обрядовой пшеничной каши имел распространение не только среди восточных славян, но и у болгар, части западных славян, румын, латышей Латгале, литовцев некоторых районов восточной Литвы (173). У финноязычных народов обрядовую кашу, приготовлявшуюся, так же как у русских, на рождество, похороны и в дни поминовения умерших, варили из самой древней у них злаковой культуры — ячменя (174). Но наряду с этими народами обычай варить ячменную кутью существовал у части немцев, западных славян (175), а также у русских крестьян отдельных районов Псковщины (176) и у белорусов, которые кутью варили как из пшеницы, так и из ячменя (177). В Латгале русские ячменной кутьи не готовили.
Другой не менее древней кашей у русских крестьян Латгале являлась каша, варившаяся из целых зерен ржи. Во второй половине XIX в. рожь у них занимала первое место по количеству употребления ее в пищу из всех злаковых культур. Ржаная каша также была не совсем обычной, ибо варили ее из зерен новой, а главное недоспелой, зеленой (ранней) ржи, отчего эту кашу в литературе называют «зеленой», «новой», а старожилы Латгале — новой, ранней и сладкой (отличительный признак каши из недозрелого зерна). Кроме того, ржаная каша являлась не только будничным, но и обрядовым кушаньем. Ржаную кашу в прошлом обязательно варили за несколько дней до ильина дня, т. е. до- начала уборки озимой ржи, отведав которой можно было сразу после «Ильи» приступать к жатве (178), Надо полагать, что каша,, сваренная цз зеленой ржи, являлась некогда у всех русских, а может быть и у всех восточных славян, ритуальным кушаньем, связанным либо с жатвой, либо с обмолотом этой культуры (179).
В конце XIX в. как постоянное будничное кушанье ржаная зеленая каша у русских Латгале в силу своих низких вкусовых качеств (она варилась на воде и имела сладковатый и пресный вкус) вышла из употребления. Ее варили только в случаях нужды, когда до начала жатвы кончался хлеб прошлого урожая. Поэтому некоторые крестьяне (Солуионская вол. Режицкого у.) эту кашу в шутку называли «нуждой».
Помимо перечисленных русские старожилы во второй половине XIX в. варили кашу и из целого ячменя. Ячмень занимал в их рационе питания второе после ржи место. Следует отметить, что эти две культуры в прошлом составляли основу питания всего русского народа. То большое значение, которое имели рожь и ячмень в жизни русских крестьян, выражается в том, что обе эти культуры считались у них житом, т. е. основой жизненного существования.
Способ варки ячменной каши был аналогичен способу варки ржаной зеленой каши; то же можно сказать и в отношении способа отделения зерна от оболочки. Зерно размачивали и затем очищали от оболочки, или, как говорили староверы, шакалы, иногда ашаки (180), толчением его в ступе пестом. Из очищенного и тщательно провеянного зерна кашу варили на воде, густой, отчего ее называли кашей-гущей. Иногда в кашу-гущу добавляли бобы или горох (181). Кашу из ячменя с горохом часть старожилов Латгале называли глазухой (182), т. е. так же, как ее называли на Псковщине. Название каше дал характерный для нее признак — наличие целого, не протертого гороха, который, будучи круглым и желтым, выделялся по цвету из серой кашеобразной массы как шарик, кругляш, напоминавший глаз (183).
Каша-гуща у русских старожилов Латгале была непременной едой на толоках, свадьбах, а также на похоронах (184). Кашу из одного ячменя или вместе с горохом, а иногда и с бобами варили все славяне. Первостепенное место среди блюд, в том числе и ритуальных, занимала каша из этой, одной из древнейших злаковых культур, как уже говорилось, у финноязычных народов, латышей, литовцев и др. (185)
К кашам второго типа относятся кушанья, сваренные из дробленого зерна или крупы. Среди крупяных каш первое место у русских Латгале во второй половине XIX — начале XX в. занимала каша из перловой крупы, которую они, как и русские старожилы Литвы, латыши Латгале и белорусы, называли панцаком (186). По названию крупы панцаком называли и кашу. Значительно реже в этот период русские старожилы варили кашу из третьей злако,- вой культуры — овса.
Крупяные каши русские крестьяне Латгале варили на воде густыми или жидкими. Наиболее частой во второй половине XIX в., у них была жидко сваренная каша из ячменной крупы, так называемая крупеня, которая при еде забеливалась или заволаживалась (187) сметаной, молоком. Чтобы сваренные на воде жидкие кушанья не потеряли своей калорийности, в них добавляли бобы,, картофель, мясо или варили их на молоке.
Ячменная крупеня (188), или крупник, крупняк, — широко распространенное блюдо у всех восточных славян. Аналогично называли это кушанье поляки, литовцы и латыши Латгале (189). Для жидкой перловой каши, сваренной на молоке, русские старожилы Латгале употребляли название топленка, характерное для псковичей (190).
Следующий этап в эволюции каш представляли мучные кушанья. Этот вид каш был довольно разнообразным у всех народов. Разнообразие достигалось путем варьирования злаковых культур, употреблявшихся для варки этих каш, использования различной технологии в обработке зерна, а также разных способов приготовления. Большое место в этом ряду кушаний занимали пресные мучные каши, приготовлявшиеся из муки практически всех злаковых культур.
Самым архаичным видом мучных каш у русских старожилов Латгале во второй половине XIX в. являлась, видимо, каша, сваренная из муки недоспелой (зеленой) ржи, которую они называли ржаной кашей, а иногда макухой или помакухой (191). Каша варилась на воде в виде густого киселя, и, когда ее ели, ложку с кашей опускали (макали) в молоко, откуда и произошло ее название. Наряду с кашей из целых зерен ржи эта каша у русских Латгале являлась также обрядовым кушаньем, варившимся перед началом жатвы. Но к концу XIX в. ржаная мучная каша на столе русских старожилов уже редкое явление.
Среди сохранившихся до начала XX в. у русских крестьян Латгале мучных пресных кушаний следует назвать также дрочену, но она была кушаньем не будничного, а скорее праздничного стола. Дрочену приготовляли из пресного теста, позднее из толченого картофеля на молоке и с яйцами, которые поднимали, вздымали тесто, что и определило ее название (в древнерусском языке указанное действие обозначалось глаголом «дрочить» (192)). Это кушанье являлось общерусским, так как название его зафиксировано (надо полагать, наряду с реалией) в ряде северно-, средне- и южно-русских говоров (193). Кушанье под этим названием было известно и витебским белорусам, а также русским старожилам Литвы, Эстонии (194). В памятниках русской письменности слово «дрочена» упоминалось уже в XVI в.
К числу почти ежедневно приготовлявшихся мучных каш у русского населения Латгале во второй половине XIX в. относились колотуха и затирка, которые сохранились также почти до настоящего времени, правда уже в качестве изредка употребляемых блюд (в русской народной кухне они были известны уже в период ее становления (195)). Эти каши получили свое название от способа их приготовления. При варке колотухи засыпавшуюся в горшок с кипятком муку размешивали, точнее, расколачивали рогаткой, а при варке затирки муку, разведенную водой, растирали, или, как говорили староверы, затирали ладонями в мелкие бесформенные кусочки, которые затем отваривали в воде или молоке. Оба вида каш во второй половине XIX в. варились в основном из пеклеванной ржаной и пшеничной, реже гороховой муки. Но у крестьян- бедняков эти каши, ставшие у них особенно популярным кушаньем, варились из ячменной муки (196). Колотуху варили и густой, и жидкой. Жидко сваренная колотуха с некоторыми добавлениями подавалась в качестве первого блюда. Отдельные, престарелого возраста информаторы (Даугавпилсский район, бывш. Малиновская вол.) помнили, что в конце XIX в. в бедных крестьянских семьях для варки жидко сваренной колотухи-похлебки в ржаную муку подсыпали овсяной (197). В более ранний период колотуха из смеси ржаной и овсяной муки у русских Латгале была, вероятно, более распространенной, ибо такой вид колотухи считался кушаньем, характерным для населения Западного края (198). Вообще же ржаная мучная каша, завариваемая в кипятке, — кушанье многих земледельческих народов (199).
Традиционным кушаньем каша из ржаной муки, аналогичная колотухе русских, была и у латышей (200).
Кушанье в виде кусочков теста, называемое затиркой, которое у русских старожилов Латгале во второй половине XIX в. заменяло лапшу, считается общевосточно-славянским, но у русских оно было распространено, насколько позволяют судить данные словаря русских народных говоров, преимущественно в южных губерниях, а также в Витебской губернии и Великолуцком уезде Псковской губернии (201). У русских крестьян Латгале, как и Литвы, затирка могла появиться с приходом населения из названных районов. Кроме восточных славян затирка имелась и в традиционной кухне поляков (zacierka), чехов (202), литовцев и местного населения Латгале (203). У последних она, вероятно, славянского происхождения.
У части русских крестьян Латгале затирку во второй половине XIX    в. нередко заменяло кушанье, которое они называли комами, отличавшееся от затирки тем, что мучные комочки делались более крупными и круглыми по форме. Позднее комы стали делать из сырого тертого и отжатого картофеля (204). Комы у русских крестьян Латгале, насколько позволяют судить экспедиционные материалы, более позднее по происхождению кушанье, чем затирка.
За пределами Прибалтики (комы варили также русские старожилы Литвы и Эстонии) комы были известны у русских на весьма узкой территории — в Псковской губернии, но только в Великолуцком и Опочецком уездах, и в С.-Петербургской губернии (205). В других губерниях комами называли иные виды еды. Более широко комы употребляли белорусы, но они варили их в основном из бобовой, гороховой, овсяной муки, а нередко из гороховой каши (206). Совершенно иной способ приготовления комов существовал у эстонцев и латышей северной Латвии, у которых это блюдо считалось традиционным (207). Таким образом, общим дЛя всех перечисленных групп населения было только название кушанья, данное по форме кусочков теста.
Проращивание зерна как особый вид ферментационной обработки продуктов дало возможность в XIV—XV в. расширить ассортимент мучных каш в русской народной кухне еще двумя: толокном и солодухой. Оба эти вида кушаний были в свое время широко распространены у русских старожилов Латгале и сохранялись вплоть до начала XX в. Но во второй половине XIX в. русские Латгале, как и население других русских областей, солодовую муку для толокна получали не проращиванием зерна, а парением его в печи (208). Пареный овес толкли в ступе (отсюда название), чтобы отделить зерно от оболочки, или трески (209).
Толокно — это вид невареного кушанья. Русские Латгале готовили его на воде с солью и жидким, и густым. Из куска густого теста, разминая его пальцами, делали так называемые совки, сойки, скочки (210), или бычки. Последнее название для толокняных комочков было широко распространено на Псковщине, а также у староверов Западного Причудья, в то время как название «скочки» было характерно для населения северных областей.
Толокно было известно не только русским, но и белорусам, украинцам, полякам, возможно, южным славянам, в частности словенцам (211). У белорусов толокно было распространено настолько, что они считали его своим национальным кушаньем (212). Однако в XVI—XVIII вв. в большом употреблении, как утверждали русские историки Н. И. Костомаров и В. И. Семевский, толокно было и у русских (213), и особенно у северорусов. В связи с этим о ярославцах в народе в шутку говорили, что они толокно месили в проруби (214), а про вологодцев, прозванных «толоконниками», что они однажды толокном замесили Волгу (215). «Толокняниками» называли и жителей восточной части Порховского уезда Псковщины (216).
Помимо славян овсяное толокно употребляло в пищу финноязычное население русского Севера, восточной Эстонии и южной Финляндии. Но в названных районах, по мнению А. X. Моора, использование овсяного толокна — явление довольно позднее по сравнению с мукой-камой, изготовлявшейся у них из зерен нескольких злаковых культур. Овсяное толокно здесь считается заимствованием от славян, о чем свидетельствуют и употреблявшиеся названия толокна'—tolok, tolohk, tolokna, tolhuna, talkkuna (217). Однако в литературе имеются утверждения и прямо противоположного характера. Так, белорусский этнограф Л. А. Молчанова, исходя из того, что толокно у славян было в большом употреблении лишь в зоне их контактирования с финноязычным населением, полагает, что его принесли к славянам финны, а не наоборот (218).
Известно было толокно и в Литве, и в восточной Латвии (219), но здесь употребление его могло возникнуть как под влиянием восточных (русские, белорусы), так и западных (поляки) славян.
Помимо Европы толокно под названием talxan было распространено и в Азии (220).
Из ржаной муки, полученной, как уже отмечалось, из проро- щенного (соложеного) зерна, готовилось сладкое, жидкое кушанье — солодуха. При ее приготовлении муку заливали, непрерывно мешая, теплой водой, или, как говорили староверы, затирали рогаткой, и ставили в печь трутиться (221). После этого тесто разбавляли кипятком и снова ставили в печь. В отдельных случаях солодуху доводили до кипения, что в общем для приготовления этого кушанья не характерно. Иногда для дополнительного соложения в горшок с готовой солодухой опускали лед и ставили в печь, повторяя эту операцию не один раз. Перед употреблением солодуху остужали.
В готовом виде солодуха имела красный цвет и сладкий вкус. Но в некоторых местах (в ряде деревень Ковнатской, Розентов- ской вол. Режицкого у., Вышковской вол. Двинского у.) солодуху ели не сразу, а на второй-третий день, давая ей закиснуть, что было перенято, видимо, от проживающих здесь белорусов или латышей. На Псковщине солодуху ели сладкой, но там она имела несколько названий: «солодуха», «тесто», «опара». На основании ареала названия можно предположить, что солодуха — общее восточно- и западно-славянское кушанье (222). Однако традиционным блюдом солодуха была и у латышей, которые называли ее salinata putra (223).
Особое место среди мучных блюд занимали кисели, варившиеся из заквашенной (кислой) муки. Их приготовление основано на ферментационном способе обработки продуктов. Любовь русского народа к кислым кушаньям нашла свое отражение в традиционной кухне, в которой имелось немало различных мучных кислых блюд, кислых напитков (квасы), как замечает В. В. Похлебкин, не говоря уже о кислом (квасном) хлебе.
Мучные кисели русские крестьяне, в том числе и русские старожилы Латгале, варили из муки трех злаковых культур: пшеницы, овса и ржи. Но из трех названных видов киселей во второй половине XIX в. наибольшее предпочтение ими отдавалось овсяному киселю. Для его приготовления разведенную водой муку заквашивали с помощью хлебной закваски (у староверов — накваска, накваса (224)) или корки хлеба, а затем закисшую массу процеживали и цед варили, шока он не становился густым. Ели кисель горячим или холодным, горячий — с растительным маслом, а холодный — с молоком, сытой и в прикуску с хлебом или картофелем. Овсяный кисель был и ритуальным кушаньем, его обязательно варили на похороны, а в ряде районов Латгале и для угощения участников навозной толоки. Наряду с русскими овсяный кисель варили многие европейские народы.
Во второй половине XIX в. русские старожилы Латгале аналогично овсяному варили и ржаной кисель. Но для упрощения приготовления его обычно использовали уже готовое кислое ржаное тесто, точнее, часть расчины, или растворы (225), т. е. растворенного, но не замешанного еще густо мукой теста. Раствору разводили водой и варили в печи. Перед употреблением готовый кисель заправляли растительным маслом. Ржаной кисель русские крестьяне Латгале, как и белорусы Витебской губернии, называли кис- лухой (226). Но во второй половине XIX в. такой кисель они употребляли уже редко. Более частым в этот период являлось кушанье, сваренное на основе ржаного киселя. Русские женщины Латгале кисель варили жидким, а чтобы сделать его более питательным, добавляли бобы, картофель, иногда, особенно в посты, сушеные грибы или рыбу. В результате получалась кислая похлебка, которую русские староверы в отличие от кислухи называли романом. Этим названием пользовалось также русское старообрядческое население части близлежащих к Латгале уездов Витебщины и Литвы. Происхождение названия нами не выяснено.
Кислый суп, подобный роману, был традиционным кушаньем и у белорусов, которые называли его «поливкой» или «юшкой» (227). Но для варки поливки белорусы использовали не хлебное тесто, а специально приготовлявшийся овсяный цед, называемый «заливкой». С овсяным цедом варили похлебку и называли ее «поливкой» и на Псковщине, по только в Великолуцком уезде (228), т. е. в зоне непосредственных контактов псковичей с белорусами (в остальных псковских уездах «поливкой» называли, как и старожилы Латгале, любую жидкую похлебку (229)). Кислая похлебка (роман, поливка), основу приготовления которой составляли в одних случаях хлебное тесто, в других — специально поставленное кислое тесто из муки любой злаковой культуры или, наконец, овсяная заливка, — кушанье не только восточных, но и западных славян (230). Так как основой этих супов у западных славян являлся кислый настой, использовавшийся первоначально в качестве напитка и называвшийся kysel, kysnutie, kyczelica, kisiel, žur и др., то эти же названия перешли у них и на кислые супы, что убедительно показано в работе словацкого этнографа М. Маркуса (231).
От славян приготовление кислых супов было перенято некоторыми европейскими народами — немцами, австрийцами, венграми (232). Готовили кислый суп (iejavu putra) с добавками и без них и латыши некоторых районов Латвии (233).
Из муки всех трех злаковых культур русские старожилы Латгале во второй половине XIX •— начале XX в., как и все русские, выпекали много различных изделий, относящихся по времени их появления также к периоду формирования русской народной кухни. Печеное тесто рассматривается исследователями как один из наиболее совершенных (после употребления зерна, муки в сыром или поджаренном, а также вареном виде) способов использования зерновых продуктов. Среди различных выпекавшихся мучных изделий главенствующую роль у многих народов играл хлеб. Однако кислому хлебу предшествовал более архаичный вид его — пресная лепешка, выпеченная из каши (234). Одним из видов пресного и плоского по форме хлеба у русских крестьян Латгале можно считать кокоры (235). Их пекли из муки всех злаковых культур на поду печи или на сухой сковороде. Но так как пресные лепешки быстро черствеют и теряют свои вкусовые качества, то во второй половине XIX в., особенно в конце его, русские старожилы выпекали кокоры только из кислого и в большинстве случаев готового хлебного теста.
У некоторых локальных групп русского народа кокоры выпекались в виде небольших хлебцев или свадебного пирога. Русские же старожилы Прибалтики кокорами называли только лепешки, как это было принято у северорусов. Ареал лепешек-кокор составляли северные, западные губернии (Новгородская, С.-Петербургская, Ярославская и Псковская) Русского государства (236) и вне его — восточные районы Эстонии (kokar, kakorga, kokurg (237)). К пресному виду мучных изделий у русских крестьян Латгале относились сочни и сканцы, которые в русской кухне были известны также в период ее формирования. Оба вида этих выпеченных изделий представляли собой тонко раскатанную, начиненную лепешку. Начиняли, или, как говорили русские женщины Латгале, крепали (238), лепешку творогом, перегибая ее попалам. В ряде мест начинку, или припек, оставляли открытым.
Наличие у русских Латгале перечисленных мучных изделий и употреблявшихся для них названий (языковеды слова «сочень» и «сканец» считают синонимами-дублетами) не случайно. Оно говорит о генетических связях народной кулинарии русских старожилов с культурой населения западной (Псковская губ.) и северно- русской полосы. Языковедами установлено, что название «сканец» было распространено главным образом в новгородско-олонецких пределах (239), а «сочень» имел более широкий ареал — Псковскую губернию, северные и восточные районы (240). Сочни пекли и белорусы, но белорусский сочень, или «лопун», в большинстве случаев представлял собой тонко раскатанную и посыпанную маком, тмином лепешку. Сочень же с творогом они называли «ляпнем» (241).
Во второй половине XIX в. основным видом хлеба у русских крестьян Латгале был кислый хлеб, выпекавшийся, видимо, по единой для всех русских рецептуре. Для закваски теста использовали так называемую наквасу, т. е. часть кислого теста, остававшегося от предыдущего замеса. Хлеб пекли в форме круглых буханок на поду, для чего под после топки печи тщательно выметали, или, как говорили староверы, выпахивали (242), сосновым помелом. Процесс выпечки занимал примерно 2—3 часа. Выпеченный хлеб был ноздреватым, душистым. Но из-за нехватки у крестьян муки чистый ржаной хлеб доводилось употреблять немногим, поэтому в бедных семьях в него постоянно добавляли мякину, пелу, картофель, льняные выжимки, а в голодные неурожайные годы даже белый мох или толченую кору, что дало, вероятно, повод генерал- губернатору П. Н. Игнатьеву, проезжавшему в 50-е гг. XIX в. поселениям Могилевской и Витебской губерний, утверждать, что хлеб здесь похож на торф (243).
Говоря о выпекавшихся русскими крестьянами Латгале изделиях из ржаного кислого теста, нельзя не упомянуть еще об одном виде их, которые они называли мякушками. Их выпекали из пеклеванной ржаной муки, отчего они получались пышными и мягкими. Мякушки пекли на поду или противне в виде небольших хлебцев, обваленных в муке и начиненных чаще всего пареной морковью, реже яблоками, маком. Но некоторые женщины пекли мякушку :в виде хлебцев и без начинки. Ареал мякушек, как и многих названных выше блюд русских крестьян Латгале, — северные губернии (Архангельская, Новгородская, С.-Петербургская, Тверская, Ярославская) и близко к ним расположенные районы Псковщины (244). Как выходцам со Псковщины и некоторых перечисленных северных губерний, мякушки были известны и русским старожилам Литвы, Эстонии (245). Но эстонские староверки, видимо, под влиянием эстонцев, сохраняя название «мякушки», изменили способ их выпечки: у них это был заварной (кисло-сладкий) хлеб.
Кисло-сладкий хлеб в конце XIX в. пекли и в семьях русских старожилов Латгале, но большинство их хорошо осознавали, что этот способ выпечки хлеба был перенят ими от латышей. Однако русские крестьяне Латгале во второй половине XIX — начале
XX    в. кисло-сладкий хлеб употребляли не часто, так как выпечка •его требовала наличия высококачественной муки (ситной, позднее пеклеванной), а такая мука имелась в хозяйствах только зажиточных крестьян.
Перечень мучных блюд у русских старожилов Латгале был бы :не полным, если бы мы не упомянули о таком распространенном, особенно у русского народа, и очень древнем кушанье, как блины. Русские женщины Латгале во второй половине XIX в. пекли их тонкими, из ржаной, ячменной, реже овсяной муки и ели приправ- .ленными маслом, сметаной, жидким творогом, что называлось у .них в таких случаях помачкой.
Отдельный пласт в традиционной кухне русских крестьян Латгале во второй половине XIX — начале XX в. составляли овощные !блюда, генетически восходящие также к периоду X—XV вв. Но, к •сожалению, мы не имеем возможности подробно рассмотреть их в работе. Отметим только, что наиболее часто употребляемыми •овощами в этот период у русских Латгале были выращиваемые ими капуста, брюква, репа, редька, морковь, огурцы, а также картофель, из стручковых —- горох и бобы. Основными способами приготовления их были парение, варение и квашение. Часть из перечисленных овощей употреблялись сырыми. Овощи в качестве основного компонента использовались для приготовления как жидких, подававшихся на первое блюд (среди них — традиционные русские щи, называвшиеся, однако, у русских Латгале, как у псковичей и их непосредственных соседей белорусов и латышей, капустой, репные щи, морковный суп — барканница, холодные похлебки — холодник, или ботвинье из свеклы, кислица (246) из щавеля, квас), так и вторых блюд, среди которых первое место занимал картофель. Картофель, называемый русскими Латгале, как и белорусами, гульбой или бульбой, употребляли преимущественно в двух видах: вареном или толченом. Излюбленным блюдом староверов Латгале из толченого картофеля были картофляники,, или гульбишники, — испеченные на поду пирожки, начиненные морковью, капустой, ячменной кашей. Однако из-за трудоемкости приготовления их пекли исключительно по праздникам и воскресным дням. И в эти дни приготовление их было настолько принятым, что соседи-латыши по этому поводу шутили: «Если в деревне с утра стоит шум, то это значит у русских праздник, хозяйки толкут в ступе картошку» (247).
Стручковые — горох, бобы употребляли в основном для приготовления вторых блюд. Из целого гороха варили кашу, из гороховой муки — пресный кисель, который ели горячим и холодным.. Холодный гороховый кисель, разделенный на доли, приправленный растительным маслом, составлял уже другое кушанье, называемое стульцами. Название кушанья отмечено в псковских и тверских говорах (248). Большим подспорьем в питании русского населения Латгале, особенно его бедняцкой части, были блины, лепешки,, выпекавшиеся из гороховой и бобовой муки.
Второе место после продуктов земледелия в рационе питания русских крестьян занимали продукты животноводства, а среди них главная роль отводилась молочным компонентам питания. Молоко русские крестьяне Латгале употребляли в свежем виде или подвергали ферментационной обработке, получая таким образом простоквашу, сметану, творог и сыр. В результате механической обработки сметаны получали масло. Из перечисленных молочных продуктов по количеству употребления их в семьях основное место наряду со свежим молоком отводилось творогу и сметане (сметану, однако, употребляли в основном лишь для приправы пищи) и гораздо меньше на нужды семьи расходовалось масла, сыра. Но сыр, который у русских старожилов Латгале скорее походил на :прессованный творог (249), был обязательным компонентом праздничного стола в петров день. К этому дню старались скопить и масло. Для его приготовления русские старожилы использовали оттопленную в печи сметану, которую затем остужали и сбивали рогаткой. Такой способ приготовления масла, по мнению спе- .циалистов, был очень древним и возник у тех народов Восточной Европы, у которых бытовала духовая печь.
Из мясных продуктов, употреблявшихся русскими крестьянами •Латгале в пищу во второй половине XIX — начале XX в., следует лазвать свинину, баранину и говядину. Свинину обычно заготовляли на зиму и частично на лето. Единственным способом консервации свиного мяса у них был посол; правда, остававшееся к весне мясо коптили, предварительно вымочив и провялив его на >солнце. Значительно реже употребляли баранину и особенно говядину. Заменой мяса служили рыба, грибы.
Во второй половине XIX в. русскими крестьянами Латгале, особенно староверами, соблюдался обычай, согласно которому запрещалось употреблять в пищу различную дичь, голубей, зайцев и т. д., потому что она, по их утверждению, рождалась слепой и считалась нечистой; раков, так как это будто бы творение дьявола; угрей, или угорочей, из-за их «гажьей» (змеиной) головы. Однако данный обычай не был связан с религией старообрядцев. Это был .запрет, существовавший еще в Древней Руси, и во второй половине .XIX в. его соблюдали русские крестьяне не только Латгале, но и .других губерний; Псковской, Владимирской, Ярославской и т. д. (250)
Праздничная пища русских старожилов до 70—80 гг. XIX в. мало чем отличалась от будничной, за исключением пищи, готовившейся в наиболее крупные церковные праздники, такие, как пасха, рождество и др. Рождество отмечалось приготовлением мясных блюд, к нему приурочивался и убой скота.
На пасху было заведено печь из сдобного теста паску в виде :круглой булки или трех сложенных друг на друга постепенно уменьшающихся круглых блинов, а также варить и красить яйца, приготавливать топленое молоко, которое называлось обливаным.
Петров день, как уже говорилось, отмечался обязательным приготовлением сыра, масла. В отличие от церковных праздников такие семейные события,, как похороны, свадьба, отмечались всегда обильным угощением,, устраиваемым крестьянами по мере их возможностей. В похороны, справляли так называемую тризну — поминальный обед. На обед, подавали супы, кашу-гущу, дрочену, мякушки и прочие блюда. У староверов не разрешалось на похоронах употреблять мясо, невзирая на то, справлялась ли тризна в пост или мясоведь. Зато- широко использовались сушеные грибы, с которыми варили суп и тушили картофель; рыба, если похороны приходились не на дни: постов. Обязательными ритуальными кушаньями на похоронах: были овсяный кисель и у православных крестьян — кутья (староверы кутью варили только в поминальные дни). В конце XIX в., поминальную кашу русские Латгале стали варить из риса с изюмом, а вместо овсяного киселя — клюквенный кисель, или, как говорили русские Латгале, кисель из журавины (251). Из напитков на похоронах употребляли квас, чай был запрещен.
В посты пища была скудной и однообразной. А постов у русских крестьян, как известно, было много. Кроме того, имелись дни (понедельники), которые считались полупостами, или «белеными» днями, когда разрешалось есть пищу, приправленную (беленую) молоком, но без масла. Оставшиеся дни календаря считались мясоведыо, т. е. днями, когда можно было есть любую скоромнук> пищу.
В посты разрешалось есть не более двух раз в сутки. Готовили главным образом крупеню на воде, кашу, картофельные и гороховые стульцы, толокно, солодуху. В большом употреблении в это время были грибы, ягоды, бобы, а также кушанье, называемое мурцовкой. Основными ее компонентами являлись крошенные в; воду хлеб и лук. Еду солили и заправляли льняным маслом. Это кушанье имелось у всего русского народа, название же «мурцовка» («мурсовка») отмечено в ряде северно-русских (новгородские, ярославские), западно-русских (псковские, смоленские), а также южно-русских (рязанские) говоров (252). Синонимом ему являлось название тюря (253), имевшее общерусский ареал. Употреблялось оно наряду с «мурцовкой» и русскими Латгале.
Частым кушаньем в посты была тюря («цюря», «тцюпка» (254)) у белорусов. Приготовляли это нехитрое кушанье и латыши Латвии.. Жидкую часть тюри у латышей, как и белорусов, составляли подсоленная или подслащенная вода, простокваша, в некоторых местах Латвии — также сладкое молоко. В различных историкоэтнографических областях Латвии и даже в отдельных их районах для этого невареного кушанья существовали различные названия (255), изучение которых может дать дополнительный материал- для исследования проблемы латышско-русских и белорусских: культурных взаимоотношений и взаимовлияний.
Итак, мы рассмотрели в общих чертах ассортимент блюд традиционной кухни русских старожилов Латгале второй половины: XIX в. В нем обращает на себя внимание преобладание растительной пищи над мясомолочной, что прослеживается у земледельческих народов, у которых растениеводство играло ведущую роль в хозяйстве, особенно на ранней стадии развития. Изложенный материал показывает также, что кухня русских крестьян Латгале во второй половине XIX в. была представлена преимущественно традиционными блюдами, многие из которых были известны уже в X—XV вв. Этот факт свидетельствует о том, что народная кулинария являлась устойчивым элементом материальной культуры.
И тем не менее преобразования, наблюдавшиеся в жизни деревни в конце XIX в., коснулись и ее. Правда, в первую очередь это относилось к зажиточным слоям русского крестьянства Латгале. Резче стала в этот период сказываться в пище классовая дифференциация. Если раньше отличия в питании зажиточных крестьян состояли в основном в количестве употребляемых ими: продуктов, то теперь их стол стал отличаться составом и характером блюд. Так, в конце XIX — начале XX в. в семьях состоятельных крестьян, особенно подрядчиков, десятников, связанных с городом, рынком, возросло потребление мясных продуктов, приготовление блюд из которых велось по новой, городской рецептуре- и большей частью не в печах, а на плите. В ассортименте блюд, этой части крестьян появились жареные куры, гусп, тушенный с мясом картофель, котлеты, паштеты, колбасы, холодное. При еде и готовке пищи использовались привозимые из города пряности: перец, лавровый лист, горчица. Более разнообразным стал у них и ассортимент овощных блюд, среди которых прочное место заняли различные салаты, винегреты. Увеличилось количество и сладких блюд, в результате чего в этот период у них оформляется в отдельный сладкий стол, меню которого составляли фруктово - ягодные кисели, компоты, муссы. Большое распространение получили сдоба, конфеты, привозимые из города. В связи с этими новшествами традиционные блюда в их рационе встречались все реже.
Некоторые изменения в конце XIX — начале XX в. произошли в кухне и менее зажиточной части русских крестьян Латгале. Однако характер этих изменений у них был иным и касался прежде всего праздничного стола. К концу XIX в. у этой части крестьян возросло потребление более качественной пеклеванной ржаной и пшеничной муки, но в основном для приготовления традиционных 'блюд, расширился за счет покупных круп (рис, пшено, манная) .ассортимент каш, реже стали появляться в меню пресные мучные каши и выпеченные из пресного теста изделия, традиционные крупяные колбасы, более частыми стали сладкие кушанья — кисели, компоты, варившиеся из садовых и лесных ягод. Вошли в рацион питания крестьян-отходников сельдь, баранки. Вместе с тем в нарушение религиозных запретов у староверов, как, впрочем, и у православной части русских крестьян Латгале, получает распространение употребление спиртных напитков. Необязательным к началу XX в. у крестьян-отходников становится и соблюдение постов. Однако в целом отступления в традиционной кухне, допускавшиеся малоимущими крестьянами и крестьянами-середняками, были незначительны и состояли главным образом в расширении .ассортимента при более или менее полном сохранении традиционных блюд.
Традиционные кушанья в конце XIX — начале XX в. сохранялись людьми преклонного возраста всех социальных групп, продолжавшими соблюдать посты. Это дает нам основание утверждать, что русским старожилам, вынесшим основные навыки кулинарии и ассортимент блюд с родных мест, удалось сохранить их в довольно полном объеме и в новых местах поселения вплоть до начала XX в..., а некоторые блюда как редко употребляемые и до настоящего времени.
Сохранению в народной кухне русскими пришельцами черт ее этнического своеобразия содействовали, как и в других областях культуры — жилище, одежде, сельскохозяйственной технике, экономические условия, в которых они оказались. Не последнюю роль в этом играла и старообрядческая церковь.
Приведенный нами материал, касающийся пищи, как и данные по жилищу, одежде, также позволяет говорить о родственной близости основной массы изучаемой группы населения с населением западно-русского региона и прилегающих к нему районов ряда северных областей. Несмотря на общерусскую основу кухни старожилов Латгале, в ней явственно проступали черты, свойственные кухне указанного региона, что подтверждалось также лексикой. Общими для русских Латгале и населения западно-русского региона, и прежде всего Псковской губернии, частично белорусов являлись такие названия, как гуща, глазуха, топленка, стульцы,. сканец, кокора, мякушка, бычки, скочки, шакала, треска, ашака,. кислица, мурцовка; обозначение действий: крепать, воложить, тру- тить, выпахивать и многие другие.
Традиционная кухня населения западно-русского региона имела: много общего с традиционной пищей белорусского народа, и это- общее нашло отражение в кухне, а также соответственно в лексике старожилов Латгале, как выходцев из этого региона. Многие общие белорусско-русские элементы являлись к тому же обще- восточно-славянскими (ржаная зеленая каша, затирка, кутья, солодуха и др.), а нередко и общеславянскими (блины, толокно,, овсяный кисель, различные поливки, способы приготовления сыра,, масла и т. д.).
Традиционные кушанья латышских крестьян, которые были: аналогичны русским (многие виды каш и печеных изделий), следует рассматривать как виды пищи, встречающиеся у всех земледельческих народов. Исключением в этом отношении является ряд блюд латышей восточной Латвии, кухня которых, как и жилище,, складывалась и развивалась под славянским влиянием.
В конце XIX в. в кухне русских крестьян Латгале имелись заимствования от латышей — кисло-сладкий хлеб, вид вареного' сыра и др., но это лишь отдельные вкрапления. В целом кухня русских старожилов Латгале продолжала сохранять этническое своеобразие, свойственное традиционной кухне русского народа.