Контингент русского старожильческого населения Латвии складывался постепенно, в течение нескольких столетий. Процесс его формирования был сложен и тесно связан как с внутренней жизнью Русского государства, так и с обстановкой, сложившейся в самой Латвии.
В ходе формирования русского населения на территории Латвии можно выделить несколько миграционных потоков в зависимости от времени, причин и места их происхождения. Каждым из потоков переселенцев из пределов Русского государства на территорию Латвии перемещалось то или иное (в зависимости от интенсивности миграционного движения) количество лиц. Разными были пришлые люди по своему социально-экономическому, религиозному и территориальному происхождению, но, сливаясь постепенно из отдельных разрозненных групп в единое целое, они составили в конечном итоге довольно многочисленную и сравнительно однородную в этнографическом отношении массу русского старожильческого населения.
Среди русского населения, оседавшего в Латвии, можно выделить прежде всего лиц, занимавшихся в X—XI вв., а также в последующие периоды торговлей с Восточной Прибалтикой.
Во второй половине XIV и в конце XV в. контингент русского населения здесь пополняется за счет гонимых участников антифеодальных сектантских движений стригольников и жидовствующих, которые возникли в Новгороде и Пскове среди городской бедноты, малоимущих ремесленников и мелких торговцев. Установлено, что эти сектанты в XVI в. положили начало городу Якобштадту (Екабпилс)(1). В XVI в. в Латвии нашли убежище последователи нового церковного движения, известного в Русском государстве под названием нестяжателей (2).
Со второй половины XVI — первой половины XVII в. контингент русского населения Латвии, в том числе ее восточной части, существенно пополняется за счет русских крестьян, которые покидали пределы своего отечества из-за ухудшившегося положения в результате польско-литовской и шведской интервенции в России, а также действий опричнины (1565—1572 гг.), введенной Иваном Грозным.
Однако основную массу русского старожильческого населения Латгале составили пришельцы более позднего периода — начиная с конца XVII в., именовавшие себя старообрядцами.
История переселения в Латвию старообрядцев, составивших здесь основное ядро русского населения, мало изучена. Исследователи не располагают массовыми архивными материалами, которые бы более или менее исчерпывающе отвечали на вопросы: почему, когда, откуда, в каком количестве русские староверы пришли в Латвию, как происходило их расселение здесь и какие районы были первыми ими освоены.
Попытка выяснить историю переселения староверов путем опроса старожилов мало что дала, так как за давностью событий многое оказалось забытым. Более того, пришлось столкнуться с фактом, из которого явствует, что основная масса староверов считают себя местным, коренным населением, «от веку живущим в Латвии». И лишь более пожилые из них знают, что их предки действительно являлись пришельцами. «Латгалия, — утверждали они, — забеглый край, а русские .— захожие люди». Однако и эта часть старожилов в большинстве своем не помнят, откуда, когда и по какой причине появились русские в Латвии. Более или менее конкретные сведения о поселении староверов в Латгале могли дать лишь единичные информаторы, но их данные относились к сравнительно позднему периоду. Так, один из старожилов деревни Бикерниеки Даугавпилсского района помнил, что в его роду был кто-то, кого привезли зимой очень маленьким в шубном рукаве, но откуда — того семейная память не сохранила. Несколько информаторов из Резекненского района (дер. Иовохо- зяева бывш. Узульмуйжской вол., дер. Астецы Ковнатской вол. и др.) утверждали, что их предки бежали в Латгале из Новгородской, Псковской губерний и откуда-то из-под Москвы. Информатор из деревни Астецы помнила рассказ своего свекра, из которого явствовало, что прадед свекра Корней Пахомов был родом со Псковщины, работал кучером у помещика, от которого бежал в Латгале. Отдельные старожилы Прейльского района, опрошенные в 60-е гг. языковедом А. И. Синицей, также подтвердили новгородское происхождение своих предков (3). Более подробные сведения по истории появления в Латгале старообрядцев дал в 1954 г. наставник Застенковской общины Даугавпилсского района Е. М. Трашков. По его словам, старообрядцы бежали в Латгале из Пскова, Новгорода и Москвы, причем староверы из Москвы бежали под Режицу (Резекне), а псковско-новгородские селились под Динабургом (Даугавпилс) (4). Под Режицей бежавшие устроили поначалу скит и жили общиной (5). Но позднее, с увеличением числа пришельцев, стали возникать деревни. Подобного рода сообщения в отношении какой-то части пришельцев можно считать достоверными, так как они находят подтверждение в литературе и отдельных архивных документах. Но здесь следует иметь в виду, что эти пришельцы не составили в этнографическом отношении чисто «московских», «псковских» или «новгородских» поселений.
Сомнительными кажутся заявления небольшой части информаторов из Даугавпилсского и Резекненского районов, утверждавших, что их предки происходят якобы от донских казаков. Сомнение, во-первых, вызывает то обстоятельство, что в культуре латгальских староверов не обнаруживается каких-либо аналогий с культурой староверов — казаков Дона. Не нашли мы обоснованных подтверждений этой версии и в литературе, а также в архивных материалах. Но игнорировать подобные утверждения информаторов тоже было нельзя. Нами установлено, что в Латгале, как и в Иллукстском уезде Курляндской губернии, продолжительное время, а именно в 30—60-е гг. XIX в., стояли казачьи донские полки (6) и, возможно, что некоторая часть казаков могла обзавестись здесь семьями и по окончании срока службы остаться в Латвии. Кроме того, донские казаки могли появиться в Латгале из Великолуцкого уезда Псковской губернии, куда они были поселены в период царствования Михаила Федоровича (1613—1645 гг.) для пополнения населения после польской интервенции в начале XVII в. (7) Наконец, основание для версии о донском происхождении какой-то части староверов Латгале мог дать и факт пребывания во время Отечественной войны 1812 г. донских казакои староверов в Западном Причудье (8), где издавна имелись русские старообрядческие поселения, жители которых находились в тесной связи с крестьянами Латвии, а нередко и переходили друг к другу на постоянное жительство. Но, вероятнее всего, распространению среди части старообрядцев этой версии способствовало ставшее каким-то образом им известным ничем не аргументированное положение из книги Г. Мантейфеля «Польская Лифляндия», согласно которому большинство русского населения Латгале составляли якобы донские казаки (9).
Отсутствие массовых документальных материалов, бедность и неаргументированность данных исторической литературы, а также разноречивые Показания старожилов относительно событий, связанных с появлением старообрядцев в Латвии, заставили автора обратиться к изучению истории раскола русской церкви.
Старообрядчество, как известно, оформилось в результате церковного раскола, происшедшего во второй половине XVII в. при патриархе Никоне, который в целях укрепления церковной феодальной организации и самостоятельности провел реформу, сопровождавшуюся ломкой старых церковных обрядов. Ревнители старины отказались подчиниться постановлениям Собора 1666 г., узаконившего нововведения Никона. Это явилось началом раскола, после которого сторонники Никона составили православное ядро русской церкви, а его противники — старообрядчество (10).
Старообрядцы представляли значительную и весьма разнородную в социальном отношении (духовенство, светские феодалы, купцы, крестьяне, городская беднота, стрельцы, казачество) часть русского населения, боровшуюся за сохранение самобытности православной церкви.
Поскольку реформа Никона соответствовала политическим интересам Русского государства (она уничтожала феодальную пестроту культов и вводила таким образом единообразие и централизацию церкви), то правительство сразу же усмотрело в несогласных с никоновской реформой своих противников. Но это была чисто внешняя сторона раскола. В действительности же раскол был вызван социально-экономическими процессами: с одной стороны, укреплением феодально-крепостнической системы, опиравшейся на самодержавную власть, а с другой — начавшимся расширением товарно-денежных отношений, что способствовало зарождению буржуазного уклада. Следствием этих процессов явилось усиление классовых противоречий, одним из проявлений которых и явилось старообрядчество. Поэтому неслучайно начавшаяся борьба за сохранение традиционной церковной обрядности вышла за рамки чисто религиозной борьбы и приняла характер антифеодального движения, охватившего широкие слои народных масс. Изнурительные войны, которые вело в XVII в. Русское государство, голод, эпидемии, неоднократно вспыхивавшие в стране, способствовали разрастанию классовой борьбы. Широкий размах антифеодального движения побудил самодержавное правительство прибегнуть к не менее широким репрессиям. И если поначалу они были направлены главным образом против вождей раскола, то со временем репрессиям стали подвергаться все сторонники раскола. Усиление преследований, невозможность исповедовать свою религию принудили старообрядцев к массовому бегству на окраины государства: в Поморье, Сибирь, керженские леса, Стародубье, Дон, а также за его пределы — в Польшу, Австрию, Турцию, где они были не досягаемы для официальных властей и приобретали свободу вероисповедания.
Под влиянием названных причин покинула свою родину и та часть русского населения, которая поселилась во второй половине XVII    — начале XVIII в. в Латвии.
В этот период территория Латвии в результате феодальных войн оказалась поделенной между Польшей и Швецией, что служило препятствием для нормального развития ее экономики. Особенно большие трудности выпали на долю восточной Латвии. Будучи составной частью Речи Посполитой, Латгале пришлось разделить в какой-то мере те стихийные и социальные бедствия со всеми их последствиями, которые переживала в середине XVII — начале XVIII в. Речь Посполитая. Это и восстание населения Украины, перебросившееся затем в Белоруссию и Литву, и военные действия 50-х гг. XVII в., развернувшиеся между Польшей, Россией и Швецией, в результате чего территория Белоруссии, Литвы и части Латвии (Латгале) превратилась в арену жестоких битв и опустошений. Тяжелейшим последствием этих событий явились эпидемии чумы (1657, 1661, 1710 гг.), которые сократили численность населения и привели к запустению дворов и превращению пашен в пустоши. Потрясения, выпавшие на долю населения Речи Посполитой, были столь велики, что это дало основание историкам назвать период второй половины XVII в. и первых десятилетий XVIII    в. «кровавым потопом» (11).
Средств для восстановления разрушенных фольварков, обеспечения хозяйств рабочей силой у помещиков не было. Выходом из создавшегося положения могло быть прежде всего привлечение крестьян извне. Отсюда становится понятным, сколь желанным событием в жизни польских помещиков был приток новых людей.
Пришлый крестьянин независимо от его происхождения, веры «был желанным гостем в любом поместье» (12).
Таким образом, совокупность условий, создавшихся, с одной стороны, внутри Русского государства, а с другой — на территории Речи Посполитой, обусловила появление в Латгале русских пришельцев-старообрядцев.
Но если ознакомление с историей раскола русской церкви дало возможность установить причины проникновения старообрядцев в Латвию, то исследование истории возникновения федосеевского. толка, к которому причисляли себя не только латвийские, но и. литовские и эстонские старообрядцы, позволяет ответить еще на ряд вопросов рассматриваемой проблемы — откуда родом были пришельцы и как шел процесс их переселения.
Старообрядчество как религизное учение не представляло собой единого целого. Оно делилось на многочисленные толки и согласия в зависимости от преследуемых целей и задач, выдвигавшихся его сторонниками, что в свою очередь отражало социальную неоднородность приверженцев старой веры. Зажиточная часть, раскола, которая в силу своего экономического положения не была заинтересована в коренных преобразованиях общества и тяготела к компромиссу с государством и официальной церковью* образовала поповщину. Последователи этого течения, отказавшись признать нововведения Никона, сохранили в неизменном виде культовую практику, церковные таинства старого православия, а для их отправления признавали необходимость священства (13).
Наиболее угнетенная часть старообрядцев образовала беспоповщину— церковь без священства. Их учение было диаметрально, противоположно учению поповцев. Они отвергли институт священства, что привело их к отказу от церковных таинств, за исключением крещения и покаяния. Результатом отрицания таинства венчания явилось требование всеобщего безбрачия. Наблюдались у них и некоторые особенности в богослужениях. Из церковных служб исключались элементы, которые должны были отправляться священником (14).
Учение беспоповцев получило распространение в Поморье (Олонецкий край), псковской, новгородской, костромской, владимирской землях и в Сибири. Впоследствии в связи с социальным: расслоением последователей беспоповщины от нее отпочковалось множество различных толков и согласий, из которых наиболее значительными были поморский и федосеевский толки.
Поморцы укоренились главным образом на р. Выге, в Олонецком крае, а федосеевцы — в псковской и новгородской землях. Но первоначально они составляли одно старопоморское согласие.
Формальный раскол среди старопомордев произошел в начале XVIII в. из-за вопроса о браке. В основе разногласий лежали различия социального характера в положении их последователей. У руководящей верхушки поморцев вследствие возросшего благосостояния, накопления имущества возникла необходимость в передаче его по наследству. Это способствовало изменению и их идеологии. Они отказались от требования всеобщего безбрачия :и признали гражданские браки. Стала проявляться и тенденция их к компромиссу с царской властью, что завершилось внесением в их служебники молитвы за царя, признанием рекрутской повинности и др. (15)
Другая же часть старопоморцев, принадлежавшая главным образом к малоимущим слоям, продолжала настаивать на отрицании браков и молитвы за царя, что дало основание позже, в 1842 г., Святейшему синоду причислить федосеевцев к числу наиболее вредных сект, ибо «они пишут и произносят жестокие хулы на церковь и таинства и всякую власть нынешнего времени почитают антихристовою; отвергая брак, вводят безнравственность» (16). Основоположником этого учения был Феодосий Васильев, по имени которого и назван толк. Феодосий Васильев, как повествует его «Житие» (17), составленное в 1742 г. сыном Евстратом, родился в Крестецком Яме (Новгородская губ.) в семье иерея. Став сам иереем, Феодосий проповедовал учение церкви, а после ее раскола выступил в защиту старой веры. Из «Жития» известно, что в обстановке усилившихся гонений на старообрядцев оставаться в Новгородском крае Феодосию было небезопасно, поэтому он вынужден был вместе со своими приверженцами покинуть родные края и перебраться в Польшу. «Божиим мановением, вся на пользу строящим, учитель Феодосий поим матерь свою и сына в Польскую державу отъеха в лето 7207 г.» (1699 г.) (18). Вслед за ним потянулись его последователи, из которых он «состави тамо две обители: мужескую и женскую, наставляше их к богоугодному житию по уставам иноческим» (19).
Из «Жития» также явствует, что в обителях Феодосия в Польше (20) насчитывалось свыше тысячи человек (до 600 мужчин и 700 женщин). Ценным дополнением к этим данным являются сведения о сподвижнике Феодосия — Игнатии Трофимове, приводимые в работе одного из исследователей федосеевского толка — ;П. Иустинова. Эти сведения позволяют представить, как конкретно происходил переход людей в Польшу. Основываясь на архивных делах Новгородской духовной консистории, П. Иустинов сообщает, что Игнатий также был выходцем из Новгородского края (Старой Руссы), где он жил и проповедовал учение Феодосия до 1724 г. (21) С последним он поддерживал постоянные связи, после 1699 г. неоднократно ходил к нему в Польшу (Речь Поспо- литая) и принимал деятельное участие в переправе староверов с Новгородчины за польский рубеж. С этой целью по дороге в Польшу в разных ее пунктах были выделены специальные «при- становщики», проводники, а в деревнях агенты, которые связывали стремившихся покинуть родные края с проводниками (22). В другой своей работе П. Иустинов, опираясь на документы синода, писал, что дорога из новгородских пределов в Польшу была хорошо известна (23). Шли туда потому, что там «древлецерковные законы содержати пришельцам воля даяшеся» (24). В 1724 г. в Польшу переправился и сам Игнатий.
Из этого краткого изложения истории зарождения федосеевского толка вытекает, что он возник и первоначально был распространен в Новгородско-Псковском крае. Поскольку староверы, поселившиеся в Польше, в том числе и в Латгале, были в массе своей федосеевцами, то отсюда можно заключить, что они должны были быть выходцами преимущественно из псковско-новгородских земель. Псковско-новгородское происхождение староверов, переправлявшихся в Польшу, подтверждают и отдельные архивные документы конца XVII в. Сохранилось дело синода о крестьянине Иване Парфенове, уроженце Опочецкого уезда Псковской губернии, который за переход в раскол привлекался к суду синода. Из показаний Парфенова, данных суду, следует, что он, перейдя в раскол, жил сначала в лесу за Старой Руссой, а позднее, в 1699 г., пристал со своим учителем к толпе староверов и вместе с ними в числе более 100 человек на 40 подводах переправился за польский рубеж (25).
Постепенно учение Феодосия Васильева нашло признание и у части населения соседних губерний — Петербургской, Тверской, Ярославской, Московской и некоторых других. Поэтому можно допустить, что среди пришельцев в Польшу, а точнее в Латгале, были и уроженцы этих мест.
Массовый поток староверов увлекал за собой не только приверженцев старой веры, но и православных крестьян, которые в неменьшей степени страдали от помещичьего гнета и поборов официальной церкви, а также крестьян белорусской национальности.
Из упомянутых выше источников («Житие» и документы синода) явствует, что первые крупные поселения староверов в Польше (26) возникли на территории собственно Витебской губернии,, вне пределов Латгале, в частности в Невельском уезде, где поселился Феодосий Васильев со своими последователями, и в Себежском уезде, на территории которого неоднократно и, видимо, неслучайно проходили соборы федосеевцев.
Возможно, через опорные пункты федосеевщины в этих уездах: и шло проникновение основной массы старообрядцев, а также православных крестьян со Псковщины, Новгородчины и из других, мест России на запад — в Люцинский, Режицкий и Динабургский уезды Латгале, Иллукстский уезд Курляндской губернии (Аугшземе) и далее в глубь Литвы, а в южном направлении — в район Друя—Браслав—Миоры (БССР).
В результате миграции возникло много новых поселений, что подтверждается документально. Из опубликованного в 1943 г. историком Б. Р. Брежго инвентаря Осуньского войтовства 1695 г.. видно, что в названных в нем населенных пунктах наряду с латышами и белорусами в то время проживали и лица явно русского- происхождения, против имен которых стояла пометка «захожий»,, а еще чаще — «москаль». Из 19 поселений войтовства русские- захожие люди, как 'можно предположить, проживали в 13: в дворищах Малявки (здесь жил сам войт Свирид Богданов), Прыкот- нево, Шерайово, Мелузино, Кулаково, Миньково, Насырово, Но- виково, Красиково, Дубино с застенком Киселево и в застенках Кострищино, Щемилово (27).
В другой работе Б. Р. Брежго указывает, что в Осуньском' войтовстве почти 90% крестьянских хозяйств принадлежало русским и белорусам и что здесь осесть они могли после 1599 г., так как по люстрации этого года русских и белорусских крестьян в- войтовстве еще не было (28).
Надо полагать, что число поселений русского крестьянства в Латгале не ограничивалось перечисленными в инвентаре населенными пунктами.
НВремя появления первых старообрядцев в Польше, т. е. на территории нынешней Латгале, следует отнести, как позволяют судить документальные источники и историческая литература, к 60— 90-м гг. XVII в. Основатель федосеевщины Феодосий Васильев со своими ближайшими последователями поселился в Польше (и Невельском у. Витебской губ.) в 1699 г. Но старообрядцы могли появиться здесь, как и на территории Латвии, еще до его прихода, о чем П. Иустинов, ссылаясь на документы архива Св. -синода, в своей работе писал: «Дорога из новгородских пределов в Польшу была торная, и немало до Феодосия прошло и проехало по ней христиан и в одиночку и большими толпами» (29). Подтверждением этому являются и поселения 60—70-х гг. XVII в. в Иллукстском уезде, о которых говорится в Литовско-Курляндской летописи, именуемой «Хронографом Литовским» (30), а также поселения в Латгале, названные в инвентаре 1695 г.
Итак, имеющиеся материалы позволяют утверждать, что старообрядцы на территорию Латвии интенсивно проникали уже в конце XVII в. Но особый размах бегство русских крестьян в Латвию приняло с начала XVIII в. при Петре I. Новая волна бегства «была вызвана массовым оскудением крестьянских хозяйств в ус- .ловиях непомерного крепостного гнета, сокращением крестьянского землепользования,резким увеличением налогов, рекрутскими наборами, трудовыми мобилизациями на строительные работы, вконец разорявшими крестьян (31). Положение старообрядцев усугублялось дополнительными мерами, направленными против них. 'Указы Петра I хотя непосредственно и не преследовали раскольников за их веру, но существенно ущемляли их права: все староверы облагались двойным податным окладом, не допускались к «общественным должностям, за право носить бороды должны были платить особую подать и т. д. (32)
Такая политика в отношении старообрядцев не могла не вызвать с их стороны протеста, одной из форм которого был по- прежнему массовый уход за рубеж. В связи с непрекращавшимся :наплывом .беглых на нынешней территории трех Прибалтийских республик в первой половине XVIII в. увеличивается число поселений, в которых живут русские крестьяне. Это или чисто русские „деревни, или смешанные с местным населением поселения. Особенно интенсивно в начале XVIII в. происходил рост русского населения в Иллукстском уезде Курляндской губернии и сопредельных с ним уездах Литвы. Возрастало число русских поселений и в Латгале. В инвентаре Мариенгаузенского (Вилякского) ста- роства от 1738 г. перечислены 50 населенных пунктов, крестьяне которых выполняли различного рода повинности в пользу владельца имения. По нашим подсчетам, в 84% этих поселений (т. е.. в 42 из 50) проживали захожие из Москвы русские люди, или «москали». Про некоторых из них в инвентаре говорилось, что они поселились в прошлом, т. е. в 1737, или даже в 1738 г., и потому являлись ненадежными, ибо разыскивались Москвой (33). Поселениями, в которых наряду с латышами проживали захожие из России люди, были деревни Жигури, Сосница, Черново, Бубин- цово, Борисово, Слипачово, Браты, Шкилбаны, Логиново, Балти- ново, Конопляники, Рускулово, Зачеши, Пурново и многие другие.. В каждой из этих деревень проживали 3—4 русские семьи. Религиозная принадлежность их не указывалась, но по данным более- позднего периода можно установить, что население этого северного угла Латгале было в основном православным.
Проживали русские крестьяне и в Динабургском, Люцинском,. Режицком староствах, о чем можно судить также по инвентарям,. правда, составленным позже, в 1765 г. В перечисленных староствах вместе с Мариенгаузенским, на которое в 1765 г. был составлен новый инвентарь, русских крестьян можно было встретить примерно в 127 (22%) из 575 перечисленных населенных пунктов; (деревни, обрубы, застенки и т. д.) (34).
Наибольшее число деревень с русским населением, как и в. предшествующий период, было сосредоточено в Динабургском ста- ростве. Поселения (обрубы) с русскими пришельцами здесь находились при фольварках Слутишки Старозамковской волости,. Граверишки Граверской волости и в обрубах войтовства Забор- окое. Б. Р. Брежго считал, что переселившиеся из России и Белоруссии крестьяне составляли в Динабургском старостве в 1765 г.. 30% всех хозяев (35). В Режицком старостве русские пришельцы обосновались в деревнях Разненской и Креванской волостей, в- Тискадском войтовстве, в фольварке Сакстыгал и др. (36) В Мариен- гаузенском старостве русские проживали главным образом в деревнях Тымшанского, Мариенгаузенского, Липенокого войтовств; в Люцинском — в деревнях Нерзенского, Голышевского, Плюсен- ского и Пылденского войтовств. Из частновладельческих имений,, на которые в 60-е гг. XVIII в. были составлены инвентари и где в это время жили русские крестьяне, следует назвать Вышки (4 русские деревни — Малерово, Василево, Алексеево и Кузьми- ново), Окра, или Берзмуйжа (дер. Шнинутишки, Иваново, Буд- ришки, Шумилы, Звирблишки, Кравклишки, Монтишки, Тризе- ришки, Сандаришки и др.) (37).
Таким образом, инвентари латгальских имений позволяют за- жлючить, что основные центры русского населения Латгале, которые существуют и в настоящее время, сформировались уже к 60-м гг. XVIII в.
К сожалению, в нашем распоряжении нет данных, которые :хотя бы приблизительно отражали общее количество пришедшего в Латвию в этот период русского населения. Можно сослаться лишь на тот факт, что к началу XVIII в. бегство крестьян в России достигло огромных размеров. По данным Военной коллегии, к которой были приписаны податные сословия, число беглых за 10 лет (с 1719 по 1728 г.) составляло 198 876 ревизских душ (38).
Новая волна миграционного движения, которая привела к существенному увеличению русского населения в Латвии, прокатилась во второй половине XVIII в.
Вторая половина XVIII в. в истории русского крестьянства занимает особое место, ибо в этот период целенаправленной политикой Екатерины II, а также ее последователей крепостное право в России было доведено до его крайних проявлений, выразившихся в узаконении неограниченного произвола дворян-поме- щиков в отношении личности, имущества и труда крепостного; кроме того, крепостничество было распространено на новые территории и новые категории населения (39). Ухудшившееся во второй :половине XVIII в. положение крестьян вызвало новый мощный подъем классовой борьбы. Наряду с такими формами сопротивления крепостничеству, как убийство помещиков, поджоги имений, открытые выступления, по-прежнему имело место бегство крестьян, но в отличие от предшествующих лет во второй половине XVIII в. оно приобрело необычайно широкий размах. Как и ранее, на этот раз большие потоки беглых устремились на запад, главным образом в Польшу, в составе которой продолжали еще оставаться земли Латгале и Белоруссии. Бежали также в Эстонию, Видземе, Курземе и Литву, где их охотно принимали местные помещики, испытывавшие нужду в дешевой рабочей силе. Этому процессу во второй половине XVIII в. и особенно в конце его благоприятствовало развитие в Латвии элементов нового, капиталистического способа производства, увеличивавшего спрос на наемную рабочую силу.
Анализ различных документальных материалов этого периода дает возможность более конкретно, чем это делалось ранее, ответить на один из существенных вопросов проблемы: за счет каких социальных и территориальных источников продолжалось увеличение контингента русского населения в Латвии во второй половине XVIII в.
Документы (40) показывают, что основную массу русского населения в Польшу (включая восточную Латвию), а также в Видземе в 60-е гг. XVIII в. поставляли, как и прежде, Новгородская и Псковская губернии, частично Смоленская (41).
Бегство крестьян за границу, в том числе и в Латгале, продолжалось и позже, несмотря на то что в 1772 г. после первого раздела Речи Посполитой Латгале была присоединена к России. Бежали крестьяне как из названных выше губерний, так и из многих других мест России (42), в частности из деревень и сел ряда северно-русских губерний, а также губерний средней и даже южной полосы России. Но в количественном отношении по-прежнему преобладали пришельцы Псковско-Новгородского края.
Говоря о территориальных источниках пополнения русского населения Латгале во второй половине XVIII в. следует выделить русских пришельцев — старообрядцев с Ветки (43). В начале XVIII в. в посаде Ветка насчитывалось до 30 тыс. старообрядцев-поповцев, пришедших сюда из разных губерний России (44). Царское правительство, обеспокоенное бегством крестьян за пределы государства, дважды предпринимало попытки вывода ветковцев в Россию. Первый вывод старообрядцев с Ветки в Россию был предпринят в 1735 г., а второй — в 1764 г. В результате второй «выгонки» 20 тыс. ветковцев были отправлены на поселение в Сибирь, и только части из них, вероятно, не очень многочисленной, удалось укрыться и избежать переселения. Сразу же после второй «выгонки» царским правительством был составлен реестр этих лиц с указанием их новых мест поселений в Польше. Из реестра видно, что часть староверов-ветковцев обосновалась в деревнях графа К- Плятера в Динабургском старостве: в Пантелишках — 30 дворов, Брентелишках — 20, Михайловой — 20, Гравере — 15, Рачин- ской — 10, Кривинишках и Киривце — 10. В реестре перечислено- и несколько деревень помещика Ильзяна (Гильзена. — А. З.)г находившихся в Лифляндии. Вероятно, под Лифляндией имелась в виду польская Лифляндия, т. е. Латгале, так как часть названных деревень, а может быть и все, относились явно к гильзенскому имению Дагда в Латгале. Это деревни Вертолово (25 дворов), Тестечково (20), Окре над озером Окрою с округою (100). Руску- лово (8), Сваринце (7), Ковалево (9), Лужки (6 дворов) (45). Всего' по реестру в Латгале числилось 320 дворов ветковцев. Если принять, что каждый двор в среднем состоял, как минимум, из 5 человек, то следует, что после 1764 г. в Латгале осело примерна 1600 человек.
Образовавшиеся в Динабургском уезде поселения ветковских старообрядцев внесли некоторое разнообразие в материальную культуру обосновавшегося здесь ядра русского населения, так как среди ветковцев были выходцы из районов южной полосы России, а также из многих среднерусских губерний. Отличались они и своими религиозными воззрениями, ибо Ветка являлась центром сосредоточения старообрядцев-поповцев. Но по отношению к общему количеству русского населения в Латгале ветковцы составляли небольшую его часть и со временем утратили своеобразие не только своей культуры, но и веры.
Социальное лицо русских пришельцев 60—90-х гг. XVIII в. определяли главным образом крепостные крестьяне и дворовые люди, а также бежавшие рекруты, рядовые солдаты и прочие военные дезертиры (46). В связи с развитием товарно-денежных отношений в составе беглых второй половины XVIII в. появились и новые социальные категории — откупившиеся на волю крестьяне внутренних губерний России, которые в условиях Латвии этого периода находили для себя соответствующее поле деятельности, приписываясь в купеческий оклад различных городов Латвии (47). Этому содействовал и акт, подписанный курляндским герцогством и русским правительством в 1759 г., в котором говорилось: «Не токмо приезжим российским купцам свободный в Курляндии дозволить торг и всякое вспоможение, но и желающие поселиться в оном герцогстве всякое получить имеют правосудие» (48).
В религиозном отношении среди русских пришельцев второй половины XVIII — начала XIX в. были лица, как исповедовавшие православие, так и принадлежавшие к расколу. Первые, однако, судя по архивным документам о задержанных, преобладали, но поскольку они селились в Латвии в основном среди русских кре- стьян-староверов, обосновавшихся здесь уже до их прихода крупными селениями, то какая-то часть православных с течением времени подпала под влияние старообрядцев (49).
Переход русскими беглыми границы и проникновение их на территорию Польши, а тем более на территорию вошедших еще в 1721 г. в состав Российской империи Эстляндской и Лифляндской губерний, а оттуда и в Курляндскую губернию во второй половине XVIII в., впрочем, как и ранее, были делом несложным. Пограничные форпосты были немногочисленны, слабы, а нередко и вовсе отсутствовали (50). В силу легкости перехода границы многие крестьяне предварительно уходили за рубеж без семьи, обосновывались там, а потом возвращались за своими семьями, имуществом и уже навсегда покидали родину (51). Близость поселений, откуда бежали русские крестьяне, к Польше, а также к Видземе приводила к тому, что русские крестьяне хорошо знали, каковы там условия жизни и на что они могут рассчитывать при переселении. Опочец- кие помещики, из имений которых крестьяне бежали в Латвию, по этому поводу в своих наказах писали: «Всем живущим в России крестьянам ведомы польские поведения, что всякий их житель по их вольности имеет винную и соляную продажу и что у них набора рекрутского не бывает, равно и сборов для платежа казенных податей не происходит» (52). Но главным мотивом, побуждавшим крестьян к уходу из родных мест, как и в былые времена, был расчет на льготные условия поселения за границей, вера их в возможность на чужбине избежать оков крепостничества, хотя в Прибалтике и особенно в Латгале, входившей тогда в состав Речи Посполитой, крепостничество было не менее тяжелым, чем в России. Об этом свидетельствовал массовый уход в XVIII в. латышских крепостных крестьян за пределы Латвии. По предположению Я- Я. Зутиса, общее количество беглых латышей и эстов только в России к середине XVIII в. выражалось в тысячах (53).
Следовательно, бегство за границу вовсе не означало приобретения свободы. Крепостнические условия в конце XVIII в. в странах Восточной Европы мало чем различались между собой. И крестьннам это было хорошо известно. Но знали они и другое: в целях привлечения и удержания рабочей силы помещики предоставляли иовопришельцам некоторые льготы. Заинтересованные в притоке русских беглых, польские помещики охотно принимали их у себя, надежно укрывали и даже организовывали побеги, для чего засылали из Польши так называемых «подговорщиков», которые не только склоняли крестьян к уходу из России, но и сопровождали их до определенных мест в Польше. «Шляхты польские таковых злодеев сами посылают для подговора и увода отсюда крестьян»,— жаловались Екатерине II дворяне города Опочки (54). Наконец, немаловажное значение в принятии русским крестьянином решения о побеге имела уверенность его в том, что польские и немецкие помещики не выдадут его русским властям. «Принуждения к выдаче беглых наших, — сообщали дворяне Псковского уезда, — почти оттуда (из Лифляндской и Эстляндской губерний) никогда не бывает, а самим сыскивать и ловить вовсе невозможно» (55).
В еще большей степени это относилось к Курземе. Посланный, туда для отыскания беглых крестьян полковник Ф. Воейков доносил 23 февраля 1745 г.: «Курляндцы в отдаче как российских, так и лифляндских укрывающихся тамо беглых поступают весьма неохотно и делают многие затруднения и интриги к продолжению времени» (56). Сделанное же в 1765 г. русским правительством Курляндскому герцогству представление с требованием выдачи беглых было вообще оставлено без внимания, в этом вопросе правительство герцога не оказывало никакого влияния на помещиков (57).
Расчет на льготные условия поселения за границей, надежное укрытие, веротерпимость, наконец, организация побегов со стороны польских помещиков, несомненно, были теми факторами, которые способствовали бегству русских крестьян с родных насиженных мест. Но это были лишь факторы, а не причины, содействовавшие побегам. Екатерина II и ее преемники, обеспокоенные колоссальным размахом побегов, пытались принять меры для ослабления: действия этих факторов. Так, в течение второй половины XVIII — начала XIX в. правительством систематически издавались манифесты, призывавшие русских беглых возвратиться в пределы своего государства и гарантировавшие им ряд льгот при возвращении. Польскому двору, как и курляндскому герцогу, подавались в связи с укрытием помещиками русских беглых соответствующие ноты, за польскую границу и в Курляндское герцогство посылались воинские отряды для выведения оттуда беглых и т. д. Но все эти действия не могли приостановить бегства крестьян, так как русское правительство не предпринимало никаких мер для устранения причин, вызывавших его. Это хорошо понимали как в самой России, так и в Польше. Игнатий Омульский, управляющий имениями польского магната И. Хрептовича, который укрыл немало русских крестьян в своих имениях, по этому поводу писал: «Пусть Россия делает что угодно, пусть силою содержит сильнейшую стражу на границе, пусть отбирает силою людей из нашего края, это только повредит нашей стране и нашим имениям, расположенным вблизи кордона, но не прекратит эмиграции крестьян из России, если в этой последней не будет улучшено положение крестьян» (58). В этом причину побегов видел и граф И. И. Панин, видный военный и государственный деятель России XVIII в., подавший Екатерине II специальную записку о средствах пресечения побегов за границу. В своей записке он прямо указывал, что побеги крестьян вызывает «ничем не ограниченная помещичья власть, причем неумеренная роскошь заставляет сбирать с подданных подати и употреблять в работы не только более тяжкие, чем за ближайшей границей, но и превосходящие силы человеческие» (59). Наряду с этим он указывал также и такие причины, как рекрутские наборы, преследование духовенством раскольников, высокие цены на соль и вино, отсутствие правосудия и др. (60) Именно эти причины заставляли крестьян покидать пределы своего отечества, чтобы, если не навсегда, то хотя бы на некоторое время, избавиться от непомерной помещичьей кабалы, от ненавистной рекрутчины и государственных податей и приобрести свободу вероисповедания и возможность вступления в брак по своему усмотрению.
Крестьяне бежали не только в одиночку или отдельными семьями, но и целыми деревнями (61), причем, снимаясь с места, забирали с собой все свое имущество: одежду, домашнюю утварь, скот. В одном из сообщений новгородских помещиков от 1763 г. говорилось, что по подговору беглого рекрута, приходящего из-за польского рубежа, на протяжении нескольких лет бежало немалое число их крестьян и дворовых и что только в 1763 г. ушло не менее 100 семей, в которых было до 500 душ обоего пола (62).
О масштабах бегства крестьян из России во второй половине XVIII в. можно судить и по высказываниям различных официальных и неофициальных лиц того времени, в том числе упомянутых выше графа Н. И. Панина и И. Омульского. Первый из них в записке от 1772 г. писал, что не только в пограничной с Польшей полосе, но и на значительном расстоянии от нее вглубь страны ненайдется имения, из которого бы не бежали в Польшу крестьяне и что число таких беглых крестьян простирается до 300 тыс. (63) Эта цифра свидетельствует о размерах побегов, происходивших до 1772 г., т. е. до первого раздела Польши. И. Омульский же, характеризуя размах побегов после присоединения Латгале и восточной; Белоруссии к России, писал, что со времени устройства новой пограничной линии «Россия насчитывает уже около 30 тыс. беглых: душ» (64). Трудно судить, насколько точно отражают эти данные,- действительную картину бегства русских крестьян во второй половине XVIII в. (вряд ли это вообще можно было учесть), но представить себе, что побеги были действительно массовым явлением,, они позволяют. Еще сложнее обстоит дело с выяснением числа пришельцев, осевших в Латгале, так как никакого учета пришлых,, разумеется, тогда не велось. Некоторое представление о количестве русского старообрядческого населения в Латгале можно получить по данным переписей, проведенных первым генерал-губернатором Псковской и Могилевской губерний графом 3. Г. Чернышевым в 1773    и 1780 гг. в областях, отошедших от Польши к России в 1772 г. (65) По ведомостям переписи 1780 г., староверов в Полоцком наместничестве (с 1777 г. инфлянтские уезды вошли в состав этого наместничества наряду с Витебским, Дриссенским, Себеж- ским, Невельским, Велижским, Городокским и Суражским уездами) проживало 7104 человека обоего пола, причем наибольшее число их было сосредоточено в Невельском и Динабургском уездах (66). В инфлянтских уездах, по этим данным (а они нам кажутся далеко не точными), насчитывалось 3982 старовера (67), что составляло 56% всех староверов Полоцкого наместничества. Поуездно староверы Латгале по числу человек обоего пола распределялись следующим образом:

Динабургский — 2864
Режицкий — 778
Люцинский — 340

Таким образом, наиболее заселенным староверами уездом в Латгале был в этот период Динабургский уезд. Но кроме староверов в Латгале проживало немало русского православного населения.
Говоря о численности русского населения в Латвии во второй половине XVIII в., следует учесть особые обстоятельства, которые влияли на его статистику. Дело в том, что надежды русских беглых освободиться от гнета помещиков не всегда оправдывались, особенно в Латгале, где пришельцы со временем превращались в крепостных польских панов, а с 1772 г. оказались снова в составе Русского государства. Стремление избавиться от закрепощения и боязнь царского произвола заставили многих пришлых крестьян вновь пуститься в бега. Эти перемещения, обусловленные социально-экономическими и политическими обстоятельствами, не могли не сказаться на численности русского населения в Латвии.
В 80-е годы XVIII в. в связи с присоединением Латгале к России некоторая часть русских крестьян, главным образом староверы, вторично бежали в Польшу (68). Как показывают архивные материалы, в 80-е и 90-е гг. XVIII в. они переходят в остававшийся еще в составе Польши район Браслав—Миоры—Друя, где уже в то время имелись старообрядческие поселения. Через Даугаву они переправлялись около местечка Креславки (Краслава) или недалеко от слободы Индрицы (Индрас) (видимо, у нынешней Пиедруи) и через Друю шли далее в глубь Браславского повета (69). Из этих материалов видно также, что сюда бежали крестьяне помещиков Вальдена, Борха, Иодки, Рыка (в документе — Рыкова), Стабровского, Кривца из Люцинского уезда, а также помещика Гильзена Режицкого уезда и др. Наряду с латгальскими староверами уходили крестьяне и других уездов Витебской губернии, в частности Себежского и Полоцкого.
Переправа людей из Латгале через Даугаву не была сопряжена с какими-либо трудностями. Находились люди, которые за известную плату (70), минуя форпосты, переправляли беглецов в места выбранных ими новых поселений. Кроме того, и в этот период, как и ранее, имелись специальные «подговорщики», которые склоняли крестьян к побегу, за определенную мзду укрывали их у себя, а иногда снабжали и соответствующими документами (71). Надо полагать, что этот факт заметно сказался на численности оставшегося населения Латгале.
В 90-е гг. XVIII в. наблюдалось новое перемещение крестьян из Латгале, в очередной раз сократившее число русского населения. На этот раз отлив старообрядцев шел в районы Сувалкии, Сейненщины и Августовщины, с 1795 по 1807 г. находившиеся в составе Восточной Пруссии (в настоящее время Сувалкское воеводство ПНР). Поселения русских староверов здесь, согласно работам польского исследователя Е. Иванца (72), возникли уже в середине XVII в. и были известны среди всех групп польских старообрядцев. Именно сюда в конце XVIII в. и перешла на жительство какая-то часть латгальских староверов (73).
О    поселении в XVIII в. староверов из Режицкого и Динабургского уездов Витебской и частично Псковской губерний в Сувалкском, Августовском и Сейненском районах Польши говорит и польская исследовательница И. Грек-Пабисова (74). По данным Е. Иванца, на Сейненщине проживали также русские выходцы из Куоземе, которые покинули Курземе после присоединения ее в 1795 г. к России (75). Искали убежища в Польше и старообрядцы Литвы, чему содействовали события 1799 г. (76) Сколько ушло из Латвии староверов в 90-е гг. XVIII в., сказать трудно. Но известно, что поселения в Сувалкии, на Сейненщине и Августовщине были довольно крупными. Польский историк В. Якубовский установил, что в 1798 г. там насчитывалось 995 семей. Учитывая, что староверы имели многодетные семьи, он допускает, что число душ их могло достигать примерно 10 тыс. (77) Какая-то часть этого количества приходилась на русских Латгале.
В начале XIX в. в эти места устремился новый поток старообрядцев как из пределов Прибалтики, так и из внутренних губерний России (Псковская, Тверская, Петербургская, Калужская, Новгородская, Московская, Ярославская, Витебская, Владимирская, Олонецкая и др.) (78). Русские крестьяне Латгале, Курземе бежали в Сувалкию в основном в период 1812—1814 гг., а отдельные лица — в первое десятилетие XIX в. Вероятно, это перемещение было вызвано военными действиями 1812 г. (79)
Говоря о миграции русского населения Прибалтики в конце XVIII    — начале XIX в., нельзя не сказать еще об одном направлении ее — украинском. Исследователями установлено, что примерно в этот период на территории нынешней Житомирской области УССР появились села с русским населением, которое по своей религиозной принадлежности относилось к старообрядцам федосеевского толка (80). В них во второй половине XIX в. насчитывалось свыше 2 тыс. человек русского населения. По утверждению специалистов, жители этих сел хорошо помнят, что их предки пришли сюда из Витебска, Полоцка, Невеля, Динабурга, Риги, Вильно^ (Вильнюс), Ковно (Каунас), Сувалок и Старой Руссы (81). Е. И. Са- мохвалова полагает, что одни села возникли 150—200 лет назад,, т. е. в период 1768—1818 гг., другие — 100 лет назад, т. е. приблизительно в 60-е гг. XIX в. (82)
Что побудило федосеевцев Латвии, Литвы, Польши искать- новые места поселений? Вполне вероятно, что часть латгальских, старообрядцев могла обосноваться на Украине в 70—80-е гг.
XVIII    в., после присоединения Латгале к России (1772 г.) и до- присоединения к России Правобережной Украины (1793 г.). Уход, же старообрядцев в 90-е гг. XVIII в. и в первые десятилетия XIX в. был прямым следствием политики закрепощения пришлых людей,, активно проводившейся в это время польскими помещиками (83).
Формирование русского населения Латвии продолжалось и в первой половине XIX в. Прежде всего в состав русского населения: всех трех историко-этнографических областей Латвии влилась- какая-то часть пришельцев, как и в конце XVIII в., возвратившихся из-за границы в Россию по «всемилостивейшим» манифестам 1801, 1814, 1826 гг. (84) Среди возвратившихся лиц были в основном так называемые прусские выходцы, точнее, выходцы из районов Сувалкии и Августовщины, находившихся с 1795 по 1807 г. в составе Восточной Пруссии. Прусские выходцы по своему происхождению, как уже отмечалось, являлись беглыми крепостными крестьянами, рекрутами из различных районов России, а также из -Латгале, Литвы, Курземе. Названные манифесты предоставляли прусским выходцам право приписываться к различным окладам избираемых ими для жительства городов. Многочисленные дела Курляндского губернского правления о прусских выходцах свидетельствуют о том, что часть из них оседала в Латвии. Как выходцы из-за границы, они становились свободными и приписывались в мещанский или рабочий оклады различных городов (85). Но избираемые для приписки города Латвии не всегда были местами их действительного проживания. Став мещанами или рабочими, возвратившиеся из-за границы лица чаще всего устраивались на жилье в качестве свободных земледельцев в Иллукстском уезде или Латгале. В деревнях Латгале до сих пор пришедших из Пруссии называют «пруссаками»; некоторые получили от этого прозвища свои фамилии; имеются и деревни с названием «Пруссаки».
В первой половине XIX в. продолжался приток русского населения в Латвию непосредственно и из внутренних губерний России. Формы его проникновения были различными: часть крестьян переселялась официально помещиками, часть, более состоятельных, — путем добровольной приписки к различным окладам городов Латвии. Третью, самую многочисленную группу пришельцев составляли по-прежнему беглые крестьяне. Притоку пришельцев способствовали отмена крепостного права в Латвии и вновь усилившиеся в это время в России притеснения старообрядцев. Наибольшую интенсивность этот процесс приобретает в 20—30-е и отчасти 40-е гг. XIX в. Отстаивая свои интересы, староверы уходят в западные губернии, где они, по их мнению, были менее досягаемы для царских властей. Обосноваться в новых краях, перейти на легальное положение беглецам помогали уже жившие в Латвии старообрядцы. Они охотно принимали и скрывали у себя беглых, снабжая их подложными документами, что неоднократно отмечалось властями. Это было характерно для всех староверов, независимо от того, где они жили (86). «Беглых скрывают и давать пристанище почитают не за грех, но за благодеяние, а потому при поимке беглых более всех оказываются они виновными в пристано- держательстве», — говорилось в одном из документов 1826 г. относительно псковских старообрядцев (87). То же сообщалось и относительно старообрядцев, живших в Курляндской губернии (88) и Дерптском уезде Лифляндской губернии (89). В записке псковского помещика Голуба, который предлагал свои услуги в деле поимки беглецов, сообщалось: «Беглецов там [в Остзейском крае] великое- множество и все по введенному между ними правилу готовы друг друга до самой крайности защищать и даже употреблять всякую дерзость, дабы ни одного собрата своего не допустить в руки: правосудия. Все беглецы переменили свои имена и даже другой: наружный вид получили, так что их открыть трудно» (90). Как удавалось староверам снабжать вновь приходящих письменными видами и паспортами, становится ясно по прочтении предписания прибалтийского генерал-губернатора А. А. Суворова начальнику Лифляндской губернии от 1851 г. В нем указывалось, что часты, случаи, когда после смерти кого-либо из староверов родственники не сдают письменного вида по той причине, «что оный утрачен: умершим, а между тем этот вид переходит в руки беглой раскольницы, которая от времени до времени посылает оный в общество,, из которого выдан, для перемены, не являясь туда сама, и таким образом остается под чужим именем многие годы» (91). Из некоторых архивных документов видно, что беглые письменные виды или паспорта приобретали за деньги у разных лиц в корчмах, на базарах и т. д. С приобретенными таким образом документами прибывшие беглые крестьяне, солдаты и прочие лица получали наконец возможность после многих лет скитаний перейти на легальное: положение (92). В чем же крылась причина такого доброжелательного отношения старообрядцев к беглым? Несомненно, это связано> с давней традицией помощи единоверцам в условиях тех гонений, которым подвергались старообрядцы со стороны официальных властей и церкви. Но со второй половины XVIII в. укрывательство беглых, особенно в городах, приобретает и иные, экономические мотивы, что справедливо было отмечено советскими исследова-' телями П. Г. Рындзюнским и А. А. Подмазовым.
Развитие в недрах феодального способа производства элементов капитализма способствовало тому, что отдельные старообрядческие- общины превращались в своеобразные центры первоначального накопления капитала и активно включались в экономическую- деятельность. В условиях развивавшихся капиталистических отношений они находились в оппозиции к господствующей феодально- крепостнической системе и, обладая значительным капиталом и (будучи заинтересованными в притоке наемной рабочей силы, охотно оказывали поддержку беглым (93). Эти тенденции проявлялись, разумеется, не только в городской старообрядческой общине, :но и в сельской, экономический вес которой, особенно ее верхушки, возрастал по мере роста ее численности.
Первая четверть XIX в., по утверждению А. А. Подмазова, являлась периодом особого расцвета Рижской федосеевской общины, что создавало в силу указанных причин условия для быстрого увеличения числа староверов в Латвии и особенно в Риге. Достаточно отметить, что число их в Риге с 1817 по 1830 г. возросло с 2112 до 7905 человек (94).
Каков был социальный состав пришельцев, пополнивших русское население Латвии в первой половине XIX в.? Это были, как локазывают архивные материалы, по-прежнему беглые или официально переселявшиеся крепостные крестьяне, крестьяне, откупившиеся на волю, бежавшие рекруты и солдаты, разорившиеся горожане.
Территориальные источники были теми же, что и в предшествовавший период: Псковская, Новгородская, Петербургская, Московская, Тверская и некоторые другие губернии. Но наибольшее количество беглых в Латвию прибывало со Псковщины. В этот период, т. е. в период развитых товарно-денежных отношений, многие имения псковских помещиков, а также зажиточных крестьян имели тесные связи с Ригой. Островские, опочецкие крестьяне поставляли в Ригу лен на продажу (95). В результате этих связей устанавливались личные контакты псковских .крестьян с проживавшими уже в Латвии русскими (иногда это были и родственники), которые не только подбивали приезжавших земляков 'Остаться у них, но и снабжали их соответствующими документами, обеспечивали на первое время кровом. В связи с этим псковская помещица С. Черкесова, владелица имений в Себежском и Опо- чецком уездах, требуя возврата своих беглых крестьян, в 40-е гг.
XIX    в. жаловалась в многочисленных письмах прибалтийскому генерал-губернатору А. А. Суворову: «Зло, которое происходит от проживающих в Риге беглых людей моих, слишком ощутимо для меня», так как ранее бежавшие и осевшие в Риге «имеют родных в моем имении (Опочецкий уезд), которые, бывая в Риге по делам, видятся с ними и, увлекаясь их положением и полученною безнаказанно ими свободою, делают из моего имения побеги в надежде на их покровительство в добытии ими фальшивых паспортов и независимости от помещика» (96). Часть беглых людей С. Черкесовой жили в Риге на Заячьем острове, приписаны же они были в мещанский оклад посада Шлок (Слока), некоторые были задержаны в 50-е гг. в Люцинском уезде в имении Рунданы помещика В.    Шахно и в имении Лоцово помещика Н. Малькевича97. Страдали от бегства крестьян и псковские помещики Скороходова, Гладкова и др. (98)
Постановлениями, запрещавшими помещикам принимать и укрывать беспаспортных крестьян, правительство пыталось бороться с бегством. Но потребность в дешевой рабочей силе заставляла владельцев имений пренебрегать подобными распоряжениями. Особенно известен этим был граф К.Плятер. В деревнях его имений в Динабургском уезде в 30-е гг. XIX в. проживало большое число русских беглых. У него был заведен порядок, запрещавший администрации имений расспрашивать беглых, откуда они пришли, «а всякого принимать» (99). Местные власти неоднократно направляли отряды в его деревни для поимки беглых, но эти меры оказывались безуспешными. К. Плятер заранее узнавал об организации подобных акций, предупреждал беглых и надежно укрывал их (100). Укрывательством беглых занимались и другие помещики Латвии (101).
В результате притока беглых в 20—30-е гг. XIX в. русское население в Латвии, особенно в Курземе и Видземе, существенно возросло. Что же касается численности староверов в этот период в Латгале, то на ней сказывались две противоположные тенденции. С одной стороны, продолжался приток их в Латгале с территории соседних русских губерний, а с другой— шел их отток из Латгале. Поэтому численность старообрядческого населения не была стабильной. (Сведениями о православном населении этого периода мы не располагаем.)
В 1826 г. староверов в Латгале насчитывалось 26 966 человек (102), т. е. их число по сравнению с концом XVIII в. возросло в 6 раз. По численности проживавшего старообрядческого населения на первом месте теперь уже стоял не Динабургский, а Режицкий уезд, где проживали 17 390 староверов, тогда как в Динабургском — 7948 и в Люцинском—только 1628 староверов.
К 50-м гг. XIX в. число староверов в Латгале уменьшилось до 24139 человек, что было вызвано, вероятно, новой миграцией их в Пруссию в 40-е гг. Это было уже второе переселение их туда, но на этот раз они оседали в Мазурском крае (ныне Сувалкское воеводство ПНР). Русские деревни в Пруссии — Войново, Онуфриево, Иваново, Мостишки, Пески, Галково и другие были основаны в конце 20-х гг. XIX в. выходцами из Латгале, Сувалкии, Сейнен- щины и Августовщины (103). Первые латгальские пришельцы на Мазурах были официальными переселенцами, приобретшими здесь, земли, но вскоре у них стали искать убежища и беглые крестьяне, в частности староверы военного поселения Динабургского уезда (104).. Укрывшись в глуши Прусского края, они помогали перебираться, за рубеж не только своим родным, но и односельчанам.
Переселение латгальских староверов в Пруссию в 40-е гг. было- вызвано чрезмерным увеличением барщины (105). Непосредственным же толчком к волнениям послужил распространившийся среди крестьян слух о том, что по случаю бракосочетания наследника, престола Александра Николаевича староверам якобы будет разрешено уйти до троицына дня за границу, те же, кто останется,, будут насильно обращены в православие. Этого оказалось достаточно, чтобы крестьяне имений Динабургского и Режицкого уездов — Геронимово, Прели, Старое Рыково, Солуионы, Фейманы,. Голяны и других поднялись и целыми толпами, как семьями, так. и в одиночку, бросив дома, отправились в Пруссию. Некоторые- обосновались там па постоянное жилье, а часть в качестве прусских подданных вскоре вернулись обратно в Россию, так как условия жизни в Пруссии оказались не для всех одинаково благоприятными и не такими, на какие они надеялись.
Сколько осело в Пруссии староверов из Латвии, не установлено. Известно только, что в 40-е гг. XIX в. в Мазурском крае проживало более 1500 русских (106).
На численность русского старообрядческого населения в первой половине XIX в. помимо миграционного движения оказывали влияние факторы и другого характера, в частности насильственное обращение староверов в православие или единоверие. Факты насильственного обращения в православие имели место в созданном на территории Латгале в Динабургском уезде в 1828 г. военном, поселении, которое в 1836 г. было преобразовано в округ пахотных солдат. В этом округе в 1836 г. в фольварках Липинишки, Граверы, Малиновка и Шкельтово были открыты четыре православные церкви и соответственно создано четыре прихода, а прихожанами стали солдаты округа, т. е. местные староверы, которых принудили принять православие. Но с ликвидацией в 1856 г. округа пахотных солдат начался обратный процесс — «совращения» крестьян в раскол. По данным 1861 г., «совратившихся» во всех четырех приходах насчитывалось свыше 4 тыс. человек (107). Значит, в 30-е гг. в Латгале примерно на это число уменьшилось количество староверов. Но переход пахотных солдат в православие был чисто «формальным, так как тайно они продолжали придерживаться своей веры (108).
В четырех приходах округа пахотных солдат не приняли православие только около 500 человек (109).
В 30-е гг. в Латвии начинается присоединение некоторой части староверов к единоверию, что отразилось в изменении статистических данных о числе их. Единоверческая церковь, созданная по инициативе православной церкви и государственной власти, занимала промежуточное положение между православием и старообрядчеством. Богослужения в единоверческих церквах проводились по старым книгам и старому обряду, но организационно они были подчинены православию (110). Толчком к переходу в единоверие послужили начавшиеся в период царствования Николая I репрессии против старообрядцев. Однако этот переход не стал массовым явлением и часто имел формальный характер. К единоверию присоединялись в основном имущие слои старообрядчества, так как постановления 40-х гг. XIX в. ущемляли прежде всего их интересы (запрет допускать беспоповцев в местное городское гражданство в 1846 г., в купеческие гильдии в 1847 г. и др.).
Частые миграции староверов, переход их из одной веры в другую затрудняли ведение статистики и отражались на ее точности. Этим, вероятно, можно объяснить противоречивость имеющихся статистических данных о количестве староверов в Латвии в первой половине XIX в.
В 1854 г. число старообрядцев в Латгале достигало 25 659 человек (111), а всего в Латвии их насчитывалось свыше 38 тыс. человек (112). К сожалению, в нашем распоряжении нет аналогичных сведений о численности проживавшего в Латгале в первой половине XIX в. русского православного населения. Имеются статистические данные о православном населении в Латгале в целом, но они относятся лишь к 1862 г. Лиц православного вероисповедания в этом году здесь насчитывалось 16 409 человек (113). Но помимо- русских в это число входила и какая-то часть белорусов, латышей и лиц других национальностей. Учитывая сказанное, можно допустить, что численность русского православного сельского населения в первой половине XIX в. была в несколько раз меньше, чем старообрядческого.
Территориальное размещение части русского населения (помещичьи крестьяне) Латгале в первой половине XIX в. можно проследить по инвентарям имений, составленным в 40—50-е гг. XIX в. Из 90 имений, инвентаря которых были просмотрены нами (это составляло примерно 49% всех имевшихся в Латгале в то время имений), русские крестьяне проживали в деревнях и фольварках приблизительно 67 имений. Большое число их семей было сосредоточено в деревнях таких имений, как Андрепно, Голяны, Ковнаты, Варакляны, Стерняны, Велионы, Доротполь, Янополь, Узуль- муйжа, Букмуйжа, Розенмуйжа, Презма, Малта, Пуша и др. Ре- жицкого уезда; Донатполе, Доротполь, Каменец, Фельдгоф,. Амбельмуйжа, Иозефиново, Казимирово, Геронимово, Дубно,. Колупе и др. Динабургского уезда; Шкильбаны, Франополь, Анно- поль, Покумиио, Бродайжи и др. Люцинского уезда. В деревнях перечисленных имений последнего уезда преобладало русское православное население.
Вторая половина XIX в. в истории формирования русского' населения характеризуется рядом новых моментов. По сравнению с предшествовавшими периодами в эти годы существенно видоизменились пути и формы пополнения контингента русских, что можно объяснить отменой крепостного права в России и некоторым ослаблением преследований за отступление от официальной веры..
Если во все предшествующие периоды увеличение контингента русского населения Прибалтики было связано с развитием крепостничества, усилением крепостнической эксплуатации, а также религиозными преследованиями, то во второй половине XIX в. приток русских крестьян был обусловлен преднамеренной политикой правящих кругов. Это нашло свое отражение и в изменении форм проникновения русского населения в Латвию: раньше это происходило в основном путем тайного бегства за пределы Русского государства, во второй половине XIX в. — преимущественно путем, официального переселения.
События 1831, 1863 гг. (два польских восстания) заставили- царское правительство задуматься над вопросом упрочения своих позиций в Северо-Западном крае (114). Уже в 30—40-е гг. XIX в. здесь проводится ряд мероприятий по укреплению православия и русского элемента, из которых наиболее важным с точки зрения изучения нашей проблемы было водворение русских крестьян на свободные казенные земли, что, однако, не касалось Витебской губернии. «Высочайше» утвержденным 8 февраля 1836 г. положением Комитета по делам западных губерний (115) предусмотрено было переселение казенных крестьян из внутренних губерний России только в Виленскую, Гродненскую, Минскую губернии и Белосток- скую область (116).
В целом план русификаторской политики по водворению русских крестьян в этот период реализован не был. К августу 1836 г. из внутренних губерний России в западные губернии переселились лишь 114 душ мужского пола, которые составили в крае 17 мелких разрозненных поселений (117). Эти переселенцы, разумеется, не могли сыграть какой-либо роли в русификации края. В дальнейшем водворение русских крестьян на некоторое время было вообще приостановлено (118).
Более значительных результатов в своей русификаторской политике царское правительство, видимо, достигло в 60-е гг. XIX в. После подавления польского восстания 1863 г. правительством было предусмотрено на землях, поступивших в казну по выдворении польских помещиков — участников восстания, поселить русских крестьян, главным образом старообрядцев, которые своим выступлением в 1863 г. против помещиков в общем содействовали подавлению восстания. В связи с этим соответствующим местным инстанциям было дано указание: участки, оставшиеся свободными после выселения неблагонадежных семейств, а также образованные из запасных и свободных земель, особенно расположенные на границе с Царством Польским и в лесах, «предоставлять исключительно под заселение русских и старообрядцев... одобренных в поведении» (119).
И только часть ферм, находившихся вдали от границы, разрешалось отводить по прошениям местным казенным крестьянам, однако оговаривалось, что «водворение старообрядцев следует предпочесть водворению бобылей, так как водворение последних не доставит местности нового и притом русского элемента» (120). Водворенным с 1 января 1863 г. на свободных казенных землях «Северо-Западного края лицам русского происхождения, причисленным к разряду государственных крестьян, «высочайшим» повелением от 26 ноября 1864 г. предоставлялись различные льготы: освобождение на 3 года от платежа оброка за землю и от всех прочих денежных и натуральных повинностей, в том числе и от рекрутской (121).
Но главная цель русификаторской политики царизма в Северо- Западном крае состояла не столько в увеличении здесь русского населения вообще, сколько в укреплении русского крупного землевладения за счет польского. Эта цель вполне откровенно была выражена в «высочайше» утвержденной инструкции от 23 июля 1865 г., по которой лицам русского происхождения, служившим в западных губерниях или желавшим водвориться здесь на постоянное жительство, предоставлялось право покупки казенных земель участками в 300—600 или 600—1000 дес. Этот фонд составлялся из казенных, не поступивших в надел крестьянам земель, ферм и конфискованных у польских помещиков имений (122). Часть созданных на этих землях ферм была приобретена представителями русского дворянства (123).
В конце XIX — начале XX в. и особенно перед первой мировой войной в Северо-Западном крае, в том числе и в Латгале, царское правительство продолжало проводить русификаторскую политику. Русским крестьянам предоставлялось право приобретать земельные участки. С этой целью Крестьянский поземельный банк скупал помещичьи имения и затем, разделив их на участки, распродавал русским крестьянам. Так, в начале XX в. на территории Латгале поселилось довольно много псковских крестьян, купивших с помощью этого банка земельные участки имений Шкильбаны (Бальтиновская вол. Люцинского у.), Александрополь, Боловск (Боловская вол. того же уезда) и др. Недалеко от Крейцбурга (Крустпилс), в Унгермуйжской волости Двинского уезда, русские староверы (примерно 700 человек) в 1907 г. купили земли имения барона Корфа (124).
Судить о степени действенности каждого из перечисленных выше начинаний царского правительства в целях усиления позиций русского населения в Северо-Западном крае затруднительно. Можно лишь отметить, что численность русских на территории не только Латгале, но и Латвии в целом за вторую половину XIX в. возросла. Но этот рост, разумеется, нельзя полностью отнести на счет русификаторской политики царизма.
Во второй половине XIX в. на миграцию населения, особенно занятого в промышленности и торговле, определяющее влияние оказывали социально-экономические факторы: неравномерность развития капиталистической промышленности в различных регионах, порайонная специализация сельского хозяйства, развитие транспорта и т. п., что вызывало перемещение рабочей силы из одного района в другой, причем нередко один и тот же район выталкивал «излишнюю» рабочую силу и в то же время притягивал рабочих определенной квалификации, возраста и т. д. И если официальная правительственная политика имела своей целью укрепить консервативный русский элемент в Прибалтике, то естественные миграционные процессы вели к образованию многонационального рабочего класса, являвшегося не опорой царизма, а главной революционной силой, боровшейся против царизма.
Каковы были результаты этих взаимопроникающих процессов применительно к тем проблемам, которые рассматриваются в настоящей главе, лучше всего проследить по материалам переписи 1897 г.
Первая всеобщая перепись населения России 1897 г. является наиболее достоверным статистическим источником, отражающим количественное состояние населения страны на конец XIX в. Но надо иметь в виду, что эта перепись страдала одним существенным недостатком: национальную принадлежность людей она определяла по языку. Между тем не все, кто называл своим родным языком русский, в действительности являлись по национальности русскими; это, например, относилось к евреям, белорусам и др. Следовательно, и этот источник недостаточно точен. Из составленных при официальной обработке переписи таблиц мы воспользовались теми, в которых учет населения производился по двум признакам — родному языку и религиозной принадлежности, что давало большую гарантию в достоверности статистических данных.
Подсчет данных этих таблиц по губерниям Латвии показал, что в 1817 г. на ее территории (в городах и уездах вместе) проживали 80 097 человек православного населения (вместе с единоверцами), назвавших родным языком русский, и 65 521 человек староверов с родным русским языком, что в общей сложности составляло 145 618 человек (125).
Численность же русского населения, проживавшего только в сельской местности (без городов), составляла 68 781 человек, т. е. менее половины всех русских. Из этой общей цифры русского населения 19 478 человек приходилось на православных и единоверцев, указавших своим родным языком русский, и 49 303 — на староверов. Таким образом, и к началу XX в. староверы оставались преобладающей категорией сельского населения Латвии, составляя 71,2% всех русских.
Число всех, русских, т. е. староверов и православных, по отношению ко всему населению Латвии составляло примерно 7,5%, а сельское русское население по отношению ко всему сельскому населению Латвии — 4,6%.
Распределение русского населения по отдельным историко-этнографическим областям показано в табл. 1.



* Составлена по: I Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. Лифляндская губерния. СПб., 1905, т. 21, с. 88, 90, 92, 94; Курляндская губерния. СПб., 1905, т. 19, с. 88, 90, 92, 94, 96, 98, 100; Витебская губерния. СПб., 1903, т. 5, тетр. 3, с. 92, 96, 100, 104, 108, 112.

По Лифляндской губернии русское население учтено только в латышских уездах.
Как видно из таблицы, наибольшее количество русских за их долгую историю переселения в Латвию осело в пограничном с Русским государством районе Латвии — Латгале, а в ней самым «русским» оказался Режицкий уезд (25,% ).
Следует, однако, заметить, что в отношении староверов Латгале перепись 1897 г. дала несколько заниженные данные. По результатам переписи, здесь насчитывалось всего 46 974 старовера, в то время как к концу 80-х гг. их было свыше 67 тыс. (126) Таким их число оставалось, судя по губернаторским отчетам, и в начале 90-х гг. Следовательно, перепись 1897 г. занизила численность староверов по сравнению с таковой в 80-е гг. более чем на 20 тыс. Охватившее в конце века латгальское крестьянство переселенческое движение повлиять так существенно на численность староверов, думается, не могло. Обращение к первичным формулярам переписи позволило найти объяснение этому факту. Из изученных нами формуляров Малиновской, Ужвалдской, Капинской волостей Двинского уезда, Тискадской, Андрепненской, Узульмуйжской волостей Режнцкого уезда, Звирздинской и Истрской волостей Люцинского уезда видно, что лица, проводившие перепись населения, большую часть староверов отнесли по неизвестным причинам к белорусам, поселения которых здесь имелись. Это обстоятельство существенно сократило действительную численность русского старообрядческого населения (127). Нами установлено, что в названных уездах число староверов, представленных в переписи белорусами, составляло примерно 13 068 человек (без городов). Но даже с учетом этих данных общее количество всех староверов Латгале в 1897 г. по сравнению с 80-ми гг. остается все-таки еще несколько заниженным, что объясняется переселением в 90-е гг. какой-то части староверов Латгале в Сибирь, а главное, неполнотой сохранившихся формуляров переписи (128).
По сравнению с 50-ми гг. прошлого века русское (сельское) население Латгале к 1897 г. увеличилось почти в два раза (129). Следует также отметить значительное число (43112 человек) русских жителей в городах латышских уездов Лифляндской губернии. Среди русских горожан были люди разных званий, занятий и социального положения: купцы, чиновники, военнослужащие, ремесленники, лица наемного труда и т. п.
Рост русского городского населения Латвии во второй половине XIX в., особенно после отмены крепостного права, происходил в основном за счет лиц наемного труда, занятых на растущих промышленных предприятиях Риги и в некоторых других городах. Такой приток русских в Ригу и другие города, как уже говорилось, не являлся результатом проводившейся правительством политики русификации, а был проявлением объективного процесса формирования многонационального пролетариата Латвии. То же можно сказать о русском населении Курляндской губернии, за исключением староверов, основная масса которых (6588 человек из 8089) проживала в Иллукстском уезде с более ранних времен.
В заключение остается рассмотреть вопрос о территориальном расселении русских крестьян в Латгале во второй половине XIX в. Достоверным источником для картографирования русских поселений являются также первичные формуляры переписи 1897 г. Но два обстоятельства снижают ее ценность для исследования данного вопроса. Одно из них — неполнота сохранившихся формуляров, другое — связано с характером проведения переписи: учет населенных пунктов, расположенных на владельческих землях, проводился без причисления их к волостям. В результате не включенными в территориально-административные единицы оказались примерно 3306 различного рода поселений (деревни, односелия, дворы и т. п.), в которых проживали 1205 русских семейств. И тем не менее, несмотря на указанные недостатки, формуляры переписи остаются для нас наиболее полным источником, по которому можно судить о территориальном размещении русского населения Латгале во второй половине XIX в.
Переписью 1897 г. (судя по сохранившимся формулярам) было охвачено примерно 8767 различных населенных пунктов, из которых 5461 пункт был приписан к сельским обществам и включен в состав той или иной волости.
Анализ национального состава (по языку и вероисповеданию) жителей этих населенных пунктов показал, что 11414 семейств русских крестьян жили в 1568 из 8767 населенных пунктов, что составляло 18% этого числа.
По уездам основное количество русских семейств распределялось приблизительно следующим образом:



Из этих данных видно, что основная масса русского населения к началу XX в. была по-прежнему сконцентрирована в Режицком уезде. По численности русского населения в Режицком уезде первое место занимала Тискадская волость, на долю которой приходилось примерно 1192 русских семейства (130), за нею шли Солуионская (714 семейств), Розенмуйжская (591), Сакстыгальская (427), Узульмуйжская (415), Голянская (366), Макашанская (341), Андрепненская (293), Розентовская (221), Велионская (206), Ков- натская (194) волости. Имелись русские семьи и в других волостях этого уезда — Варклянской, Вайводовской, Стернянской, но в меньшем количестве, чем в перечисленных выше волостях.
В Двинском уезде основным центром сосредоточения русского населения, насколько позволяют судить первичные формуляры переписи 1897 г., была Малиновская волость, где насчитывалось 1096 русских семейств. В остальных волостях количество русских было почти вдвое меньше. Второе место после Малиновской волости занимала Капинская волость, в которой проживало, по нашим подсчетам, 590 русских семейств, за ней следовали Ужвалдская волость с 499 семействами, Прельская с 448, Вышковская с 260, Варковская с 201, Дагденская с 195 семействами. Имелось русское население также в Колупской, Яшмуйжской, Изабелинской, Ликс- ненской волостях, в местечке Креславке и др.
В Люцинском уезде наибольшее число русских семейств проживало в Михаловской волости — 426, Рунданской — 211, Звирз- динской — 91, Нерзенской — 85, Корсовской — 72 семейства. В остальных волостях Латгале русских не было совсем или их было очень мало (рис. 1, 2).
По вероисповеданию русское население распределялось в уездах неравномерно. Режицкий и Двинский уезды являлись в основном центрами сосредоточения русскогр старообрядческого населения, в то время как в Люцинском уезде проживали преимущественно русские православные крестьяне. В Режицком уезде только в Макашанской и Тискадской волостях наряду со староверами имелось небольшое количество русских православных семейств. В Двинском уезде русские православные крестьяне также в небольшом числе проживали в Малиновской, Ужвалдской и Изабелинской волостях. В Люцинском уезде довольно значительное количество старообрядцев обитало только в Звирздинской волости.
К единоверцам себя отнесло очень небольшое число русских крестьян Двинского уезда и еще меньше — Режицкого какова история формирования русского старожильческого населения восточной Латвии. На основании изложенного выше можно видеть, что этот процесс был очень длительным по времени и охватывал период начиная с X—XI вв. и кончая первыми пятилетиями XX в., т. е. почти целых десять столетий.
Естественно, процесс переселения русского населения в восточ- , ную Латвию на протяжении этого периода был неравномерным. Особой интейсивностью выделяются два периода концентрации в ; Латгале русского старообрядческого населения — конец XVII — начало XVIII в. и вторая половина XVIII — начало XIX в.



Социальный состав русского населения Латгале был неоднороден, но основную массу его составляли крепостные крестьяне, стремившиеся спастись бегством в чужие края от помещичьего и государственного произвола, а также сохранить незыблемыми свои религиозные устои, отстоять традиционные формы материальной культуры, быта. Бегство русских крестьян следует рассматривать как одну из форм классовой борьбы против угнетателей.



По конфессиональным убеждениям большая часть пришельцев принадлежала к старообрядцам, вторую, численно меньшую группу составляли крестьяне, исповедовавшие православие.
Лица, поселившиеся в восточной Латвии, различались и по своему территориальному происхождению. Как показали письменные источники, а также данные этнографического изучения, решающая роль в формировании основной массы русского населения принадлежала выходцам из Псковской, Новгородской, Тверской,
С.-Петербургской, частично Смоленской губерний и особенно из тех районов перечисленных губерний, которые этнографами выделены в отдельную западно-русскую зону. Выходцы из этих мест и определили этнографическое своеобразие культуры русского населения Латгале.

---

1    Skujetiieks М. Latvieši svešumā un citas tautas Latvijā. Vēsturiski statistisks apcerējums par emigrāciju un imigrāciju Latvijā. R., 1930, 40. lpp.; Оранов-ский М. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами ген. штаба. Курляндская губерния. СПб., 1862, с. 454.
2    Подмазов А. А. Старообрядчество в Латвии, с. 2].
3    Синица А. И. Лексика говора русского старожильческого населения Т[рейльского района ЛатвССР. Дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. М., 1964, с. 9—10.
4    А, Даугавпилсский р-н, 1954 г.
5    О существовании раскольничьего скита в Режице говорит в своей автобиографии писатель Ю. Н. Тынянов, уроженец этого города. Он писал: «Я родился в 1894 г. в городе Режице. Город был небольшой, холмистый, очень разный. На холме — развалины Ливонского замка, внизу — еврейские переулки, а за речкой — раскольничий скит...» (Юрий Тынянов. Писатель и ученый. Воспоминания. Размышления. Встречи. М., 1966, с. 9. ЖЗЛ. Серия биографий).
6    ЦГИА ЛатвССР, ф. 1, on. 1, д. 1528; оп. 7, д. 237; ЦГИА БССР, ф. 1430, on. 1, т. 15, д. 32338.
7    Василев И. И. Псковская губерния. Историко-географические очерки как пособие народным учителям по предмету родиноведения с картою губернии. Псков, 1896, с. 88.
8    Малышев К. А. Краткая летопись Кикитовской общины в Причудском крае. — Родная старина, Р., 1929, № 7, с. 27.
9    Manleuffel G. Polnisch-Livland. R., 1869, S. 24.
10    Официальная церковь до 1905 г. называла старообрядцев, или староверов, только раскольниками (Законодательные акты переходного времени 1904— 1906 гг. СПб., 1906, с. 42).
11    Похилевич Д. Л. Крестьяне Белоруссии и Литвы в XVI—XVIII вв. Львов, 1957, с. 115.
12    Похилевич Д. Л. Указ. раб., с. 115.
13    Подмазов А. А. Церковь без священства, с. 22.
14    Подробнее см.: там же, с. 23—26.
15    Подробнее см.: Подмазов А. А. Церковь без священства, с. 27—28.
16    Собрание постановлений по части раскола. СПб., 1875, с. 318—319.
17    Житие Феодосия Васильева, основателя федосеевского согласия, написан-. ное сыном его Евстратом в 7250 г. — ЧОИДР, 1869, кн. 2, отд. 5, с. 78.
18    Там же.
19    Там же.
20    Имеется в виду территория Польского государства XVII—XVIII вв., : включавшая īB'Себя помимо собственно польских земель часть Украины, Белоруссию, Литву, а также часть Латвии — Латгале.
21    Иустинов П. Д. К истории федосеевского толка. — Богословский вестник, 1910,    сентябрь, с. 139.
22    Иустинов П. Д. Указ. раб., с. 140.
23    Иустинов П. Д. Федосеевщина при жизни ее основателя. -— Христианские чтения, 1906, февраль, с. 271.
24    Иустинов П. Д. К истории федосеевского толка, с. 139.
25    ЦГИА СССР, ф. 726. Описание документов и дел, хранящихся в архиве Св. синода. СПб., 1868, т. 1, д. 386, с. 434—438.
26    Имеются в виду поселения на территории Латгале и сопредельной с ней Витебщины. Другое крупное поселение староверов в Польше было на Ветке-(Могилевская губ.).
27    Brezgo В. Latgolas inventāri un generalmēreišonas zem’u apraksti; 1695.—1784. Daugavpils, 1943, 5.-8. lpp.
28    Брежго Б. Р. Очерки по истории крестьянских движений в Латгалии.. 1577—1907. Р., 1956, с. 11.
29    Иустинов Ш. Д. Федосеевщина при жизни ее основателя, с. 271.
30    Хронограф .литовский двухсотлетний, сиречь летописец степенный, древле-:православного .христиаяства. (Фотокопия рукописи хранится в отделе рукописей библиотеки .АН СССР в Ленинграде.)
31    Козлова Н. В. .Побеги крестьян в России в первой трети XVIII века (из истории социально-экономической жизни страны). М., 1983, с. 57; Подмазов А. А. -Церковь Вез священства, с. 37.
32    Булгаков Макарий, епископ винницкий. История русского раскола, известного под .именем .старообрядчества. СПб., 1855, с. 368—370.
33 Brežģo В. Latgolas inventāri, 16.—23. 1рр. По подсчетам данных инвентаря авторами «Истории Латвийской ССР», в Мариенгаузенском старостве в. 1738 г. насчитывалось 195 хозяев, из которых 73 (37,5%) считались пришельцами. Большую же часть пришельцев — 56 человек (76%) составляли беглые-из России (История Латвийской ССР. Р., 1952, т. 1, с. 329).
34    Историко-юридические материалы, извлеченные из актовых книг губерний. Витебской и Могилевской, изданные под ред. Д. И. Довгялло. Витебск, 1903, вып. 31, с. 18—49, 62—79, 104—151, 158—175, 186—207, 214—268, 302—317,. 324—331, 346—367, 376—379.
35    Брежго Б. Р. Очерки по истории крестьянских движений, с. 24. Белорусские крестьяне селились, как явствует из инвентаря 1765 г., в обрубах перечисленных выше фольварков и войтовств Динабургского староства (Историкоюридические материалы, вып. 31, с. 22, 24, 28, 30, 32, 34, 36, 38, 40 и др.).
36    Административное деление того времени.
37    Brežgo В. Latgolas inventāri, 64., 66.—68. lpp.
38    Русские беглые люди в Курляндии в 1783 г. •— В кн.: Сборник материа-.лов и статей по истории Прибалтийского края. Р., 1879, т. 2, с. 543.
39    Белявский М. Т. Крестьянский вопрос в России накануне восстания 1Е. И. Пугачева. М., 1965, с. 4.
40    Имеются в виду наказы дворян различных губерний России депутатам в комиссию по составлению екатерининского «Уложения» 60-гг. XVIII в. —• СИРИО, 1875, т. 14, с. 256, 261, 266, 295, 324, 354, 365, 391, 401, 414, 420, 425, 438.
41    Беглые крестьяне Смоленской- губернии, как можно судить по литературным данным, селились преимущественно на территории Могилевской, Минской и других губерний Белоруссии, а не в Латгале.
42    ЦГИА ЛатвССР, ф. 713, оп. 3, д. 183, 225 и др.
43    Посад Ветка был расположен на острове реки Сожи в Гомельском уезде Могилевской губернии, входившей тогда в состав Речи Посполитой. Центр старообрядцев-поповцев на Ветке сформировался в конце XVII — начале XVIII в.
44    Абрамов И. С. Старообрядцы на Ветке. Этнографический очерк. СПб., 1907, с. 1; Журавлев А. И. Полное историческое известие о древних стригольниках и новых раскольниках, так называемых старообрядцах, в четырех частях. СПб., 1855, ч. 3, с. 13. По другим данным, на Ветке насчитывалось свыше 40    тыс. старообрядцев (Лилеев М. И. Из истории раскола в Стародубье и на Ветке. Киев, 1897, с. 291).
45    Лилеев М. И. Указ. раб., с. 132.
46    ЦГИА ЛатвССР, ф. 96, on. 1, т. 1, д. 180, 249, 283, 327, 335, 343, 461, 1070, 1187, 1999; on. 1, т. 2, д. 2690, 3458.
47    Там же, т. 1, д. 330, 512 и др.
48    Бантыш-Каменский Н. Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 год). М., 1897, ч. 3, с. 53, 54.
49    Пшеничников П. Г. Русские в Прибалтийском крае. Исторический очерк. Р., 1910, с. 6, 7.
50    Подробнее см. ст.: Заварина А. А. Из истории формирования русского населения в Латвии во второй половине XVIII — начале XIX века. — Изв. АН ЛатвССР, 1977, № 2, с. 70—80.
51    СИРИО, т. 14, с. 266.
52    Там же.
53    Зутис Я.Я- Остзейский вопрос в XVIII веке. Р., 1946, с. 260.
54    СИРИО, т. 14, с. 266.
55    Там же, с. 381.
56    Бантьии-Каменский Н. И. Указ. раб., ч. 3, с. 47. oi
57    Труды Московского предварительного комитета X археологического-съезда в Риге. М., 1896, вып. 2, с. 165; Русские беглые люди, с. 545.
58    Рябинин И. К вопросу о побегах русских крестьян в пределы Речи Посполитой (по письмам Игнатия Омульского к Иоахиму Хрептовичу). — ЧОИДР, 1911,    кн. 3, с.17.
59    Соловьев С. М. История России с древнейших времен. 2-е изд. СПб. [б. г.], кн. 5, т. 25, с. 1476.
60  Соловьев С. М. Указ. раб., с. 1475, 1476. 1
61  СИРИО, т. 14, с. 257, 266.
62    Соловьев С. М. Указ. раб., с. 1475.
63    Жукович П. Сословный состав населения Западной России. — ЖМНП, 1915, ч. 55, кн. 2, с. 288.
64    Рябинин И. Указ. раб., с. 16.
65    Польская Лифляндия под наименованием Двинской провинции с 28 мая: 1772 г. входила в Псковскую губернию наряду с Псковской, Великолуцкой и Полоцкой провинциями (ПСЗРИ, собр. 1, т. 19, № 13808).
66    Жукович П. Указ. раб., с. 289. Название «инфлянтские» происходит от названия польской Ливонйи (Лифляндии) по-польски «Inflanty Polskie», их составляли три уезда Латгале: Динабургский, Режицкий, Люцинский.
67    ЦГАДА СССР, ф. 16, гос. архив, внутреннее управление, д. 381, л. 112 об.
68    Непосредственным поводом к побегу явилась, видимо, проводившаяся в 1781—1783 гг. IV ревизия, которая усилила различные опасения крестьян и (заставила их покинуть насиженные места. По мнению же И. Омульского, новой миграции способствовали рекрутские наборы, проводившиеся в это время в России, а также размещение польских военных отрядов в пограничных местностях, которые придавали смелость польским помещикам укрывать приходивших л ним людей (Рябинин И. Указ. раб., с. 19).
69    ЦГИА ЛатвССР, ф. 713, оп. 3, д. 101, 120, 123, 134, 145, 228, 257, 269.
70    Так, например, крестьяне помещика Соколовского Люцинского уезда некоему шляхтичу Томашевичу в 1799 г. «даровали за пособие к выводу их в шляхетство 3 пуры ржи, 2 пуры ячменя, 2 пуры овса, пуру гречи, пару гусей, полтора фунта масла коровьего и 3 сыра» (ЦГИА ЛатвССР, ф. 713, оп. 3, д. 269, л. 4). Каждый раз он подговаривал к побегу примерно 12 человек мужского пола.
71    ЦГИА ЛатвССР, ф. 713, оп. 3, д. 101, 269 и др.
72    Иванец Е. Поселения русских староверов. — Русский голос, Лодзь, 1965, № 7—8, с. 4; Iwaniec Е. Staroobrzgdowcy i ich tradycje kulturalne w Sejnen-skiem. — In: Materiaty do dziejow ziemi sejnenskiej. Warszawa, 1975, t. 2, s 393_429
73    ЦГИА ЛатвССР, ф. 96, on. 1, д. 1488, л. 16.
74    Grek-Pabisowa I. Niektore wiadomosci о starowierach zamieszkal.ych na terenie Polski. — Slavia Orientalis, Warszawa, 1959, t. 8, Nr. 4, s. 143.
75    Iwaniec E. Staroobrzgdowcy i ich tradycje, s. 404.
76    ЦГИА ЛатвССР, ф. 96, on. 1, д. 1488, л. 14 об.
77    Jakubowski W. Z historii kolonij staroobrz§dowcow rosyjskich na Mazu-rach. — Slavia Orientalis, Warszawa, 1961, Nr. 1, s. 82. По данным на 1864 г., русских старообрядцев в Сувалкской губернии насчитывалось до И тыс. человек (Живописная Россия. Отечество наше в его земельном, историческом, племенном, экономическом и бытовом значении / Под ред. Семенова П. П. М., 1896, т. 4, ч. 2, с. 161).
78    ЦГИА ЛатвССР, ф. 96, on. 1, д. 1488, 3682, 3683, 3685, 3687, 3688, 3693, 3696, 3697, 3860, 3879, 3881, 3882, 3885—3887, 3890, 3892, 3894—3898, 3902—3907,. 4221, 4224, 4237, 4240, 4272, 4273, 4281, 4286, 4288, 4333, 4575—4577, 4591, 4593,. 4594, 4618, 4619, 4657, 4787, 4837—4839, 4882, 4884, 4885, 4887, 4915, 4916, 507 lv 5146, 5952, 6174, 6175, 6213, 6608. 6708 и др.
79    Основные поселения русских крестьян в Сувалкии в конце XVIII — начале XIX в. концентрировались, как показывают многочисленные дела о прусских выходцах, вокруг Зеленой Пущи, близ м. Сейны (ЦГИА ЛатвССР, ф. 96,, on. 1, д. 1488, 3685, 3687, 3688, 3860, 3898, 3902, 3909, 4657 и др.). Это деревнш Лещово, Погорельцы, Ольховка, Пустошка, Роштаболье, Краснополье, Новая,. Черная, Красная, Зелянки, Бор, Сафронишки, Кирилишки, Овсянки, Славянки, |Дудино и мн. др. Подробно о староверах этих поселений см. в работе: \Iwaniec Е. Staroobrz§dowcy i ich tradycje...
80    Эти старообрядцы проживали в селах Б. Кошарица, Мамеч, Пятидуб, Малинка, Бродник, Трудолюбовка, Человка, Жабче, Шляховая, Рудня, Работище, Теньковка (в плошлом Янушевка), Адамовка (ранее Должик), Кустин, Филип-повка, Пилипо-Кошара, Нитино Житомирской области и в селе Рафаловка Иван-ковского района Киевской области (Самохвалова Е. И. Среднерусские говоры в; украинском окружении. — В кн.: Диалектологический сборник (Материалы; II    диалектологической конференции). Р., 1968, с. 156, 157.
81    Самохвалова Е. И. Указ. раб., с. 156.
82    Там же, с. 157.
83    Подробнее о закрепощении пришлых людей см. гл. 2.
84    ПСЗРИ, собр. 1, т. 26, № 19786; т. 32, № 25677; собр. 2, т. 1, № 540'.
85    ЦГИА ЛатвССР, ф. 96, on. 1, т. 2, д. 3682, 3683, 3685, 3687, 3688, 3693, :3697, 3698, 3860, 3879, 3882, 3886, 3887, 3890, 3892, 3894—3897.
86    П. Г. Рындзюнский, говоря о городообразовательных процессах и сопутствующих им общественно-идеологических явлениях, отмечает такую же практику среди старообрядцев Преображенской общины Москвы (Рындзюнский П. Г. Городское гражданство дореформенной России. М., 1958, с, 460, 463, 471 и др.).
87    ЦГИА ЭССР, ф. 291, оп. 8, д. 217, л. 14.
88    ЦГИА СССР, ф. 908, on. 1, д. 77, л. 1 — 16.
89    ЦГИА ЭССР, ф. 291, оп. 8, д. 173, л. 192—197.
90    Там же, д. 231, л. 2, 3.
91    ЦГИА ЛатвССР, ф. 3, оп. 10, д. 267, л. 8.
92    По этой причине в Латгале проживало немало старообрядцев, носивших явно нерусские фамилии, например Шерский, Шерст, Шляхта, Садовский, Бара-иовский, Цвек, Зиль и др.
93    Рындзюнский П. Г. Указ. раб., с. 460, 463, 471; Подмазов А. А. Церковь без священства, с. 41, 42.
94    ЦГИА ЛатвССР, ф. 1, оп. 10, д. 885, л. 30 об.
95    Дейч Г. М. Крестьяне Псковской губернии в конце XVIII и первой половине XIX в. Псков, 1957, с. 4; ЦГИА ЛатвССР, ф. 1, оп. 10, д. 1415, л. 40.
96    ЦГИА ЛатвССР, ф. 1, оп. 10, д. 1415, л. 1.
97    ЦГИА БССР, ф. 1430, on. 1, т. 12, д. 24703, л. 2—4.
98    ЦГИА ЛатвССР, ф. 1, оп. 10, д. 1415, л. 13, 14, 19, 20.
99    Там же, ф. 712, оп. 2, д. 38, л. 1—3.
100    Там же.
101    Там же, ф. 777, оп. 2, д. 7, л. 1.
102    ЦГИА БССР, ф. 1430, on. 1, т. 1, д. 674, л. 171. Видимо, это не совсем точные сведения о числе староверов, так как в документе, учитывающем староверов по сословиям, нет данных о числе государственных крестьян.
103    Подробнее см. в кн.: !akubowski W. Op. cit., s. 81—103; Grek-Pabisowa I. Op. cit., s. 135—150; Iwaniec E. Staroobr'zgdowcy. — In: Mragowo. Z. dziejow miasta i powiatu. Pojezierze. Olsztyn, 1975, s. 217—235. Лясковский А. И. Русские колонии в Германии. — В кн.: Статьи и материалы. Из чтений в кружке: любителей русской старины. Берлин, 1932, с. 66—68; Заволоко И. Н. Жизнь зарубежного старообрядчества. Восточная Пруссия. — Вестник Совета старообрядческих соборов и съездов в Латвии, Двинск, 1932, №2, с. 11, 12; Tetzner, von der F. Die Philipponen in OstpreuBen. — Globus, Braunschweig, 1899, Bd. 76, N 12„ S. 181 —192.
104    ЦГИА ЛатвССР, ф. 1, on. 9, д. 104, л. 125.
105    Брежго Б. Р. Очерки по истории крестьянских движений в Латгалии', с. 60.
106    Кузнецов 10. П. О старообрядцах в Пруссии. — Литовские епархиальные ведомости, 1872, № 13, с. 491.
107    ЦГИА ЛатвССР, ф. 712, on. 1, д. 324, л. 1—14; ЦГИА БССР, ф. 1430, on. 1, т. 17, д. 36648, л. 33, 34; ф. 1416, оп. 2, д. 20544, л. 351.
108    Дрибинцев Г. Д. Якубинская св. Покровская единоверческая церковь ко дню 50-летия ее существования. 1879—1929 гг. — Вера и жизнь, Р., 1930, № 6, с. 82.
109    ЦГИА ЛатвССР, ф. 712, on. 1, д. 324, л. 1—14.
110    Подмазов А. А. Церковь без священства, с. 45; Сахаров С. П. Православные церкви в Латгалии. Р., 1939, с. 141.
111    ЦГИА БССР, ф. 1297, on. 1, т. 12, д. 24986, л. 81.
112    Там же; ЦГИА СССР, ф. 908, on. 1, д. 72, л. 11 об.
113    Подсчитано по кн.: Памятная книжка Витебской губернии на 1864 г.. СПб., 1864, с. 202, 203.
114    Официально Северо-Западный край составляли шесть губерний: Виленская, Ковенская, Гродненская, Могилевская, Минская и Витебская, в состав последней входила Латгале
115    К западным губерниям относились помимо шести губерний Северо-Западного края Киевская, Подольская и Волынская.
116    ЦГИА СССР, ф. 384, on. 1, д. 2271, л. 1; д. 193, л. 529.
117    Там же, д. 2271, л. 11 об. По другим источникам, в Северо-Западном крае в 30-е гг. обосновалось 158 семейств переселенцев (Станкевич А. Очерк возникновения русских поселений на Литве. — Виленский временник, 1909. Кн. 4. Русские поселения Ковенской губернии, с. V).
118    ЦГИА СССР, ф. 384, on. 1, д. 2271, л. 4 об.
119    Там же, д. 218, л. 184, 185.
120    Там же.
121    ЦГИА СССР, ф. 384, on. 1, д. 218, л. 91, 184, 185.
122    ЦГИА БССР, ф. 2514, on. 1, д. 2217, л. 1—3.
123    Там же, д. 2247, л. 41, 46, 72 и др.
124    Pāvuliņa К. Krustpils. — Gram.: Latvju raksti. R. [b. g.], 2. sēj., 21. lpp.; Skujenieks M. Op. cit., 104. lpp.
125    Без учета религиозной принадлежности всех русских по переписи значилось гораздо больше, а именно 154 661 человек, что составляет разницу между данными наших подсчетов русских и результатами подсчета только по признаку языка в 9043 человека. В это число вошла, видимо, часть белорусов, евреев, поляков и лиц других национальностей, назвавших своим родным языком русский.
126    ЦГИА СССР, ф. 1263, on. 1, д. 4722, л. 639.
127    На этот факт в свое время обратил внимание Е. Ф. Карский, который считал, что под старообрядцами-белорусами на самом деле скрываются великорусы (Карский Е. Ф. Этнографическая карта белорусского племени. Пг., 1917, с. 27% Нельзя считать достоверными и данные переписи 1897 г. относительно латышей Латгале, так как большая часть их показана также белорусами.
128    По официальным данным 1898 г., в Латгале имелась 51 волость с 228 сельскими обществами (Памятная книжка Витебской губернии на 1898 г. Витебск, 1898, ч. 2, с. 8, 14, 20). Первичные формуляры переписи 1897 г. в ЦГИА ЛатвССР сохранились только по 223 сельским обществам. Отсутствуют данные по пяти обществам Двинского уезда, а некоторые общества Режнцкого и Люцинского уездов представлены не полностью, ибо охватывают лишь незначительное число наеденных пунктов. Так, например, по Рудзятскому сельскому обществу Стернянской волости Режнцкого уезда формуляры переписи имеются только по трем деревням.
129    С учетом белорусов-староверов.
130    По переписи населения 1897 г., Тискадская волость состояла из двух волостей: I Тискадской и II Тискадской. По данным А. П. Сапунова, это соответственно Тискадская и Ружинская волости (Сапунов А. П. Указ. раб., с. 329— 367).