(*)
Латгалия - юго-восточная часть Латвии, ныне Резекненский, Даугавпилсский, Краславский и Лудзенский районы республики. Начиная со второй половины XVII в. сюда переселялись русские старообрядцы из различных районов России, переселялись семьями и целыми крестьянскими общинами, пользуясь относительной веротерпимостью местных властей, заинтересованных в экономическом развитии разоренной многочисленными войнами территории. На протяжении ХѴІІІ-ХХ вв. русские старообрядческие общины в Латгалии укреплялись и множились. К 1930-м гг. число их превысило шесть десятков, тем самым был создан беспрецедентный феномен плотности русского старообрядческого населения в инонациональной среде.
С 1972 г. Древлехранилище Пушкинского Дома АН СССР по инициативе В.И.Малышева развернуло регулярные археографические поездки в Латгалию с целью изучения рукописно-книжной традиции местного старожильческого русского населения. В результате почти двадцати экспедиций в Древлехранилище сформирован фонд, насчитывающий свыше 460 рукописных книг ХѴ-ХХ вв., собранных на территории Латгалии. Вместе с рукописями рижского коллекционера-старообрядца И.Н.Заволоко, также находящимися в Древлехранилище, а также Двинским и Гребенщиковским фондами Рукописного отдела Библиотеки РАН, Латгальское собрание Пушкинского Дома является вполне презентативным источником по истории и духовной культуре своеобразного старообрядческого анклава.
Содержащиеся в Латгальском собрании списки отражают в той или иной степени все жанры древнерусской рукописной традиции и весь литературный репертуар, начиная со Сказания о Мамаевом
побоище до произведений выговских авторов; вместе с тем они имеют целый ряд специфических особенностей. Характерной чертой Латгальского собрания является большое количество сугубо четьих сборников и отдельных списков литературных памятников, сравнительно с иными территориальными фондами, где доминируют, как правило, богослужебные рукописи. Эта особенность объясняется наличием в латгальских старообрядческих общинах большого числа старопечатных изданий, покрывающих потребность в богослужебных книгах.
Другая особенность фонда - значительное число хранящихся в нем рукописей старообрядческих сочинений. Здесь представлены авторы из Выго-Лексинского общежительства, федосеевские полемисты, авторы с Преображенского кладбища, из Рижской Гребенщиковской общины и др. Книжные связи Латгалии со старообрядческими центрами России были широкими и устойчивыми. В этот же ряд следует поставить и сочинения местных латгальских старообрядцев ХІХ-ХХ вв., творчество которых было ориентировано на духовные запросы их единоверцев. Это прежде всего сочинения учительные, проповеднические, апологетические, среди которых выделяются полемические послания, эсхатологические произведения, противоединоверческие и антисектантские сочинения, статьи уставного характера. Особняком стоит рукопись Дегуцкого летописца - едва ли не единственный памятник местной историографии, охватывающей события с 1650 по 1850 г. (1)
В каждом доме русского старожила в Латгалии хранятся старообрядческие книги: печатные кириллические, рукописные четьи, крюковые певческие, передаваемые из поколения в поколение. Конфессиональная деятельность латгальских старообрядческих общин выдвигала из своей среды авторитетных наставников, часто становившихся к тому же начетчиками и переписчиками - распространителями книжной культуры. Они концентрировали в своих домашних библиотеках разнообразные сочинения для ведения полемики и проповеднической деятельности. Рукописные книги латгальских мастеров, расцвет творчества которых приходится в основном на вторую половину XIX в., отличают устойчивые почерки, специфический книжный орнамент, в лучших образцах опирающийся на достижения поморской книгописной школы. В рукописях немало читательских и владельческих помет, записи роспевщиков, уставщиков, переписчиков и переплетчиков - русских крестьян-старообрядцев. Сотни рукописных книг, хранящихся в Латгальском фонде Пушкинского Дома, являются памятниками местной рукописной книжной традиции.
Стало очевидным, что переписка книг в латгальских старообрядческих общинах на протяжении более чем двух с половиной столетий была устойчивым видом деятельности и даже промыслом, наряду с иконописанием, бронзолитейным производством и т.д. Книгописание и распространение книг в общинах старообрядцев Латгалии отвечали духовным потребностям и литературным запросам местных жителей и делали рукописнокнижную традицию ярчайшей стороной духовной жизни крестьян-старообрядцев. Данному феномену еще предстоит найти заслуженное место в общем потоке отечественной культуры.
Сведения об археографических поездках в Латвию: описания сделанных там находок, имена людей, подаривших Пушкинскому Дому хранившиеся у них рукописи и другой фактический материал содержится в серии моих статей, напечатанных в Трудах Отдела древнерусской литературы ИРЛИ. Однако за сухими строками академического изложения теряются некоторые важные детали и живые впечатления о встречах с удивительными людьми.
Мне выпало большое счастье быть знакомым со многими прибалтийскими старообрядцами-книжниками старшего поколения. Почти все они уже переселились «в горния». Люди эти вызывали у меня чувство благоговения, и я благодарен судьбе за встречи с ними. О каждом из этих людей можно было бы написать отдельную книгу. Здесь место лишь кратким рассказам о встречах с теми из них, с кем был знаком многие годы.
Иван Никифорович Заволоко (2). Я впервые увидел его в 1969 г. в Древлехранилище Пушкинского Дома, где по настоянию Владимира Ивановича Малышева начинал тогда работать лаборантом. Напомню, что годом раньше, в 19б8 году, Иван Никифорович подарил



Пушкинскому Дому бесценный Пустозерский сборник автографов Аввакума и Епифания. Предупреждая меня о приезде дорогого гостя из Риги, Малышев волновался. Мы наводили в Хранилище порядок, когда за дверью послышались стук и поскрипывание костылей, и к нам вошел могучий седобородый старец с огромным лбом и строгими вопрошающими глазами. За плечами грузной фигуры висел рюкзак, в котором что-то погромыхивало. Впоследствии оказалось, что это были эмалированные миска с кружкой и деревянная ложка - Иван Никифорович всегда трапезовал только из своей посуды. Владимир Иванович обнял гостя. Началась беседа, почти сразу перешедшая в сугубо научную, деловую. Из полупустого рюкзака Заволоко достал школьную тетрадку, в которой абсолютно нечитаемым почерком были записаны предназначенные для пушкинодомской встречи вопросы. Меня же тогда поразила нога старика, вернее - огромный растоптанный башмак без шнурков, как бы отлитый из чугуна, чудовищная форма которого облегала, казалось, не ступню, а что-то напоминающее бугристый корень дуба. Позднее мне не раз доводилось видеть такую невероятную обувку. В ней ходили бывшие зеки, «клиенты» сталинского ГУЛАГа. Непереносимая стужа сибирского лесоповала, болотные хляби корежили ноги лагерников. Почти 20 лет, с 1940 по 1958 г., И.Н.Заволоко провел в лагерях. Там- то на лесоповале потерял Иван Никифорович ногу, пораненную и загноившуюся. Ее отпиливал ржавой пилой пьяный фельдшер, употребивший предназначенный для анестезии пациента спирт... А Иван Никифорович говаривал, посмеиваясь, что он потерял ногу, играя в футбол. Не любил дивный старец гулаговской темы.
В 1946 году В.И.Малышев, тогда еще пехотный офицер, побывал в Риге, разыскивая местных собирателей рукописей. Указывали рижане прежде всего на Заволоко, а он был тогда в Няндоме, в страшном лагере смерти, врачевал соседей по бараку. Составленный им лечебник - травник (не по древнерусским ли рецептам составленный?) пришелся как нельзя кстати на лесоповале. Возможно, спас он таежными северными травками не одну жизнь. (Помню, меня поразил рецепт киселя... из хвои!). Травничек этот размером со спичечную коробочку (так удобнее прятать от «вертухаев») спустя почти 30 лет Заволоко передал в дар Пушкинскому Дому вместе со всей своей коллекцией - четырьмя сотнями древнерусских рукописей и документов. А тогда, в 1946 году, рискуя в полном смысле слова карьерой, если не головой, Малышев послал Ивану Никифоровичу в Няндомский лагерь две продуктовые посылки. Такое в жизни зека не забывается. Началась нечастая переписка... Встретились они спустя годы. Возвращаясь в 1958 г. уже из Красноярских лагерей, Заволоко, ободренный советами Малышева, не заезжая домой, сразу оказался на Московском съезде славистов, участвовал в его заседаниях.
Много раз вызывал меня в Ригу Иван Никифорович телеграммами, чтобы я забирал по частям передаваемые им в Древлехранилище Пушкинского Дома рукописные книги. Порой мешки эти и от пола было нелегко оторвать. Но я тащил их, вез и был счастлив. Ночевал в маленьком домишке Заволоко в рижском предместье. Иван Никифорович стелил мне постель на диванчике, в комнате шипели и били старинные часы, в красном углу теплились лампады, мерцали иконы, в шкафах и на стеллажах покоились в переплетах рукописи XVI, XVII, XVIII веков. Спать долго не приходилось. Иван Никифорович несколько раз за ночь поднимался на молитву по келейному правилу, со стуком опускал персты на лоб, живот, плечи; потом, сокрушенно повздыхав, ложился снова. Иногда же включал приемник, и мы вдвоем слушали «Свободу», прорывающуюся сквозь злобное завывание глушилок...
Иван Никифорович похоронен на старообрядческом кладбище в Резекне, столице Латгальского края. На крутом холме, возвышающемся над городом, покоится прах человека, чья земная жизнь превратилась в духовный подвиг. Заволоко был первооткрывателем и латгальской старообрядческой книжности.
С Прокопием Титовичем Стрелковым, настоятелем Гривского старообрядческого храма в Даугавпилсе, я познакомился в 1971 году. Адрес Стрелкова и рекомендательное письмо к нему, как и ко многим другим латгальским старикам-книжникам, дал мне И.Н.Заволоко. Жил Стрелков в доме рядом с храмом. Когда я впервые приехал, хозяина дома не было. Зима. Сижу на крылечке в глубине двора. Жду. В небе огромные стаи ворон; не по-зимнему тепло, вкусно пахнет печным дымом. И вот распахиваются высокие железные ворота храмовой ограды. Верхом на грохочущем мотоцикле въезжает во двор высоченный старик в оранжевом шлеме и очках. Из-под шлема развеваются темные космы, курчавится длинная седоватая борода. Облик богатырский и, несмотря на нелепые дорожные аксессуары, органичный, цельный.
Прокопий Титович любил бытовую технику. В доме его, увешанном ценнейшими редкого письма иконами, уставленном стеллажами с рукописями и старопечатными фолиантами, можно было увидеть фотоаппараты, радиоприемники транзисторные и ламповые, электромоторы, кофемолки, инструменты. Стрелков записывал на магнитофон собственное богослужение в храме, включал мне пленки с записями отпевания, тут же обсуждал достоинства песнопений - он был редким знатоком знаменных роспевов. Поражали толстенные, им самим составленные и переписанные певческие крюковые книги, крупный ясный полуустав его руки, четкая графика крюков и орнамента. Рядом на столе наготове лежали набор перьев, тушь, нарезанные стопы мелованной бумаги, кожа или дерматин для переплетов, аккуратные самодельные застежки.
Речь Прокопия Титовича - гладкая, книжная, с особым выговором и интонациями. Сейчас, когда по телевизору можно увидеть и услышать потомков русских эмигрантов, я улавливаю в их произношении те же интонации, что слышал от латгальских стариков. На устах Прокопия Титовича ласковая улыбка, глаза смотрят ласково, но такая в них хитреца, такое доброе лукавство! Синяя рубаха навыпуск с русским воротом, кожаный поясок, на котором побрякивают с полдюжины связок ключей. Прокопий Титович непременно усаживает за стол, сам говорит, не давая и словечка вставить, а ведь у меня «дело», надо рукописи посмотреть, может, чего и выпросить для Древлехранилища. Но льются бесконечные, нанизываемые друг на друга притчи и побасенки. На сковороде тем временем шкворчит жареный угорь, на столе пузатый, из какого-то президиума, графин с яблочным «квасом», слабенький градус которого не соответствует ошеломляющему впоследствии эффекту. В доме появляется дородная моложавая хозяйка, которую отец Прокопий взял после смерти жены, вызвав на себя огонь критики многочисленной паствы. За угощением и рассказами, прерываемыми отлучками Стрелкова в погреб за квасом да краткими визитами то одного, то другого прихожанина, проходит время. И вот я иду в гостиницу по бетонному мосту через



Двину. Светят вечерние звезды, и в сумке у меня 5-6 рукописных сборничков (один из них XVII века!), певческий Обиход «потянет» аж на шестнадцатый. А рядом с рукописями в сумке глиняная бутылочка рижского бальзама - подарок от батющки Стрелкова...
После его внезапной кончины несколько сотен рукописных и старопечатных книг расползлись в два дня по неведомым шустрым наследникам покойного, так что и концов не сыскать. Прекрасное в своей цельности собрание редкостей отца Прокопия уже никогда не станет ему вечным памятником на земле.
...Чтобы попасть на хутор Заболотье, надо пройти километров шесть-семь от деревни Тискады. Дорога ведет через мягкую, уютную, обжитую местность - поля, перелески, холмы. Впереди высокая темная купа деревьев, среди них - усадьба: из громадных тесаных валунов амбар, старый дом с верандой, а за ним укрывается крошечная келья в ухоженном яблоневом саду. К усадьбе ведут столбы с проводами, но у двора провода обрываются - хозяин не пожелал пользоваться электричеством. Единственный обитатель некогда богатого хутора - Анисим Тимофеевич Данилов (3), наставник Тискадской старообрядческой общины, небольшого роста, сутулый, печальный старик. Кудрявые темные волосы кольцами, как на портретах Андрея Денисова, и неожиданно - светлый милующий взор ясных глаз. В старом доме Анисим Тимофеевич не живет, а живет в келейке, которую сам срубил много лет назад. В ней низкий потолок - не разогнуться, на полках книги, рукописи, все уставлено иконами на досках и бронзовыми, местного латгальского литья, образками. Мебели в келье никакой - Анисим Тимофеевич спит на полу. Он с детства исключительно постник, и душа его почасту беседует с Богом. За незлобивость, доверчивость и кротость Анисим Тимофеевич почитается у прихожан святым. Более 50 лет он добре пасет Христово стадо, хотя и строго спрашивает с паствы, ставит на духовный правеж и покаяние согрешающих.
В последний раз я виделся с Анисимом Тимофеевичем летом 1988 года, когда ездил с киносъемочной группой режиссера Владимира Дьяконова снимать документальный фильм о старообрядчестве. Думаю, что в фильме образ отца Анисима получился едва ли не самым значимым. Старец легко и безропотно отвечал на наши досужие вопросы, но в древних книжных оборотах его речи вспыхивало негасимое уголье «Поморских ответов». Стрекотала камера, ассистенты большим зеркалом направляли на лицо батюшки лучи солнца - электричества ведь не было. После съемок у меня сложилось неловкое впечатление, что отец Анисим не понимал, что с ним делают, ведь в кино он никогда не бывал, телевизора не видел. Провожая нас, он дал каждому по десятку крупных сочных антоновок. Мы уезжали с хутора в громыхающем студийном автобусе, хрустя сахаристыми яблоками. В темной аллее высоченных лип и елей долго виднелась одинокая фигурка опирающегося на палку старика. Рукой он нам не махал - не сошлось перстосложение в осеняющем прощальном благословении.
...Через полгода Анисим Тимофеевич Данилов погиб страшной огнепальной смертью, сгорев в пристройке рядом с деревенским храмом.

______________________________________
Примечания
*Статья опубликована в сб. научных трудов «Традиционная духовная и материальная культура русских старообрядческих поселений в странах Европы, Азии и Америки». Новосибирск, 1992. - С.145-151.
1.    Маркелов Г.В. Дегуцкий летописец. Древлехранилище Пушкинского Дома: Материалы и исследования. Д., 1990. - С. 166-248.
2.    Маркелов Г.В. Коллекция рукописей И.Н.Заволоко в Древлехранилище Пушкинского Дома / Тр. Отдела Древних Рукописей. (Ленинград), 1979- Т.34,- С. 377-387; Он же. Из истории собрания И.Н.Заволоко / Тр. Отдела Древних Рукописей. (Ленинград), 1980. Т.35.- С. 439-445.
3.    О нем см.: Старообрядческий церковный календарь на 1990 год. Рига, 1990. - С. 63.