Глава девятая. СНОВА КРУТОЙ ВИРАЖ ИСТОРИИ

Калейдоскоп моей памяти

Рута Марьяш

Нам не дано знать свое будущее. Каждый поворот нашей биографии непредсказуем. Рационально обосновать свой выбор, четко ответить на вопрос о причине этого выбора порой невозможно. В реальной жизни собственный выбор сплетается с обстоятельствами. Можно сказать и так: воля Божья и промысел Божий познаются из обстоятельств.

Когда-то давно, еще в шестидесятые годы, в один из сложных моментов своей жизни, я посетила гадалку. Это была знаменитая рижская гадалка Людмила Борисовна Слетова, ученица и последовательница известного в довоенной Латвии прорицателя Эйжена Финка. В свое время она была репрессирована советской властью за участие в работе Общества Рериха. Слетова, вообще-то, была не гадалкой, а астрологом, но в то время эти два понятия в народе не различались. Она жила на Рижском взморье, в Булдури, в одноэтажном домике за железной дорогой. Пожилая, низенькая, еле видимая из-за старинного круглого стола, за которым сидела, она какое-то время пристально разглядывала меня. Затем уточнила дату моего рождения, раскрыла перед собой на столе большую книгу и стала делать карандашом какие-то расчеты в своем блокноте. Потом она немногословно и четко предсказала мою дальнейшую судьбу. Касалось это, главным образом, моей личной жизни. Кое-что из сказанного ею вскоре начало сбываться, кое-что сбылось позднее, многое уже забылось. Но надолго запало в память и оставалось интригующей загадкой предсказание Слетовой о том, что спустя много лет я стану членом какого-то очень высокого государственного собрания. В те годы это звучало фантастически, однако спустя почти тридцать лет предсказание сбылось.

Принимая решение в 1984 году завершить свою адвокатскую деятельность, я меньше всего могла предположить, что вскоре мне предстоит еще целое десятилетие напряженной, ранее незнакомой работы, связанной с политикой, законотворчеством, с властью. Весь опыт моей жизни, непреодолимая преграда государственного антисемитизма, неудавшаяся попытка издать книгу об отце укрепили мое решение полностью отстраниться от дел и заняться тем, что доставляет радость и душевный покой. В пятьдесят семь лет выйдя на пенсию, я мечтала прочитать, наконец, все отложенные "на потом" книги, с ранней весны до поздней осени жить на своей маленькой даче, на природе, трудиться в саду. И я часто повторяла про себя строки Марины Цветаевой:

За этот ад, за этот бред

Пошли мне сад на старость лет...

Однако судьба распорядилась моей жизнью по иному. Начались исторические сдвиги в большой политике, и постепенно я оказалась вовлеченной в водоворот событий.

Все происходившее тогда, положившее начало крутым переменам в Латвии, да и во всем мире, уже ушло в прошлое. Опубликовано множество документов, исторических исследований, мемуаров, и не моя задача реконструировать все эти события в четкой последовательности. Я попытаюсь описать лишь то, что в то время было, на мой взгляд, главным, определяющим, и непосредственно влияло на ход событий. Описать свои собственные впечатления и субъективные оценки происходившего, мотивы, побудившие тогда меня, как и многих, на энтузиазме и романтической волне включиться в общее движение, принять участие в ломке устоев, на которых держалось прежнее общество. Различным людям прошлое видится с различных ракурсов. Я хочу описать события такими, какими я их видела тогда и во многом продолжаю видеть сегодня.

Я уже писала о том, что свойством моего характера с ранних лет был общественный интерес, активное, заинтересованное отношение к происходящему вокруг. Однако, как и подавляющее большинство моих современников, я никогда не была приобщена к власти, к формированию политики. Вся моя жизнь прошла в обществе насквозь политизированном, где, уже начиная со школьной скамьи, советская политика навязывалась постоянно и повсеместно как единственно верная и обязательная. Конституция, институты власти -- Советы депутатов всех уровней, механизм голосования -- все это было лишь формальностью и сводилось по существу к тому, чтобы население принимало к сведению и руководству решения, принятые где-то там "наверху" кем-то всесильным. Привычная политизированность общественной жизни сочеталась со столь же привычной и неизменной отстраненностью населения от реальной власти, от конструирования государственной политики и экономики. Шли годы, сменялись поколения, но по существу ничего не менялось. Лишь постепенно вызревало недоверие к власти, плохо скрываемая ирония и даже насмешки над всем тем, что происходило в стране. Навязанная народу война в Афганистане привела к бессмысленным жертвам и обострила состояние отчуждения. К концу восьмидесятых годов у большинства населения СССР расхождение сознания справедливости с тем, что декларировалось официально, достигло критического уровня. Назревала кризисная ситуация.

Об истинных причинах и механизме распада Советского Союза, падениия режима сказано и написано много. Я согласна с тем, что советская империя погибла не из-за происков внешних врагов, а из-за собственного экономического и идеологического разложения. Более семидесяти лет под прикрытием высоких слов властвовал политический цинизм, реальностью жизни становился абсурд, а жесткий "правопорядок" и система формальных социальных гарантий служили в основном для удобства угнетения людей, для укрепления их зависимости от власти. Достижения в освоении космоса, стремление любыми средствами добиться военного превосходства в мире, утвердится в статусе "сверхдержавы" шли вразрез с насущными нуждами людей, наносили невосполнимый ущерб экономике страны. Падение советского режима было неизбежным. Роль тех или иных лидеров страны в те годы, их взаимные распри в борьбе за личную власть, так же как и влияние политических сил Запада, могли лишь ускорить или замедлить процесс распада.

Появление в СССР в 1985 году нового лидера Михаила Горбачева после долгих лет правления сменявших друг друга зловещих и анекдотических кремлевских старцев, косноязычно зачитывавших по бумажке свои стандартные выступления, в которые уже никто не вслушивался, не предполагая в них какого-либо смысла, уже с самого начала предвещало какие-то перемены. Его живая нестандартная речь и непривычное многословие было чем-то новым, свежим и поначалу вызывали интерес, желание понять, осмыслить. Новым было и появление на политической арене его жены Раисы Максимовны Горбачевой, называвшейся на западный манер "первой леди страны". Обнадеживали интенсивные контакты Горбачева с лидерами ведущих государств Запада. Вскоре было объявлено, что начались поиски путей экономических преобразований, все громче звучала критика прошлого. Громогласно, явно "по команде сверху", разоблачалась коррупция, факты злоупотребления властью высокими должностными лицами. В обиход вошли новые термины: "стагнация", "застой", "ускорение", "перестройка", "гласность", "новое мышление". Было очевидно, что там, наверху, идет передел власти, грядут перемены, смысл которых был, однако, поначалу не ясен.

Политический строй ломался и в психологии людей. Катастрофа на Чернобыльской атомной электростанции весной 1986 года стала шоком, положившим начало разложению всей страны "на чернобыльский лад": шел неудержимый распад материи и духовности. Весной 1987 года разразился скандал: молодой немец Матиас Руст на спортивном одноместном самолете незамеченным пересек границу и средь бела дня совершил посадку прямо на Красной площади в Москве. Это было очевидное свидетельство бездарности и беспомощности власти, мощный психологический удар по представлению о ее незыблемости.

Осознание необходимости изменений существующей системы отражалось тогда в художественном творчестве, публицистике и стало достоянием широкой аудитории. Фильм Тенгиза Абуладзе "Покаяние", демонстрировавшийся вначале во второстепенных кинотеатрах, одиночными сеансами, был аллегорией, сильной и потрясающей свой новизной смелостью. Ходили по рукам "Реквием" Анны Ахматовой и другие ее трагические стихи, которые проникали в души и сердца. Романы Василия Гроссмана "Жизнь и судьба", Анатолия Рыбакова "Тяжелый песок" и "Дети Арбата" стали убедительным свидетельством драматизма эпохи, давали возможность осознать трагедию нескольких поколений людей в советских условиях. В 1985 году был опубликован роман "Плаха" Чингиза Айтматова, показавший ряд отвратительных образов партийных чиновников и трагический "манкуртизм" как следствие преступности системы. В тоненьком журнале "Век ХХ и мир" печатались честные и будоражащие статьи Михаила Гефтера и Людмилы Сараскиной, в "Новом Мире" писали о надвигающейся в СССР экономической катастрофе Анатолий Стреляный, Николай Шмелев...

Ощущались и кое-какие изменения в национальной политике, носившие тогда явно демонстративный, рекламный характер. В октябре 1986 года я была приглашена в Москву на празднование двадцати пятилетия журнала "Советиш Геймланд" ("Советская Родина") -- единственного в стране журнала на языке идиш. Там еще при жизни моего отца время от времени публиковались его работы. Это мероприятие явилось для меня неожиданностью: ведь на протяжении десятилетий тема еврейской культуры была одной из самых замалчиваемых, даже запретных. В честь юбилея этот журнал был награжден орденом Дружбы народов, состоялись встречи с советскими и иностранными журналистами в пресс-центре МИД СССР, в помещении редакции, в кабинете секретарей правления Союза писателей СССР. Круг приглашенных был узок, именитые зарубежные гости были деятелями явно "левого" толка -- социалисты, коммунисты: член сената Франции Шарль Ледерман, еврейские поэты и публицисты из стран Европы, США, Уругвая, Израиля. Тем не менее, высказанная ими критика плачевного состояния еврейской культуры и положения евреев в СССР была весьма резкой. Пожилая еврейская поэтесса Дора Тейтельбаум, убежденная марксистка, в свое время вынужденная переехать из Франции в Америку, на приеме в Союзе писателей во всеуслышание и весьма эмоционально поведала о том, как в 1960 году в Москве была нагло обманута секретарем ЦК КПСС Сусловым. Он категорически отказал ей тогда в публичном выступлении, утверждая, что в стране уже не существует аудитории, говорящей на идише и способной понимать ее творчество.

На встречах с гостями постоянно присутствовал тогда еще молодой и приветливый журналист Владимир Молчанов, беседовал с ними на английском языке, невозмутимо переводил на русский их прямые и резкие высказывания о том, что еврейская культура в СССР жестоко подавлена. Главный редактор журнала-юбиляра Арон Вергелис вяло и неубедительно пытался возражать гостям, руководители Союза писателей, любезно улыбаясь, отмалчивались. В завершение состоялся большой праздничный концерт в Центральном Доме литераторов на улице Герцена. Царила оптимистическая атмосфера, зал был переполнен, пришли писатели, журналисты, музыканты, художники, в том числе и немногие советские деятели еврейской культуры, выжившие после сталинских репрессий. Певица Людмила Рюмина в ярком национальном русском наряде -- васильковом сарафане и расшитом жемчугом кокошнике великолепно исполнила на идише несколько еврейских народных песен. Выступили и малочисленные еврейские художественные коллективы из Биробиджана, Литвы, Украины. Все эти мероприятия, несомненно, проходили под неусыпным контролем соответствующих органов и, безусловно, были призваны продемонстрировать начало обнадеживающих перемен в национальной политике властей.

Вскоре пошли разговоры о том, что в прибалтийских республиках -- Литве, Латвии и Эстонии -- предстоят перемены, возможно даже, создание здесь экспериментальных "свободных экономических зон". Но, прежде всего, наметились сдвиги в области национальной культуры. Новые веяния вселяли надежды, активизировали не только латышей, литовцев и эстонцев, но и проживающих здесь людей других национальностей, в том числе, и евреев. До этого в Латвии, как и во всем Союзе, любая организованная самодеятельность евреев жестко ограничивалась, подавлялась. Под запретом были кружки по изучению иудаики, языка иврит; руководителей таких кружков репрессировали, еврейские активисты находились под негласным надзором. Тех, кто в горестные памятные дни приходил к местам расстрела евреев нацистами, неизменно окружали отряды милиции под предлогом "поддержания порядка". Эмиграция в Израиль объявлялась предательством, изменой родине, строго ограничивалась. В разрешении на выезд отказывали по стандарту безмотивно -- "ввиду нецелесообразности". Подававшие заявления на выезд изгонялись с работы и годами были вынуждены жить "в отказе" без средств к существованию. Под давлением Запада время от времени ненадолго происходило послабление эмиграционной политики, но ситуация оставалась напряженной. Так называемая "антисионистская", а, по сути, антисемитская тема не сходила с экранов советского телевидения, со страниц ряда журналов и брошюр.

Однако национальное самосознание людей, стремление к культурному общению не затухали. Так, уже начиная с шестидесятых годов, в Риге, ежегодно 9 мая в День Победы над фашизмом неофициально собирались некоторые учителя и бывшие ученики довоенных, давно уже ликвидированных рижских еврейских школ, чтобы почтить память погибших на фронте, в гетто и концлагерях, поделиться воспоминаниями, пообщаться. В их числе была и я. В мае 1988 года на очередной такой встрече произошло неожиданное событие: популярный латвийский журналист-международник Маврик Вульфсон выступил с предложением воссоздать в Латвии общество еврейской культуры. По его мнению, именно сейчас для этого наступил подходящий момент. Предложение было воспринято с энтузиазмом, и вскоре у меня на квартире стали собираться инициаторы этого начинания. Для того чтобы начать действовать, тогда требовалось официальное разрешение высших партийных инстанций. Нас было четырнадцать человек, разработавших и подписавших заявление в ЦК Компартии Латвии с просьбой разрешить учреждение Латвийского общества еврейской культуры (ЛОЕК). Врач Ева Ватер, ученый-экономист Георг Либерман, историки Маргер Вестерман и Хоне Брегман, юристы Александр Бергман и Рута Марьяш, кандидат физико-математических наук Михаил. Августон, сотрудник киностудии Рувим Амдур, ветеран войны Мара Забежанская, журналист Любовь Футлик и издательский работник Вера Беркович, педагог Б. Берман, архитектор Яков Голанд, деятель культуры Эсфирь Рапиня. По их поручению я оформила это заявление и передала в ЦК, а затем была приглашена туда инструктором Юрисом Голдманисом на беседу, и вскоре официальное разрешение было получено. Так было положено начало новой страницы в жизни евреев Латвии.

Уже 1 июня 1988 около 100 человек собрались в клубе "Вецрига" для легального открытого разговора о создании новой, уникальной для того времени организации. Интерес был огромным. В одной из латышских газет была помещена подписанная мною от имени инициативной группы информация о создании общества еврейской культуры в Латвии. Вскоре обществу было предоставлено здание бывшего еврейского театра на улице Сколас, 6, еще до Первой мировой войны построенное на средства латвийских евреев. Здесь долгие годы располагался университет марксизма-ленинизма, а 30 октября 1988 года в большом зале снова собрались евреи.

Общество формировалось бурно. Было очевидно, что существовала насущная потребность в национальной самоидентификации, в культурном возрождении. За короткий срок было зарегистрировано более трех тысяч будущих членов. Круг активистов быстро расширялся, пришла молодежь, творческая интеллигенция. Помимо членов инициативной группы, наиболее деятельными в период становления ЛОЕК были: Самуил Зильберг, Виталий Кричевский, Борис Гафт, Герберт Дубин, Михаил Эдидович, Самуил Хейфец, Валерий Голендер, Абрам Клецкин, Михаил Лейнванд, Арон Шнеер, Гершон Бреслав, Ивар Брод, Григорий Крупников, Александр Лосев, Леонид Коваль, Андрей Дозорцев, Михаил Суконников, Александр Кадышевич. 28 ноября 1988 года состоялось учредительное собрание, были приняты устав и программа ЛОЕК, избраны правление, ревизионная комиссия, редколлегия. Были определены также основные направления деятельности новой организации: мемориальное, образовательное, краеведческое и художественное.

Первым председателем ЛОЕК стала Эсфирь Рапиня -- опытный, профессиональный деятель культуры, хороший организатор, долгие годы успешно руководившая Латвийской государственной филармонией. Она пользовалась авторитетом в широких кругах интеллигенции Латвии. Рапиня была внешне мало эмоциональна, суховата в общении, обычно невозмутима, собранна и целеустремленна. Ее заслуги в организационном становлении ЛОЕК, в том, что его деятельность вскоре приобрела широкий размах, поистине неоценимы. По ее настоянию к руководству художественной работой была привлечена Кармелла Скорик -- профессиональный режиссер и журналист. Стал издаваться журнал "ВЕК" ("Вестник еврейской культуры"). На заседаниях правления и различных мероприятиях общества много и горячо спорили о том, какой характер деятельности должен стать определяющим, высказывались разные, порой диаметрально противоположные мнения по вопросам политики, разные оценки соотношения национализма и интернационализма. В дискуссиях обнажились самые различные взгляды: левые, правые, центристские, экстремистские. Шли поиски компромисса. Обозначились два крыла. Одно из них было молодежное, которое нам, инициаторам, вначале не очень доверяло, считая нас представителями старой идеологии. Немалый вклад в достижение нашего взаимопонимания тогда внес член правления, молодой и образованный раввин Менахем Мендель Нидель, который, к великому прискорбию, в апреле 1989 года скоропостижно скончался.

Уже осенью 1989 года в Риге открылась еврейская школа -- первая и единственная тогда во всем Советском Союзе. Ее основателем и первым директором стал историк Хоне Брегман, который трудился над созданием этой школы самоотверженно и упорно. Каким должно быть доминирующее направление еврейского образования в Латвии, тогда не было единодушия, и школа рождалась в обстановке острых разногласий. К этому времени начал усиливаться поток эмиграции в Израиль, и многие полагали, что основной задачей еврейской школы должна стать подготовка еврейских детей к последующей жизни на исторической родине. Тем не менее, в школе детей начали обучать не только языку Торы -- ивриту, но и языку идиш, на котором вплоть до Второй мировой войны говорили евреи Латвии, все восточноевропейское еврейство. Первыми преподавателями идиша стали Лев Рейзин и Любовь Футлик, которая тогда сама же и составила необходимый для этого учебник.

История воссоздания еврейской общины Латвии в конце восьмидесятых годов прошлого - двадцатого века заслуживает тщательного изучения. Уже с самого начала успехи ее были впечатляющими. Летом 1991 года, в самые тревожные для демократического движения дни, в Риге был организован первый в Прибалтике фестиваль еврейской культуры, получивший широкий резонанс в мировой печати. Это была заслуга Рижской еврейской общины, режиссера Кармеллы Скорик, руководителей всех действовавших к тому времени самодеятельных художественных коллективов, наиболее значительным из которых стал детский музыкально-танцевальный ансамбль "Киннор", созданный талантливым композитором Михаилом Лейнвандом и его женой. Слава этого коллектива вскоре вышла далеко за пределы Латвии. Уже в феврале 1993 года старейшая американская еврейская газета "Форвертс" писала: "Энергия и работоспособность рижских евреев могут служить примером при восстановлении еврейских общин в бывших коммунистических --> странах[Author:пђ.] ".

Я приведу отрывок одного из моих первых выступлений в ЛОЕК, характеризующий мое собственное отношение к воссозданию еврейского культурного центра в Латвии:

"Сегодня в наших мыслях и чувствах ожили наши отцы и деды -- те, кто здесь, в Латвии, создавал и развивал еврейскую культуру, отдавая все силы ума и сердца для просвещения еврейского народа. Мысленно я обращаюсь к ним сегодня за добрым советом, без него нам не обойтись. И вот, что я слышу из их уст: для того, чтобы объединенными усилиями строить культуру народа, чтобы просвещать свой народ, мало быть одной национальности, надо в основных, магистральных вопросах быть едиными. Таких магистральных вопросов немало, я хочу сказать об одном из них. Условие существования евреев, где бы они ни жили, -- это отсутствие расовой вражды, взаимопонимание между народами, дружеские взаимоотношения. Мы сейчас, после долгих лет культурного вакуума, снова обрели возможность совместного общения, главный смысл которого я вижу в осознании своего истинного, реального, а не только формального культурно-политического равноправия среди народов страны проживания. Особенно важно это для молодежи, чтобы они не были вынуждены искать возможностей осуществления своего равноправия лишь за рубежом -- в Америке, Канаде, Германии. Я бы хотела, чтобы ЛОЕК помог своей деятельностью приостановить этот печальный процесс, избавиться от еврейского "комплекса неполноценности": чувства озабоченности, мнительной настороженности, необходимости постоянно оглядываться на свое еврейство, зависеть от него, считаться с ним. Создание своих культурных центров всеми национальностями, проживающими в Латвии, -- это веление времени, их цель -- добиться путем культурного просвещения того, чтобы постепенно исчезали люди с психологией национального превосходства и неуважения к другой национальности. Мы, живущие в Латвии, всегда ценили и уважали культурные традиции коренной нации -- латышей. Мы никогда не станем поддерживать неуважения к русскому народу, неизмеримые жертвы которого в борьбе против гитлеровского нацизма известны всему миру. Цель нашего общества не конфронтация, а содействие консолидации народов, вместе с которыми мы живем. Это в наших кровных интересах, ведь разжигание любой национальной розни чревато угрозой существования нашего народа. Непримиримый национализм рождает междоусобицу, погромы -- такова история. И сейчас, в период преодоления кризисных явлений в стране, возникают рецидивы зоологического человеконенавистничества. Противостоять этому можно лишь объединением позитивных, дружественных стремлений, которые всегда были присущи нашему народу от пророка Исайи до Спинозы, присущи творчеству еврейских классиков: Менделе Мойхер-Сфорима, Переца, Шолом-Алейхема, Бергельсона, Галкина и многих других. Часто здесь возникал вопрос: является ли ЛОЕК политической организацией? Создание ЛОЕК, его вклад в становление дружбы и взаимопонимания среди людей, населяющих Латвию, его борьба против антисемитизма станут, несомненно, фактом политического значения".

В этом давнем выступлении я и сейчас вижу основной мотив своего прихода в политику в те годы, осознанную и главную цель всей моей последующей деятельности и в Народном фронте Латвии и в латвийском парламенте -- Верховном Совете, потом в Сейме, а затем и в Совете Европы. Правда, в то время я еще не имела представления о том, как сложно ориентироваться в различных, порой молниеносно меняющихся политических ситуациях, определять свою личную позицию и находить нужные слова в ходе острых дискуссий, избегая при этом агрессивной конфронтации. Мне еще предстояло научиться поступать продуманно и ответственно даже в условиях, казалось бы, непримиримых противоречий, неразрешимых конфликтов. В законотворческой деятельности мне пришлось постоянно быть в поисках выбора между порой крайне противоречивыми позициями, в поисках оптимального компромисса, не теряя, однако, при этом своего главного ориентира. Думаю, что в какой-то мере мне это удавалось, и в том позитивном вкладе, который внесли некоторые законодательные акты первых трех парламентов, есть и мое участие. Однако и сейчас, спустя годы, я ощущаю свою долю ответственности также и за то, что было принято поспешно, под влиянием момента, в результате поверхностного знания жизни, отсутствия опыта и неумения отстоять свою позицию, и в дальнейшем привело к осложнению жизни многих людей. Но об этом речь еще впереди.

То, что в конце восьмидесятых вариант легальной национальной активизации был распространен на весь прибалтийский регион, в том числе и на Латвию, думаю, не было случайностью. Власти это делали тогда сознательно с целью усиления влияния политики Горбачева и его ближайших соратников в борьбе с противниками нового курса. Им необходима была поддержка проводимым в стране реформам со стороны Запада. Еще осенью 1986 года в Юрмале состоялась широко освещавшаяся средствами массовой информации встреча представителей общественности СССР и США, организованная по инициативе американского института Чатокуа. Вел конференцию известный телевизионный журналист Владимир Познер. Шли острые дискуссии. Джек Мэтлок, советник президента США, с трибуны конференции прямо заявил о том, что США до сих пор так и не признали законности инкорпорации Латвии в состав СССР.

Советское руководство не могло не знать о том, что на Западе неоднократно поднимался вопрос о незаконном присоединении к СССР в 1940 году независимых прибалтийских государств. От населения это, естественно, утаивалось. Лишь спустя десятилетия, уже работая в одной из комиссий Совета Европы, я узнала о том, что еще 28 сентября 1960 года Консультативная ассамблея Совета Европы заслушала подробный доклад представителя Дании о судьбе прибалтийских стран. Тогда была принята резолюция номер 189 "О ситуации в прибалтийских государствах в годовщину их принудительной инкорпорации Советским Союзом". Речь шла о военной оккупации и незаконной аннексии территорий независимых государств без предоставления возможности народам выразить свое волеизъявление. Резолюция содержала констатацию того, что большая часть правительств стран свободного мира продолжает признавать de jure существование независимых прибалтийских государств. В то время в состав Совета Европы входили пятнадцать государств: Австрия, Бельгия, Великобритания, Германия, Греция, Дания, Ирландия, Исландия, Италия, Нидерланды, Норвегия, Турция, Франция, Швеция. 13 января 1983 года Европейский парламент при участии депутатов десяти государств принял резолюцию, в которой осудил оккупацию Советским Союзом прежде независимых и нейтральных прибалтийских государств, начавшуюся в 1940 году в результате заключения пакта Молотова -- Риббентропа и продолжавшуюся на момент принятия документа. Парламентская ассамблея Совета Европы 28 января 1987 года снова приняла резолюцию о положении прибалтов, снова напомнила о том, что инкорпорация этих стран в состав СССР остается вопиющим нарушением прав наций на самоопределение.

Информация о существовании таких документов по неофициальным каналам, естественно, поступала в советские прибалтийские республики. И уже 1986 и 1987 годы ознаменовались активизацией ряда латышских неформальных политических движений и, в том числе, созданием группы "Хельсинки-86". Несанкционированная национальная активность в Латвии начала набирать обороты, были попытки демонстраций у памятника Свободы в Риге, в то время еще решительно подавлявшиеся властями. Однако вскоре обстановка изменилась и, как подтвердилось позднее, сверху, из Москвы, из ЦК КПСС, была подана идея создания легального массового движения в поддержку перестройки. Использовалась национальная карта, национальное самосознание -- один из самых естественных способов объединения людей под знаменем спасения нации, спасения культуры, справедливости.

Застрельщиками осуществления этой идеи выступили известные в Латвии представители творческой интеллигенции. Это была привилегированная в то время часть общества, предположительно лояльная к советской власти. Уже 25 марта 1988 года, в день массовых депортаций населения в 1949 году, писатели, художники, композиторы, архитекторы, работники театров и кино во главе с секретарем Союза писателей Латвии, членом ЦК КПЛ популярным поэтом Янисом Петерсом впервые организованно, сообща возложили цветы к подножью памятника Матери Латвии на Братском кладбище в Риге. А вскоре, 1--2 июня 1988 года состоялся расширенный пленум творческих союзов Латвии, на котором прозвучали новые, неслыханно смелые выступления. Тот же Маврик Вульфсон тогда впервые во всеуслышание упомянул тайные протоколы, подписанные Советским Союзом и Германией 23 августа 1939 года, заранее определившие зоны последующей оккупации на востоке Европы. Он также впервые открыто подверг сомнению официальную версию о том, что в июне 1940 года в Латвии произошла социалистическая революция, как это твердила советская пропаганда. На том же пленуме известный журналист Виктор Авотиньш первым публично высказал идею создания Народного фронта Латвии (НФЛ). Мероприятие это проходило в Доме политического просвещения ЦК Компартии Латвии и, вполне очевидно, было санкционировано властью. Текст выступлений участников был опубликован тогда же в республиканской печати.

14 июня 1988 года на площади перед тем же Домом политпросвещения (ныне Дом конгрессов) впервые состоялся санкционированный митинг в память жертв первой советской массовой депортации 1941 года. Народ стекался сюда со всех сторон стихийно, в руках у многих были цветы. Обстановка была торжественной и напряженной. Людей было очень много, их лица были серьезны, сосредоточенны, все чего-то ждали. Среди выступивших на митинге был и Анатолия Горбунов, в то время секретарь ЦК КПЛ по идеологии. Речь шла о поддержке перестройки, призванной содействовать демократизации общества и созданию правового социалистического государства, недопустимости политических репрессий, произвола. При всей неслыханной прежде смелости и необычности этих мероприятий, было понятно, что все происходящее, в том числе и идея создания новой политической организации -- НФЛ, инспирирована свыше, из Москвы. Подобные организации создавались тогда во многих восточноевропейских странах, в различных регионах СССР и пользовались огромной поддержкой населения.

Еще в январе 1988 года в Латвии, по примеру популярной тогда московской телевизионной передачи "Взгляд", начались регулярные телепередачи "Лабвакар" ("Добрый вечер"), где впервые стали звучать многие ранее запретные темы. Летом 1988 года в этой передаче поэт Янис Петерс выступил с призывом совместного создания нового широкого народного движения. Этой теме было посвящено несколько передач, дискуссий в прямом эфире. То, что идейными вдохновителями создания Народного фронта были вполне легитимные, признанные властью известные деятели культуры -- депутат Верховного Совета СССР Янис Петерс, секретарь Союза художников Латвии Джемма Скулме -- поощряло людей смело, безбоязненно вступать в новую массовую организацию. За короткий срок в списках заявивших себя членами НФЛ было уже около восьмидесяти тысяч человек, их число быстро росло и в дальнейшем достигло сотен тысяч. Янис Петерс стал председателем оргкомитета.

Все это, тем не менее, происходило в условиях партийных интриг и острого противостояния различных течений внутри руководства компартии. Уже 18 июня 1988 состоялся первый вираж в сторону: бюро ЦК КПЛ приняло решение не допустить создания Народного фронта. Прокурор Латвийской ССР Янис Дзенитис выступил с резкой критикой программы и устава НФЛ, протестуя против его легализации с позиций советской социалистической законности. Однако, вскоре после визита в Латвию Александра Яковлева -- ближайшего соратника Горбачева и его встреч с партийным активом произошла метаморфоза: бюро ЦК приняло решение создать Народный фронт и назначить Анатолия Горбунова ответственным за это мероприятие.

Забегая несколько вперед, отмечу, что это положило начало долголетней популярности Горбунова в народе. Среди бывших крупных партийных руководителей он оказался самым эластичным и как профессиональный политик внес большой позитивный вклад в работу первых законодательных органов независимой Латвии -- Верховного Совета и Сейма пятого созыва. Будучи человеком компромисса, он оказался высококвалифицированным, умелым спикером парламента. То, что в 1995 году, уже в Сейме шестого созыва в результате межпартийных интриг и амбиций он был сменен другими политиками, явилось, на мой взгляд, большой и непоправимой ошибкой, резко снизившей уровень дальнейшей деятельности законодательной власти, а также ее авторитет в обществе.

Среди учредителей и наиболее известных сторонников создания НФЛ были не только латыши. Активно действовали тогда Маврик Вульфсон, Герберт Дубин, Владлен Дозорцев, Марина Костенецкая, Владимир Стешенко, Ирина Литвинова, Александр Мальцев и другие. Проекты программы и устава НФЛ были опубликованы не только на латышском, но и на русском языках. В этих документах, в частности, предусматривалось конструктивное формирование национальных отношений в республике, основанное на принципах равноправия и самоопределения. Еще в конце лета 1988 года группы поддержки Народного фронта стали создаваться и в крупных русскоязычных коллективах: в парторганизациях Латвийского морского пароходства, Института инженеров гражданской авиации и даже в некоторых воинских частях. Каковы бы ни были вначале истинные цели инициаторов создания этих групп, в глазах нелатышей это придавало происходящему еще большую легитимность, вовлекало их в общий поток движения.

Учредительный съезд Народного фронта состоялся 8--9 октября 1988 года в Доме политического просвещения и транслировался по телевидению и радио. Открытие его было торжественным, зал был украшен прежде запретным красно-бело-красным национальным латвийским флагом. Делегаты пели государственный гимн времен независимости "Боже, благослови Латвию", многие плакали. Эмоции бушевали, царила эйфория, то и дело гремели аплодисменты, шли горячие, острые споры, временами умиротворяемые совместным исполнением популярных латышских песен. Речь шла о критической ситуации в социальной сфере, в экологии, в экономике, о пагубности массовой неконтролируемой миграции в Латвию населения из других республик СССР. Кто-то под дружный смех всего зала пародировал Брежнева. Чрезвычайно активными были на съезде известные в республике юристы Юрис Боярс, Илмар Бишерс, Роман Апситис. Неоднократно с трибуны звучало утверждение о том, что Латвия в 1940 году была оккупирована советскими войсками и незаконно включена в состав СССР. Звучали и весьма резкие высказывания по национальному вопросу, носившие порой явно провокационный характер. В зале в качестве гостей присутствовали председатель Президиума Верховного Совета Латвийской ССР Анатолий Горбунов, секретари ЦК КПЛ Янис Вагрис, Виталий Соболев, Ивар Кезберс, председатель КГБ Йохансон. Полагаю, что крайняя смелость некоторых ораторов коренилась в определенной информированности о поощряемой сверху вседозволенности. Чувствовалось, что незыблемая доселе монополия коммунистической партии дала трещину.

За ходом съезда следило все население Латвии, событие было впечатляющим, обнадеживающим. Однако для части нелатышей, которые находились в зале или наблюдали за ходом съезда у телевизоров, происходившее там было неожиданным и вызвало у них большое недоумение, даже шок. Некоторые демонстративно покинули съезд и в дальнейшем, руководимые частью лидеров компартии, открыто заняли позицию конфронтации Народному фронту. Стала создаваться другая, противостоящая и противодействующая ему политическая структура -- "Интернациональный фронт трудящихся Латвийской ССР".

При всей остроте и даже противоречивости моих впечатлений о происходившем на съезде это событие лишь усилило мое активное отношение к переменам. Особенно заинтересовала меня принятая съездом резолюция о созыве в ближайшее время Форума народов Латвии для выработки общей позиции по национальному вопросу. Группа поддержки Народного фронта была создана и в ЛОЕКе, и я участвовала в ее работе. Хотелось включиться в более широкомасштабные процессы, лучше понять происходящее, влиять на ход событий. Поэтому, когда было объявлено о начале подготовки к Форуму народов Латвии, откликнувшись на призыв Народного фронта, я созвонилась с членом его правления Сандрой Калниете и пришла в давно знакомое мне здание Союза писателей Латвии на улице Кришьяниса Барона, 12. Это был дом, который в течение многих лет посещали мои родители, и где в 1985 году с таким успехом прошел вечер памяти отца. Там находился организационный центр, штаб НФЛ.

Сандра Калниете, умная и привлекательная молодая женщина, чрезвычайно организованная и энергичная, была одним из главных двигателей бурной деятельности этого штаба. Еженедельно у нее стали собираться представители разных национальных меньшинств Латвии: эстонцы, литовцы, поляки, немцы, украинцы, молдаване, русские, белорусы, армяне, азербайджанцы, волжские и крымские татары. Активизировались и ливы -- небольшая коренная этническая группа, в течение веков жившая на берегах Балтийского моря и практически ассимилировавшаяся в латышской среде. Их существование как отдельного этноса не признавали ни власти довоенной Латвии, ни советская власть. Лишь отдельные представители старшего поколения ливов сохранили свой язык и традиции. Ливов тогда представляла интеллигентная, тонкая, доброжелательная и скромная Иева Нейланде. Собиравшиеся тогда у Сандры Калниете были люди активные, способные мыслить по-новому и жаждавшие позитивных перемен. Самой яркой фигурой была Ита Козакевич -- председатель польской общины Латвии, крупная молодая женщина с лучистыми глазами, ореолом легких пушистых волос, сильная, вдохновенная и вдохновляющая. Эти две женщины -- Сандра и Ита -- поразили меня своей необычностью, демократизмом, открытостью, искренней позицией, умелой, энергичной и целеустремленной, почти профессиональной, как мне в то время казалось, политической активностью. Они были тогда совсем еще молоды, годились мне в дочери, но я относилась к ним с уважением, ощущая их духовную силу и авторитет. Общение с ними было чрезвычайно интересным, и именно их пример способствовал моему дальнейшему вхождению в --> политику[Author:пђ.] .

Межнациональные отношения в Латвии исторически складывались в условиях сложных, далеко не благоприятных для коренных жителей этой земли -- латышей. Еще в начале двадцатого века территория Латвии была губерниями Российской империи, с российской администрацией, российскими войсками, русскими церквами. На вершине социальной иерархии находились прибалтийско-немецкие помещики, далее следовали немецкие и еврейские купцы, а латышское население стояло в самом низу иерархической лестницы. Это были по существу взаимоотношения хозяев и слуг. Рига тогда была космополитическим, многонациональным и многоязыким городом, открытым всему миру. Однако этот космополитизм находился под контролем Российской империи и частично зиждился на русификации и репрессиях. Меры, направленные российским правительством на ограничение влияния в крае прибалтийских немцев, в частности принудительное насаждение русского языка, очень больно затронули и латышей. Запрещалось обучение на латышском языке, что грозило исчезновением этого языка и национальной самобытности латышей.

За двадцать лет государственной независимости Латвии в период между двумя мировыми войнами в положении латышей произошли перемены, укрепились их политические, экономические и культурные позиции в своей стране, значительно возросло национальное самосознание. При этом защищенные законом действовали и очаги культуры местных, традиционных национальных меньшинств: русских, евреев, немцев, поляков, белорусов. Однако, уже, начиная с 1940 года, в условиях тоталитарного режима снова произошел откат в прошлое, на этот раз уже специфически советский. На вершине социальной иерархии оказалось много русских, но не местных, а в основном приезжих. Былая многоязыкость сменилась всеобщей русификацией, а сама Латвия стала закрытой для всего остального мира, кроме широких просторов СССР. Оттуда в Латвию мощным потоком хлынуло новое население -- рабочие руки для строившихся здесь союзных предприятий. Это были люди разных национальностей, но их разговорным языком был русский. Они несли с собой свою, непривычную для коренного местного населения ментальность, традиции, свой уровень культуры. Они составили половину населения страны и, чтобы общаться с ними, следовало говорить только по-русски.

Согласно официальным данным, к 1988 году на территории Латвии помимо латышей проживали представители более ста различных этнических групп. Однако о развитии культуры национальных меньшинств до этого времени не могло быть и речи. В их распоряжении были лишь русские школы, русский театр, русская пресса. Из приезжих лишь единицы осваивали латышский язык, ибо в этом не было необходимости. Все крупные промышленные предприятия были русскоязычными, техническая документация, официальная переписка с центром и на местах велась на русском языке, русский снова стал официальным языком, а латышский оставался языком общения латышей между собой. Латышская национальная культура продолжала развиваться, однако строго регламентировалась режимом. Национальные традиции ограничивались, а частично были под запретом. Ни Рождество, ни Лиго -- главные традиционные празднества латышей властями не признавались и оставались рабочими днями. Неудивительно, что в этих условиях русский язык воспринимался многими латышами неприязненно, как инструмент насильственно навязанной им власти.

В деятельности Народного фронта вопрос взаимоотношений с нелатышской частью населения, вовлечения его в общее движение в то время был одним из актуальных. Это отражалось в программных документах НФЛ, выступлениях его лидеров. На двух языках латышском и русском выходила газета "Атмода" ("Пробуждение"), каждый номер которой буквально расхватывался читателями. Я видела тогда, что в руководстве Народного фронта доминировало желание мирного, дружеского диалога между разными этническими группами, населяющими республику, стремление избежать эскалации межэтнической розни. И многие нелатыши поддерживали это стремление, разделяя идею национального возрождения латышской нации.

Я с доверием относилась к позиции Народного фронта, хотя и не была столь наивной, чтобы верить в искренность намерений поголовно всех его политических деятелей. Среди них было немало и крайне радикально мыслящих националистов. Таких, например, как ученый-химик Янис Фрейманис, который в то время, правда, помалкивал, не выступая против официальной линии НФЛ. Теперь он в своих мемуарах занялся политическим стриптизом, утверждая, что в те годы нелатыши были Народным фронтом сознательно обмануты и использованы в борьбе за независимость Латвии. Однако не такие люди, как Фрейманис, определяли в то время стратегию и тактику НФЛ, не таких поддерживали тогда сторонники демократизации из числа национальных меньшинств Латвии.

По инициативе Народного фронта в конце 1988 года был организован Форум народов Латвии, в основу которого была положена идея восстановления запрещенного в годы советской власти права на национально-культурную автономию для всех этнических групп, живущих в Латвии, удовлетворения их культурных потребностей, развития языка и традиций. Предполагалось, что идея национально-культурной автономии будет положена и в основу системы образования. Коренная же нация -- латыши, осуществив свое законное право самим определять политическую, экономическую и культурную политику в своей стране, примет на себя обязанности гаранта осуществления этой национально-культурной автономии.

Идея эта нашла широкий отклик, оказалась востребованной в многонациональной нелатышской среде, и уже к ноябрю 1988 года было создано восемнадцать национально-культурных обществ. Готовясь к Форуму народов Латвии, мы поставили перед собой цель объединения этих обществ в единую ассоциацию, выступающую также и в поддержку деятельности НФЛ. Мы много и серьезно работали, выступали в печати, по радио. Часто втроем -- полячка Ита Козакевич, литовец Ромуальдас Ражукас и я собирались у меня дома, сообща вырабатывали позиции, составляли проекты уставов, программ, резолюций, обсуждали текущие события, строили планы. К нам присоединялась и Татьяна Аршавская, впоследствии ставшая одним из основателей первого Латвийского общества русской культуры -- ЛОРК. Большую роль в организации и консолидации национально культурных обществ сыграл тогда действовавший по поручению НФЛ латышский поэт Арманд Мелналкснис. Конечно, в ходе подготовки форума возникали и разногласия, высказывались порой противоположные точки зрения. Однако я все больше и больше убеждалась в том, что национальное самосознание, его развитие в каждом народе, пока он жив, -- процесс не утихающий. Сейчас он неожиданно стал приобретать чрезвычайно динамичные формы. Люди истосковались по многообразию проявлений духовной жизни, всем надоели казенщина и стандарт. А где еще найти столько красок и цветов, столько радости и душевного комфорта, как не в родной, знакомой с детства, заложенной в сердце речи, в музыке, традициях?

Созыв Форума народов Латвии был поддержан официальной властью, и параллельно начал свою работу созданный при Верховном Совете Латвийской ССР оргкомитет из 29 человек. В него, помимо нас -- представителей уже созданных национально-культурных обществ, были включены и другие активисты того времени, в том числе, и действовавшие вне рамок Народного фронта, а также секретарь ЦК КПЛ по идеологии Ивар Кезберс. Координацией работы оргкомитета и подготовкой проведения форума занималась Наталия Викторовна Чупане -- работник аппарата Верховного Совета, обладавшая уже немалым опытом организационной работы и действовавшая очень четко и с огромной ответственностью. Проведение такого массового мероприятия с участием делегатов со всех концов республики, к тому же в напряженной политической обстановке, было делом не легким и требовало большого профессионализма. Я поражалась тогда неиссякаемой энергии этой маленькой, смелой и настойчивой молодой женщины. Наташа Чупане уже тогда шла в ногу со временем, и в дальнейшем, в новых условиях -- уже в парламенте независимой Латвии в качестве консультанта постоянной парламентской комиссии по правам человека -- энергично и заинтересованно продолжила работу с национальными меньшинствами.

Еще до Форума народов Латвии, по инициативе НФЛ нами был созван "малый форум", состоявшийся 30 ноября 1988 года, в зале медицинского института и учредивший Ассоциацию национально-культурных обществ Латвии (АНКОЛ). Во главе учредителей были Ита Козакевич, Рефат Чубаров, Ромуальдас Ражукас, Рута Марьяш, Лейли Утно, Мария Бриеде-Маковей, Леон Бриедис, Роальд Добровенский, Улдис Берзиньш. Это была своего рода "генеральная репетиция" предстоявшего Форума народов Латвии. Был принят ряд основополагающих документов, в том числе, и разработанная мною правовая концепция культурно-национальной автономии, которая перед тем была опубликована в газете "Ригас Балсс" ("Голос Риги") на русском и латышском языках. Мы совместно определили и позицию, с которой члены АНКОЛ вышли затем на Форум народов Латвии. В "малом форуме" вместе с нами участвовали делегации из Ленинграда, Белоруссии, Грузии и Азербайджана. Первым председателем АНКОЛа стал Рефат Чубаров, крымский татарин, работавший директором государственного архива в Риге. С лета 1990 года, когда он возвратился к себе на родину, в Крым, ассоциацию по предложению Иты Козакевич возглавил Раффи Хараджанян, председатель армянского общества, известный в Латвии пианист, профессор консерватории.

Форум народов Латвии состоялся в помещении Дома политпросвещения 9--10 декабря 1988 года. Утром того дня пришло сообщение о страшном землетрясении в Армении, и мы начали работу с минуты молчания, стоя. Заседания вели по очереди секретари ЦК КПЛ Янис Вагрис и Ивар Кезберс, председатель Президиума Верховного Совета Латвии Анатолий Горбунов. В президиуме форума, сменяя друг друга согласно заранее составленному списку, сидели делегаты от различных национальных групп, представители ряда общественных объединений. С докладами выступили известные ученые, писатели. В прениях открыто звучала резкая критика национальной политики властей. Крымские и волжские татары высказывали свои давние, официально тщательно замалчивавшиеся притязания и обиды. Поляки, украинцы, белорусы, молдаване жаловались на проводимую долгие годы поголовную русификацию. Все внезапно осмелели, говорили без оглядки на мнение властей, и многое звучало, как откровение. Был принят выработанный оргкомитетом проект резолюции форума, озаглавленный "О культурно-национальном развитии национальных и этнических групп в Латвийской ССР". В окончательной доработке этого проекта на форуме и в его отстаивании приняли участие видные ученые -- академик Янис Страдинь, профессора Илга Апине и Лео Дрибинс, доценты Абрам Клецкин и Юрис Гольдманис.

Однако в ряде выступлений звучало и определенное неприятие, даже противостояние позиции, выработанной на "малом форуме". Уже ощущалось влияние создававшегося в это время Интерфронта. Выступая тогда на форуме, известный литератор Виктор Авотиньш назвал Интерфронт "по существу авторитарной, антидемократической, классовой организацией, инспирированной и созданной административно-командным аппаратом с целью сохранить принципы управления народом периода застоя, основной силой, поддерживающей сейчас и даже поощряющей межнациональное напряжение". Однако общая обстановка на форуме была обнадеживающая, творческая. Помню, как мы с Абрамом Клецкиным -- журналистом, преподавателем университета в перерыве делились своими общими, весьма непривычными для нас, евреев, ощущениями востребованности при формировании политических и общественных процессов такого масштаба и уровня. Мы оба входили в руководимую академиком Страдинем рабочую группу по выработке основных документов, в которых формулировалась концепция национально-культурной автономии, включая обучение на национальном языке, сохранение и возрождение культурных традиций, этнических ценностей. Материалы форума были напечатаны в специальном сборнике, распространенном среди его участников.

С этого времени при моем участии началась работа над законопроектами, призванными в дальнейшем обеспечить гарантии осуществления в Латвии национально-культурной автономии. В основе законопроектов были документы, созданные нами при подготовке к Форуму народов Латвии, а также резолюции, принятые Форумом. Уже 17 февраля 1989 года при Президиуме Верховного Совета была создана группа из тридцати человек для разработки Положения о Консультативном совете национальностей при Верховном Совете республики. Председателем группы был избран Владимир Стешенко, в то время активный сторонник Народного фронта, в ее состав вошли Юрис Голдманис из ЦК КПЛ, секретарь Президиума Верховного Совета Имант Даудиш, Людмила Дремина из Интерфронта, Абрам Клецкин, ряд юристов, в том числе я, и другие. Постановлением Президиума Верховного Совета Латвийской ССР от 24 августа 1989 года была создана и группа по выработке законопроекта о национальностях. Я входила в состав и этой группы, а ее председателем был назначен один из ведущих работников аппарата ЦК КПЛ, народный депутат Валериан Брокан. Рабочая группа собиралась тогда еще в здании ЦК, в нее входили историк Лео Дрибинс, правовед Роман Аписитис, историк Юрис Голдманис. Идеи, прежде чересчур смелые, даже запретные, оказались неожиданно вполне легитимными, поощряемыми. Я, как и многие другие, перестала этому удивляться и воспринимала все как новый курс власти на демократизацию общества. Лозунг возрождения самобытности латышской нации и всех населяющих Латвию национальных меньшинств воспринимался позитивно, а сами латыши выражали готовность выступить в качестве гаранта такого возрождения. Так же воспринималась нами тогда и вся деятельность Народного фронта. В одном из его опубликованных после Форума документов было записано: "Народный фронт Латвии абсолютно авторитетно заявляет, что будет последовательно защищать стремления всех живущих в Латвии нацменьшинств к культурной автономии, национальному самоутверждению и пробуждению".

В мае 1989 года в Риге состоялась конференция представителей национально-культурных обществ Литвы, Латвии и Эстонии, посвященная проблемам национально-культурной автономии. Резолюция конференции была посвящена правовым гарантиям развития национальных меньшинств в прибалтийских республиках, включая не только права в области культуры, но и политические права, такие как участие в выборах, в работе Советов и ряд других. Все это легло в основу проекта правовых норм " О праве национальных меньшинств Латвийской ССР на национально-культурную автономию", выработанного нашей латвийской Ассоциацией национально-культурных обществ и опубликованного в печати в августе 1989 года. Мы предварили эту публикацию введением, в котором, в частности, подчеркнули, что ассоциация всецело поддерживает стремление латышей сохранить свой народ, жить и творить на своей исконной территории, быть на ней полновластным и рачительным хозяином. В этом мы не усматривали никаких противоречий с интересами национальных меньшинств, населяющих Латвию. Совсем наоборот, мы были уверены, что только в условиях реального и полного суверенитета коренная нация -- латыши будет иметь возможность нести моральную и материальную ответственность за соблюдение гарантированных законом гражданских прав, за развитие языка и культуры всех проживающих здесь национальностей. Поэтому мы все были заинтересованы в создании сильной и демократической Латвии. Мы подчеркнули необходимость полного паритета, равноправия всех национальных меньшинств, населяющих Латвию. Любые претензии на "старшинство" или "главенство" какого-либо из национальных меньшинств под предлогом количественного перевеса на территории Латвии являются противозаконными и безнравственными. Надо сказать, что с попытками законодательно закрепить за численно большими национальными группами приоритет прав и их гарантий мы сталкивались не раз. Нам предстояло добиться признания правоприемства принудительно ликвидированных в 1940--1941 годах, а ныне восстановленных национальных обществ по отношению к их бывшей недвижимости, зданиям. Точно так же, как и к латышским культурным обществам, это относилось и к польскому, эстонскому, еврейскому и т.д. -- ко всем, ранее незаконно ликвидированным обществам.

Перечитывая сейчас эту давнюю публикацию, свои выступления в печати и на собраниях, я задаюсь вопросом о том, каковы сегодня реальные результаты нашей правотворческой деятельности того времени, наших усилий, наших надежд. Разные люди вглядываются в прошлое и оценивают его с различных позиций и в разных ракурсах, и это их право. Я же могу с уверенностью сказать, что, несмотря на все сложные перипетии прошедших лет, вопреки все еще не затухающему политическому противостоянию в борьбе за власть с использованием национальной карты, право на национально-культурную автономию в Латвии закреплено в законах и осуществляется поныне. Продолжает работу и созданная нами в 1988 году Ассоциация национально-культурных обществ Латвии. Число активно действующих национально-культурных обществ в Риге и регионах Латвии растет, их сейчас уже около двухсот. Они организуют совместные фестивали, выставки, концерты. В системе государственного радиовещания есть постоянно действующий канал на русском языке "Домская площадь", есть регулярные радиопередачи, посвященные жизни различных нацменьшинств Латвии. Выходят телевизионные программы, газеты и журналы на русском языке, популярен в Латвии Рижский театр русской драмы. Часто проходят гастрольные спектакли и концерты известных артистов из России, Украины, Грузии, Израиля. Все это происходит в полном соответствии с законом, гарантирующим удовлетворение культурных запросов нелатышской части населения и является органической частью культурной жизни Латвии.

Однако организационная и финансовая поддержка со стороны латвийских властей в проведении многих культурных массовых мероприятий нацменьшинств минимальна. Согласно действующему закону об образовании, государство гарантирует лишь образование на государственном языке, хотя участвует и в финансировании учебных заведений, лицензированных в качестве школ национальных меньшинств, в том числе польской, еврейской, украинской, литовской и ряда других. К сожалению, средние учебные заведения с русским языком обучения, которых в Латвии достаточно много, не заявили себя в качестве школ национальных меньшинств. Таким образом, в части материальных гарантий культурно-национальной автономии со стороны государства наши надежды тех лет во многом не оправдались. В конце восьмидесятых, еще в условиях советского режима, нам пришлось бороться и за право беспрепятственных контактов нацменьшинств со своей этнической родиной, укрепление и дальнейшее развитие этих контактов, включая материальную поддержку в области культуры и образования. Примеры таких контактов уже в первые годы показали Израиль, Польша, Германия, и все это продолжает развиваться и поныне. Но тогда, в самом начале, разрабатывая основы законодательной базы национально-культурной автономии, мы многого не знали, и не предвидели как в области политики, так и в области экономики. Вопрос материального обеспечения национально-культурной автономии мы понимали упрощенно, не имея представления о специфике грядущей рыночной экономики, об источниках формирования государственного бюджета, о принципах и системе его дальнейшего распределения. Мы просто об этом в то время не задумывались.

Сейчас, когда мною основательно изучен опыт многих государств, я могу с уверенностью сказать, что наше законодательство о культурной автономии, начало которому было положено в конце восьмидесятых годов, является одним из самых демократических в мире. В Латвии закреплено в законе и защищено право каждого национального меньшинства проявлять и осуществлять свою инициативу в области национальной культуры, что и является сущностью культурной автономии. Исторически сложившиеся претензии на особое положение, особые права тех, кто в силу своей многочисленности, а также по политическим мотивам не осознает себя национальным меньшинством, выходят далеко за рамки принятых в мире стандартов.

В ноябре 1988 года началось формирование Интерфронта. Это движение несомненно базировалось на тех консервативных силах, у которых перемены вызывали серьезные опасения за свое будущее и которые поэтому стремились сохранить Советское государство как единое целое с прежней системой власти, сохранить руководящую роль коммунистической партии. Авторитаризм, моноидеология, великодержавная психология крепко сидели в их сознании. Это были, главным образом, отставные военные, которых тогда в Латвии было 62 тысячи, 24 тысячи офицеров на службе в дислоцированных здесь советских войсках, работники партийного и советского аппарата разного уровня, директора крупных предприятий союзного подчинения.

7--8 января 1989 года во все том же Доме политического просвещения состоялся учредительный съезд Интерфронта. Во главе президиума была преподаватель университета, кандидат математических наук Татьяна Жданок -- сияющая, торжествующая, уверенная в себе, в своей правоте. Это событие стало сигналом к началу организованного противостояния всей деятельности Народного фронта Латвии, открытым вызовом, конфронтацией. Среди участников съезда было много пожилых людей и совсем мало латышей. Как в основном докладе, так и во всех выступлениях доминировали старые, отжившие идеи, звучали протесты против предоставления латышскому языку статуса единственного государственного, делалось все, чтобы представить Народный фронт в качестве организации, раскалывающей общество, а Интерфронт -- в качестве объединяющей силы, единственного представителя трудящихся Латвии всех национальностей. Однако было вполне очевидно, что новая организация ориентирована в основном на нелатышскую, т.е. на русскоязычную, часть общества и создана с целью противостояния влиянию Народного фронта.

Надо сказать, что в русской среде идея возрождения национально-культурной автономии в то время не нашла широкой поддержки. В этом не было особой потребности, так как в Советском Союзе русская советская культура доминировала. Фактическое положение подавляющего большинства этнических русских среди представителей других некоренных национальностей Латвии, убежденность в своем "старшинстве" и объединяющей роли среди народов СССР мешали им осознать себя в качестве классического национального меньшинства. Русская техническая интеллигенция работала в основном на предприятиях союзного подчинения, сплошь русскоязычных и по существу полностью автономных. Проблемы коренной нации -- латышей были чужды и непонятны большинству русских. Русская гуманитарная, а, тем более, творческая интеллигенция в Латвии была малочисленной и не имела достаточного влияния. Одним из первых тогда было создано русскоязычное Балто-славянское общество, работавшее весьма активно и успешно. Позднее было создано Латвийское общество русской культуры ЛОРК под председательством писателя Юрия Абызова. Впоследствии, когда независимая Латвия стала "ближним зарубежьем" России, появилось множество различных русских культурных и политических организаций. Некоторые из них объединяют не только этнических русских, но и других русскоязычных жителей Латвии, популяризируют русскую культуру, искусство, поддерживают связи с Россией. В самой России появился термин "соотечественники за рубежом", подразумевающий каждого испытывающего любовь к России и ее культуре и независимо от своей этнической принадлежности стремящегося к сохранению и укреплению позиций русского языка в Латвии.

Тогда, в конце восьмидесятых, русскоязычный Интерфронт и в национальном вопросе противостоял стремлениям освободиться от пут коммунистической моноидеологии. Та большая реальная работа, которая при активной поддержке Народного фронта была уже проведена для восстановления национально-культурной автономии в Латвии, деятельность уже созданных культурных национальных организаций, Интерфронтом просто игнорировалась, замалчивалась или преподносилась как некая инсценировка, носящая лишь декоративный характер для прикрытия истинных "преступных намерений латышских буржуазных националистов" -- "антисоветчиков". Помню, что к этому времени в московском шовинистическом журнале "Наш современник" появились статьи с резкими возражениями против создания в регионах Советского Союза "всякого рода землячеств", якобы разъединяющих единство и монолитность советского народа и противоречащих идее русского патриотизма. Точно такое же отношение к восстановлению культурной автономии национальных меньшинств было и у латвийского Интерфронта. В моем представлении и интерфронтовский лозунг защиты русскоязычных жителей Латвии был лишь прикрытием. В Литве, где в отличие от Латвии русские составляли только 8--9 процентов населения, Интерфронт был создан по тому же образу и подобию, что и в Латвии. Интерфронтовцев меньше всего интересовали русские и их судьба -- их интересовала власть, ее сохранение любой ценой.

Инициированное Интерфронтом противостояние было острым, непримиримым и развивалось стремительно, по самым болевым пунктам, носило подстрекательский характер. Использовался внедренный на протяжении полувека в сознание части нелатышского населения образ латыша-фашиста, чудовища, которое, придя к власти, неминуемо станет преследовать всех инородцев, особенно русских. Наиболее радикальные националистические выступления латышей немедленно тиражировались в русской печати, преподносились в виде единой, общей для всех сторонников НФЛ позиции. Интерфронт был деструктивной силой, искусственно созданной партократией с единственной целью создать два противостоящих лагеря, натравить их друг на друга и любой ценой остановить процесс демократизации. Интерфронт состоял из той части латвийских коммунистов во главе с Альфредом Рубиксом, которые до конца оставались на "платформе КПСС". Они же потом образовали в первом демократически избранном Верховном Совете Латвии фракцию под названием "Равноправие", ставшую их основным парламентским рупором.

Я, естественно, оценивала позицию Интерфронта отрицательно. Особенно меня возмущало то, что интерфронтовцы внезапно стали проявлять лицемерную заботу о дальнейшей судьбе евреев в Латвии, спекулируя на памяти жертв нацизма. Заметая следы оголтелого государственного антисемитизма, десятилетиями проводимого коммунистической партией, включая чудовищное послевоенное продолжение Холокоста -- расстрел еврейских деятелей культуры и массовые репрессии против евреев, они всячески пугали евреев, постоянно напоминая о том, что в расстрелах их близких во время немецкой оккупации участвовали латыши. Это вносило определенный разлад в еврейскую среду, весьма чувствительную к теме -->Холокоста[Author:пђ.] .

Игнорируя очевидные факты возрождения в Латвии еврейской культуры при поддержке НФЛ, успешную работу крупного уникального тогда даже в масштабах всей Европы еврейского культурного центра, интерфронтовцы настаивали на якобы все растущем в латышской среде неистребимом антисемитизме. Еврейская община была заинтересована в первую очередь в мирном сосуществовании с латышами, в то время как деятельность Интерфронта лишь провоцировала антисемитизм в Латвии. В противовес активной роли ряда евреев в работе НФЛ интерфронтовцы искали и находили среди евреев своих сторонников, стараясь тем самым разжечь антиеврейские настроения, спровоцировать латышских национал-радикалов на антиеврейские акции. Порой это им удавалось, и любой, даже самый незначительный, повод использовался для компрометации деятельности Народного фронта, широко освещался в печати, в том числе зарубежной, особенно в американской, с тем чтобы, используя влиятельную еврейскую диаспору, затормозить процессы восстановления независимости Латвии. При этом происходившие в то же время в СССР всплески антисемитизма, погромные выступления и "научные изыски" черносотенного профессора Игоря Шафаревича о зловещей роли в истории России "малого народа" -- евреев, откровенно нацистская пропаганда и хулиганские выходки общества "Память" интерфронтовскими "защитниками" евреев Латвии замалчивалось.

Лев Толстой когда-то писал, что для вдохновения толпы необходимы ощутимые объекты любви и ненависти. В Народном фронте были тогда свои кумиры, объекты восхищения, свои авторитеты и вдохновители: журналисты Дайнис Иванс, Маврик Вульфсон, поэты Янис Петерс и Имант Зиедонис, художник Джемма Скулме и некоторые другие популярные деятели культуры и политики. Для сторонников же Интерфронта эти люди были в то время объектом открытой неприязни, даже ненависти, а их героями были Виктор Алкснис, Альфред Рубикс, Анатолий Алексеев, Татьяна Жданок. У каждого есть право выражать свое отношение к прошлому и настоящему, есть свои впечатления о действующих лицах недавней истории. Для меня, как и для многих, лидеры Интерфронта, такие как Татьяна Жданок, стояли в одном ряду с антиперестроечными "героинями" Ниной Андреевой и Сажи Умалатовой -- неистовыми коммунистками, не желающими "поступаться принципами" и с пеной у рта отстаивавшими обанкротившуюся на практике преступную идеологию. Их идеалом все еще была многомиллионная страна, поющая "Эх, хорошо в стране советской жить!", прославляющая своих палачей и проклинающая вымышленных врагов.

Резкое и организованное противостояние Интерфронта политическим переменам проявлялось тогда постоянно и повсеместно. В День Советской армии, 23 февраля 1989 года, интерфронтовцы провели шествие по центру Риги и митинг у монумента Победы. Они протестовали против решения Совета министров Латвийской ССР и республиканского совета профсоюзов о приостановлении необоснованного механического прироста населения за счет нерегулируемых миграционных процессов, хотя принято оно было по существу в интересах всех постоянных жителей Латвии. Наиболее резкие протесты Интерфронта вызвало требование признания латышского языка единственным государственным. Снова манифестации, митинги, призывы к всеобщей забастовке. Закономерным результатом такой демонстративной, вызывающей деятельности Интерфронта, декларированной им позиции жесткого и открытого политического противостояния национальному возрождению латышей в своем отечестве явилось усиление позиции агрессивного национализма среди латышского населения. Это, к сожалению, повлияло и на политику Народного фронта и в дальнейшем сыграло немалую роль в последующей радикализации политического процесса в Латвии. Ведь помимо Народного фронта -- самого массового и влиятельного тогда движения в республике с его толерантным, поощрительным отношением к культурным запросам нелатышской части населения, существовал и ряд значительно более радикальных, даже экстремистских латышских националистических организаций. Они претендовали на главенство и уже тогда открыто призывали к освобождению Латвии от всех приезжих инородцев -- "мигрантов" и "оккупантов". Гражданские комитеты, Движение за национальную независимость (ДННЛ), группа "Хельсинки-86" и некоторые другие организации все более открыто демонстрировали свою враждебность к приезжим, многие их лидеры действовали провокационно, намеренно обостряя ситуацию. Я не сомневалась тогда, что в их рядах были и внедренные заранее провокаторы КГБ. Создаваемый ими образ врага-инородца, стремящегося противостоять осуществлению идеи латышского национального возрождения, к сожалению, подтверждался повседневной деятельностью и активной пропагандой Интерфронта, непосредственно смыкался с образом интерфронтовца.

Вначале в документах и выступлениях лидеров НФЛ еще не было речи о полной государственной независимости Латвии. Активисты НФЛ участвовали в дискуссии вокруг создания проекта новой конституции СССР, призванной закрепить экономический и правовой суверенитет союзных республик, шел сбор подписей под этим проектом. В течение ноября и декабря 1988 года под проектом подписалось более миллиона человек, и списки были доставлены в Москву. Однако, давно лелеемая в латышской среде и казавшаяся неосуществимой идея восстановления полной государственной независимости стала овладевать умами уже с того момента, когда летом 1988 года впервые начал открыто упоминаться тайный сговор между СССР и гитлеровской Германией о разделе сфер влияния, открывший путь к последующей оккупации Прибалтики Советским Союзом. Все тайное постепенно становилось явным, и после публикации секретных протоколов к пакту Молотова -- Риббентропа идея восстановления государственной независимости стала быстро набирать силу.

Серьезным импульсом служила и неофициальная информация, отклики в печати на то, что, якобы на международном уровне, в ходе переговоров лидеров Запада с Горбачевым уже была предусмотрена возможность восстановления государственной независимости прибалтийских республик, а дальнейшие события частично подтвердили это. Как стало известно значительно позднее, Горбачев и Буш-старший обговорили судьбу прибалтийских республик на встречах в 1989 году на Мальте и в 1990 году в Вашингтоне. Второй съезд народных депутатов СССР уже 24 декабря 1989 года 1432 голосами "за" осудил пакт Молотова -- Риббентропа от 23 августа 1939 года и тайные протоколы к нему и признал их недействительными с момента подписания. Тем самым был окончательно развеян миф о добровольном вступлении Латвии в состав СССР в 1940 году, а мечта о независимости стала обретать реальные формы.

Народный фронт стремился к достижению этой цели мирным, демократическим путем. В то же время наиболее радикальная организация -- Гражданские комитеты и участники ДННЛ на своих съездах, транслируемых по радио и телевидению, открыто заявили о своем намерении любой ценой восстановить независимое государство и потребовать деоккупации Латвии. Надо было думать о демократических способах предстоящего формирования власти, о новых выборах. В этих условиях началась борьба за поддержку населения, за будущих избирателей. 31 мая 1989 года Народный фронт принял воззвание, в котором на обсуждение во всех его группах и отделениях был выдвинут вопрос о переходе к курсу на экономическую и политическую независимость Латвии. Воззвание нашло широкий отклик, и 23 августа 1989 года при участии и поддержке подавляющей части населения состоялось грандиозное массовое мероприятие в поддержку восстановления независимости -- "Балтийский путь". Люди, взявшись за руки, образовали живую непрерывную цепь вдоль всей дороги от Таллина через Ригу до Вильнюса. Я была в этой цепи на центральной улице Риги и видела рядом с собой решительные, вдохновленные общим стремлением лица людей самых разных национальностей.

На втором съезде Народного фронта 7 -- 8 октября того же года в условиях ожесточенной борьбы между различными политическими группировками внутри самого НФЛ принимается новая программа НФЛ. В ней уже был сформулирован и определен курс на полную государственную независимость Латвии "с целью обеспечить выживание латышского народа и достойные человека условия жизни для всех ее жителей". Народный фронт в своих документах ссылался тогда на ленинский декрет от 22 декабря 1918 года, в котором была признана независимость Советской Латвии, а также на мирный договор между Латвийской Республикой и Советской Россией, подписанный 11 августа 1920 года в Риге, по которому был признан суверенитет и государственная независимость Латвии "на вечные времена".

В этом съезде участвовали и делегаты национально-культурных обществ Латвии, были гости из России, Белоруссии, Армении, Украины, Грузии, Азербайджана, Молдавии. Председатель народного фронта Белоруссии Зенон Позняк говорил о чудовищных последствиях чернобыльской катастрофы, послужившей тогда фоном, на котором развивался кризис советской власти. Помню и выступления представителей демократических организаций России, однозначно поддержавших право латышей на самоопределение и заявивших, что русский народ не требует к себе какого-то особого отношения и не стремится к подавлению других народов.

Возвращаясь домой пешком по пустынным улицам города ранним утром 8 октября 1989 года со съезда НФЛ, на котором я была избрана в состав ревизионной комиссии, я думала о новом повороте в стратегии движения, к которому я принадлежала, и оценила его как единственно верный, соответствующий логике всех предшествовавших событий. Я была в приподнятом настроении. Этому способствовали и мои ностальгические воспоминания детства о благополучной довоенной Риге -- нарядной и благоустроенной. Я помнила ее чистые, всегда по-праздничному прибранные улицы, богатые прилавки магазинов, обилие разнообразных товаров, продуктов, почти забытые уже запахи заморских фруктов, свежего творога, масла, рыбы... Казалось, что все это можно общими усилиями возродить, стоит только захотеть.

С этого момента началось уже мое непосредственное участие в работе НФЛ. Ревизионная комиссия поручила мне присутствовать на еженедельных заседаниях правления думы НФЛ. Заседания были многолюдными, дискуссии бурными. Всем желающим предоставлялось слово, и здесь явственно ощущалось биение пульса общества. Я была вовлечена в водоворот этих острых дискуссий, в выработку стратегии и тактики, словом -- в политику. Осенью и зимой 1989 года я находилась в постоянном напряжении: надо было осваиваться в новых условиях, обретать умение ориентироваться в бурном потоке событий. Это очень утомляло, но и увлекало чрезвычайно. Думаю, что тогда не только я, но и многие другие убеждались в возможности такого состояния, когда человек превосходит себя, свои обычные способности и пределы. Ведущими лидерами, фактическими руководителями Народного фронта были в то время Янис Шкапарс, Сандра Калниете, Ивар Годманис, Дайнис Иванс. Вместе с ними я думала и рассуждала о новой власти, имеющей цель вывести общество из состояния застоя, пессимизма, политического и творческого оцепенения. Интерес к происходящему заставлял меня забывать о своем возрасте. В свои шестьдесят два года я почувствовала прилив сил, обрела второе дыхание. После долгих десятилетий я впервые ощутила себя по-настоящему востребованной, была равноправным участником всего происходящего. Это положило начало моему дальнейшему пути в политике, вхождению в законодательную власть.

Восстанавливая в памяти события конца восьмидесятых, я не могу припомнить каких-либо признаков агрессивного национализма со стороны лидеров НФЛ. Я понимала эмоциональный всплеск латышей, понимала их ментальность и не ощущала ни малейшего признака взаимного предубеждения или отстраненности. Возможно, моя адвокатская профессия тоже наложила отпечаток на отношение к происходящему, и я как бы вела очередную защиту, на этот раз наиболее широкую и значительную в своей жизни, -- защиту маленького, прежде подавляемого латышского народа, его стремлений к независимости. Это ощущение профессионального защитника, выполняющего свой долг, сохранилось у меня и в парламенте. Помню, как меня тогда пугала возможность надвигающегося хаоса, гражданской войны. Я часто думала, возможны ли у нас кровавые события, подобные тем, что в то время происходили в Азербайджане, Карабахе, Таджикистане, Молдавии. Однако я все больше убеждалась в том, что мои опасения напрасны: все организованные Народным фронтом массовые митинги и манифестации, начиная с 14 июня 1988 года, собиравшие до полумиллиона и более участников, при огромной эмоциональной напряженности неизменно отличались всеобщей собранностью, дисциплиной, толерантностью друг к другу. Были и острые, бичующие, вызывающие призывы, лозунги, однако в толпе не было взаимной толкотни, хаотичной давки, проявлялись инстинктивная сдержанность, выдержка, за все время не был потоптан ни один из множества рижских газонов... Помню, как во время манифестации 18 ноября 1989 года над набережной Даугавы, до отказа заполненной людьми с красно-бело-красными флагами в руках, внезапно прозвучал в микрофон деловой голос Сандры Калниете: "Прошу всех вас: будьте внимательны, отойдите от края набережной, не то может случиться несчастье -- обвал". И толпа послушно раздвинулась, отступила от берега, всем нашлось место. Сказался выработанный многими поколениями уровень культуры общения, навыки поддержания порядка, дисциплинирующая сила осознанной и объединяющей цели.

Председатель Союза поляков Латвии Ита Козакевич была в то время членом правления думы НФЛ, и поздно вечером после заседаний мы с нею обычно возвращались вместе домой, так как жили поблизости друг от друга. Уже сидя в трамвае, она вспоминала, что дома пустой холодильник, мужу нечего подать к ужину, жаловалась на страх, который испытывает каждый раз, входя в темный подъезд своего дома, где шныряют огромные крысы... Спустя год, 28 октября 1990 года, Иты не стало. Она утонула в море, хотя была хорошей пловчихой, аквалангисткой. Это случилось в Италии, неподалеку от Рима, где Ита пережила свой звездный час: выступила на съезде поляков в Ватикане в присутствии папы римского. Мы еще успели вместе с ней полгода поработать в Верховном Совете, где она возглавила комиссию по правам человека и национальным вопросам. Я восхищалась ее неожиданно открывшейся способностью мыслить и действовать по государственному, ведь она была лишь филологом, эрудированным и способным, однако невостребованным в советских условиях. Ита была глубоко религиозным человеком, истинной "гордой полячкой", преданной дочерью своей отчизны и вместе с тем патриоткой Латвии, способной понять ее народ и разделить его стремления к независимости. В свои тридцать лет Ита Козакевич обладала редким для женщины мощным интеллектом и оригинальным мышлением, всегда четко формулировала свои мысли. Она отличалась гармоничностью формы и содержания, огромным обаянием и естественной, без всякого наигрыша, женственностью. У Иты не хватало времени заниматься своей внешностью, нарядами, к тому же выросла она в небогатой семье и была приучена к скромным запросам. Однако красива и привлекательна она была всегда. Обычно, находясь вблизи нее, я наблюдала за тем, как зреет ее напряженная мысль, готовится ее предстоящее выступление. Лишь несколько коротких тезисов на бумаге, и она уже стремительно направляется к трибуне, и в зале нет никого равнодушного к ее словам, она буквально держит аудиторию. Биологическое поле ее, как политического деятеля, постепенно расширялось, и в короткий срок ее словам уже внимали не только поляки, другие национальные меньшинства, но и Народный фронт, ее узнавала вся Латвия. Работая с Итой в парламентской комиссии, я убеждалась в том, что главное для политического деятеля -- это не только его профессия, а характер, этика, эрудиция. Политик-трибун -- это было ее истинное призвание, ее место. Ближе всех ей были национальные проблемы, вопросы религии. Но она хорошо ориентировалась и в правовых вопросах, что меня тогда поражало. Помню ее слова: "Сейчас латыши еще являются объектом правонарушений чужеродной им власти, но придет время, они станут хозяевами, и не дай им Бог стать субъектом правонарушений по отношению к другим народам".

К деятельности Интерфронта Ита была непримирима. Однако летом 1990 года она советовалась со мной о возможности принятия "нулевого" варианта гражданства, мотивировала это надеждами на то, что это, возможно, снимет политическое напряжение в обществе, и не будут страдать невиновные. Интересны были ее суждения об экономике: "Надо действовать решительнее, скорее, пока люди окончательно не обносились и не погрузились в безнадежность. Пусть будет шок, но люди быстрей оправятся".

Многое, сказанное тогда Итой, совпало с тем, что я недавно прочитала у известного философа Исайи Берлина. Он считал, что все нации имеют право самоопределиться, говорить на своем языке и быть в безопасности в собственном доме, быть вместе там, где люди не просто понимают то, что говорится, но и понимают то, что имеется в виду. Там, где люди понимают не только язык, на котором разговаривают между собой, но и скрытый смысл слов -- двусмысленность, шутки, подтекст, т. е. все то, что может уловить только представитель национальной общности. Ита Козакевич была верна польской национальной идее, но при этом открыта всем другим национальностям, активно заинтересована в их судьбе. Она была противницей насильственной русификации, но и ее отношение к агрессивному латышскому национализму, как государственной идеологии было отрицательным. "Не понимаю, как может возникнуть дискомфорт, слыша иной язык", -- говорила Ита. Супернационализм, по ее убеждению, был свидетельством недостатка ума, интеллекта.

Ита с ответственностью относилась к каждому своему слову, считая, что "политик не только выражает мысли людей, но и формирует их". Это были ее слова. В ней проявлялись демократические традиции и большая личная доброта. Работать с Итой было чрезвычайно интересно, общение с ней обогащало, хотя я и была вдвое старше ее. Она была не только генератором идей, но и чутко, доброжелательно воспринимала и развивала мысли своих соратников, коллег. Иногда в разговоре с ней мне случалось, походя, высказать что-то, пришедшее внезапно на ум, и уже спустя короткое время я слышала от Иты свою первоначальную мысль, но уже развитую, примененную к делу. Я была ей благодарна за это. Главной темой нашего с ней общения был национальный вопрос, и мы обе были убеждены в том, что стремление жить только интересами своего народа неизбежно заводит в тупик. Мировая культура -- это не просто сумма культур разных народов, а синтез всего лучшего из разных культур. Именно культура сближает разные этносы, энергия каждого из них передается другому, поэтому возрождение любой национальной культуры не означает изоляцию, а является одновременно призывом к открытости и взаимопроникновению. Так, например, еврейская культура в черте оседлости была связана с украинской, русской, белорусской; уникальность еврейской культуры в том, что она содержит в себе элементы культуры того народа, среди которого жили евреи. В национальном вопросе, как и во многом другом, Ита была просвещенным гуманистом.

В 1990 году Ите в числе самых популярных в то время женщин -- деятелей культуры и политики всенародно было присвоено звание "Женщина -- Латвия". Она была смущена, удивлялась: " Это мне, не латышке?..." Ита была чрезвычайно популярна в народе, и ее гибель стала настоящим шоком, а похороны превратились в многотысячную манифестацию. Машину с гробом на Домской площади буквально завалили цветами, цветы лежали и на тротуарах вдоль всей дороги на кладбище, люди стояли и плакали... Неожиданный уход Иты из жизни вызвал странное ощущение: как будто на полуслове оборвалась очень важная, существенная мысль, быть может, самая главная идея, и я все ищу ее продолжения, наш с ней диалог все еще длится. Возможно, это чувствуют и другие, знавшие Иту люди, и в этом ее бессмертие. Именем Иты Козакевич названы Ассоциация национально-культурных обществ Латвии и польская средняя школа в Риге.

Я нередко сейчас думаю о том, как участие Иты, останься она в живых, повлияло бы на дальнейшее формирование политического климата в Латвии, кем была бы она сегодня, какие люди группировались бы вокруг нее. Возможно, ей бы удалось продолжить многое из того, что мы вместе начинали, способствовать сплочению честных, демократических сил и деловой, творческой работе в парламенте. Не могу представить себе Иту в среде нынешней политической и экономической элиты. Она не была способна к мимикрии, к нравственному перерождению, никогда бы не изменила своей гуманной сущности, человеколюбию и позиции истинного, последовательного демократа.

В 1989 году Народный фронт выдвинул меня кандидатом в депутаты Кировского районного Совета города Риги (позднее этот район был переименован в Центральный). На предвыборных встречах уже открыто шла речь о государственной независимости Латвии. Мою кандидатуру поддержали многие избиратели и не только латыши, и я была избрана. В моем рабочем блокноте того предвыборного периода сохранилась использованная мною цитата из выступления Ивара Годманиса на Втором съезде НФЛ: "Если мы демократическая организация, то нам надо понять, что в Латвии невозможна ситуация, когда процессы демократизации происходят только в одной части общества --латышской. Эти процессы должны происходить и во второй части общества -- нелатышской. И здесь мы должны быть абсолютными демократами, и, очевидно, в своей ближайшей деятельности надо будет поддерживать те политические организации, в том числе, партии в нелатышской среде, которые уже созданы и будут создаваться. Максимальное сотрудничество с ними необходимо при условии, если в их программных установках будет и концепция независимого демократического государства". Уже в начале предвыборной кампании Годманис заявил на заседании думы НФЛ: "Наша политическая деятельность никогда не будет связана с насильственным выдворением какой-либо части населения, не будет инициирован синдром беженцев, не будет и национальных критериев в экономике".

Я воспринимала эти заявления с доверием, да и сейчас не считаю, что эти слова были заведомой ложью. Таковы были истинные намерения той части Народного фронта, которая в то время доминировала.

27 декабря 1989 года Верховный Совет Латвийской ССР исключил из Конституции Латвии шестую статью о руководящей роли коммунистической партии. Лидер интерфронтовской части коммунистов Латвии Альфред Рубикс забил тревогу и опубликовал обращение в политбюро ЦК КПСС, в котором предупреждал, что КПЛ утрачивает свои позиции, теряет контроль над ходом событий, а обстановку определяют "экстремисты, сепаратисты под влиянием враждебных советской власти эмигрантских кругов". Рубикс предложил определить степень ответственности членов КПСС, "маскирующихся под перестройку и выступающих против советской власти, советских вооруженных сил, обостряющих межнациональные отношения". В составе НФЛ в то время было уже более сорока тысяч членов компартии. Шел раскол в местных партийных рядах, стала формироваться новая, как некоторым представлялось, прогрессивная компартия, и мне предлагали присоединиться к ней. Среди этих коммунистов были и уважаемые мною, популярные в народе люди, работавшие в партийном и советском аппарате: Айвар Эндзиньш, Эмерита Букеле, Анатолий Горбунов, Имант Даудиш, Вилнис Бресис и некоторые другие. Однако к этому времени я уже ощущала свое духовное освобождение от идеологического прошлого, что-то ушло навсегда, раскрепостило мою душу. В конце 1989 года я отослала свой партийный билет в Октябрьский райком компартии города Риги с заявлением о своем выходе...

Перед тем, как сделать этот шаг, я многое передумала и записала тогда свои горькие раздумья: "КПСС сегодня формально объединяет 19 миллионов человек, но по существу не объединяет уже никого. Так велик разброс убеждений, точек зрения на стратегию партии: от самых демократических до самых, что ни на есть, реакционных, неофашистских, неосталинистских. Посредине -- огромная масса инертных, равнодушных, колеблющихся. Мы ничем не отличаемся от беспартийных: тот же разброс мнений и идей. За 72 года эта партия то проводила безнравственную политику, то каялась в этом, грешила снова и снова каялась... Да сколько можно, в конце концов, злоупотреблять благородной идеей покаяния? Есть немало людей моего поколения, вступивших, как и я, в середине века в партию по убеждению, которыми сейчас владеют трагические раздумья. Мы тогда многого не знали из того, что стало известно позднее, в ходе очередных покаяний, а особенно сейчас в эпоху гласности. В те далекие годы еще жили среди нас старые коммунисты благородного гуманистически-романтического склада, которые в наших глазах украшали партию, ее облик. Все они уже тихо ушли из жизни, и сейчас перед нами разверзлась бездна демагогического тоталитаризма, разоблаченного историей. И все же людям моего поколения нелегко рвать пусть лишь формально существующие узы с партией, в которой состоял всю жизнь. Не дает покоя мысль: нравственно ли сейчас, когда завеса сорвана окончательно и король оказался голым, умывать руки в невинности? Ведь на каждом из нас лежит доля ответственности за прошлое, за тот огонек веры и надежды на прекрасное будущее, который мы поддерживали в себе и в окружающих уже самим фактом своего членства в компартии. Что и говорить, нелегко решиться на этот шаг, но уж видно, придется..."

На выборах в самоуправления в конце 1989 года победившим большинством стали кандидаты от НФЛ. Даже в Риге, где больше половины избирателей были нелатыши, перевес, хотя и небольшой, оказался у кандидатов от Народного фронта. Слабые результаты на выборах интерфронтовской части КПЛ, возглавляемой Рубиксом, были, главным образом, следствием того, что она базировалась на старой, дискредитировавшей себя идеологии, а сам Рубикс был тогда одиозной фигурой. К тому же они не были готовы к предвыборной борьбе в условиях демократии и действовали еще старыми, привычными советскими --> методами[Author:пђ.] .

Вскоре началась подготовка к выборам в Верховный Совет Латвии, и я была выдвинута кандидатом в депутаты от НФЛ в том же Центральном районе Риги. Снова нашими конкурентами были кандидаты от Интерфронта и снова они не сумели завоевать большинства. Занятно, что кандидатом в депутаты Верховного Совета под лозунгом защиты от антисемитизма тогда был выдвинут и начальник отдела по защите советского конституционного строя КГБ Латвийской ССР Кришьянис Эйхманис. В своей предвыборной программе он обещал радикальную перестройку в системе КГБ, соответствующую переменам во внутренней и внешней политике СССР. Избран он не был. Моим соперником в предвыборной борьбе был директор одной из русских школ, симпатичный, образованный человек. Для регистрации в кандидаты каждому из нас следовало набрать не менее 500 подписей избирателей, активно посещавших предвыборные встречи. Аудитории были самые различные, многонациональные. В районе меня знали не только по предыдущей избирательной капании, но и как популярного в свое время адвоката, однако я далеко не всегда находила сочувствие и поддержку своей предвыборной позиции. Тем не менее, я легко собрала необходимое количество подписей, в то время как моему сопернику для регистрации к установленному сроку не хватило всего 25 подписей. Это был явный прокол в работе организаторов его избирательной кампании.

18 февраля 1990 года закончилось выдвижение кандидатов, и началась острая предвыборная борьба, дискуссии на телевидении, в прессе, на многочисленных встречах в коллективах. Выборы проходили по мажоритарной системе: голосовали за конкретного человека. Имена кандидатов широко публиковались, расклеивались плакаты с портретами, биографиями, предвыборными программами. Свою личную программу к выборам в Верховный Совет я сформулировала так: "Латвия -- самостоятельная, экономически развитая, демократическая парламентская республика, непосредственно включившаяся в экономическую систему Европы и всего цивилизованного мира. Государство без авторитарного диктата, без любых проявлений политического террора. Государство, в котором осуществлено свободное, равноправное политическое, экономическое и культурное развитие основной нации и всех живущих в Латвии национальных меньшинств". На будущую деятельность в Верховном Совете я смотрела, прежде всего, сквозь призму своего профессионального опыта. На вопрос одного избирателя о моих намерениях в политике я ответила тогда: "Я никогда не занимаюсь поисками врагов, а всегда ищу друзей и единомышленников, и это мне чаще всего удается". Таковы были мои намерения. Я и тогда, и впоследствии была противником конфронтаций. Возможно, это было наивно, но такой я оставалась в политике до конца. Приведу лишь одно из моих предвыборных выступлений:

"Верховный Совет, который вы изберете, должен будет в ближайшее время решать чрезвычайно важные, даже судьбоносные задачи. Надо четко определить круг этих задач, их очередность. В мире накоплен огромный опыт государственного управления, экономики, социальной политики. Надо познать, освоить закономерности, по которым сегодня живут все развитые демократические государства -- от великих до малых. Применить этот опыт в Латвии будет не просто, ведь наше общество социально и экономически детренированно. Мир сейчас живет в чрезвычайно напряженном, деловом темпе -- такова цена высокого жизненного уровня, о котором мы мечтаем. Рыночная система экономики -- система жесткая, а мы пока еще пугаемся даже таких трудностей, как изучение языков. Мне, как юристу-практику, хорошо известна реальная ценность закона, его значение в жизни каждого человека. Мне бы хотелось участвовать в разработке таких законов, которые не оставались бы декларациями, а действовали, работали на благо людям. Я ведь и сама избиратель, буду голосовать за своего кандидата. Призываю вас всех думать о том, чтобы нас с вами представляли в парламенте люди вдумчивые и уравновешенные, ни в коем случае не конфликтные, способные покинуть заседание, громко хлопнув дверью. Скандальность депутата может обернуться большой бедой для тех, кто доверчиво отдал ему свой голос. Новый парламент должен стать здоровым организмом, способным к решительной позитивной деятельности в интересах народа Латвии".

На предвыборных собраниях выступали и доверенные лица. У меня их было трое: известная органистка Евгения Лисицына, преподаватель русской литературы Елена Шапиро и директор Музея природы, ветеран войны Вилис Круминьш, которого я знала еще со времен моей юности. Я благодарна им за те усилия, которые они приложили для моей поддержки в то сложное время радикальных перемен.

Предвыборная конкуренция существовала тогда и между некоторыми сторонниками независимости, однако о многом я узнала лишь позднее из рассказов и опубликованных воспоминаний. Меня это тогда не касалось, я знала лишь одного соперника -- блок консервативной КПЛ и Интерфронта. В ходе предвыборной кампании, как и позднее, вплоть до момента окончательного распада СССР, они продолжали политику запугивания населения предстоящей депортацией всех приезжих, полным запретом русского языка, неминуемым голодом в связи с прекращением снабжения из СССР, гражданской войной, вооруженной интервенцией. Кое-кто из латышских национал-радикалов то и дело подыгрывал им своими резкими антирусскими выступлениями, и меня не покидало подозрение в определенной согласованности их действий.

Накануне выборов состоялся многотысячный митинг на набережной, а 18 марта 1990 года -- выборы в Верховный Совет республики. И снова победили, т.е. оказались в большинстве, кандидаты, выдвинутые и поддержанные Народным фронтом, именно те, кто в своей предвыборной программе открыто декларировал твердое намерение мирным, демократическим путем добиться восстановления государственной независимости Латвии. Они составили 66 процентов избранных всем населением депутатов нового законодательного органа. Такие результаты были убедительной демонстрацией доверия многоэтнического общества Латвии Народному фронту, поддержки объявленному им легитимному пути к власти. Государственная независимость и демократия в сознании большинства в то время были тесно связаны. Доверие населения было выражено и позднее в ходе опроса, проведенного 3 марта 1991 года, в котором участвовали 87,6 процента зарегистрированных избирателей; 73,6 процента из них подтвердили свою поддержку демократической и независимой Латвии.

Причиной этой победы была, однако, не только популярность идей Народного фронта среди многонационального населения Латвии. Дело в том, что вся предшествующая деятельность Интерфронта, его злобная, непримиримая позиция не завоевала достаточной поддержки в обществе. Большинство людей было недовольно старой системой власти, защитниками которой выступал Интерфронт. Полки магазинов все еще пустовали, даже мыло тогда продавалось по талонам. Серое прозябание надоело, терпение было на исходе, и все новое воспринималось в целом позитивно. Идея демократизации, коренных изменений в жизни была привлекательна, популярна. Было много критической информации о прошлом, партийную бюрократию и органы госбезопасности ненавидели, мечтали вырваться из их оков, пользоваться благами, которые сулила жизнь в обществе, подобном западному. Отъезд из страны на постоянное жительство за границу в то время был практически невозможен, и для многих поэтому казалась заманчивой перспектива вместе со всей Латвией "выйти из СССР", никуда при этом не выезжая, оставаясь на своих привычных, насиженных местах.

На результатах выборов сказалось и то, что уже с июня 1989 года по телевидению постоянно транслировались заседания Съезда народных депутатов СССР, где, словно грандиозное театральное действие, наглядно разворачивалась неистовая борьба реакционного большинства против демократического меньшинства, отстаивавшего радикальные реформы. Среди этого меньшинства были и всенародно избранные в Латвии депутаты, активно поддерживавшие и отстаивавшие идеи Народного фронта, в том числе и русские: писательница Марина Костенецкая и врач Вилен Толпежников. И хотя горстка депутатов из Прибалтики была подвергнута огромному психологическому давлению, тем не менее, им удалось добиться многого, прежде всего признания недействительным предвоенного пакта Молотова -- Риббентропа и секретных протоколов к нему.

Как и многие жители Латвии, я тогда внимательно следила за всем происходившим в Москве. Я сочувствовала Андрею Сахарову, с увлечением слушала убедительные, глубоко аргументированные выступления эстонки Марью Лауристин, литовки Казимеры Прунскене, Анатолия Собчака, Юрия Афанасьева и других видных представителей духовной элиты того времени. Острые дискуссии никого не оставляли равнодушным, кое-кто сочувствовал и противникам реформ, но их в Латвии было меньшинство. Было ясно, что там, в Москве, происходит баталия, результаты которой неминуемо должны привести к резким переменам в жизни людей.

К этому времени активизировалась и наиболее националистическая, радикальная часть латышского населения. Гражданские комитеты, которые с весны 1989 года уже успели зарегистрировать 700 тысяч бывших граждан независимой Латвии и их потомков, в апреле 1990 года провели выборы в Конгресс граждан, куда было избрано 232 делегата. Они претендовали на приоритет в политике Латвии, находились в оппозиции к мероприятиям Народного фронта, выступали его конкурентами на пути к власти. Однако некоторые из них все же шли на компромисс, и в итоге избранными в Верховный Совет оказались и либеральные коммунисты, и умеренные националисты, и национал-радикалы. Перед каждым, кого выдвигал или поддерживал на выборах Народный фронт, было поставлено предварительное условие: удостоверить своей подписью, что после избрания он будет работать именно во фракции НФЛ.

28 марта 1990 года в конференц-зале гостиницы "Рига" председатель Президиума предыдущего Верховного Совета Анатолий Горбунов собрал всех избранных депутатов на общий ознакомительный инструктаж. Общее число избранных депутатов было 201. По спискам НФЛ был избран 131 депутат. Уже здесь наметилось резкое противостояние со стороны депутатов от КПЛ, и они демонстративно покинули зал, возглавляемые Рубиком и Алкснисом. Начало первой сессии было назначено на 3 мая.

Однако мы немедленно начали работу своей фракции: собирались в помещении Академии наук, подробно обсуждали регламент работы фракции, планы и порядок предстоящей деятельности, будущий состав Президиума, намечали руководителей постоянных комиссий. Это была трудная задача -- найти подходящих людей и поставить их на надлежащее место. Предстояли крутые перемены в экономике, положение в республике было крайне напряженным. Мы долго и горячо дискутировали по поводу будущего состава Совета министров, взвешивали профессиональные качества и политические позиции возможных кандидатов в министры. Несмотря на полное отсутствие опыта администрирования и познаний в области экономики, возглавить правительство предполагалось доверить одному из лидеров НФЛ Ивару Годманису -- физику по образованию. Он был в самом расцвете сил, очень энергичным, решительным и даже резким. Личность Годманиса и стиль его поведения ни тогда, ни впоследствии не вызывали у меня особых симпатий.

Первоочередной и главной задачей нашей фракции, несомненно, было обеспечить принятие Верховным Советом документа о восстановлении государственной независимости Латвии. К этому времени парламенты Литвы и Эстонии свою независимость уже декларировали. Для выработки официального проекта этого документа была создана специальная рабочая группа под руководством Романа Апситиса -- специалиста по вопросам государственного права. Меня, как профессионала заинтересовала и увлекла процедура составления этого уникального правового документа, и я присоединилась к работе группы. Я внимательно следила за ходом его создания, мысленно представляя его звучание на русском языке, понятном широкому кругу населения Латвии. Параллельно с латышским текстом мною создавалась его русская редакция. Это было непросто: надо было обеспечить точный перевод очень специфической, непривычной терминологии, полное совпадение, идентичность не только буквы, но и смысла этого не имеющего аналогов правового акта. Мы собирались в здании университета сначала в одной из его аудиторий, затем в помещении парткома у Айвара Эндзиньша. Возникал вариант за вариантом, текст декларации детально, по каждому пункту в отдельности, обсуждался затем на заседании фракции.

21 апреля 1990 на огромном стадионе "Даугава" собрались народные депутаты Латвии всех уровней -- всего около восьми тысяч человек. Пришли и интерфронтовцы, но вскоре молча удалились. Роман Апситис зачитал подготовленный проект декларации о независимости, все собравшиеся, за ничтожным исключением, проголосовали "за", а затем вместе спели государственный гимн Латвии. Задание нам было, таким образом, дано. Окончательные поправки текста были внесены на заседании фракции 2 мая. Последние изменения в русский текст я внесла уже ночью 3 мая, накануне принятия декларации.

В то время я больше чувствовала, нежели понимала все значение этого документа. Это была юридическая формулировка самой идеи независимости. Участвуя в его становлении, я хотела осознать не только его правовой, но и политический, культурно-исторический смысл. Думаю, что мало кто из нас тогда мог предвидеть и предсказать, как дальше развернутся события, какие наступят перемены в политике, экономике, праве, культуре и нравственности, какова будет структура общества спустя годы. Декларация означала лишь переход от романтики в сферу реальной политики, переход от призывов к конкретной политической и социальной деятельности, к принятию на себя ответственности. В этом документе речь не шла об учреждении нового самостоятельного Латвийского государства, а о восстановлении прежнего, существование которого было незаконно прервано в 1940 году. Целью документа было заявить на весь мир о том, что Латвия продолжает существовать как субъект международного права и не является легитимной частью СССР. Дать знать Москве, что она своим законодательством не вправе помешать восстановлению государственности Латвии. В качестве правовой базы и точки отсчета переговоров с СССР был указан мирный договор 1920 года, в котором Советская Россия признала полную государственную независимость Латвии "на вечные --> времена[Author:пђ.] ".

На второй день работы Верховного Совета, 4 мая 1990 года, Декларация о восстановлении независимости Латвийской Республики была принята. Из 201 депутата за нее проголосовали 138. Голосовали бюллетенями, затем счетная комиссия зачитала с трибуны все бюллетени, называя номер избирательного округа и фамилию депутата. Каждый, кто проголосовал за декларацию, подтверждал это вслух со своего места. Все происходившее транслировалось по радио. Толпы народа, в напряженном ожидании окружавшие в тот день здание парламента, встретили это событие с восторгом, люди плакали от счастья, обнимали друг друга, громко приветствовали своих избранников, преподносили им цветы. Я понимала эмоции этих людей, была глубоко тронута, испытывала огромное удовлетворение, чувство исполненного долга. Бурными овациями люди тогда встретили депутата Маврика Вульфсона и на руках несли его к трибуне на набережной, где состоялся многотысячный митинг. Однако надо было спешить: к набережной двигались танки на репетицию парада советских войск в связи с приближающимся Днем Победы. Это было реальностью.

Несомненно, принятие декларации от 4 мая 1990 года была поворотным пунктом в истории Латвии, фундаментальным решением народа открыто сказать прошлому "нет". И произошло это вопреки тому, что все участники этого крутого поворота сформировались в предшествовавшие десятилетия, в прежней политической среде. Я согласна со священником Юрисом Рубенисом, который, оглядываясь в прошлое, недавно написал, что в то время рационально многое было неясным, и любой реально мыслящий прагматичный политик мог лишь недоверчиво качать головой и оценивать процесс восстановления независимости как абсурд, обреченный на неудачу. И все же это удалось. И вовсе не потому, что так мудро все рассчитали, а потому, что следовали своему интуитивному чувству. Это была историческая роль того Верховного Совета -- откликнуться на импульсы метаистории. Это была своего рода мистика, ощущение веления свыше...

4 мая 1990 года, все 57 депутатов фракции "Равноправие" и один из лидеров Интерфронта депутат Алексеев, объявивший себя "независимым", после длительных и настойчивых попыток сорвать принятие Декларации о восстановлении независимости, не приняли участия в голосовании вовсе. Альфред Рубикс потребовал предварительного проведения всенародного референдума по вопросу о независимости. Депутат Леонид Курдюмов заявил, что избиратели не уполномочили их участвовать в этом голосовании. В знак протеста все они покинули зал. Таким образом, в этот исторический для народа Латвии день, депутаты, претендовавшие на роль единственных представителей нелатышской части населения, продемонстрировали враждебность идее восстановления государственной независимости Латвии. Создалось ложное впечатление о противостоянии нелатышской части населения идее независимости, что усилило конфронтацию в обществе.

Сразу после подписания декларации, желая как-то смягчить ситуацию, вызванную действиями интерфронтовцев, я выступила по радио:

"Мы, люди разных национальностей, живущие здесь, на земле Латвии, в память о наших предках, которые испытали здесь радость и горе, надежды и муки и лежат здесь, в этой земле, проголосовали за то, чтобы земля эта -- Латвия, стала свободной, гордой и независимой. Чтобы, наконец, воцарился здесь мир и благополучие и чтобы, наконец, мы добились достойной жизни. Именно за это мы и проголосовали сегодня в новом парламенте Латвии. Я уверена в том, что и те избиратели, которые отдали свои голоса депутатам, выступившим от их имени против принятия декларации о независимости, не хотят ни террора, ни насилия, а хотят, как и наши избиратели, мирной жизни".

Однако отказ фракции "Равноправие" проголосовать за независимость Латвии способствовал углублению раскола в обществе и имел далеко идущие последствия.

В первые же дни работы Верховного Совета разгорелся спор о тексте обращения к населению в связи с приближением 9 мая. Была создана редакционная комиссия, и я была в ее составе. Несмотря на ряд возражений крайне радикально настроенного в то время депутата Одиссея Костанды, нами был выработан вполне приемлемый текст обращения с акцентом на общедемократические ценности и общую борьбу с фашизмом во всем мире, и я его зачитала с трибуны. Депутаты проголосовали: 140 -- за, 9 воздержались, 29 были против. Кое-кто вообще не участвовал в голосовании. Этот текст был неприемлем и для депутатов фракции "Равноправие", у них был свой проект, и они демонстративно настаивали на нем, заведомо зная, что он будет отвергнут большинством. Парад советских войск 9 мая 1990 года транслировался по телевидению, на трибуне был командующий Прибалтийским военным округом генерал Федор Кузьмин, местные партийные лидеры Альфред Рубикс и Арнольд Клауцен, а рядом с ними представители новой власти -- Анатолий Горбунов, Ивар Годманис, Илмар Бишер. Эта картина была символична для того момента.

Возвращаясь к самому началу работы Верховного Совета, я пытаюсь восстановить свои ощущения, свое душевное состояние в то время. Свое вхождение "во власть" я, признаться, вообще вначале не осознавала. Я не была тщеславна, и принадлежность к власти не ощущалась мною как духовное удовлетворение. В старинном торжественно убранном здании парламента я поначалу чувствовала себя неуверенно, отчужденно, словно попавший сюда случайный посетитель, с трудом привыкала к обстановке в Верховном Совете, не сразу осознала себя там в качестве полноправного действующего лица. Я испытывала некоторое недоверие к прежним аппаратчикам, продолжавшим работу в Верховном Совете, но вместе с тем было интересно увидеть вблизи то, как функционирует бюрократический аппарат на столь высоком уровне. Здесь существовал свой специфический профессионализм, школа, которой нам, только еще входившим во власть, тогда явно не хватало. Некоторые из бывших аппаратчиков, как, например, верная помощница Анатолия Горбунова Тамара Савицкая, работала тогда, возможно, стиснув зубы. Но мне импонировали их вышколенность, организованность и четкость в работе, внимательное отношение к делу. Образцом профессионализма, ответственности и порядочности -- всего того, что так необходимо для добросовестного осуществления власти, стал для меня Имант Даудиш -- секретарь Президиума Верховного Совета, а затем и Сейма. Во мне еще были живы остатки прежнего равнения на начальство, опасения скомпрометировать себя каким-нибудь неверным словом или поступком. Политический опыт пришел ко мне значительно позднее.

Как и многие депутаты избранного весной 1990 года Верховного Совета, я была весьма наивна и далеко не сразу освоилась в сложной, быстро меняющейся обстановке. В мотивации моей деятельности политика еще переплеталась с романтическими представлениями о возрождении духовной жизни, и основной идеей было завоевание свободы -- свободы о т тоталитаризма и свободы для осуществления демократии. Были надежды на скорый подъем благосостояния народа, на приобщение к культурным ценностям современной Европы, на стремление к либерализму на всех уровнях общества для всех его социальных слоев, всех групп, для каждого человека. Но пути к осуществлению этих надежд были в тумане. Со временем все это стало неимоверно усложняться.

Основным правовым багажом, с которым я с самого начала пришла в Верховный Совет, была концепция национально-культурной автономии, законопроекты, разработанные нами еще в период подготовки Форума народов Латвии. Несмотря на конфронтацию в ходе выборов с кандидатами от Интерфронта, я надеялась по крайней мере в вопросах, касающихся прав национальных меньшинств, найти с ними общий язык. На уровне личных контактов в комиссии по правам человека, в которой были их представители, мне это удавалось. У меня установились хорошие отношения с молодым депутатом Андреем Белухой и полковником Геннадием Ромашовым. Однако на сессии парламента я наткнулась на полное неприятие моей позиции. Меня, как и все мои проекты, интерфронтовцы просто игнорировали, отвергали с порога, демонстративно представляя себя единственными истинными представителями нелатышской части жителей Латвии. Все же, несмотря на это, 19 марта 1991 удалось принять закон "О свободном развитии национальных и этнических групп Латвии и праве на культурную автономию".

Еще прежним, избранным в советское время, Верховным Советом по инициативе Народного фронта в Конституцию Латвийской ССР была включена статья, предусматривающая создание при парламенте консультативного совета национальностей с правом законодательной инициативы. Это была демократическая форма политического участия представителей всех национальных меньшинств Латвии в жизни государства. Однако создать такой консультативный совет в новом Верховном Совете оказалось невозможным: подготовленный заранее законопроект был практически заблокирован с двух сторон. Некоторые национал-радикалы посчитали это "лишней и даже вредной затеей", а фракция "Равноправие" поставила категорическое условие, во что бы то ни стало предусмотреть в законе доминирующее представительство русских в совете, что привело бы к дискриминации всех других национальностей. Доложенный мной проект не набрал необходимого количества голосов, и консультативный совет при парламенте так и не был создан. Лишь спустя несколько лет, уже во время работы Сейма пятого созыва, при президенте Латвии Гунтисе Улманисе периодически собирался общественный совет, состоявший из представителей всех национально-культурных обществ. При следующем президенте Вайре Вике-Фрейберге и этот совет прекратил --> существование[Author:пђ.] .

19 июня 1991 года при обсуждении Закона об образовании разгорелись споры вокруг предложенной мною формулировки 64-й статьи, предусматривающей государственное финансирование школ национальных меньшинств. Большинство депутатов фракции НФЛ поддержали меня тогда, однако, оппозиция снова возразила, а, в конце концов, удалилась из зала -- ее не устраивал статус школы нацменьшинства для русских учебных заведений. Тем не менее, закон был принят, и в нем было записано, что находящиеся в ведении Министерства народного образования учебные заведения, в том числе, национальные школы, финансируются из госбюджета и бюджетов самоуправлений.

С первых шагов работы Верховного Совета и сформированного им правительства их деятельность определяли не стратегические программы, а главным образом планы на конкретный, короткий отрезок времени, в конкретной ситуации. Законодательная работа вплоть до августовского путча 1991 года продвигалась с большим трудом. Мы топтались на месте, занимаясь политическими дискуссиями и, несмотря на усилия хоть немного наладить жизнь населения, в практическом осуществлении власти почти не продвинулись вперед. Причиной этого была не только наша недостаточная компетентность или внутренние разногласия во фракции о методах и путях дальнейшей работы. Началу нормальной деятельности препятствовало тогда многое. Сформированное нами правительство во главе с Иваром Годманисом, формально и по существу все еще вынужденное подчиняться неопределенной и разноречивой политике Москвы, действовало в совершенно новых, чрезвычайно сложных экономических и политических условиях. Лихорадило и Верховный Совет. Первая программа правительства вызвала многодневную ожесточенную дискуссию. В ней уже фигурировали приватизация, передача и продажа государственной собственности частным лицам, земельная реформа. Экономическое положение стремительно ухудшалось, во фракции обсуждался вопрос снабжения населения продуктами, ибо полки пустовали, не было даже чая, процветала спекуляция. В январе 1991 года алкоголь, табак, кофе, сахар, мыло продавались по талонам, впереди маячили угрожающие проблемы с кормами, топливом. Предлагалось быстрее приватизировать торговые помещения, перерабатывающие предприятия...

Мы понимали, что надо переходить к рынку и сделать экономические перемены необратимыми. Но многое тогда звучало странно, непривычно, существовала опасность резкого, шокового перехода к рыночной экономике, хаотичного роста цен. Однако все это было неизбежно, и, в конце концов, в декабре 1991 года цены были отпущены. Оппозиция поднимала крик, требовала немедленно сместить правительство, которое "не контролирует ситуацию". Борьба за власть продолжалась. Внутри фракции НФЛ тоже шли нескончаемые дебаты, неудержимые, неограниченные потоки слов лились даже в самые драматические моменты: в январе и в августе 1991 года. Мы учились демократии, все были возбуждены, каждому что-то хотелось сказать, хотя никто толком ничего не знал. А оппозиция тем временем пророчествовала: народное хозяйство в глубоком кризисе, мы движемся к катастрофе, а значит и к политическому кризису, все ваши надежды на западные инвестиции, на выход на мировой рынок -- сплошная утопия. Единственное спасение -- подписать союзный договор в Москве. Однако к этому времени уже стало очевидно, что там, в центре, правительство вступило в период экономической агонии. Осенью 1990 года нами были подписаны горизонтальные хозяйственные договоры с Россией, Украиной, Белоруссией, Таджикистаном.

На нашу законодательную работу влияла постоянно поддерживаемая противниками реформ взрывоопасная, угрожающая ситуация в прибалтийских республиках, да и во многих других регионах Советского Союза. Еще задолго до выборов деятельность Народного фронта проходила под аккомпанемент взрывов, провокаций, угроз. Все это обострилось после принятия 4 мая 1990 года Декларации о восстановлении государственной независимости. Бюро КПЛ под руководством первого секретаря Альфреда Рубикса немедленно принимает постановление, характеризующее эту декларацию как неприемлемую, и призывает к активному противодействию. Горбачев 14 мая 1990 года издает указ о том, что все принятые прибалтийскими республиками декларации о независимости являются антиконституционными и не имеют законной силы. Осуществить этот указ, провести его в жизнь взялись созданные и руководимые КПЛ во главе с Рубиксом организации: Комитет защиты Конституции СССР и Латвийской ССР и защиты прав граждан, "Объединенный совет трудовых коллективов", армейские союзы, забастовочные комитеты. Все это делалось при поддержке московской межрегиональной депутатской группы "Союз", в которой лидировал Виктор Алкснис, совместно с депутатской фракции "Равноправие" во главе с Сергеем Диманисом и Татьяной Жданок. Стали поступать сообщения о том, что готовится массовый, демонстративный поход к Верховному Совету, чтобы его занять, и тем самым продемонстрировать Москве, что в Латвии нет стабильной власти и здесь необходимо срочно ввести президентское правление. Армейские пикетчики стали силой прорываться к зданию Верховного Совета; это была попытка психического воздействия, запугивания, демонстрация силы. В это же время над городом и над зданием Верховного Совета с вертолета разбрасывались такого рода воззвания: "Презрением и позором покроют потомки тех, кто в этот решающий час не выступит против контрреволюции... 15 мая в 10 часов утра останавливайте фабрики и заводы, выходите на улицы города. Все вместе мы пойдем к зданию Верховного Совета с требованием восстановления советской власти в республике. Пусть горстка предателей и политических авантюристов, решающих за нас, услышит голос трудового народа". Под этим текстом была подпись: "Республиканский совет Интерфронта".

Утром 15 мая 1990 года, начиная свою работу, мы услышали с улицы нарастающий шум, топот, крики и свист. Вид из окон был впечатляющим. Перед входом в здание цепь милиционеров со щитами и стеками в руках сдерживала волнообразные приступы напирающей толпы крепких молодых людей в штатском, удивительно однотипных по виду, двигавшихся к зданию слаженно, как по команде. Это были переодетые курсанты военных училищ, за которыми виднелись офицеры в военных фуражках. Сбоку их стала теснить большая группа молодых латышей, крепко сцепивших руки и дружно поющих латышские песни. Они хором скандировали: "Свободу Латвии!" Обстановка была угрожающей, но вместе с тем и театральной. Мне показалось, что все происходящее, включая противодействие милиции атакующим, -- хорошо организованный спектакль. Дело закончилось тем, что председатель Президиума Верховного Совета Анатолий Горбунов принял делегацию демонстрантов, вручивших ему свои требования пересмотреть принятую декларацию и приостановить все дальнейшее законодательство. Большинством депутатов эти требования были отвергнуты.

В течение всего переходного периода -- с мая 1990 по август 1991 -- мы работали под непрекращающимися угрозами введения президентского правления, применения вооруженной силы, наступления некоего "часа Х". Вначале я воспринимала это лишь как психологическое давление, запугивание с целью создать у народа ощущение зыбкости и краткосрочности объявленной нами независимости Латвии. Но уже с середины ноября 1990 года угрозы стали подкрепляться реальным применением силы. Подстрекаемый противниками независимости, начал свои активные вооруженные провокации рижский отряд ОМОН. После отказа Латвии заключить союзный договор Михаил Горбачев 17 ноября 1990 публично высказался за введение у нас президентского правления. А уже 25 ноября силами Интерфронта и КПЛ была создана объединенная организация с паническим названием "Вселатвийский комитет общественного спасения", которая публично обратилась к Горбачеву с официальным требованием немедленно ввести в Латвии президентское правление. 15 декабря 1990 года съезд Интерфронта потребовал того же от съезда народных депутатов СССР. С начала декабря начались регулярные передачи радиостанции КПЛ "Содружество" на русском и латышском языках с призывами к свержению "антинародной власти националистов, наемников империализма", непрерывными угрозами наступления голода, гражданской войны, другими устрашающими предсказаниями. Профессиональный уровень этих передач был весьма низкий, однако их тон и содержание были запугивающими, провокационными. Именно в это время в Москве министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе с трибуны съезда объявил во всеуслышание о том, что уходит в отставку в связи с угрозой наступления диктатуры.

В Риге за короткое время -- с 5 по 18 декабря 1990 -- у ряда памятников, вблизи правительственных, общественных и воинских объектов неизвестные злоумышленники произвели девять провокационных взрывов. Взрывы производились весьма профессионально: с минимальным ущербом и максимальным эффектом, с использованием одного и того же взрывчатого вещества. Это был явно армейский, профессиональный почерк. Сторонники Рубикса во всем обвиняли местных националистов, однако, это была несомненная ложь. Ведь вполне очевидной целью этих взрывов было инсценировать беспорядки, продемонстрировать нестабильность ситуации в Латвии и убедить Москву в необходимости принятия чрезвычайных мер для свержения новой демократической власти. В январе 1991 года наступила кульминация. По приказу союзного министра обороны Дмитрия Язова сюда была введена бригада десантников под надуманным предлогом обеспечить очередную мобилизацию призывников. Угроза становилась реальной -- я убедилась в этом, когда ранним утром за окнами моей квартиры увидела колонну бронетранспортеров, двигавшихся к центру города.

Срочно созванное чрезвычайное заседание думы Народного фронта 12 января 1991 года обратилось с призывом ко всему народу Латвии выйти на манифестацию протеста против наступающей диктатуры. Среди выступивших была и я, говорила по-русски. Я сказала, что в этот критический момент люди всех национальностей, все те, в ком жив дух демократии, несомненно, будут с нами. Сброшены маски, черное стало черным, белое -- белым. Не может считать себя демократом тот, кто входит в республику на танке, с пулеметом. Радоваться этому вторжению не может ни один этически мыслящий человек. Никакое военное вторжение, никакое правительство, пришедшее на танках, не накормит людей, не решит наболевшие экономические проблемы. Недемократическим путем для блага народа ничего сделать нельзя.

После того, как 13 января 1991 года произошли кровавые события в Вильнюсе, где танки окружили здание Верховного Совета, захватили здания телевидения и радио, телеграф и было убито 14 человек и ранено 110, на вселатвийскую манифестацию протеста в Риге вышло полмиллиона человек. В городе начали строить баррикады. С 13 по 27 января народ встал на охрану важнейших объектов -- Верховного Совета, телецентра, здания радио, телефона и телеграфа. Невзирая на вооруженные нападения омоновцев, люди охраняли и рижские мосты. Среди активных защитников новой власти были не одни латыши. Вопреки стараниям лидеров Интерфронта новую власть тогда поддержало много русских, белорусов, украинцев, представителей других национальных меньшинств. Я сама видела этих людей на баррикадах. Писатель Юрий Абызов и биолог Татьяна Аршавская выступили по радио с призывом к русским не поддаваться на провокации.

Многие члены нашей фракции ночевали тогда в здании Верховного Совета. 15 января 1991 наши женщины-депутаты пишут обращение к Интерфронту, просят не возбуждать народ, не поднимать тревогу. Велта Чеботаренок зачитывает это обращение по радио. Тем временем глава парламентской оппозиции Сергей Диманис вещает: "На пороге гражданская война!". Это уже звучит как прямая угроза. Однако двое депутатов из оппозиционной фракции -- Владимир Ходаковский и Эдуард Махарев -- приходят ночью в здание Верховного Совета, чтобы нас поддержать.

Угрожающие события развиваются стремительно. 15 января вооруженный отряд ОМОН нападает на школу милиции, захватывает оружие. Забастовочный комитет обвиняет нас в установлении "коричневого тоталитарного буржуазного" режима. Интерфронт собирает на большом армейском стадионе 8--10 тысяч человек, проводит митинг, на котором нынешний Верховный Совет объявляется незаконным. Сообщается, что с этого дня, вплоть до момента избрания нового состава Верховного Совета, Комитет общественного спасения берет на себя функции законодательной и исполнительной власти. Фракция "Равноправие" покидает здание Верховного Совета и присоединяется к митингующим.

20 января 1991 года вооруженные омоновцы захватывают здание латвийского МВД. Начинается беспорядочная стрельба, гибнут люди. Это прямая провокация беспорядков, попытка вызвать латышей на вооруженное выступление с тем, чтобы создать непосредственный повод для немедленного введения президентского правления. С этой же целью не установленными злоумышленниками были сделаны и встречные выстрелы с Бастионной горки, где погибли люди. На фоне этих событий комично прозвучало 21 января 1991 года обращение депутата Виктора Калнберза к "коммунистам-ленинцам" Виктору Алкснису, Альфреду Рубиксу и старой большевичке Марте Крустиньсон "прекратить безумие, вернутся к народу". Положение было крайне напряженным, даже угрожающим.

Однако президентское правление так и не было введено. Позднее в интервью газете "Аргументы и факты" один из наиболее воинствующих лидеров оппозиции полковник Виктор Алкснис заявил, что комитеты спасения во всех прибалтийских республиках были тогда созданы по инициативе самого Горбачева с целью ввести президентское правление, однако в решающий момент Москва их предала. Михаил Горбачев, в свою очередь, впоследствии на пресс-конференции отрицал свою причастность к тем трагическим событиям. Возможно, все эти провокационные акции были действительно организованы силами его противников с целью подтолкнуть его к решительным действиям. Однако Горбачев не мог не знать о массовой поддержке демократического движения на местах, о людях, вышедших на баррикады. Он понимал, что для подавления новой власти в прибалтийских республиках потребуются большие жертвы, большая кровь -- то, к чему откровенно готовились тогда интерфронтовские лидеры. Горбачев, скорее всего, не пошел на это, дорожа своим имиджем миротворца и реформатора, считаясь с неизбежной отрицательной реакцией Запада.

И хотя провал январской затеи оппозиции с захватом власти был очевиден, тем не менее, в последующие месяцы продолжалось нагнетание страха, гремели десятки взрывов, омоновцы 24 раза нападали на латвийские погранпосты. Ленинградский тележурналист Александр Невзоров, известный рупор антиперестроечных сил, в своей передаче " 600 секунд" демонстрирует провокационную инсценировку нападения на базу отряда ОМОН в Риге. Обстановка остается напряженной, население находится в постоянном ожидании очередных провокаций.

17 июня 1991 года в Москве, на заседании Верховного Совета СССР, группа лиц из высшего руководства страны открыто предприняла попытку конституционного переворота. Премьер министр СССР Валентин Павлов заявил с трибуны, что перестройка зашла в тупик, потребовал прекращения реформ и призвал Горбачева уйти в отставку, передав ему, Павлову, большую часть президентских полномочий. Павлова поддержали председатель КГБ Владимир Крючков, министр обороны Дмитрий Язов, министр внутренних дел Борис Пуго и другие высшие руководители СССР. Горбачеву тогда удалось выступить в защиту реформ и переломить ситуацию. Но, понимая, что назначенное на 20 августа 1990 года подписание предложенного им союзного договора весьма проблематично, он, тем не менее, накануне отправляется с семьей на отдых в Крым, в Форос, оставив Москву во власти тех, кто порывался прервать реформы.

В ночь на 19 августа 1991 года в Москве происходит попытка государственного переворота. Объявляется, что некий Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) перенял власть в стране и ввел чрезвычайное положение на всей территории СССР. Уже утром глава латвийских коммунистов Рубикс во всеуслышание объявляет о полной поддержке переворота. Московское телевидение транслировало лишь классический балет и симфоническую музыку. В Риге замолкло радио, погасли экраны телевизоров, заблокирована телефонная и телеграфная связь, разоружена охрана здания Совета министров. По Псковскому и Лубанскому шоссе потоком движутся танки и бронетранспортеры, они входят в Ригу. Мы сидим в здании парламента, ждем... Со стороны Домской площади приближаются бронетранспортеры. Около штаба Прибалтийского военного округа стоят военные джипы с советскими офицерами в летней полевой форме -- зеленых рубашках с короткими рукавами. Полковничьи погоны, загорелые молодые лица... На душе тревожно, но меня снова не покидает ощущение театральности происходящего. Все это похоже на пугающий, злой фарс.

У меня была полная уверенность в том, что Михаил Горбачев знал о готовящемся перевороте, был в курсе всего. Ведь он еще в марте 1990 года, после того как стал президентом СССР, сделал своим заместителем -- вице-президентом явное ничтожество Геннадия Янаева, который потом номинально возглавил ГКЧП. Съезд народных депутатов тогда дважды отклонял эту кандидатуру, но Горбачев упорно ее отстаивал, даже пригрозил, что если Янаева не изберут, то он сам подаст в отставку. К моменту путча Горбачев временно ушел в тень. В случае успеха путчистов он мог вернуться в Москву триумфатором и тогда, приступив к исполнению своих конституционных обязанностей, разговаривать с сепаратистами уже с позиции силы. В случае же провала путча он мог сослаться на то, что был изолирован заговорщиками и никакого отношения к путчу не имел. В те дни я делилась своими мыслями с некоторыми коллегами по фракции, многие считали так же, как и я. Маврик Вульфсон, который, конечно, многое знал и был чрезвычайно высокого мнения о Горбачеве, выслушал мои соображения молча, никак их не комментируя и не пытаясь меня опровергнуть.

Обстановка оставалась крайне напряженной. Два дня наша фракция непрерывно заседала, обсуждая, что предпринять в случае насильственного прекращения работы Верховного Совета. Над нами кружил вертолет, его шум был слышен непрестанно, оттуда сбрасывали листовки с призывом повиноваться мероприятиям ГКЧП. Листовки были подписаны: "Фракция "Равноправие", Интерфронт, Объединенный совет трудовых коллективов, Республиканский совет ветеранов войны и труда, ЦК КПЛ, ЦК ЛКСМ".

Двадцатого августа к нам поступили сведения, что Верховный Совет Эстонии уже принимает декларацию о полной государственной независимости, и мы немедленно создаем группу для выработки аналогичного документа. Работаем над ним в кабинете у Андрея Крастиньша -- заместителя председателя Президиума Верховного Совета. Хочется, чтобы все было грамотно, внятно, исчерпывающе. За это время в Москве кое что проясняется. Центральное телевидение передает: Москва пошла за Ельциным. Там есть жертвы, пролилась кровь, но все последующие события означают провал переворота. По центральному телевидению показывают Горбачева, вернувшегося из Фороса. Его расчеты не оправдались, он жалок, растерян, рассказывает о своей изоляции во время переворота, о потрясении, пережитом его женой Раисой Максимовной. С неприязнью упоминает Альфреда Рубикса наряду с диктаторами Саддамом Хусейном и Муамаром Каддафи, одобрившими путч и поддержавшими путчистов. Рубикс тут же объявляет о своем выходе из КПСС, так как не желает быть в одной партии с предателем Горбачевым. В Москве арестованы организаторы путча, министр внутренних дел СССР Борис Пуго застрелился.

21 августа 1991 года в 13 часов Верховный Совет Латвии принял Конституционный закон о государственном статусе Латвийской Республики. Против него проголосовало 15 депутатов фракции "Равноправие" -- все те из них, кто присутствовал в тот момент в зале заседаний. Теперь уже не только юридически, но и фактически -- de jure и de facto Латвия была официально объявлена независимой демократической республикой, в которой власть принадлежит народу Латвии и государственный статус которой определен Конституцией Латвии от 15 февраля 1922 года.

Неудавшийся переворот 19 августа 1991 года в Москве получил свое историческое название -- "путч". Его провал был закономерным. Организаторы путча были не в состоянии даже обеспечить военную поддержку переворота. Помимо отрицательной реакции населения на действия путчистов, большую роль сыграла мощная -- явная и тайная -- поддержка перехода к рыночной экономике влиятельными силами в стране и за ее пределами. Ломка системы проходила в условиях острейшей внутрипартийной борьбы, не гнушались даже актами террора и политическими убийствами. Еще в декабре 1989 года в Румынии был спровоцирован внезапный взрыв ненависти к коммунистическому руководству и скорая физическая ликвидация активных противников реформ - главы коммунистов Чаушеску и его жены. Это послужило предупреждением каждому государственному деятелю: не преграждать путь новым, набирающим экономическую и политическую мощь силам. Загадочные убийства видных государственных и партийных деятелей происходили и в Москве вскоре после провала путча и ареста ГКЧП.

Существует обоснованная версия, что истинными заказчиками перестройки были многие находившиеся тогда у власти либерально мыслящие молодые партийные и комсомольские кадры, которые, побывав за границей и насмотревшись на преимущества рыночной экономики, задались вопросом: почему их номенклатурные привилегии должны оставаться тайными и легко утрачиваемыми? Не лучше ли приватизировать все находящееся в их распоряжении добро -- гигантские природные богатства, промышленные и торговые предприятия -- и стать защищенными законом частными собственниками. Идею перехода к рынку поддерживала и элита советской разведки, десятилетиями действовавшая на западе под прикрытием специально созданных частных фирм. В их распоряжении уже были немалые запасы золота и валюты. К тому же, как стало ясно впоследствии, на политику во многом влияли уже накопившие тогда свой первоначальный капитал теневики и преступный мир, которые тоже поддерживали введение свободного рынка. "Теневая экономика", по некоторым данным, уже в то время контролировала 15--20 процентов экономического потенциала СССР. Из нее и вышли на всем огромном постсоветском пространстве, включая и страны Прибалтики, первые миллиардеры-нувориши -- новые богачи. Однако рядовые участники процесса демократизации, подавляющее большинство искренних сторонников обретения Латвией государственной независимости действовали тогда бескорыстно, руководствуясь чувством долга и справедливости.

Уникальная фотография

Калейдоскоп моей памяти

Рута Марьяш

Глава девятая. СНОВА КРУТОЙ ВИРАЖ ИСТОРИИ

Содержание