Русские годы психолога Елены Антиповой (1892—1974)
Наталья Масоликова (Россия)
Наследие русско-бразильского психолога Елены Антповой (1892-1974) в области науки, образования и прав человека в Латинской Америке, Европе и России.-Материалы международного научного коллоквиума. - Москва: Дом русского зарубежья им. Александра Солженицына, 2014.
В последние годы судьба российского психологического зарубежья, география которого в ХХ в. охватывает все континенты — от Южной Америки и Австралии до Евразии и Африки, стала привлекать все более пристальное внимание исследователей истории психологии. В 2010 г. в рамках научно-исследовательской программы Дома русского зарубежья им. Александра Солженицына (ДРЗ) опубликован пилотный выпуск словаря «Российское научное зарубежье», посвященный психологам, покинувших Россию / СССР до начала Второй мировой войны[1]. Его материалы показывают, что в гендерной структуре российского психологического зарубежья этого периода значительное место занимали женщины. Имея минимальные возможности получить высшее образование на родине, они еще с дореволюционных времен массово уезжали в Европу и США и нередко оставались за границей навсегда. В то же время многие возвращались в Россию и пытались развивать профессиональную карьеру в привычной и родной культурно-языковой среде. Однако после прихода к власти большевиков в 1917 г. немало женщин – дипломированных специалистов покинули Россию уже навсегда.
Одной из ярких фигур российского психологического сообщества поколения «серебряного века» была психолог, педолог, организатор науки и образования в Бразилии, Елена Владимировна Антипова (1892—1974)[2]. Ученица и последовательница выдающегося швейцарского психолога и педагога, профессора Эдуарда Клапареда (1873—1940)[3], она после высылки из России в конце 1922 г. ее мужа, литератора Виктора Яковлевича Ирецкого (1882—1936), также уехала в Германию, а с 1926 г. занималась исследовательской работой в Институте Жан-Жака Руссо в Женеве (Швейцария). В 1929 г. Е.В. Антипова приняла приглашение правительства Бразилии поработать несколько месяцев в этой стране по контракту и, получив широкие возможности для личностной и профессиональной самореализации, осталась в этой стране навсегда и сформировала систему психолого-педагогических учреждений для детей, нуждающихся в социальной и психологической коррекции. Почти неизвестные на родине, в Бразилии заслуги Елены Владимировны получили государственное признание — за свою неутомимую пионерскую деятельность она удостоена звания почетного гражданина одного из самых крупных и богатых штатов страны Минас-Жерайс, ордена Южного Креста и медали «За заслуги в области образования» (вручена лично президентом Бразилии). Сегодня в Бразилии действует образовательный фонд (Foundation Helena Antipoff, FNA) и Центр психологических исследований и документации ее имени, на португальском языке издано пять выпусков ее научных работ и материалов общественных инициатив[4].
В работах отечественных авторов имя Е.В.Антиповой впервые появилось только в 1995 г. в статье известного историка-латиноамериканиста и политолога Б.Ф. Мартынова, ныне заместителя директора института Латинской Америки РАН, посвященной представителям российской эмиграции в Бразилии[5]. Между тем биография Елены Антиповой, ее научная, научно-организационная и общественная деятельность в Швейцарии и Бразилии, привлекали и привлекают значительное внимание историков науки этих и других стран[6]; российскую часть жизни и эмигрантскую Одиссею Елены Антиповой они по понятным причинам почти не затрагивают.
Сохранившийся в России и известный сегодня основной корпус текстов Е.В. Антиповой на русском языке складывается из нескольких сегментов: двух профессиональных статей, опубликованных в российской психолого-педологической периодике 20-х годов[7]; документов из архивно-следственного дела В.Я. Ирецкого, где сохранилось письмо Елены Владимировны в Петроградское отделение ГПУ[8], а также материалов личного фонда В.Я. Ирецкого в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ), в составе которого сохранился небольшой архив самой Е.В. Антиповой. Документы фонда В.Я. Ирецкого, как и аналогичные материалы психолога Н.Е. Осипова (1877—1934) и ряда других ученых, попали в РГАЛИ в 1950-е годы в составе знаменитого Русского заграничного исторического архива в Праге. В течение многих лет он целенаправленно собирался российскими эмигрантами для сохранения исторической памяти о зарубежной России, а сразу после окончания Второй мировой войны был вывезен органами НКВД из Чехословакии, распределен по спецхранам советских архивов профильной принадлежности и многие десятилетия по политическим причинам оставался недоступным для исследователей. Неудивительно, что в предисловии к описи фонда архивист РГАЛИ написал, что «материалы членов семьи В.Я. Ирецкого особого интереса не представляют». Между тем именно 59 писем Е.В. Антиповой мужу (декабрь 1922 г. — октябрь 1934 г.[9]) имеют важное историко-научное значение, т.к. охватывают весь русский (Петроград / Ленинград) и европейский (Берлин / Женева) периоды жизни и деятельности выдающегося психолога и позволяют восстановить как их фактическое содержание, так и проследить биографические и историко-научные контексты многих научных и научно-организационных новаций ученого. Нам уже приходилось докладывать на научных конференциях об этих уникальных архивных материалах[10]; некоторые из них опубликованы[11].
Не могу не отметить, что письма Елены Антиповой мужу — это в первую очередь личная сага — сага отношений, драматических и дружеских одновременно. Разъединившись не по своей воле, Елена Антипова и Виктор Ирецкий уже никогда не были вместе, но впоследствии хранили верность друг другу как родители, оставаясь в регулярной переписке вплоть до последних дней Ирецкого. Одновременно эти письма — дневник матери, драматичный и чувственный с житейской стороны, и весьма критичный и глубоко аналитичный, с другой, поскольку это еще и дневник матери-психолога. Ценой долгой разлуки с родителями сын Антиповой и Ирецкого Даниил получил хорошее образование во французском колледже Бовалон, известном своими новаторскими идеями в образовании и скрывавшем в годы Второй мировой войны на своей территории еврейских детей. В дальнейшем Даниил жил рядом с матерью, в Бразилии, работая психологом, и скончался в 2005 г.
Непосредственно из России, в 1922—1924 г., Еленой Владимировной было написано мужу 21 сохранившееся письмо. Всего два года переписки дают богатейший материал о быте Петрограда в исторический период начала 20-ых годов; о взглядах Антиповой на развитие сына, буквальное физическое выхаживание мальчика и одновременно целенаправленное его воспитание; о ее трудностях и успехах в профессиональной самореализации в этот период; о судьбе большой семьи Антиповых и о семейном окружении Ирецких-Антиповых, где среди прочих упоминаются Мандельштамы, Раиса Блох, Юлий Айхенвальд и др. известные ученые и литераторы; о прочитанной художественной и профессиональной литературе, городах возможного проживания, а точнее выживания; наконец, о драматической траектории личных любовных отношений.
Тон и содержание писем меняются от 1922 к 1924 г. в сторону усложнения абсолютно всех упомянутых сюжетных линий. Если для писем 1922 г. характерно теплое, лирическое отношение к мужу, надежда на его возвращение и воссоединение всей семьи; характеристика жизненных условий и работы как «сносных», то уже в 1923 г. настроение писем – это печаль и раздражение; явное ухудшение материального положения; понимание того, что семью не восстановить так быстро, как казалось возможным. Приходит понимание тяжелого положения В.Я. Ирецкого в эмиграции; здоровье свое и сына ухудшается; работа перестает приносить прежнее удовлетворение; наконец, в любовной нише появляется тема ревности, причем с обеих сторон, что явно отравляло существование пары… 1924 год – это письма отчаяния и депрессии, отсутствие радости от чего-либо, с одной стороны, а с другой – ощущение того, что человек стоит на пороге принятия решений, которые должны изменить ход его жизни… Остальные 38 писем принадлежат уже женевскому и бразильскому периодам жизни Е.В. Антиповой.
Среди хранящихся в фонде В.Я. Ирецкого в РГАЛИ документов — письма Даниила Антипова-Ирецкого отцу, которые он отправлял до последних дней Ирецкого. С 1928 г. они писались по-французски, о чем Ирецкий очень сожалел. Основное содержание сыновьих писем – описание быта, деталей жизни и учебы во Франции, а также неиссякаемая тоска по отцу. В фонде находятся также открытки, коллекционные марки (совместное увлечение отца и сына), засушенные цветы, эскиз личной печати Даниила, созданной для него другом детства в берлинский период Кириллом Арнштамом, а также письма матери Е.В. Антиповой, ее отдельных корреспондентов, оттиски ее статей на французском языке.
В настоящей статье мы вновь обращаемся к письмам Е.В. Антиповой мужу, этому неисчерпаемому источнику сведений «из первых рук», сфокусировав внимание на факторах, приведших Антипову к отъезду из России – эмиграции. Но сначала напомним читателям некоторые биографические сведения о ней.
Елена Владимировна Антипова родилась 25 марта / 7 апреля 1892 г. в г. Гродно Минской губ., где стоял полк ее отца, Владимира Васильевича Антипова (1862—1927), в то время офицера 101-го пехотного Пермского полка Виленского военного округа. В 1907 г. полковник Генерального штаба В.В. Антипов возглавил Петербургское пехотное юнкерское училище (с 1910 г. Владимирское военное училище) и в этой должности встретил начало Первой мировой войны, дослужившись в дальнейшем до ранга генерал-лейтенанта. Мать Елены Антиповой – Софья Константиновна, урожденная Стоянова, также происходила из служилой армейской семьи и, судя по сохранившимся письмам, обладала решительным и волевым характером. Кроме Елены, в семье были еще две дочери — Зинаида (р. 1895) и Татьяна (р. 1904).
Дом, в котором Антиповы жили в северной столице (Знаменская, 23, ныне ул. Восстания), сохранился и поныне – это один из примеров архитектуры в стиле модерн, построенный архитектором Б.Я. Зонном в 1900 г. Интересно, что по линии матери у Елены была болгарская кровь, а на месте антиповского дома в конце XIX в. находилось небольшое деревянное строение, где квартировал Димитр Благоев (1856–1924), в будущем организатор Болгарской коммунистической партии. Свое мультиэтническое происхождение Е.В. Антипова неоднократно обсуждала в письмах в контексте рефлексии о персональной идентичности: «Вопросы, связанные с национальностью или расой, — писала она мужу в 1930 г., — невысокого полета, можно пройти мимо них и искать тем общечеловеческих, но для большинства людей, и для меня, есть в них что-то притягательное, а в патриотизме – что-то аффективно-близкое. И не только культура делит людей, но и раса, несомненно, тоже, и национальность. Воспитанная в западной культуре больше, несомненно, чем в русской, я всегда и везде, кроме как в России, чувствую грань между мной и другими женщинами. <…> Мозаичность моей наследственности — чего только нет! — разве что нет еврейской крови — меня скорее угнетает: что имеет общего болгарский со шведским, французский с немецким и с русским характером: каждый тянет в свою сторону; хотелось бы лучше, чтобы была доминанта, которая укрепила бы определенные черты как телесные, так и душевные»[12].
В Петербурге Елена Антипова проживет до 1910 г., и этот год станет границей ее первого, во многом определяющего, русского периода. К 17-летию Нелли, так называли Е.В. Антипову домашние, успеет получить классическое домашнее образование (несколько языков, музыка), вкусить атмосферу Серебряного века, надышаться воздухом, насыщенным грядущими грандиозными политическими и социальными изменениями, новыми научными парадигмами в психологии, медицине, педагогике, которые активно обсуждаются российским обществом. Осенью 1910 г., после окончания знаменитой Таганцевской гимназии, где она училась одновременно с будущей матерью Марией (1891—1945), а тогда Лизой Пиленко[13], Елена Антипова отправилась в Лондон, служила гувернанткой и преподавателем французского в английской семье, а еще через год, с октября 1911 г., слушала лекции в Коллеж де Франс в Париже (Франция). Здесь она познакомилась с крупнейшими европейскими психологами и философами того времени — будущим Нобелевским лауреатом Анри Бергсоном (1859—1941), психологом и психопатологом Пьером Жане (1859—1947), выдвинувшим концепцию психологии как науки о поведении; Теодором Симоном (1873—1961) и Альфредом Бине (1857—1911), «отцами» всемирно известной шкалы измерения интеллекта («шкала Бине-Симона»).
Встреча в Париже с профессором Эдуардом Клапаредом, ведущим специалистом по прикладной и педагогической психологии, основателем Института Ж.-Ж. Руссо в Женеве — признанного международного центра экспериментальных исследований в области детской психологии, стала судьбоносной для Елены Антиповой. Влияние новаторских взглядов и подходов, да и самой личности швейцарского мэтра на русскую студентку было столь велико, что в сентябре 1912 г. она переехала в Женеву учиться в возглавляемой Клапаредом Школе педагогических наук. С этого момента в лице швейцарского ученого Антипова на всю жизнь обрела научного патрона, учителя, коллегу и друга.
В Россию Елена Антипова возвратилась в самый канун революционных потрясений, в 1917 г., по сугубо личным и экстраординарным причинам —организовать лечение отца, получившего тяжелое ранение на фронте Первой мировой войны. Невероятными усилиями, и в первую очередь явно благодаря хлопотам дочери, генерал-лейтенант Антипов был отправлен на лечение к родственникам в Крым.
В Петрограде Елена Антипова встретила и свою любовь — ее мужем стал уже довольно известный писатель и журналист, один из организаторов знаменитого Дома литераторов, Виктор Ирецкий. Неординарная личность, он сыграл и неоднозначную роль в жизни Антиповой. По одним оценкам, Ирецкий обладал средними литературными способностями, «неуживчивым» и даже скандальным характером (так, в его архиве находятся материалы множества поданных им исков в суды Берлина по самым разным поводам, от литературно-художественного несогласия до выяснения хозяйственно-экономических обстоятельств того или иного дела). Иные современники считали его одним из самых толковых и преданных представителей Дома литераторов[14]. Он переписывался с В.Ф. Ходасевичем, В.В. Набоковым, а уже в наши дни стал прототипом главного героя романа «Орфография» (2003) Дмитрия Быкова.
В апреле 1919 г. в семье Елены Антиповой и Виктора Ирецкого родился сын Даниил. Елена Владимировна вспоминала: «Я не знаю почему, но я была абсолютно уверена, что ребенок, который придет в этот мир, будет мальчик. Я так сильно хотела мальчика, что Бог, без сомнения, услышал мой голос. Ты был такой забавный со своими длинными черными волосами, которые потом ты сменил на светлые. Бедненький мой дорогой, ты много плакал первые недели: твой маленький живот довольно сильно болел, и твоя мама не могла накормить тебя достаточно, с одной стороны, потому, что она у нее не было того, чем можно было тебя кормить (голод все еще свирепствовал в России), с другой стороны, потому что она не имела достаточного опыта в таких серьезных, важных вещах <…>. Я была совсем одна в то время <…>. Люди, которые тебя видели, таким маленьким и таким хилым, говорили, не скрываясь от меня, что ты не выживешь»[15].
Несмотря на тяжелые условия жизни, в эти годы Антипова была востребована профессионально. Она оказалась на «передовой» педологии и экспериментальной психологии, став психологом-обследователем Центрального карантинно-распределительного детского пункта Народного комиссариата по просвещению в Петрограде. Персонал пункта оказывал первую психологическую и социальную помощь тем, кто больше всех пострадал душевно, нравственно и физически в годы революций и Гражданской войны — сиротам, беспризорникам, социально нуждающимся детям. Когда в начале 20-х годов в Поволжье разразился голод, привозимых оттуда «детей-доходяг» прямо с вокзала, на носилках, доставляли в этот же Пункт. Здесь их выхаживали, лечили и поднимали на ноги. Насколько эта работа была важна для государства и общества, говорят цифры: если по окончании Первой мировой войны количество беспризорников в России составляло около 2,5 миллионов, то к 1922 г. их насчитывалось уже до 7 миллионов.
Служба Елены Владимировны в Пункте пришлась на сложный период введения в научный дискурс понятия «детская беспризорность». В это время «беспризорных» причисляли к «дефективным» детям и жарко дискутировали о синонимичности этих понятий. Кроме того, общество пожинало грустные последствия от нововведений советской власти в сфере семьи и брака (свобода брака и отношений, свобода развода, тотальное снижение контроля и ответственности за детей в семье). Наконец, после окончания Гражданской войны широко обсуждался один из ведущих принципов педологии того периода – «формирующее влияние среды». Первые послереволюционные годы были еще эпохой свободы слова и возможности публичных дискуссий, временем государственной ответственности за беспризорных детей, когда в основе работы с «дефективными» детьми еще лежали мощные научные основания – психология, медицина, отчасти психоанализ, педология. К 1930-м годам наступит совсем другой период – «реакции и карательной переориентации» по отношению к подобным детям. Но Елены Антиповой к тому времени уже не будет в России.
Значение, придававшееся новой властью решению вопроса беспризорности в России, явно просматривается даже сквозь такие, казалось бы, хозяйственные вопросы, как размещение детей и работающих с ними специалистов. Под нужды Пункта, например, сначала была отдана лучшая гостиница Петербурга-Петрограда «Европейская», располагающаяся и сейчас в центре города, а затем — помещение бывшего императорского Александровского (Царскосельского) лицея (сегодня это Каменоостровский пр.).
В 1921 г. в Пункте побывал знаменитый британский писатель-фантаст и общественный деятель Герберт Уэллс (1866—1946), который особо отметил его сотрудников — «людей, политически неблагонадежных или открыто недовольных новым режимом, но желающих, тем не менее, служить России». Восхищаясь их самоотверженным трудом, сочетавшим высокую образованность, преданность избранному делу и гуманность по отношению к детям, писатель увидел, что они работали здесь «с чистым сердцем и спокойной совестью»[16]. Среди воспитателей, о которых писал Уэллс, был А.А. Брянцев (1883—1961), создавший Ленинградский театр юных зрителей именно в стенах Пункта, среди учеников – будущий многолетний директор Эрмитажа академик Б.Б. Пиотровский (1908—1990).
Свои «полевые» наблюдения, схему и методику работы Пункта, Елена Антипова обобщила в докладе на петроградской конференции работников детских домов в 1923 г., который републикуется в данном сборнике. Читая этот доклад сегодня, понимаешь, сколь напряженным физически, тяжелым морально и одновременно многофункциональным и профессионально отточенным был ежедневный труд психолога-практика Антиповой. Научные интересы приводят ее к общению с одним из лидеров российской экспериментальной педагогической психологии и педологического движения Александром Петровичем Нечаевым (1870—1948). Сотрудничала Е.В. Антипова и с психологической лабораторией Педагогического музея под руководством Полины Осиповны Эфрусси (1876—1942), по предложению которой провела в 1921 г. исследование группы дошкольников Петрограда (от 4 до 9 лет) на «установление их умственного уровня» по методу Бине-Симона. Сопоставление результатов этого исследования с аналогичными данными, полученными сотрудниками А. Бине и Т. Симона в Париже, показало, что, несмотря на физическую ослабленность организмов и тяжелые моральные потрясения, интеллектуальный статус российских дошкольников не дал резких уклонений от нормального уровня психического развития. «Мы констатировали, — писала Е.В. Антипова, — даже некоторое повышение уровня (в среднем на 0, 41) в сравнении с парижскими данными довоенного времени. Полагаю, что не голословно было бы утверждать, что такое повышение отчасти зависело от сравнительно хорошей постановки в России, еще в 1921 г., дошкольного образования, а, кроме того, от той житейской мудрости, которая приобретается теперь детьми с ранних лет. Предоставленные самим себе больше, чем раньше, сызмала вынужденные ориентироваться в окружающей их жизни, дети тем самым активно, на самом деле упражняют те черты корня интеллекта, которые Бине назвал пониманием, обсуждением, направлением и изысканием»[17].
Надо отметить, что Антипова в целом занималась весьма дискуссионными для периода 20-ых годов темами – изучением умственного развития детей, использованием множественно тиражируемой, критикуемой и в итоге «осужденной» методики Бине-Симона, педологическим сопровождением детей-беспризорников-уголовников-сирот. Известно, например, что ее исследования на сравнение умственного развития детей различных социальных классов, нравились далеко не всем и далеко за пределами профессионального круга, в результате чего подверглись не просто критике, но осуждению на уровне властных структур.
Профессиональные заботы были важнейшим содержанием жизни Е.В. Антиповой в начале 20-х годов. Новый этап в изучении детства в России характеризовался, помимо прочего, началом широкомасштабных психологических исследований детей через усиление тестологии в школьной системе, разрешением вопросов дифференциации дефективных детей, проведением большого количества съездов по вопросам воспитания и здравоохранения детей. Психологическая среда в те годы была наполнена неподдельным энтузиазмом и энергией поисков новых путей развития психологической науки, практики и образования. Знаменитый Первый психоневрологический съезд (1923), который сейчас более всего известен как поле острой публичной дискуссии между профессором Г.И. Челпановым и шедшими ему на смену его же учениками (К.Н. Корнилов, П.П. Блонский), Антиповой запомнился совсем другим: «Сейчас очень занята: у нас идет съезд по психоневрологии и другим смежным вопросам, которые близко подходят к содержанию моей работы. Узнаешь кое-что новое, обмен мнений между умными людьми, выступающими на съезде, и их горячие споры служат той благотворной ванной, в которую окунаешь свой мозг и впитываешь в себя кое-что, что, несомненно, расширяет горизонты»[18].
В некоторых исследованиях бразильских коллег, хорошо знакомых с трудами Л.С. Выготского и его культурно-исторической теорией, встречается предположение, что Антипова успела познакомиться с некоторыми трудами ученого — так ярко в ее профессиональных воззрениях, трудах и деяниях бразильского периода выделяются элементы культурно-исторического подхода. Между тем, в начале 20-ых годов эта теория еще не оформлена, а Выготский только начинает становиться известным научной аудитории. Письма Антиповой не содержат прямых упоминаний о знакомстве с ним или его первыми трудами, хотя известно, что она присутствовала на Втором психоневрологическом съезде (1924), где Л.С. Выготский впервые выступал с докладом. Кроме того, профессиональный круг и профессиональные интересы Антиповой начала 20-ых годов были почти напрямую связаны с вопросами, интересовавшими Выготского, и людьми, позже с ним связанными. Видимо это было, если можно так выразиться, антиповское предчувствие Выготского, некое интуитивно-профессиональное следование именно в общем научном направлении.
Несмотря на удивительную для русского человека «эпохи перемен» социальную и политическую толерантность, Е.В. Антипова испытывала все те трудности, которые сопровождали жизнь, службу и быт жительниц обеих столиц. Так, например, отсутствие юридически признанного в России высшего образования (общая проблема для россиянок, окончивших зарубежные университеты) автоматически делало ее маргиналом в профессионально-карьерном росте и вынуждало опираться не только и не столько на собственные силы и знания, что мало удовлетворяло привыкшую к самостоятельному во всем движению ученицу Э. Клапареда. Антипова с горечью писала мужу, что давно отослала бы выше упомянутую статью в «Педологический журнал», «да Полина Осиповна <Эфрусси> все редактировала по-своему»[19]. В другом письме она признавалась, что «служба в <Пункте> мне давно осточертела, сил она поедает уйму, неприятностей создает на каждом шагу, потому что все идет далеко не гладко, мириться же со всем тем, что здесь предпринимается, я не могу – и поневоле ввязываюсь в лишнюю работу. Чтобы покончить с этой переработкой имеется один выход – уйти из Пункта. Могу ли я это сделать – конечно, нет…»[20].
Тяжелый быт забирал все силы: «С утра до вечера верчусь как белка в колесе. Прибавились еще практические занятия по вечерам 3 раза, которые мне дали в апреле, увы, только 1,5 червонца лишних, но и они весьма необходимы, так как на прожитие ух как нужна лишняя копейка!»; «…квартира становится очень и очень дорогой … более 100 миллионов в месяц. <…> Что до жалованья, то получаю я приблизительно 500-600 в месяц…»; «Я совсем хожу оборванная, а на лучшее платье нет денег …»[21]. Кажется, что эти письма написаны не в начале, а в конце ХХ века, так живо они напоминают о быте научных специалистов совсем недавнего прошлого.
Попытки найти более оплачиваемую работу приводили Е.В. Антипову в самые разные учреждения и к разным людям: «На днях из Москвы приехала некая И.М. Драпкина, мое бывшее наркомпросовское начальство, и предлагает мне место в Москве <…>. Обещают мне и комнату, конечно, ибо квартирный вопрос стоит в Москве совершенно чудовищно…»[22]. Однако московский вариант провалился и, совсем отчаявшись, Елена Антипова подумывала на год-два года уехать в Крым, к родственникам, и даже отправила в Симферопольский отдел народного образования предложение организовать там небольшой психологический кабинет с «амбулаторией для обследования подозрительных на дефективность детей». Но и в Крыму ее ждала неудача. «Напрасно Вы думаете, – объясняла Антипова мужу, – что службу так просто можно найти. И не с моими талантами сидят без дела. Да и не в талантах суть, а в возможности их применить, каковая сокращается с каждым днем»[23].
На наш взгляд, именно это – чувство профессиональной невостребованности, ощущение бесперспективности дальнейших усилий, недостаток активной интеллектуальной деятельности и, конечно, ностальгические воспоминания о годах учебы в Женеве и надежда на помощь учителя – привели Елену Антипову к мысли о необходимости отъезда из России.
Впервые с трагедией вынужденной эмиграции она непосредственно столкнулась осенью 1922 г., когда ГПУ арестовало и затем приняло решение о высылке в Германию ее мужа, В.Я. Ирецкого. В отличие от жен других высылаемых, безропотно принявших чекистский вердикт и последовавших за мужьями, Антипова обратилась в ГПУ с решительным по тону заявлением о невозможности эмиграции вследствие «отсутствия средств» и причастности к «новому, полезному для страны делу» (работа в пункте), и с не менее решительной просьбой отпустить арестованного Ирецкого на две недели домой для сборов и прощания[24]. Она добилась этой отсрочки и только в 1924 г. оставила Россию, отправившись с сыном Даниилом к мужу в Берлин (Германия). Однако совместной жизни не получилось, и уже через год Антипова переехала в Швейцарию, к своему учителю Э. Клапареду.
Научная биография Елены Владимировны Антиповой совместила русско-европейское психологическое образование в духе функционализма Э. Клапареда и «естественного эксперимента» А.Ф. Лазурского с идеологией «борьбы за просвещение и правду» А.П. Нечаева; опыт психологических наблюдений за детьми в разных культурах, благополучных и кризисных, революционных обстоятельствах жизни, домашних и детдомовских условиях, и многолетние научные и практические изыскания в области психотехники и интеллектуальном тестировании, в частности, исследовании детских умственных способностей. Как подлинный творец, эта женщина была космополитична: «Ничто так не близко моей натуре, как чувствовать себя свободной в пространстве и не знать межстранных границ»[25]. Все это — высокий дух, созидающий идеализм, профессионализм и гуманизм, русская научная судьба, образ самозабвенной матери, — досталось Бразилии, которая в полной мере оценила подвижническую деятельность русского психолога. Известный бразильский писатель Отто Лара Резенде выразительно описал личность Е.В. Антиповой: «Слабая женщина и сильная славянка, разрушительница всех стереотипов — близорукая интеллектуалка с потрясающей прозорливостью, эта (вечно с головной болью!) бразильянка … из Санкт-Петербурга и конструктор детских душ, апостол женского рода, ниспосланный нам из российского поднебесья, — она сама была лучшим примером того “созидательства”, которому учила, которое проповедовала самой жизнью своей»[26].
Русский старт Елены Владимировны, сформированный из интеллектуального и духовного семейного архетипа, атмосферы «серебряного века», женского танацевского образа и лучших гуманистических традиций российского психолого-педагогического сообщества, несомненно, определил многие кульминационные фазы ее профессионального творчества в будущем – и создание Общества Песталоцци для особенных детей, и развитие теории цивилизованного интеллекта, и появление проекта «Фазенда до Розарио» и многого другого, созданного этой выдающейся женщиной.
Елена Владимировна Антипова скончалась в госпитале Св. Луки в Белу-Оризонте 9 августа 1974 г. В последний путь ее провожали тысячи людей во главе с губернатором штата Минас-Жерайс. Издававшаяся в Нью-Йорке крупнейшая в США эмигрантская газета «Новое русское слово» опубликовала 22 августа некролог, написанный другим «русским бразильцем», Валерием Салатко-Петрище, более известным как поэт, литературный критик и переводчик «первой волны» эмиграции Валерий Перелешин (1913—1992).
У Елены Владимировны была мечта – создание МУЗЕЯ РЕБЕНКА, с этой мечтой она отправлялась в Бразилию. Этой мечте пока не суждено было осуществиться ни в России, ни в Бразилии, ни в Швейцарии. А ведь у нее в те же 20-ые годы уже был аналог – Музей педологии или Музей исключительного детства, созданный известным отечественным организатором обучения и воспитания детей с отклонениями в развитии Всеволодом Кащенко. Судьба его была трагична — все экспонаты, стенды, макеты, фотографии, документы были выброшены на мусорную свалку после снятия Кащенко с его поста в конце 20-ых годов. Погибла, в частности, собранная лично Всеволодом Петровичем уникальная коллекция портретов всех известных дефектологов мира – прошлого и современности.
Нам кажется, что Музей Ребенка должен появиться именно в России и должен быть назван именем нашей выдающейся соотечественницы Елены Владимировны Антиповой.
[1] Российское научное зарубежье: Материалы для биобиблиографического словаря. Вып. 2 [Пилотный]: Психологические науки: XIX — первая половина ХХ в. / Авт.-сост. Н.Ю. Масоликова, М.Ю. Сорокина. М., 2010 (далее – РНЗ, 2010).
[2] Библиографию научных работ Е.В. Антиповой см.: Bibliografia preliminary de Helena Antipoff // Boletim do Centro de Documentação e Pesquisa Helena Antipoff. 1982. N 2. P. 91-133; Campos R.H.F. Helena Antipoff: psicóloga e educadora – uma biografia intellectual. Rio da Janeiro, 2012. P. 404-411; РНЗ, 2010. С. 14-15. Основные работы последних лет см.: Block P. Institutional Utopias, Eugenics, and Intellectual Disability in Brazil // History and Anthropology. 2007. Vol. 18, N 2. P. 177-196; Campos R.H.F. Helena Antipoff. Recife, 2010; Campos R.H.F. Helena Antipoff: psicóloga e educadora – uma biografia intellectual. Rio da Janeiro, 2012; Campos R.H.F. Helena Antipoff: A Quest for Democracy and Human Rights with the Help of Psychological Science // Pickren W., Dewsbury D., Wertheimer M. (Eds.) Portraits of Pioneers in Developmental Psychology. New York: Psychology Press, 2012. P. 51-66. См. также: «Энергичные, знающие интеллигенты — для них Бразилия и создана»: Из эпистолярного наследия психолога Елены Владимировны Антиповой / Пред., сост., подг. текста и комм. Н.Ю. Масоликовой // Ежегодник Дома русского зарубежья им. Александра Солженицына. 2010. М., 2010. С. 363-384 (далее – Масоликова, 2010); Масоликова Н.Ю., Сорокина М.Ю. Русская наследница Песталоцци: Елена Антипова (1892—1974) и ее женевские учителя (в печати).
[3] Edouard Claparède, Hélène Antipoff. Correspondance (1914-1940) / Ed. M. Ruchat. Florence, 2010.
[4] Coletânea das obras escritas de Helena Antipoff. Em Centro de Documentação e Pesquisa Helena Antipoff. Belo Horizonte, 1992. Vol. 1-5.
[5] Мартынов Б.Ф. Русские в Бразилии // Латинская Америка. 1995. № 11. С. 78-84 (далее – Мартынов, 1995).
[6] Dicionário Biográfico da Psicologia no Brasil. Pioneiros. Rio de Janeiro, 2001. P. 53–58; Hofstetter R., Ratcliff M., Schneuwly B. Cent ans de vie (1912–2012). La Faculté de psychologie et des sciences de l'éducation, héritière de la l'Institut Rousseau et de l'ère piagétienne. Genève, 2012. P. 62, 76; Ruchat M. Engagement social et esprit de l’éducation nouvelle (1929–1940): Marguerite Soubeyran, Hélène Antipoff et Edouard Claparède // Histoire de l’éducation nouvelle. Les études sociales. 2007. N 145. P. 7–18.
[7] Антипова Е.В. Умственный уровень дошкольников: (Исследование по методу Бинэ‑Симона) // Педологический журнал. Орел, 1924. № 2(5). С. 34–46; Е. А. О психолого-педагогическом обследовании детей // Трудовая школа: Педагогический сборник. Петроград, 1923. № 4/5. Обе статьи републикуются в настоящем издании.
[8] Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК - ГПУ. 1921–1923 / Вступ. ст., сост. В.Г. Макарова, В.С. Христофорова. М., 2005. С. 242.
[9] РГАЛИ. Ф. 2227. Оп. 1. Д. 221 (далее — Письма с указанием даты).
[10] Масоликова Н.Ю. Елена Антипова – русское имя в истории психологии и педагогики Бразилии // История отечественной и мировой психологической мысли: ценить прошлое, любить настоящее, верить в будущее. Материалы международной конференции по истории психологии «V Московские встречи», 30 июня — 03 июля 2009. М., 2010. С. 195–199; Она же Новые страницы в истории российского психологического зарубежья «первой волны»: бразильский след // Материалы Юбилейной конференции «125 лет со дня основания Московского психологического общества»: в 2 т. М., 2011. Т. 1. С. 153–155.
[12] Цит. по: Масоликова, 2010. С. 381.
[13] Подробнее см.: Масоликова Н.Ю., Сорокина М.Ю. Русская наследница Песталоцци.
[14] Дом литераторов в Петрограде 1919–1921 годов: (Воспоминания А.В. Амфитеатрова) / Публ. А. Г. Виноградова // Встречи с прошлым. М., 1996. Вып. 8. С. 162.
[15] Цит. по: Масоликова, 2010. С. 383–384.
[16] Уэллс Г. Россия во мгле. М., 1959. С. 59–60.
[17] Антипова Е.В. Умственный уровень дошкольников: (Исследование по методу Бинэ‑Симона) // Педологический журнал. Орел, 1924. № 2(5). С. 46.
[19] Письма. <Не позднее 1924 г.>
[23] Письма. 20 ноября 1924 г.
[24] Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК - ГПУ. 1921-1923 / Вступ. ст., сост. В.Г. Макарова, В.С. Христофорова. М., 2005. C. 242—243.
