Замысел баронессы Врангель
Юрий Абызов
Ирина Шевеленко. Материалы о русской эмиграции 1920 - 1930-х гг. в собрании баронессы М.Д.Врангель. (Архив Гуверовского института в Стэнфорде) - Stanford Slavic Studies. Vol.9. Stanford. 1995
При беглом взгляде на обложку этой книги ловишь себя на том, как срабатывают привычные стереотипы нашего исторического мышления: эмиграция... баронесса... Врангель... Ага, это непременно Белая армия, черный барон, который готовил нам царский трон! И тут же вспоминается макороническое поношение Демьяна Бедного, под пером которого барон изъяснялся так:
...И я скажу всему канальству:
- Майн фольк! Не надо грабежи.
Служите старому начальству,
Вложите в ножницы ножи...
Барон представал придурковатым немцем, непонятно откуда взявшимся в России и непонятно почему командовавшим русской армией. Словом, всплывало что-то очень несимпатичное. И все потому, что историю нашу мы знали прескверно. А слава России складывалась из многих имен, которые вписывали в историю Багратион, Барклай де Толли, Беллинсгаузен, писатель Фонвизин, доктор Гааз и лексикограф Даль, не русские по фамилии, но русские по деяниям их.
Остров Врангеля и Горы Врангеля в Америке (Wrangell Mountains), названные в честь знаменитого путешественника российского адмирала Фердинанда Петровича Врангеля. Фердинанд Фердинандович Врангель - директор Александровского лицея. Участвовал в покорении Кавказа генерал от инфантерии К.К. Врангель. И не одни эполеты и форменные сюртуки - были и лица, получившие признание на ниве искусства. Скажем, Николай Николаевич Врангель (1880 - 1915), известный искусствовед, оставивший труд "История скульптуры". А был последний родным братом того самого "черного барона" Петра Николаевича. Оба выросли в семье Николая Егоровича Врангеля (1847 - 1924), оставившего обширные мемуары "От крепостного права до большевизма" и стихотворный перевод "Фауста" Гете. И то, что Петр Николаевич пошел по военной линии, не сделало его "солдафоном". Историю 1920 года он написал сам. Такова уж была традиция, характерная для родовитых семейств, - запечатлевать время и свое отношение к нему собственноручно.
Но кто же эта названная вначале баронесса Врангель? А это мать и Петра Николаевича и Николая Николаевича, - Мария Дмитриевна Врангель (1857 - 1944).
***
Не являясь профессиональным литератором и библиографом, Мария Дмитриевна тем не менее задумала в середине 20-х годов создать обширный труд, касающийся русского рассеяния, где нашли бы место сведения о характере среды обитания эмигрантов, численности их, положении церкви, школы, литературы и проч. Из Бельгии, где она жила, во все страны летели ее письма с просьбой присылать сведения об окружении и о себе.
Грандиозность замысла часто говорит о дилетантизме носителя идеи, но рано или поздно он осознает, что полная реализация замысла не под силу одному человеку. И Мария Дмитриевна решила ограничиваться только автобиографическими сведениями. На этой стадии проект приобрел некоторые реальные очертания.
В конце концов, уж не так важно, получены ли автобиографии от 100 литераторов, профессоров, общественных деятелей или от 250. Все равно объять необъятное в рамках одной жизни, тем более на склоне ее, невозможно. Но сколько бы его ни было, - а всегда кажется, что могло быть и побольше! - материал этот с годами, как старое вино, делается насыщеннее, ценность его возрастает в зависимости от аутентичности документов, сохранности их, от личности собирателя, от его идеального замысла и реального воплощения, от того, как материал поддается комментированию и проч. и проч. Этот выдержанный материал напоминает само зачерпнутое и сохранившееся время.
Реализовать замысел полностью было невозможно еще и потому, что эмиграцию раздирали распри и раздоры. Иные, не желая связывать себя с матерью "черного барона", воздерживались от переписки, другие не хотели оглашать свое имя, опасаясь за судьбу близких в России. ГПУ всегда проявляло повышенный интерес к публикациям и материалам, касающимся жизни эмиграции, как общественной, так и личной. С этим пришлось считаться и М.Д.Врангель.
Ограничившись сделанным, М.Д. не пожелала внести свое собрание в Пражский архив русской эмиграции, руководителям которого она не доверяла из-за их "левых убеждений", а передала его в Гуверовский архив в Стэнфорде, где уже хранился фонд ее сына, П. Н. Врангеля. С 1933 года собрание ждало своего часа, и наконец за него взялась исследовательница Ирина Шевеленко (к этому времени собрание уже было систематизировано и описано Ольгой Верховской-Данлоп), подготовила его к печати, тщательно прокомментировала, предварила очерком об истории возникновения собрания на фоне жизни русской диаспоры 20-30-х годов.
Материалы, содержащиеся в книге, являются лишь выборочными: не имело смысла повторять то, что за долгие ходы хранения уже стало достоянием сборников и справочников. Здесь приводятся 44 автобиографических письма, скажем, М.А. Алданова, С.Л. Войцеховского, Б.К. Зайцева. Н.К. Кульмана, А.И. Куприна, В.В. Набокова, Н.З. Рыбинского, П.А. Сорокина и др. Одни более известны нам, другие - менее и сведений о них недоставало. Отметим наличие в сборнике четырех рижан: Ю.И. Галича, Л.Ф. Зурова, И.С. Нолькена, Г.А. Ландау. Письма последнего особенно ценны, поскольку Г.А. Ландау, философ и публицист, фигура известная, но малоисследованная.
В сборнике воспроизводятся и сопровождавшие письма фотографии авторов. Попробуйте найти, когда это нужно, фотографии Н. Астрова, В. Даватца, В. Корсака, - придется копаться в редких, труднодоступных изданиях, преимущественно газетно-журнальных, где вместо лиц - мутные пятна. А здесь прекрасно видны юный В.Набоков и теософка А. Каменская, поэт и политический деятель С.Кречетов и подруга И.Бунина Г.Кузнецова.
Разумеется, книга эта для определенного круга читателей, скорее даже пользователей, для библиографов, литературоведов и историков, которые читают такие книги раздумчиво и дотошно, делая пометки и заметки. И те, кто сейчас штудирует ее, конечно же благодарны Ирине Шевеленко и нашему земляку, бывшему рижанину, ныне профессору Стэнфордского университета Л.Флейшману, который подвигнул И.Шевеленко на этот труд.
Даугава, 1996, № 6
