Раннее детство
Разрыв
Снова Рим
Вещий сон
Обещанный рай
Самостоятельная жизнь
Сонет любимой (И. А.Мирской)
Художнику А.И.Мисюрёву


Моя жена, Ирина Альфонсовна Мирская, в девичестве Ирена Осис, родилась в 1927 году в Париже. Сам этот факт интригует воображение: почему не в Риге, а в Париже? Всё это надо объяснить.
Отец Ирочки являлся человеком незаурядным, а его мать, коренная латышка Минна Страутынь, слыла женщиной простой, но, как все латышки, хозяйственной и работящей. Она жила в Риге, потом взяла в аренду земельный участок под дачу в Юрмале на 99 лет. У неё было два сына: Херберт, очень музыкальный, игравший на скрипке и, к сожалению, умерший от операции аппендицита, и Альфонс, молодой человек с фантазиями и не пожелавший копаться в земле и разводить клубнику. До сих пор непонятно, почему такая простая женщина, как Минна Страутынь, дала сыну такое редкое имя - Альфонс, в котором есть нечто королевско-испанское и нечто изысканно-фривольное.
Так или иначе, отец Ирочки Альфонс Осис познакомился с её матерью Валерией Бергман в Риге. Валерия, родившаяся в 1907 году в Елгаве, в свои 18 лет была расписной красавицей, и нет ничего удивительного в том, что она, к тому же наследница двух домов, привлекла внимание Альфонса.
Отец Валерии Альфред Бергман и её мать Анна, урождённая фон Кун, по национальности прибалтийские немцы, граждане России, а затем жители Латвии, категорически были против Альфонса, по их мнению, совершенно не подходившего их благовоспитанной дочери.
Однако любви не прикажешь. Валерия бежала с Альфонсом из отчего дома. Конечно, это жестокий удар для её добрых родителей, страдавших от такой чёрной неблагодарности и винивших Валерию за легкомыслие.
Влюблённые же беглецы направились на Запад. В то время это было очень просто: нужны были только деньги. Не знаю, почему они выбрали Венецию, Рим и Париж. Что их там ожидало? Друзья? Знакомые? Слухи о русских эмигрантах? Надежда на выгодную работу? Желание посмотреть свет и испытать свою судьбу? Теперь это неразрешимая загадка.
Весной 1927 года в Париже у них родилась дочь - Ирэна Осис, хотя положение семьи было не из лёгких. В 20-е годы в Европе разразился колоссальный экономический кризис, безработные не знали, как проживут ещё день, неделю, месяц... Особенно трудно приходилось приезжим. Обращаться с криком о помощи к дедушке после подобного бегства было невозможно; приходилось надеяться только на свои силы. Оказалось, что Альфонс не имел никакой профессии, хотя в Риге он увлекался кино, делавшим тогда свои первые шаги. Помню, что я в это же время в Вильно видел немое кино “Хижина дяди Тома”.
Увы, дела с кино в Париже у Альфонса не пошли, и тогда Валерия решила попробовать свои силы в ансамбле русской песни и пляски, состоявшем из эмигрантов-казаков и концертировавшем в разных городах Европы и даже в Северной Африке. Однако отец Ирочки отнюдь не радовался успехам жены, так как из-за длительных гастролей рушилась семья, маленькую дочку приходилось отдавать в частные пансионы. Вскоре произошёл разрыв.
Родители Валерии оказались правы в том, что для любви нужны и хотя бы минимальные материальные условия. Альфонс же некоторое время спустя сошёлся с литовкой Владой Дзендолет, у них родилось трое детей: Бернард, Рудольф и Лиана.
Примерно в 1931 году Валерия по условиям работы в ансамбле переехала в Рим. Здесь развернулась её активная концертная деятельность. Дочка для Валерии была тяжким грузом: она постоянно брала её с собой на концерты. В поздние часы Ирочка нередко засыпала за кулисами в артистической комнате, а порою её отдавали на воспитание в некую греческую семью. Ирочка жила также в пансионе в Больцано, в Альпах в семье некоей тёти Шуры, имевшей трёх сыновей. Истинное наслаждение проказники находили в том, что всячески пугали девочку.
Такая пёстрая жизнь с матерью, а зачастую и без неё, продолжалась до 1933 года, когда Ирочке суждено было приехать в Ригу и впервые увидеть дедушку и бабушку Бергманов. Девочка поступила во второй класс русской 13-ой школы, находившейся в Старой Риге на Грешной улице. Бергманы в то время жили в Ауце, где дедушка служил ветеринаром. Валерия же снова уехала в Италию.
Зимой Ирочка жила у известной балерины А.А.Фёдоровой, имевшей частную балетную студию, куда Ирочка и была принята в учение. В квартире Фёдоровой, бывшей прима-балерины Мариинского театра Санкт-Петербурге жили её муж, дочь Рена, внук Андрей и Валя Риекстыня, тоже учившаяся балету в студии.
В школе Ирочка училась успешно. К этому времени она уже знала основы французского и итальянского языков, а латышский язык стала учить на уровне своего класса. Конечно, ей было трудно, так как все вокруг говорили по-русски. У Фёдоровой Ирочка прожила один год, а потом бабушка Анна Максимилиановна определила её в семью Табульских, где воспитывались две дочки: Наташа и Мара. Их мама Вера Африкановна была женщина и добрая. Так Ирочка, наконец, почувствовала тепло домашнего очага, хотя и грустила по своим родным.
В 1937 году Бергман переехали из Ауце в Ригу, Ирочка переехала в их дом на улице Акменю, где жизнь потекла уже по-новому, где говорили по-русски и по-немецки. Вот откуда у Ирочки знание этого языка. Валерия приезжала в Ригу каждый год летом, чтобы посетить дочку и навестить родителей. Бабушка Анна Максимилиановна училась в Петербурге в Институте благородных девиц, получила хорошее образование, работала учительницей и сумела передать внучке свои знания французского языка. Она была Настойчива и заставляла Ирочку повторять скучные французские спряжения и склонения, что впоследствии ей очень пригодилось.
При всей строгости бабушка и дедушка в Ирочке души не чаяли: ей отвели свою комнатку. Общим любимцем в семье стал репинчер Токи, его банты менялись по туалету бусеньки. Случались и комические эпизоды: Ирочке казалось, что торговля мороженым - это интересная игра. Как-то летом в Цзинтари она пристроилась в киоске, принадлежавшем квартирантам дедушки, надела фартучек и стала продавать мороженое. Однако вскоре появился дедушка, пришедший в ужас от этой выходки Ирочки.
Тут надо сказать, что дедушка и бабушка удочерили Ирочку, но это, к сожалению, никак не повлияло на её дальнейшую судьбу.


В 1939 году по призыву Гитлера прибалтийские немцы стали срочно покидать насиженные места и направляться в фатерланд. Конечно же, Гитлер знал, какая судьба ожидает немцев после оккупации советов. В рижском речном порту швартовались пароходы из Германии, на них погружалось всё имущество уезжающих. Толпы народа собрались провожать своих знакомых, родных, среди которых было немало и русских людей, продолжавших свой путь по маршруту Россия - Запад. В помещении таможни среди многих людей стояли дедушка, бабушка и Ирочка, которую они решили взять с собой в Германию.
Нельзя сказать, чтобы 12-летняя девочка всему этому радовалась, но что её связывало здесь в Риге? Отец, которого она видела всего один раз, да и то ненароком? Мать, которая обитала где-то далеко и приезжала лишь в гости? Табульские - люди милые, но всё же чужие? Латышский язык, который она только что начала понимать? Кто мог поддержать её в тот момент, кроме дедушки и бабушки? Ирочка осматривалась по сторонам в надежде увидеть кого-нибудь знакомого. И тут она увидела того, кого она никак не ожидала увидеть в эту минуту: это была её мать.
Накануне отъезда родителей она прибыла из Италии и вечером с глазу на глаз беседовала с дедушкой, но, видимо, не могла его убедить не увозить внучку в Германию. Как протекал этот разговор, одному Богу известно, только Валерия обратилась к юристу Чумаченко, который всему придал политическую окраску: как же это так? Двое пожилых немцев задумали отнять у матери дочку-латышку и увезти её в фатерланд? Не бывать такому.
В момент, когда Ирочка увидела свою мать, её детское сердце почуяло недоброе: мать пришла, чтобы вырвать у бабушки с дедушкой внучку и обречь её на неизвестность и скитания. Её сердце наполнилось обидой, она готова была разрыдаться, но ещё надеялась, что дедушка Альфред отстоит её, но сразу поняла, что всё пропало: за спиной Валерии стоял дюжий полицейский, отнюдь не склонный к семейным сценам. Мать крепко держала Ирочку за руку. Явились носильщики, начался переполох и о нормальном прощании с бабушкой и дедушкой не могло быть и речи.
Так силой, не спросив мнения дочери, мать решила её судьбу на многие годы. Произошёл полный разрыв не только со старшим, но и духовный разрыв с матерью, что ещё более печально.


Сразу же после отъезда бабушки и дедушки в Германию Ирочка тяжело заболела, её снова взяли на пансион Табульские и она постепенно стала выздоравливать, а в ноябре 1939 года Валерия взяла дочку и обе отправились за границу. Ехали через военный Берлин, где воображение Ирочки было подавлено почти полной темнотой на улицах города. Это было затемнение от налётов английской авиации. На груди у людей фосфорические светлячки, только так они не сталкивались вечером друг с другом. Берлин не удалось осмотреть, так как мама с дочкой находились здесь только проездом и остановились у знакомых, в семье Могилёвых. Затем мама с Ирочкой ехали поездом через Больцано в Альпах, где из окон вагона им открывались изумительно живописные виды, на юг - в столицу мира - древний Рим.
В Риме Валерии была обеспечена работа в кино, хотя съёмки проходили не каждый день. Кроме того, она выступала в ансамбле песни и танца русских казаков, где познакомилась с Иваном Алексеевичем Спасским, полюбившим и маму, и дочку; Ирочка же звала его просто'дядей Ваней. Жизнь этого человека - непрестанный подвиг и бесконечные муки. Не берусь описывать его жизнь, так как мало о ней знаю. Мне, однако, известно, что он ещё в Испании сражался против коммунистов, затем в рядах итальянского корпуса в звании офицера. Видя бессмысленную гибель итальянцев в России, Спасский сумел разоружить свою часть и привести её на советский командный пункт, не был расстрелян, но очутился в тяжком плену, был в Сибири, вернулся в Киев больным, но советского подданства не принял, так и остался “нансеном” (точнее, “нансенистом”, т.е. лицом без гражданства, с так называемым нансеновским паспортом, который имели многие русские эмигранты в Европе. - Ред.).
Забегая вперёд, скажу, что это был нежнейшей души человек: он трогательно пел под гитару старинные русские романсы, был хорошим хозяином.
Он мог стать Ирочке хорошим отцом, однако Валерия пренебрегла этим человеком и, уезжая из Италии в СССР, сказала ему на прощание: “Вот если любишь меня, то возвращайся на Родину и меня там найдёшь.” Судьба сыграла с ними злую шутку. Только в 1958 году Ирочка с мамой поехали в Киев, чтобы навестить дядю Ваню. Тронутый его судьбой, я посвятил ему небольшое стихотворение “Знакомому незнакомцу”, несколько строк из которого остались в памяти:


Казалось бы, при этой встрече, после долгой разлуки Валерия могла бы проявить к дяде Ване сочувствие, обогреть его теплом женского сердца, но ничего не получилось: их взгляды оказались столь различными, что о соединении не могло быть и речи. К сожалению, дядя Ваня вскоре умер, так и не добившись любви Валерии.
...Но вернёмся в кипучий древний и вечно юный Рим, где мама снимала меблированную комнату со всеми услугами, очень дорогую. Ирочка старалась усвоить итальянский язык, в чём ей помогала добрая тётя Маруся, давно уже жившая в Италии. Однако что-то надо было делать с учением Ирочки (в Риге она пять лет училась в русской 13-ой школе, но этого было явно недостаточно).
И вот мама снова делает рискованный шаг: она с помощью каких-то униатов устраивает дочку в колледж “Мария - Сантиссимо”, находящийся в самом центре католического мира, рядом с Ватиканом, на улице Сант-Уффицио № 17. Следует пояснить, что Ирочку после рождения в Париже крестили в лютеранскую веру под именем Мелита-Ирена, затем в Риге она, по желанию матери, была перекрещена в православие девочкой. В Риме имелась православная церковь для местных русских жителей, среди которых были даже сиятельные особы.
Ирочка никогда не была католичкой. И тут вдруг она очутилась рядом с собором св. Петра - величайшим творением эпохи Возрождения, созданным такими гениями, как Браманте, Микель-Анджело, Рафаэль и Бернини. Этот колосс, стоящий на холме, виден издалека, почти из точки великого города. Его высокий купол - символ небесного свода. Собор не подавляет дух человека, не говорит о его бренности, а наоборот, возвышает его и приближает к Творцу всего сущего.
В собор св.Петра суоры, монастырские воспитатели, приводили девочек по большим церковным праздникам. Здесь поистине было на что посмотреть! Какое богатство скульптур, какие удивительные капеллы, какое необычайное искусство! А красота католической мессы, а иконы святых, среди которых Ирочка выделяла икону св. Пётр. Чтобы изучить все эти реликвии, потребовался бы не один год пристального внимания.
Колледж “Мариа Сантиссимо Бамбино” был школой для девочек при женском монастыре, где царили монастырские обычаи. Преподавали в нём учёные суоры. Колледж был платный, и маме приходилось туго.
Всё это очень напоминает эпизод из моего детства, когда моя мать также определила меня в католическую школу при Бернардинском монастыре в Вильне. Разница только в том, что я не смог там ужиться, а вот успехи Ирочки в колледже были хорошие. Она слушала все предметы на итальянском языке и её даже хвалили за произношение.
Конечно, случались и казусы. Однажды в дортуар к девочкам явилась Супериоре, т.е. начальница школы, и велела Ирочке получше одеться, причесаться и т.п. Она считалась в колледже иностранкой и к ней проявляли особый интерес.
Супериоре провела её в зал, где на высоком кресле восседал кардинал. Он милостиво посмотрел на девочку и протянул ей руку. Ирочка, как это было принято в православной церкви, недолго думая, поцеловала седому старичку руку, однако он неожиданно отдёрнул её и пальцем другой руки указал на перстень, который она должна была поцеловать. Поняв свою ошибку, Ирочка смутилась, а кардинал тут же стал задавать ей вопросы по-итальянски. Её ответами он, очевидно, остался доволен. Кроме того, она прочитала ему ещё и стишки по-французски. Узнав, что она латышка, родившаяся в Париже, кардинал благословил её и отпустил.


Жизнь в колледже “Мариа Сантиссимо Бамбино” шла очень размеренно и спокойно. Ничто не нарушало мира и душевного равновесия.
У каждой девочки была своя подружка, с которой она могла делиться самыми заветными мыслями и желаниями. Ирочка такой подружкой считала Лючию Лупинто. У каждой девочки имелся свой альбомчик со стишками и рисунками. В часы посещения гостей всё блестело чистотой. Суоры следили за поведением людей каждой воспитанницы, а за хорошие успехи в учении и поведении каждая девочка имела право положить цветы к статуе Мадонны, напоминавшей Лурдскую.
Молитвой сопровождались все деяния детей: завтрак, начало и конец каждого урока, отход ко сну и т.д. Такая жизнь не казалась девочкам неволей: вокруг столько интересного! В будни они посещали мессу в монастырской церкви, после уроков им разрешалось прогуливаться по чудесному парку на территории монастыря.
Не все девочки были итальянки, но в колледже не ставился вопрос о национальности и происхождении. Несколько девочек были настроены очень религиозно и доходили в молитвах до экстаза и экзальтации. Они готовились стать монашками и перебирали свои розарии по 50 раз в день, собирали цветные фотоснимки католических святых, строго соблюдали предписания церкви.
Почему родители отдавали девочек в этот колледж? Почему платили за их содержание большие деньги? Скорее всего для того, чтобы уберечь своих дочек от разлагающего влияния окружающей среды, тлетворного дыхания большого города и его соблазнов.
Совсем не так обстояло дело с Ирочкой. Мама устроила её сюда потому, что не могла оставлять ребёнка в одиночестве при своих разъездах, встречах, концертах, съёмках и т.п. Находясь в монастыре, Ирочка не испытывала религиозной экзальтации, хотя католический мистицизм, суоры в своих чёрных одеяниях, ранние мессы и прочее не могли не настраивать душу на определённый лад - некой невыразимой сокровенности. Хотелось кому-то излить свою душу, но у мамы были всегда одни и те же вопросы: хорошо ли здесь кормят, не обижают ли, есть ли в чём нужда. В общем, духовного контакта с матерью не было.
И вот однажды, незадолго перед отъездом из Италии, ночью Ирочке приснился сон, который я хочу назвать вещим, ибо это было как бы окно в будущее. Бывают сны, которые мы забываем уже утром, бывают сны бессвязные, бестолковые, но есть и такие, которые мы помним до конца своих дней.
Ирочке приснилось, что она стоит на высоком месте, откуда видна ведущая вниз дорожка, внутренний двор монастыря, парк, статуя Мадонны со скорбящим лицом и церковь, где происходят ежедневные богослужения. И вдруг она увидела на дорожке фигуру, идущую вниз, к церкви, - человека высокого роста, озарённого необычайным светом. Всем своим существом она потянулась к этому видению, но ноги её не слушались. Вот она оборачивается и видит у себя за спиной на фоне парка толпу женщин, одетых во что-то серое. И среди этой толпы она замечает свою маму, также одетую в это серое неприглядное платье.
Смятение охватывает всё её существо: она колеблется между желанием увидеть вблизи загадочную фигуру и стремлением побежать, дать руку маме, вывести её из окружения женщин во всём сером. Наконец, Ирочка бежит по дорожке, но видит, что перед ней закрыта калитка, ведущая вниз. Она разбегается, толкает с силой калитку и бежит, бежит - несётся быстрее ветра, чтобы нагнать светлую фигуру; наконец, в двух шагах от неё она останавливается и видит, что это не обыкновенный человек, а сам Христос, - повернувшись к ней светлым ликом, он глядит на неё любящими очами. Она падает перед Ним на колени и Он благословляет её. По её лицу ручьём текут слёзы и она не знает, почему ей так легко и вместе с тем грустно, грустно потому, что вот она не сумела вывести из этой серой страшной толпы свою маму, чтобы Христос благословил и её.
Видимо, во сне она плакала, потому что почувствовала, как её будят. Это её разбудила суора Алда, которая принялась участливо расспрашивать, почему Ирен плачет, и, узнав содержание её сна, сказала, что у неё в жизни будут большие испытания, её ожидают нелёгкие дни, но сам Христос будет хранить её, так как Он её благословил. И, действительно, так всё и было.
В Европе шла война, в июне 1941 года Германия напала на СССР, формировался итальянский корпус для борьбы с большевиками. В этих условиях людям в Италии было не до кино и ансамблей песен и плясок.
Тут Ирочкина мама объявила, что должна вернуться на Родину. Она стала ходить в советское консульство в Риме, познакомилась с советским консулом Роговым, видимо, жаловалась на то, что ей грозит безработица, что вот дочку она хочет учить балету, что её родина страдает, и она в эту минуту не может оставаться безучастной к судьбе родной страны.
Рогов, как и все советские агитаторы, только этого и ждал, он стал говорить, что в СССР нет безработицы, что это страна цветущей молодости, что “молодым везде у нас дорога”, что мать получит работу в кино, а дочь поступит в балетную школу. Его речи были как елей на раны - Валерия решила ехать, но ведь шла война, до СССР можно было добраться из Италии только окружным путём: через Швейцарию, Болгарию, Югославию и Турцию. И в этом консульство ей помогло.
Ехали Валерия с дочерью дипломатическим поездом, но это уже не главное. Меня интересует другое. Как любящая мать могла решиться на столь отчаянный шаг: везти свою единственную дочь - девочку-подростка - в кровавую империю зла? Неужели она ничего не знала о миллионах ни в чём неповинных людей, расстрелянных коммунистами, неужели ей никто из итальянских эмигрантов ничего не рассказывал об атеизме, о гонениях на церковь, о преследовании инакомыслящих, неужели никто не говорил ей: образумьтесь, что вы делаете? Вы губите себя и свою дочь! Неужели она ничего не знала о палачах народов Ленине и Сталине, об уничтожении целых наций, о преследовании немцев и людей с немецкими фамилиями?
Ей, конечно же, говорили об этом, но всё отскакивало от неё, как горох об стену. Она думала, что всё это ложь и пропаганда Геббельса. Правда, у неё был советский паспорт и в Италии, вступившей в войну с СССР, ей могло не поздоровиться...
Но куда она стремилась? В Россию? Но там никого из родных не было. В Латвию? Но она оккупирована немцами. Хотя бы это она могла понять? Могла же она потерпеть и дождаться окончания войны? Но сколько продлится эта война -    никто не знал. Столь логично рассуждать мог только человек, не знающий характера Валерии. Это была непреклонно-настойчивая натура, что видно из всей её предшествующей жизни: это уход из родного дома, развод с мужем, отношения с дядей Ваней. Однако права евангельская мудрость: “Не судите, да не судимы будете!”.
Но из безумных поступков людей проистекают все их беды, что и проявилось в дальнейших событиях жизни Ирочки. К сожалению, она очень скоро должна была расстаться со своим колледжем, подружками, суорами, со своим Римом, который она уже успела полюбить, с тётей Марусей, с мирной жизнью, чтобы пуститься в далёкое путешествие с тревогой и недобрыми предчувствиями в душе. Она крепко запомнила свой вещий сон...


В Советскую Россию Валерия ехала в “радужном настроении”. По её мнению, там её ожидала работа на киностудии, бесплатное обучение дочери и другие перспективы. Там её родина, земля её отцов. Прибалтика оккупирована немцами? Но ведь в понятие “Родина” у неё входила вся Россия со всей Прибалтикой до самого Тихого океана. Латвия - это только Российская губерния.
Пока ехали в дипломатическом поезде через города и страны, пока плыли на пароходе “Сванетия” через Дарданеллы и Босфор, затем снова через Константинополь и Турцию вплоть до самой Армении, эта эйфория продолжалась.
Наконец-то, после долгого путешествия они прибыли в Армению, в город Ленинакан. Здесь пассажиров высадили и поместили в зале ожидания, среди них была и Валерия с дочерью. На следующий день их повезли в Ереван, где остановились возле красивого здания и мама сказала: “Смотри, Ирочка, с каким почётом нас принимают и привозят в гостиницу!”
Увы, очень скоро наши путешественницы убедились в том, что попали они отнюдь не в гостиницу, а в лапы госбезопасности... Их повели по бесконечным коридорам, водворили в одну из комнат, а о багаже сообщили, что он пока ещё не прибыл. Никогда больше они его и не видели: их багаж был тотчас же разграблен.
С этого времени начались нудные допросы и вопросы: кто такие, откуда приехали, зачем прибыли, кто послал, какие задания от иностранных разведок получили и т.п. Чекистам и в голову не могло прийти, что женщина приехала из чувства патриотизма.
Валерия была посажена в погреба ЧК как шпионка, где прозябала около года, а дочка отправлена в детприёмник для беспризорных. Так началась “райская” жизнь для матери и дочери, их “хождение по мукам”. Не знаю, каковы были условия существования Валерии в Ереванской тюрьме, так как она очень не любила делиться воспоминаниями об этом.
Поражает меня другое: она не испытывала никаких угрызений совести, хотя по её вине после условий божественной итальянской красоты дочка очутилась в грязном советском аду среди вшивых беспризорников и мелких воришек. Мало того, по рассказам Валерии получалось, что чекисты были едва ли не правы, что защищали своё государство от происков иностранных агентур.
Может быть, я и ошибаюсь, но человека очень трудно понять, да и сам он часто себя не понимает и не хочет признать своих ошибок. Проще всего случившееся объясняется молодостью, неопытностью, даже легкомыслием Валерии, её политической слепотой и доверчивостью, из-за чего пострадала она и её дочь.


Я неоднократно слышал историю детства моей жены, Ирины Альфонсовны Мирской в её пересказе и, тем не менее, нелегко передать все нюансы минувшего. Но я утешаюсь мыслью о том, что пишу не роман, а историю тех лет.
Итак, в 1941 году Ирочке 14 лет. Чужой человек, чекист, везёт её в машине в детприёмник. Ирочка одета в итальянское платьице, в руках у неё итальянская сумочка. Машина останавливается. По дороге чекист украдкой суёт в руку Ирочки какую-то записку и шепчет: “Если будет очень плохо, позвони по этому телефону”. Трудно понять, каковы были мотивы такого поступка со стороны “гэбиста”. То ли вид девочки, лишённой матери, его тронул, то ли у него была цочка такого же возраста? Он-то наверняка знал, что может прийтись очень трудно, и в нём внезапно пробудились человеческие чувства.
Так или иначе, Ирочка очутилась в учреждении полутюремного типа. Самым ужасным для неё был контраст двух миров - мира религиозной экзальтации в Риме и мира лжи и ненависти в этом “зверином питомнике”. Не берусь описывать несколько мучительных месяцев в жизни несчастной девочки среди мира всеобщей озлобленности, вражды и отчаяния. Всё это усугублялось тем, что она ничего не знала о судьбе матери. Что с ней стало? Жива ли она? Где она теперь? Эти вопросы не давали ей покоя, а поделиться было не с кем. Все - и дети, и взрослые - чуждались её, а она избегала всяких рассказов о себе. Хорошо, что ещё не срезали её длинные косы, не обрили голову наголо. Она тщательно мыла и заплетала волосы. Но жизнь здесь протекала мучительно.
Ирочка сохранила записочку с номером телефона и, улучив момент, позвонила и сказала, что здесь ей невыносимо жить. На следующий день директор детприёмника, озлобленный и подозрительный тип, вызвал её в свой кабинет, запер дверь, выложил на стол свой наган и со зверским выражением лица заорал:
-    Что, жаловаться вздумала? Что тебя здесь не устраивает?
-    Да нет, я не жаловалась, я только сказала, что я не могу здесь жить: я должна работать, учиться и найти мою маму! - ответила Ирочка.
-    Ладно, - завопил он, - начальство требует тебя отпустить, так вот что я тебе скажу: можешь идти на все четыре стороны, но если за один день ты не устроишься на работу и не найдёшь, где жить, - тебя вернут сюда и тут уж я тебя сгною!
После таких “ласковых” проводов Ирочка очутилась на улице. Одна- одинёшенька на целом свете! Здесь, в армянском городе Ереване, она никого не знала. Куда было идти? Что делать? Искать маму? Но это бесполезно. Искать работу? Но какую? Что она умела? Она ведь ни слова не знала по-армянски. Вот задачи, которые не решил бы за один день даже взрослый опытный человек, не то что 14-летний ребёнок. И тут её осенило: ведь она училась танцам у Фёдоровой в Риге, она могла бы танцевать и здесь в опере. Но где она находится, эта опера, и есть ли она вообще в Ереване? Тут она подошла к милиционеру и спросила: “Господин полицейский, скажите, пожалуйста, где здесь находится опера?”
Подобное обращение милиционеру показалось весьма подозрительным и он потребовал предъявить документы. Ирочка подала ему справку из НКВД о том, что Осис Ирена прибыла из Италии и имеет право на временное пребывание в Армянской республике. Уразумев это, страж порядка объяснил юной иностранке, как пройти к зданию оперного театра, и сообщил, что он “не господин полицейский”, а “товарищ милиционер”. И вот полуголодная, жаждущая, уставшая девочка делает первые шаги в своё будущее. Это можно назвать хождениями от Сциллы к Харибде.
...В опере на неё, незваную пришелицу, едва ли не замахали руками - нет, мол, никакой работы, и ребёнку вообще здесь нечего делать. Однако кто-то всё же посоветовал ей пойти в театр песни и танца Армении.
Не застав там директора, Ирочка провела несколько часов в томительном ожидании. Когда он вернулся, ему сообщили, что уже несколько часов его ждёт какая-то девочка. Директор театра был толстенький, невысокого роста. Усадив Ирочку за стол напротив себя, он с изумлением попросил, чтобы она всё ему рассказала, и добавил, что у него тоже есть дочка такого же возраста.
Тут нервы у Ирочки сдали и она горько разрыдалась. Директор стал её успокаивать и, узнав, что она ищет работу и хочет танцевать, посоветовал пойти в оперу, так как армянских характерных танцев она ведь не знает.
-    Но я уже была в опере и там мне отказали!
-    Ничего, девочка, тебе отказали, а мне не откажут!
С этими словами он стал звонить в оперу, после чего сказал, чтобы она шла туда, там её примут.
Директор оперы на этот раз был гораздо внимательнее: поинтересовался, что она умеет, где её родители, откуда она приехала и т.д. Затем сказал, что у неё только одна возможность: работать в мимансе. Ирочка никогда не слышала этого слова, но с радостью согласилась. Спросил директор и о том, где же она будет жить. Узнав, что ей жить негде, он тут же вызвал какую-то женщину и о чём-то с ней заговорил по-армянски. Далее Ирочку отвели к одной старушке с просьбой от театра приютить девочку за скромную плату.
Квартира оказалась тесным пристанищем каких-то тётушек-старушек, общавшихся между собой по-армянски. Ирочке отвели крохотное кроватное место. Итог дня был вполне утешителен: она имела теперь работу и пристанище, но как жить дальше? Что делать, как и чему учиться? И как найти маму?
...Съев тарелку какой-то похлёбки, совершенно обессиленная, она уснула мертвецким сном. А наутро узнала в опере, что днём должна ходить на репетиции, а вечером на спектакли. Только теперь она начала понимать, что такое миманс.


Отнюдь не усыпан розами был её путь к самостоятельной жизни. Всё было необычно и ново: местные люди, их непонятный язык, скудость питания, долгие часы занятий в опере, тоска по близким - маме, бабушке и дедушке. Тревожили и не давали покоя воспоминания о райской жизни в Риге и Риме и страшном времени, проведённом в детприёмнике.
Помимо оперы, Ирочка поступила и в балетную школу, где очень усердно занималась; её мечтою был кордебалет, а затем работа балерины. Конечно, её не могли удовлетворять роли пажа или фрейлины. Совсем не смешон был тот случай, когда Ирочка в одежде пажа должна была пройти по сцене с подносом, на котором красовались деревянные кубки, и когда она по какой-то случайности, споткнувшись, упала, а кубки разлетелись по всей сцене. Мало ли чего не бывает в театре!
В опере Ирочка познакомилась с одной хористкой, армянкой Рануш, у которой была дочка Эльмира, ещё маленькая девочка. Так вот эта добрая женщина взяла к себе Ирочку, и она стала помогать Эльмире по немецкому языку. Судьба Рануш сложилась тоже несладко: её муж Бобкен во время сталинских репрессий, как и многие другие ни в чём неповинные люди, был сослан, и Рануш посылала ему посылки на жалкие заработанные гроши.
Может быть, поэтому Рануш и взяла к себе Ирочку, - ведь у них была похожая судьба. Вот в это-то самое    время Ирочка узнала, что её мама находится в тюрьме в Ереване, и стала также носить ей в тюрьму всё, что могла. Как часто она теперь вспоминала свой сон в Риме! И как он неуклонно сбывался! Один только раз матери и дочери разрешили свидеться. Это было горькое свидание: обе обливались слезами и даже не успели толком поговорить. А далее случилось то, что описала А.А.Ахматова в своём “Реквиеме”.
Ирочка пришла с корзинкой к воротам тюрьмы, где обычно стояли огромные очереди посетителей для передачи заключённым. Ирочка сдала свою корзинку для передачи маме и стала ждать ответа. Люди уже начали расходиться, и ей последней принесли её корзинку, но не пустую, как обычно, а вернули обратно нетронутую. Почуяв неладное, Ирочка бросилась к окошку, но равнодушный голос крикнул: “Ничего не знаю!” Окошко захлопнулось. Ирочка была в отчаянье. Что случилось с мамой? Заболела? Нет ли где записки от неё? Ничего не было. В канцелярии ей сказали, что маму повезли на восток, в Азербайджан для отбывания срока в другой тюрьме, а больше никто ничего не знал или не имел права говорить.
Новые испытания начались в жизни бедной девочки. Вдруг от истощения, переживаний и перенапряжения в балетной школе и в опере у неё начали пухнуть ноги. В короткий срок они так распухли, что Ирочке не то, что танцевать, а и ходить стало невмоготу. Скорее всего это было рожистое воспаление. Лечащий врач объявил ей, что больше танцевать она не сможет, а балет для неё - только зрелище из зала.
И тут же её потрясли и другие переживания: Эльмира объявила своей матушке, что навсегда уйдёт из дому, потому что Рануш любит Ирочку больше, чем её. Вот какова чёрная ревность! Что оставалось делать? Казалось, что на глазах рушится всё с таким трудом достигнутое: мечта о балете, надежда соединиться с мамой, увидеть бабушку и дедушку или списаться с ними и, наконец, мачта о домашнем уюте.
В этой непростой ситуации, из-за капризов взбалмошной Эльмиры, Ирочка, полубольная и совершенно несчастная, должна была оставить Рануш. На что оставалось надеяться? Где искать помощи? И тут Ирочке пришла в голову благая мысль, ниспосланная ей поистине её Ангелом-хранителем. Да, она не может больше танцевать, но ведь она учила французский язык, в Италии - итальянский, в доме бабушки - немецкий. Почему же не попытать свои силы в педагогическом институте? Ведь там стипендия и студенческое общежитие.
И вот случилось новое чудо в жизни Ирочки: её, дочку политической заключённой, её, почти ребёнка, её, имевшую только свидетельство из колледжа на итальянском языке, её, не знавшую в институте ни одного человека, не имевшую даже места жительства и без аттестата советской школы, приехавшую из враждебной Италии - гнезда фашизма - приняли на второй курс французского отделения филологического факультета.
Так началась новая, студенческая жизнь Ирочки. А Валерия Фёдоровна в то время была уже в Баку, в общей камере. Заключённые женщины здесь выполняли разную работу: переделывали, штопали, стирали солдатские шинели. То была грязная и скучная работа. Затем Валерия Фёдоровна была отправлена в Казахстан в лагерь Чурбай-Нуре (“Чёрный камень”), где познакомилась с латышкой, высланной из-за мужа, - Церой, работавшей медсестрой в лагерном лазарете и детском саду. Так получилось, что В.Ф. работала в детском саду и в пекарне. На работу их водили под конвоем, особенно на полевые работы и на рубку валежника, которым в лагере растапливали плиты, готовя еду.
При всём однообразии лагерной жизни заключённые женщины умудрялись устраивать вечеринки. Они знакомились с местными мужчинами, встречались с ними урывками, здесь даже рождались дети. Но В.Ф. никуда не ходила, разве иногда, по просьбе женщин, танцевала на клубной сцене... Так продолжалось до августа 1946 года, когда она была освобождена из заключения. Органы выдали ей ветхую справку о том, что она сидела в такие-то сроки в таком-то месте и рекомендовали место жительства в Коврове Владимирской области, но она остановилась в Малоярославце, где временно работала, чтобы затем вернуться на свою исконную родину - Латвию.
В это же время Ирочка “грызла гранит науки” в Ереванском пединституте. Предметы ей давались легко, трудность была только с историей КПСС. Лектор, некто Вартанян, заставлял полуголодных студентов зазубривать целые главы из этой коммунистической библии. На экзаменах он проваливал малоимущих студентов, лишая стипендии, единственного источника существования, так как у большинства из них родители либо погибли на войне, либо умерли, либо сами находились в бедственном положении. Поэтому студентки в общежитии, например, старались по вечерам при коптилках шить или вязать, чтобы как-то поддержать своё существование.
Был в институте другой лектор по истории партии Алексанян, к которому все и старались попасть на экзамен, так как он требовал “соль” вопроса. Ирочка также пошла к нему, но, увы, она не понимала суконно-бюрократического языка этой абракадабры коммунизма: что такое “стачка”, “продразвёрстка”, “продналог”, “пленум” , “президиум” и т.д.
Алексанян, человек добрый и отзывчивый, сразу решил помочь Ирочке. Он принимал у неё зачёты по отдельным главам, попутно объясняя непонятные ей термины. Она стала вхожа в семью чуткого преподавателя, понравилась его сыну Вилику, впоследствии профессору в Москве, работавшему в области микроскопии, члену КПСС, ныне уже покойному. Он тогда уже ухаживал за Ирочкой, но до свадьбы дело не дошло, так как мать Вилика, Арма Ивановна, уж очень заботилась о карьере своего сына, а дочь политически неблагонадёжной могла плохо повлиять на будущее её семьи. Прямо об этом не было сказано ни слова, но Ирочка это ясно почувствовала. И решила вернуться в Латвию - на родину своего отца Альфонса Осиса, бесследно пропавшего в начале войны.
Ирочка вернулась в Ригу, стала жить у своей бабушки, Минны Страутынь (по фамилии второго мужа) на Рижском взморье в Пумпури, работать у нотариуса В.В.Маранович и поступила в Латвийский пединститут для продолжения образования. Скоро вернулась и мама, жившая сперва в Тукумсе, а затем в Слокс па чердачке маленького домика и работавшая на Слокском ЦБК на папмашине. Всё приходило “на круги своя”.
А весной 1951 годау Юрия Глаголева, как уже сказано, я познакомился с Ирочкой и её мамой. 2 сентября мы венчались в Троице-Задвинской церкви, чтобы прожить долгую, полную труда и волнений, жизнь, о которой можно написать целый роман, ничего не выдумывая и не добавляя, ибо жизнь человека столь богата событиями, что ни один писатель не в состоянии превзой ти её по богатству вымысла.





Летом 1997 г. во Дворце Петра была открыта выставка живописных полотен рижского художника А.И.Мисюрёва, которую в те дни посетил и почётный председатель РКЦ “Улей”, доктор филологии, поэт В.В.Мирский. Работы из цикла “Русский север” оказались настолько близки ему по духу, что 26 июля поэт записал в альбом лирическое посвящение, возможно, экспромт “Художнику А.И.Мисюрёву”.


Приписка гласит: “С пожеланием Александру Ивановичу новых успехов в творчестве!” А затем адресат посвящения писал портрет Поэта и Учителя. Владимир Владимирович семь раз - счастливое число! - встречался с живописцем во время сеансов портретирования, создал его портрет, теперь хранящийся в семье Мирских. 27 авг. 1998 г., незадолго до ухода из жизни, В.В.Мирский передал художнику ещё одно своё стихотворение с аналогичным названием.


И перед автографом дописал: “С глубоким > важением и любовью - Владимир Мирский.”
Художник любезно предоставил оба стихотворения для публикации (текст второго он отыскал у себя по счастливой случайности). (См. также газ. "Русское слово”, 1999, № 73, 15 - 21 окт.).