Два года тому назад в моих руках оказалась большая папка из личного архива о.Алексия Каратаева. В ней аккуратно разложенная по годам обширная переписка будущего наставника Рижской Гребенщиковской старообрядческой общины о.Георгия Михайловича Подгурского. Начало этой переписки датируется 1939 годом. Именно с этого времени из Двинска-Даугавпилса в Таллинн и Нымме шли по почтовым путям послания молодого человека Георгия Подгурского к его невесте Анне Мурниковой, дочери известного в Прибалтике старообрядческого наставника о.Льва Мурникова.
Менялись адреса отправителя: Двинск, Рига, Комсомольск-на-Амуре, Воркута. Расширялся список имен — здесь и письма к матери, отцу, родственникам, друзьям, знакомым, ответные послания... Все же полностью переписку о.Георгия сохранить не удалось. Часть переписки после его смерти оказалась в Таллинне, другая — в Молдавии, у его духовных детей. Часть писем была уничтожена родственниками. Так, мать о.Георгия сожгла свою переписку с сыном воркутинского периода, периода его заключения. Вообще удивительно, что переписка сохранилась хотя бы в таком объеме. Ведь, как правило, советский человек старался избавиться от документов, которые могли хоть как-то скомпрометировать его перед государством. А многие письма о. Георгия именно таковы. Но в доме берегли письма. Такой была семейная традиция? Пожалуй, нет. Вряд ли пожелтевшие от времени листы предназначались для истории, хотя чувство исторической сопричастности свойственно автору писем. Скорее всего, письма были очевидным продолжением о.Георгия, частью его самого, метками на его пути — и этим были ему дороги. Внутреннее пространство чувств, мыслей, переживаний может быть обособленным. Человек чувства и человек действия не всегда уживаются в одном лице. Бывают ситуации, когда переживания, страсти получают самостоятельное значение, значение биографических фактов. Частью биографии стали письма о.Георгия.
Наиболее интересная часть эпистолярного наследия о.Георгия — переписка с невестой в предвоенные и военные годы. Их сохранилось около 250, писем за 1939-1943 гг. В настоящей публикации представлена выборка за это четырехлетие.
Вторая мировая война широко представлена разнообразными документами, материалами. И все же голос о.Георгия, осмысленный, ироничный и патетичный, предельно личный, не отягощенный идеологическими шорами, звучит необычно. Удивляет многое. Во-первых, цельность. 20-летний юноша почти в традиции «русских мальчиков» рассуждает о вечных вопросах, о предстоящей и идущей войне, о человеке-воине перед лицом смерти, о русской душе, литературе, музыке, о повседневных событиях, переживаниях, о любви... Эта цельность стиля, личности прослеживается в письмах о.Георгия на всех этапах его пути.
К сожалению, биография о.Георгия еще не написана. Напечатанные в «Старообрядческом церковном календаре» на 1991 г. его анкетные данные далеко не полностью открывают нам человека. Конечно, биографическая канва важна: родился в 1919 г. в Орле, вскоре переехал с матерью в Двинск, окончил Даугавпилсскую гимназию, учился в университете, на консерваторских курсах... Как факты жизни превращаются в жизненные факты? Вот в чем «загвоздка»! Сколько не пережитого, не прочувствованного, не продуманного остается лишь анкетными данными. Конечно, нужно отметить, что в 1941-1944 гг. о.Георгий служил в железнодорожной управе. Но ведь душа-то его в это время была в Эстонии, вместе с любимой. А служба для него — это место, где можно писать письма Анне Львовне, думать о Фаусте, о своем предназначении... Четыре года спустя его умонастроение выразится следующими строками: «Жизнь проходит (в частности наша). И хочется как-то охватить ее полностью, в целом, во всех ее проявлениях, чтобы понять ее смысл, понять смысл смерти (именно понять это самому), открыть его, а не повторять чужие заученные слова, что жизнь наша это то-то и то-то, дана для того-то, а смерть — это неизбежность потому-то и потому-то.
Боже, как мучительно хочется этого! Тогда и спокойствие, спокойствие мудреца, появилось бы, тогда и страх пропал бы! Когда же это я пойму?»
В письмах военных лет война отражена как событие второстепенное. И отнюдь не из-за опасений военной цензуры. По характеру — это тыловая переписка. Война идет где-то рядом, ее присутствие сказывается на быте — как и куда устроиться на работу, продуктовые проблемы, нужны деньги для покупки книг, почтовых марок... Но главное — в другом. Через все бытовые заботы у о. Георгия прорывается неугасаемое стремление к постижению жизни и смерти, себя самого, своего предназначения.
Думается, война все-таки стала вехой, во многом определившей судьбу Георгия Михайловича.
Другой биографической вехой стала любовь к Анне Львовне Мурниковой. Быть может, вся жизнь о.Георгия расположилась между тремя значительными событиями-фактами: Храмом, письмами и любовью к Анне Львовне.
Говорить об этой любви сложно. Венцом должна была быть не только семья, устойчивый быт. Чем-то эта любовь напоминала чувства Александра Блока к «прекрасной незнакомке».
Георгий Подгурский и Анна Мурникова тяжело переживали начало войны. И не только потому, что война — это война. Но и потому, что прервалась переписка, их соединявшая. Два месяца Ригу и Таллинн разделяла линия фронта. Разделила не только пространство, но и судьбы людей. Почта не действовала! Письма пока идут «в стол». 30 августа 1941 г. Георгий узнает, что почтовая ситуация изменилась и посылает из Двинска в Таллинн письмо, на первый взгляд неожиданное: «Сегодня узнал, что Таллинн, наконец, взят и, как видишь пишу...» Нужно ли объяснять, что Георгий радуется не тому, что Таллинн взят немцами, а тому, что это событие позволит вновь услышать голос дорогого для него человека. И все же, как странно: «...Таллинн, наконец, взят...»
Почти пять лет продолжалась переписка между влюбленными. В январе 1944 г. они наконец поженились, но долгие годы провели в разлуке, вновь обмениваясь письмами.
И в том же 1944 г., в августе, Георгия Михайловича мобилизовали в Латышский легион СС. Первая, весенняя, попытка «увильнуть» от
службы оказалась удачной; его освободили от призыва по состоянию здоровья.
Опасаясь повторного призыва, Георгий Михайлович поступает на службу в «Русский комитет» — референтом в юридический отдел. Эта организация была создана немцами в конце 1943 г., чем-то она напоминала общество взаимопомощи. Служба в «Русском комитете», казалось, давала возможность уклониться от призыва, но превратиться в общественного деятеля он не мог. Еще накануне войны он попытался войти в русские и латышские студенческие корпорации, но ничего, кроме скуки, они у него не вызвали:
«...И шуму было много, — писал о.Георгий, — и пели, и пили, и ели, а вот все-таки...» — не по его духу все это было устроено.
В августе 1944 г. Георгия Михайловича все же мобилизовали. С сентября 1944 г. по январь 1945 г. в составе 15 дивизии СС Георгий Михайлович служил во вспомогательном санитарном батальоне на территории Латвии. Затем санитарный батальон перебросили в Германию, где несколько месяцев он выполнял обязанности конвоира в лагерях политических заключенных. Март 1945 г. Часть 15 дивизии СС переброшена в Данию (г. Копенгаген). На тот момент он рядовой солдат в составе латышской рабочей роты. Два месяца спустя, 5 мая 1945 г., незадолго до немецкой капитуляции Георгий Михайлович взят в плен английскими войсками. Из английской оккупационной зоны он, по собственной просьбе, переведен в советскую оккупационную зону. Оттуда отправлен в фильтрационный лагерь в Комсомольск-на-Амуре, откуда возобновилась более или менее регулярная переписка с семьей.



Через три с лишним года, в конце 1948-го, Георгию Михайловичу разрешают сменить «место прописки» с Дальнего Востока на Ригу. Но в сентябре 1951 г. его снова арестовывают, теперь уже по делам «Русского комитета». Трибунал. Приговор — 10 лет Исправительного трудового лагеря и пять лет поражения в правах. Апелляция. Повторный трибунал. Решение — 25 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах...
Воркутинские послания 1952-1955 годов... Последний блок известных нам писем Георгия Михайловича. Лагерь. В сложившемся положении дел нет для него жизненной катастрофы, хотя отчаяние временами и настигает его там, на краю земли. Преодолеть все и из недр собственного духа извлечь значение и смысл своей судьбы — вот лейтмотив немногочисленных писем тех лет. Это важнее лагерных дней, наполненности повседневными заботами. Он запечатлевал события своей жизни не как гигантский документальный фильм, где скрупулезно фиксируют мельчайшие происшествия, но иначе — в соответствии со своими представлениями о пути, жизни и смерти.
8 декабря 1955 г. по известной сентябрьской амнистии того же года он освобожден. Приехал в Таллинн, где его ждала семья. Более двадцати лет он прожил в Эстонии. Ходил на работу: инженер-строитель. ^ Был певчим, головщиком в местной старообрядческой общине. В Таллинне скончалась его жена, от тяжелой болезни умер один сын, трагически погиб другой...



В начале 80-х гг. Георгий Михайлович вернулся в Ригу, куда его давно приглашали на служение наставником в Гребенщиковскую старообрядческую общину. Но, как вспоминала знавшая о.Георгия еще с довоенных лет известный рижский педагог Е.К.Францман, местные власти в обмен на должность наставника предложили ему сотрудничать с КГБ. Назначение не состоялось, Управление по делам религий «не утвердило» о.Георгия, но с 1981 г. он фактически выполнял в общине обязанности наставника.
Его службы, церковные поездки в Даугавпилс, Лиепаю, Молдавию, по России помнят многие прихожане. Но раскрывается Георгий Михайлович прежде всего в письмах. В общении с людьми он был немногословен, сдержан. Поэтому довольно сложно рассказывать о последних десятилетиях его жизни. Говоря об о.Георгии Михайловиче, можно лишь вспомнить судьбу библейского Иова.
Путь испытаний, как и путь Иова, ведет Георгия Михайловича к последним годам жизни, целиком отданных Храму.
Скончался о.Георгий Подгурский 15 октября 1994 г.