Латышская элита и русские Латвии
Мирослав Митрофанов
Сейчас, когда снежная пыль чуть улеглась после зимних походов русских школьников, а до весеннего наступления есть некая передышка, пришло время для промежуточных размышлений.
Как изменилось наше общество после зимних событий? Если говорить о русской общине, то достигнута невиданная ранее сплоченность. За исключением нескольких несчастных одиночек, которые давно и обреченно противопоставили себя общине – типа Костенецкой или Николаева, все без исключения заметные в обществе люди, русские организации и газеты в той или иной форме поддержали борьбу за сохранение русских школ. В тоже время обострилась персональная конкуренция и дискуссии о тактике борьбы, что нормально для растущего движения.
Запоздалое прозрение?
А какова реакция латышского большинства? Первый сдвиг – нас заметили. Латышская община в большинстве своем так же как и русская живет замкнуто, большинство читает только свои латышские газеты и смотрит новости в специфическом изложении латышских телеканалов. В результате множество приличных и активных латышей, до недавнего времени были искренне уверены, что в Латвии есть единственная, то есть латышская общественная жизнь. Русскую общественность они воспринимали, как кучку маргиналов, доживающих свой век на обочине жизни. С этой точки зрения государственная концепция интеграции, против которой мы так возмущаемся, выглядела вполне логичной – она приглашала перейти на латышский язык и включиться в жизнь латышского народа.
После массовых акций протеста началось прозрение. Латыши заметили, что у русских Латвии есть своя общественная жизнь, есть интересы и цели. Характерными в этом отношении является слова Айгарса Даболиньша в предыдущем номере «Ракурса». В статье «Наши русские» он говорит «Теперь эта община уже не «чужой мир», но и наш... Эти демонстрации – проявление существующих проблем.» И это не единственный пример – рациональные, пусть и без особого сочувствия комментарии появились в латышских газетах и в на сетевых форумах. Удивляться тому, что приличные люди только сейчас заговорили о наших проблемах не стоит - пассажир в общественном транспорте может и не замечать, что к соседу вор залез в карман, пока жертва сама не начнет громко возмущаться. Подобный феномен свойственен человеческой природе в целом и может наблюдаться в любой стране в любое время.
Немецкое наследство
Однако в реакции латышской общественности на протест русских школьников присутствует и уникальный латвийский аспект. Русские Латвии мало знают об этой особенности – сказывается комфортная замкнутость в своей среде. А жаль, ибо знание сильных и слабых черт народа, с судьбой которого переплетена наша судьба, способно не только объяснять, но и корректировать происходящее. Эта уникальная особенность латышской общественной мысли заключается в высокомерии по отношению к русской культуре вообще, и к русским Латвии в частности. Причем подобный снобизм более характерен для тех, кто ближе всего к процессу принятия решений – для политиков, высших чиновников, журналистов, политологов.
Появилось это высокомерие не сегодня. Оно была позаимствовано от остзейских немцев и взлелеяно во времена Первой республики. К концу тридцатых национальная гордость переросла в нацизм и нетерпимость. Школы воспитывали граждан страны в духе этноцентризма и тотального единомыслия. В Латвии тех лет официально обсуждали теорию расового превосходства, пытаясь замерами черепов подводить под нее базу. Характерно, что русские в то время занимали последнее место в списке конкурентов латышского народа – русских было принято презирать как нищую темную деревенщину, создавшую, как тогда говорили, «колосс на глиняных ногах» - несуразную советскую державу. Главными конкурентами в культуре считались немцы, в экономике – евреи. Презрение к русским сыграло злую шутку с тогдашними «отцами нации». Советская Россия оказалась неожиданно дееспособным соседом, который технологично прибрал к рукам землю высокомерных слепцов.
Сделка с Советами
После кровавого угара войны и шока репрессий в Латвии все начало возвращаться на круги своя. Между советской властью и латышской интеллигенцией был заключен неписаный договор – власть не переходит некую границу автономии культурной жизни, а интеллигенция лояльно исполняет все внешние коммунистические ритуалы. Состоялся уродливый симбиоз тоталитарных идеологий – коммунистической и националистической. В то время как русский язык и литература не были главными предметами в русских школах, латышская советская школа стала фабрикой воспроизводства обостренного национального мироощущения. Надо отдать должное – после тягот и перемен вынесенных латышским народом для самоуверенности появились объективные предпосылки. В отличие от большинства латвийских русских латыши знали оба языка, были более активны в гуманитарной области и уже тогда более «информационно продвинуты». Это было поколение Анриса Шкеле - хорошо приспособленное, цинично использовавшее на свое благо слабости и преимущества советской власти при презрении к ее безропотному оплоту – русскому народу.
Недотепы
При восстановлении государственной независимости латышская элита произвела приватизации власти, а затем и собственности. Через некоторое время латышские политики перестали даже утруждать себя успокоительным враньем в адрес русских Латвии. Оказалось – незачем. Ибо в момент исторических перемен русские повели себя именно так, как и должны были вести себя темные недотепы – промотали все – свою страну, гражданство, собственность, право официального использования русского языка. Констатация этого факта явилась настолько мощным подкреплением для самоуверенности латышской элиты, что на русских в принципе поставили крест, считая их, то есть нашу эмиграцию или ассимиляцию лишь делом времени. Почему на самом деле русские были столь пассивны в эпоху большого передела – тема отдельного разговора. Но вне зависимости от причин, спустя 60 лет в латышском обществе восстановилось презрительно брезгливое игнорирование местных русских. Как отметил Борис Цилевич, русскую культуру и язык стало принято считать атрибутом лузерства и на этом строился априори бесспорный вывод, что тот русский, который начал говорить и читать по-латышски, сразу же сделает для себя и своих детей выбор в пользу латышской культуры и идентичности. Мол, привлекательность ее вне конкуренции.
Перемена участи
Но за десять лет многое изменилось. Латышская элита подрастеряла те черты, которые давали ей реальные преимущества – предприимчивость, солидарность с бедными соплеменниками, здравый смысл, знание русского языка и контекста русской современной русской общественной мысли. Эта элита откровенно зажралась, деградировала в примитивности своих хватательных движений. Начался процесс самоуничтожения. После парламентских выборов 2002 года состав действующих латышских политиков обновился на 70 процентов. Вернее должен был обновиться, если бы не близорукая кадровая политика Репше. За редким исключением «Новое время» оказалось партией серости, посредственности – людей неспособных даже осознавать социальные процессы, не то что бы их мудро корректировать.
Наступила зима 2004 года. На улицы Риги вышли десятки тысяч школьников, их родителей и учителей. Партия ЗаПЧЕЛ, которую латышские интеллектуалы считали добрым тоном соотносить со старшим, исторически проигравшим поколением русских, вдруг оказалась самой близкой для молодого поколения. Русский язык, считавшийся позорным знаком исторических лузеров, также неожиданно оказался знаменем молодой, чистой и агрессивной силы. Все это не укладывалось в ленивые стереотипы латышской элиты. Среагировала она неподготовлено и неадекватно – высшие должностных лица, «отцы нации», оттопырив губы от распиравшего их презрения, начали рассуждать об «агонии темных сил», «сталинском языке» и «руке Москвы». Но реальность никак не походила на «агонию» и неадекватность анализа происходящего быстро загнала Шадурскиса и Репше в тупик. Они начали предпринимать хаотичные законодательные движения, которые в совокупности с беспомощной риторикой вызвали раздражение в самой латышской общине. Нельзя сказать, что именно кризис вокруг русского образования заставил Репше уйти в отставку, но совершенно очевидно, что кризис явился тестом на дееспособность правящей латышской элиты, который она позорно провалила. Кстати, Шадурскису еще хватило ума и признаться в беспомощности – типа, «ну что может мое маленькое и слабенькое министерство противопоставить мощному и технологичному Штабу защиты русских школ?».
Страус на обед?
Позорным образом реагировала и большая часть латышских журналистов. Зараженные тем же вирусом неадекватной заносчивости, они отражали протесты русских школьников исходя из собственных установок на ничтожность и бескультурье русских. На мероприятиях, в которых участвовали десятки тысяч человек, отравленный предубеждением взгляд специально выискивал единиц, которые ругались матом, не знали, зачем пришли или мусолили бутылку пива. Затем из этого информационного мусора лепились статьи и репортажи. Надо отдать должное, что так делали не все – были и нейтральные и даже сочувственные публикации.
В целом же ни латышские политики, ни журналисты на данный момент не преодолели своего высокомерия, не смогли взглянуть на вещи реально. Им не хватило мудрости признать русскую общину состоявшимся фактом жизни страны, а ее политиков – партнерами в политическом процессе. Элита продолжает обманывать себя и народ прогнозами, что «враги государства» непременно успокоятся после вступления Латвии в ЕС, НАТО или после 1-го сентября. Одна неглупая вроде высшая чиновница даже поспорила с журналистами на ящик минералки, что так и будет. Такой вот она глубокий знаток русской психологии...
Хорошо ли то, что они продолжают нас недооценивать? Хорошо. Страуса легче поиметь на обед, когда его голова в песке. Чем дольше латышские политики врут своему народу, тем больше накапливается в нем подспудное недоверие и раздражение. Негибкость системы готовит ее к слому. Изовравшаяся, антигуманная Вторая республика не оставляет себе шансов на выздоровление. Она готовиться освободить место для Третьей республики - двухобщинной Латвии, где игра пойдет по другим правилам.
Опубликовано в 2004 году в газете «Ракурс»
