Даугава, 1998, №5

Этнополитическая ситуация в Латвии имеет гораздо больше общего с Эстонией, нежели с Литвой. Латвия и Эстония в значительно большей степени ощущают психологические последствия организованной центром массовой миграции послевоенных лет. У латышей и эстонцев сходный образ себя: малый народ под угрозой. Срабатывает защитная реакция, проявляющаяся в этноцентризме. С другой стороны, в этих двух странах и русские проявляют недовольство этнополитикой, считая законы несправедливыми.
В Литве многое сложилось иначе. Этнические пропорции населения (4/5 составляют литовцы) позволили несомненному большинству коренного народа принять либеральный закон о гражданстве и взять на себя определенные обязательства по отношению к этническим меньшинствам. Уже в 1991 году была создана законодательная основа этнополитики, и русские удовлетворены национальной политикой Литовского государства. (1)
В Латвии, как и в Эстонии, законы о гражданстве были жесткими, законы о государственных языках направлены на то, чтобы в исторически короткие сроки восстановить подорванный престиж латышского и эстонского языков, вернуть им их естественные функции. В 90-е годы развитие национальных отношений не пошло по пути острой конфронтации или ассимиляции (она и невозможна при существующих в Латвии и Эстонии пропорциях населения), а по пути сепарации (сегрегации). Тихое, относительно мирное сосуществование двух национальных общин со своими потоками информации, без постоянного диалога — так складывались отношения. При этом одни настроены этноцентристски, в то время как другие испытывают отчуждение. Пассивны, инертны обе стороны.
Разработанная в Эстонии программа интеграции неэстонского населения является прорывом в новое качество. Предложена четкая перспектива развития обеим частям общества, соответствующая стандартам современной демократии. Программа — не популистский документ, ее авторы стали выше интересов отдельных политических сил, в чем-то пошли против течения и сделали целый ряд смелых признаний и предложений. (2) Латвии еще предстоит разработать свою программу интеграции латвийского общества.
При многих различиях у наших стран общие проблемы: как на деле сепарация перейдет в целенаправленную интеграцию? Какова будет судьба русского языка и русских школ? Останется ли неинтегрированная часть населения? В ходе этнополитических процессов есть много этнопсихологических нюансов. В поведении этнических групп большую роль играет субъективный фактор — осознанные, а иногда и неосознанные психологические мотивы поведения.
Позволим себе сравнение латышского и эстонского национального характера. На эту тему в литературе много рассуждений, начиная с мнений немецких авторов уже с середины XIX века. Оба — малые народы, развивавшиеся на сквозняках европейских событий, но при этом имеющие различные психологические характеристики. Принято считать, что эстонский характер — более мужской, а латышский — женский. Эстонцы — тверже, упорнее, прагматичнее. Латыши — гибче, приспосабливаются к меняющимся условиям, но быстрее впадают в панику.
Судя по публикациям эстонских авторов (Клары Халлик, Синтии Каплан, Акселя Кирха, Прийта Ярве и др.), у эстонцев ярче выражен этноцентризм, нежели у латышей. Московские авторы — этнологи характеризуют особую позицию эстонцев в условиях советского режима, как “неагрессивный этноизоляционизм”. Так не является ли разработка программы интеграции проявлением прагматизма и рационализма эстонцев, преодолевающих свой этноцентризм’?
Какие возможные перспективы русских в процессе интеграции (в общих чертах они будут сходными во всех странах Балтии)? Интегрирует сама жизнь, ход вещей в рамках одного государства и его законов. В какой-то мере русские интегрированы, по крайней мере, приспособились, адаптировались в бытовой сфере, в локальной среде, в своей профессии. Одни вариант адаптации — поверхностный, в бытовую сферу, когда не преодолено состояние общественно-культурной изоляции. При этом может сохраниться неприятие всех изменений. В советское время они переделывали латышское и эстонское общество на свой лад (гак воспринимали свою роль) и были избавлены от необходимости изучать местные языки. У определенного круга лиц сохраняется ожесточенная позиция в отношении законов и ностальгия по прошлому Часть из них уезжает. Жизнь остающихся — модель выживания без перспектив на будущее.
Другой вариант — также без полного владения государственным языком, но при благожелательном нейтралитете по отношению к государству и его законам. В этом случае происходит интеграция старшего поколения в общество через детей и внуков. Они приближены к стране проживания и обоснованно надеются, что система образования должна давать хорошие знания государственного языка и определенный уровень интегрированности молодому поколению.
Наиболее желательный для будущего страны вариант — аккультурация — владение государственным языком и приближенность к культуре латышской, литовской, эстонской при сохранении своей культурной и этнической идентичности. Н. Касаткина описала схожий вариант интеграции, который она назвала “конкурирующим” — стремление части русской интеллигенции в Литве полностью утвердить себя в доминирующем, литовском обществе, получая высшее образование на литовском языке и отправляя детей в литовские школы. (3) Однако такая полноценная интеграция (не станет ли для кого-то ассимиляцией?) встречает психологическое противодействие со стороны доминирующей культуры.
Попробуем взглянуть на мотивы выездов из стран проживания и возвращения на свою историческую родину. Как известно, темпы репатриации из стран Балтии невелики. Был всплеск выездов из всех трех стран в 1992 году, с тех пор темп пошел на убыль. Из Латвии в 1995 году выехали около 10 тысяч, в 1996 — более 7 тысяч. Руководитель Федеральной миграционной службы России Татьяна Регент сообщила, что за весь 1997 год служба зарегистрировала только 1850 вынужденных переселенцев из Латвии. (4) Латвийский журналист Дз. Меденис обследовал семьи уехавших в разных регионах России и пришел к выводу, что мотивы выезда были следующие. Во-первых, непримиримость очень небольшой части ко всем происшедшим изменениям (активисты Интерфронта и т.п.). Во- вторых, группа идеалистов (русские должны жить в России, латыши в Латвии и т. д.). В-третьих, а это — большинство, выезжают по экономическим причинам, ищут применения своим профессиям, незатребованным в странах Балтии.
Полагаем, что, помимо экономических расчетов, есть и другие мотивы, почему люди уезжают и почему остаются. Они могут осознаваться, но могут быть инстинктивными, неосознанными.
Ю. И. Абызов исследовал такое явление, как эскапизм в поведении русского человека на протяжении веков. Уход, бегство вширь, вдаль, бегство от самого себя имманентно русскому характеру. (6) Вспомним еще и то, что многие авторы (Л. Гумилев, евразийцы) отмечали континентальность русского характера, как архетип. Отталкиваясь от этого, резонно предположить, что русскому человеку может быть тесно в узких рамках таких стран, как Латвия и Эстония, и он уезжает.
Однако Ю. Абызов усматривает и другую модель поведения, и она подтверждается в реальной статистике выездов. От беспорядочности огромного размытого пространства может возникнуть желание остаться в четких, ограниченных рамках существования. Именно об этом написала Ольга Брусина, исследовавшая положение русских в странах Балтии и Средней Азии — правовой статус, реальное положение и мотивы поведения. Законы в Средней Азии — мягче, чем в Балтии, русский язык имеет статус второго официального. Но при этом русские в странах Балтии (90 — 93 %) выражают намерение остаться, в то время, как из Казахстана за 5 лет выехало 890 тысяч. Она задает вопрос — можно ли по правовому статусу судить о реальном положении? Сама отвечает на него отрицательно.
О. Брусина приходит к выводу, что русские отдают предпочтение упорядоченности жизни, цивилизованным формам деловых отношений и бизнеса, считая, что жесткие законы Балтии все же соблюдаются, соблюдаются и права собственности. В странах Балтии население имеет возможность открытой борьбы за свои права, в то время как в Средней Азии идет процесс архаизации, исламизации, и русские оказываются вне системы общественных отношений. Что же касается России, то русские Балтии осознают себя иными, чем россияне, и их пугает российская бюрократическая безответственность и непредсказуемость.6
Опишем еще один вариант поведения отъезжающих из Балтии, в основе которого — не столько рациональный выбор, сколько психологический. Известно, что русские Латвии переживают состояние кризиса идентичности острее, чем латыши, литовцы, эстонцы, у которых при всех резких изменениях последних лет есть прибежище этничности. Негативная идентичность — состояние тревоги, неуверенности — связана у русских с потерей своего прежнего социального статуса. Опросы репатриантов из Эстонии, обосновавшихся в Псковской области, показали, что они потеряли в экономическом, материальном плане, но ушли от синдрома навязанной негативной идентичности и вернули себе позитивную социальную и этническую идентичность. (7) Выбор может быть неосознанным и определяться психо-физиологическими причинами. Как известно, латвийской популяции более свойственно правополушарное мышление, то есть образное (60 % латышей имеет такой тип восприятия мира), в то время как в центральных областях России (у русских — 70%) распространено левополушарное (логическое) восприятие мира. Отсюда — различия менталитета. Проводимые в Латвии исследования (В. Аршавский) показали, что у мигрантов первого поколения (левополушарное мышление) выше уровень тревоги, неудовлетворенности жизнью. Это процесс неосознанный: идет приспособление к новым условиям и отбор. Кто-то уезжает, а лучше укореняются те, у кого тип мышления ближе к тому, который распространен в Латвии.
Исследуя ход и перипетии интеграции следует иметь в виду не только этнические, но и возрастные различия. Ныне очень велика дистанция между поколениями. Латвийский социолог Бригита Зеппа доказывает: ценностные ориентации больше зависят от принадлежности к поколению, нежели от этнической принадлежности. К тому же у русских дистанция между поколениями выражена острее, (8) и этот разрыв скажется в ходе интеграции. В Латвии, как и в Эстонии, следует ориентировать программу интеграции на детей, молодежь и людей активного возраста.
При всех сложностях и противоречиях перспективы интеграции общества в Латвии хотелось бы оценить оптимистически. Об этом свидетельствуют результаты масштабного социологического исследования “На пути к гражданскому обществу”. В пользу интеграции говорят постоянные тесные контакты латышей и русских, граждан и неграждан в быту, в профессиональной, производственной сфере. Характер межнациональных отношений оценивается позитивно (только 10 % граждан и 14 % неграждан — негативно). Интеграции способствуют смешанные семьи, родственные и семейные связи между людьми разных национальностей. Молодое поколение и люди с высшим образованием в целом более открыты контактам, мыслят современно и не желают жить в изолированном обществе. Потенциал, ресурсы интеграции в Латвии достаточно велики, нужна политическая воля для их реализации.

ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА
1.    Касаткина Н. От маргинализации до интеграции: стратегии аккультурации в различных группах национальных меньшинств Литвы. — “Этническая психология и общество”. М., “Старый сад”. 1997, с., 299, 303.
2.    Интеграция некоренного населения в эстонское общество: целевые направления. Таллин, 1997.
3.    Касаткина Н. От маргинализации до интеграции: стратегия аккультурации в различных группах национальных меньшинств Литвы. — Указ. соч., с. 301.
4.    “Независимая Газета”, 05.05.1998 г.    
5. Абызов Юрий. Эскапизм, как под-основа русско-балтийского бытия. “Даугава”, 1997, №. 4, с. 146, 151.
6. Брусина О. Русские в странах Балтии и Средней Азии. “Этнографическое обозрение”, 1997, №. 5, с. 142-155.
7.    Лебедева Н. М. “Синдром навязанной идентичности” и способы его преодоления. “Этническая психология и общество”. Москва, “Старый сад”, с. 112-113.
8.    Zepa Brigita. Līdzdalība kā politiskās nācijas veidošanās nosacījums. “Pilsoniska apziņa", Rīga, 1998, 238-240 lpp.