Тема интеграции или ассимиляции нелатышского населения Латвии стала чрезвычайно популярной в последнее время. Эти понятия фигурируют в программных документах политических партий, в публицистике всех направлений. Трактовки — самые различные. Частым у нас стало утверждение, что интеграция невозможна, а возможна лишь ассимиляция. То есть, говоря «интеграция», латышские политики, дескать, подразумевают ассимиляцию, надеясь на то, что латыши поглотят нелатышское население. Похожий мотив прозвучал в интервью московского политолога Ксении Мяло журналистке «СМ-сегодня» Наталии Севидовой. Ассимиляция — есть национальная ампутация и аннигиляция, было сказано там. А затем о Латвии прозвучало с возмущением: как можно это насильственно проделывать с миллионом не- латышей? В этом месте хотелось бы задать встречный вопрос — как это вообще возможно, чтобы неполных полтора миллиона латышей ассимилировали миллион славян и что произошло бы с латышской нацией после этого?
Нередки рассуждения противоположного плана. В январе с. г. в газете . «Вечерние новости» состоялся диалог депутатов 5-го Сейма, известных политиков Андрея Пантелеева и Яна Страуме. Последний заявил: ассимиляция вряд ли вообще возможна. Ему это стало ясно, стоило бросить взгляд на смешанные школы или детсады с латышскими и русскими детьми под одной крышей. А собственно почему? Что — ассимиляцию исключает разница в темпераменте или особенности домашнего воспитания? Встречается резкое противопоставление интеграции и ассимиляции.
Учитывая разночтения и многозначность употребления самих понятий, хотим начать именно с сущности терминов. Интеграцию и ассимиляцию этнологи рассматривают в одном ряду — как ступени, стадии объединительных процессов в этнических отношениях. Например, так виделось американским этнологам длительное, в течение десятилетий и даже веков, врастание иммигрантов в американское общество, не завершившееся по сей день.
Сначала происходит адаптация — первоначальное приспособление иммигрантов к новым условиям жизни, даже без освоения языка. Затем аккультурация — освоение языка, знакомство с культурой, хотя на этой стадии иммигранты во многом еще сохраняют связи внутри своей общины. Интеграция — всестороннее включение иммигрантов в общественную, производственную, культурную жизнь Америки. Ассимиляция — завершающая стадия, переход в новое этническое качество, смена национальной принадлежности, закрепленная в самосознании. Ассимилируются, как правило, небольшие национальные единицы (семьи, малые этнические включения), длительно живущие в иной этнической среде, рассеянно, да и психологически на это сориентированные. Иммигранты, переезжая в начале XX века в Америку из России или Италии, вряд ли рассчитывали долго оставаться поляками, евреями, итальянцами. Считается, что полностью ассимилируются иммигранты 4-го поколения. Но это не является обязательной    закономерностью.
При компактном проживании национальных групп (помимо языковых отличий у них могут быть и конфессиональные — другая религия, например, а это закрепляет, консолидирует группу) может веками не происходить ассимиляция. Кроме того, процессу может быть дан обратный ход: начавшаяся ассимиляция прервана и начинается возрождение национальной жизни. Разве не это наблюдаем сейчас в республиках бывшего Союза, да и внутри национальных общин (еврейской, белорусской) Латвии?
Этническая ассимиляция в современном мире с его массовыми перемещениями людей, средствами коммуникаций и учащением связей настолько распространенное и хорошо известное явление, что о нем даже неудобно долго распространяться и что-то доказывать. Интеграция и ассимиляция, хотя и связаны между собой, находятся в одном ряду этнических процессов, не являются синонимами. Ассимиляция вовсе не является неизбежным продолжением интеграции, а интеграция не ведет обязательно к ассимиляции.
Во внутренней жизни страны (в межгосударственных отношениях интеграция имеет иной смысл) интеграция означает все более глубокое и всестороннее включение какой-либо группы в общественную жизнь страны при сохранении своей национальной, языковой, культурной специфики и своего самосознания, отличного от самосознания коренного населения.
Международное сообщество очень ясно осознает важность проблемы интеграции и связывает это с положением национальных меньшинств в мультикультурных обществах и с пребыванием значительного числа иммигрантов во многих странах Европы. Предвижу возражения, прежде всего из лагеря наших фундаменталистов, что нельзя ставить в один ряд иммигрантов и представителей национальных меньшинств, которые являются частью совокупности граждан. В самом деле, строго юридически подходя к понятию национального меньшинства, к нему можно отнести национальные группы в государстве, имеющие с ним длительные, постоянные и стабильные связи и в то же время сохраняющие специфические отличия, осознающие их и желающие их сохранить. Как правило, для этого используется форма культурно-национальной автономии. Получается, что они уже интегрированы в это общество и интеграция им не так уж и нужна.
Однако интеграционные процессы нельзя остановить. Между национальными меньшинствами классическими, если так можно сказать, которые уже включены в состав граждан, и иммигрантами нет непроходимой стены. Все время идет перетекание какой-то части людей из од ной группы в другую. Именно так можно понять трактовки официальных документов Европейского парламента в феврале 1993 года п Страсбурге, Европейского Совета в октябре 1993 года в Вене.
Мигранты (непродолжительное состояние приехавших в страну) становятся иммигрантами (продолжают жить и намерены остаться). Объективно они оказываются в положении национальных меньшинств — недостаточно представлены в различных сферах жизни страны, менее социально защищены и т. д. Понятие интеграция, интегрирование в документах авторитетных международных организаций применяется по отношению ко всем этим группам, независимо от их происхождения. Иммигранты могли в этой стране вначале появиться в роли нелегальных мигрантов (колонистов по-нашему?), а легализировать свое пребывание уже потом. Их дети становятся во многих странах гражданами автоматически.
Проблема существует, и рекомендации международных организаций звучат однозначно. Целью подлинно демократического государства, которое волею исторических судеб стало мультикультурным, — наиболее полная интеграция в обществе этих групп населения, ибо их длительная оторванность от разных сфер жизни страны как раз грозит ей большими неприятностями.
Альтернативой интеграции является не ассимиляция, а маргинализация, люмпенизация больших масс неукорененного населения. Они как раз могут представлять угрозу, стать деструктивной силой. Во-первых, их человеческие ресурсы используются неэффективно и не приносят пользу обществу. Во-вторых, сознанием маргинальных масс населения легко манипулировать. Всегда найдется безответственный политик или группа политиков, которые могут сыграть на бедствиях людей, не знающих своего будущего. Зато структурирование национальных групп, появление у них своих национальных обществ и лидеров, способных на постоянный диалог с властями, врастание их в общество способствуют политической стабильности и являются признаками нормально функционирующего демократического общества.
Благополучными странами, где интеграция инонационального населения, в том числе и бывших иммигрантов, развивается оптимально, в
мире считаются все скандинавские страны, Нидерланды, некоторые кантоны Швейцарии, Португалия, Испания. Так дело обстоит в Европе. Что же происходит в Латвии?
Статистические данные об этнических и демографических процессах,
о    смешанных браках, картина употребления языков и опросы общественного мнения позволяют судить
о    направлениях этнических процессов, дают материал для размышлений.
В Латвии, как и в любой другой стране с пестрым этническим составом городов и некоторых регионов (Латгалия), всегда происходила ассимиляция, причем не в одном, а в разных направлениях. Как известно из истории, какая-то часть латышского городского населения в прежние века оказалась онемеченной, в Латгалии — ополяченной. В двадцатилетие существования Латвийского независимого государства наметилась латышизация части славянского населения (этому способствовали законы 30-х годов о детях от смешанных браков, которым надлежало учиться только в латышских школах). В нашем распоряжении имеется богатый статистический материал (результаты девяти переписей населения с 1897 до 1989 г.), который отражает колебания национального самосознания населения Латгалии — очень явственные у белорусов, менее выраженные у поляков и латышей. Своеобразная этнокультурная среда Латгалии (в одном месте могли проживать представители 5—6 национальностей и четырех конфессий) способствовала ассимиляции, а ее направления часто определялись конфессиональной принадлежностью или какими-то внешними факторами.
Советская национальная и экономическая политика была связана с колоссальными перемещениями миллионных масс населения. Если переселение славянского населения на национальные окраины началось еще при Сталине в 30-е годы, то ускоренная русификация — в последние десятилетия существования системы, когда явно замедлилась миграция. Инструментами русификации нерусского населения республик стали школа и русский язык. Драматические (почти необратимые?) последствия этого известны — денационализированная национальная интеллигенция Белоруссии, автономий, Средней Азии, вытесненные из обращения национальные языки, их деградация.
Живущие в Латвии или переехавшие сюда в послевоенные годы украинцы, белорусы, евреи, поляки в значительной мере оказались русифицированными. Их русификация продолжалась в Латвии: они попадали в готовую русскоязычную среду больших городов, заводских коллективов, профтехшкол. Русская школа Латвии и не была собственно русской школой, а денационализированной, стандартной советской школой. Интересно, почему такого рода «аннигиляция» (понятие, примененное Ксенией Мяло) не кажется страшной: ведь это не был переход в полноценную русскую культуру, а скорее маргинализация, лишение всяких национальных корней. Легкость адаптации оборачивалась потерей национального лица. В 1989 году русский язык считали родным 45,4 тыс. украинцев (из 92 тыс.), 77,5 тыс. белорусов (из 120 тыс.), более половины всех поляков, около 36 тысяч латышей, 17 тыс. евреев (из 23 тысяч).
Можно прогнозировать ход ассимиляции на ближайшую историческую перспективу: как русификацию, так и латышизацию. Будут продолжаться процессы русификации проживающих в Латвии украинцев, белорусов, евреев. Школы на национальных языках еще не смогут остановить этот процесс. Руководители национально-культурных обществ считают наиболее пострадавшим среднее поколение. Оно и останется в орбите русского языка и культуры. Со временем это отразят и статистические показатели, фиксирующие самосознание личности.
Видна перспектива ассимиляции части нелатышского населения в латышскую среду. Одним из каналов является смешанная, семья. Этот феномен достоин изучения не только с позиций демографов, но и этнопсихологов. Правда, смешанная семья всегда интересовала этнологов. Одно время именно ее считали наилучшей средой для интернационального воспитания. Но при этом игнорировались варианты смешанных семей в республиках и этнический результат — национальная принадлежность детей от смешанных браков. Милицейская статистика 60-х годов (позднее эти данные в паспортных столах не фиксировались) показала, что во всех трех столицах прибалтийских республик (не говоря уже о сельских местностях) молодежь из смешанных семей отдает предпочтение местной национальной среде, считая себя латышами, литовцами и эстонцами.
Демографами Латвийского университета проводилось специальное исследование среди представителей второго поколения смешанных семей. Можно говорить об устойчивых тенденциях последнего тридцатилетия (60—90-е годы), которые не связаны с политическими переменами последних лет. Во-первых, большая часть смешанных браков в Латвии заключается в нелатышской среде, среди представителей других национальностей, здесь живущих. Ю. Бромлей — один из ведущих московских этнологов в 80-е годы — констатировал, что 4/5 всех смешанных браков в СССР заключаются внутри семьи восточнославянских народов. На долю всех остальных в бывшем Союзе приходилась 1/5 этих браков.
Во-вторых, абсолютное большинство браков в латышской среде — однонациональные (82 случая из 100 заключенных браков). В-третьих, заключенные латышами (или латышками) смешанные браки имеют прочную тенденцию ориентации на латышский язык и культуру. Примерно 75—78% детей из смешанных семей считают себя латышами. Вывод о том, что смешанные браки дают значительно больший прирост числа латышей, нежели рождаемость, сделал уже демограф П. Звидриньш на основании данных переписи 1989 года. Об этом же говорят наблюдения педагогов, например преподавателей латышского языка в нелатышских школах: дети, уже связанные с латышской средой через семьи, проявляют значительно больший интерес к изучению латышского языка. Почему наши политики так боятся скорой натурализации супругов граждан? Это даст увеличение совокупности граждан на 180 тысяч человек. Но ведь это люди, которых выбрали в спутники жизни сами граждане Латвии, — они уже прошли отбор на совместимость, на определенную личностную толерантность до заключения брака.
Магистральными для Латвии в ближайшие десятилетия должны стать, как нам кажется, интеграционные процессы. Но и они не являются чем-то новым, неожиданным для Латвии. Интегрировались в латышскую среду постоянно, с XVII века проживавшие в Латгалии русские. Около 500 лет в Латвии живут евреи, ставшие латвийскими евреями со своей культурной средой и менталитетом, отличающим их от евреев Украины или России. Интеграция происходила и в советское время, но могла быть весьма однобокой. Глубоко интегрированными в индустриальную экономику были уже мигранты первого поколения. Достаточно ли этого? При этом сохранялась их полная изоляция от местных культурных традиций, от жизни латвийской деревни. Интеграция в общественную жизнь? Как будто бы новая грань общения, расширение контактов. Но и тут общественная активность могла ограничиться своим кругом, своей национальной (русской, польской, украинской) средой, без выхода в латвийскую действительность.
Подлинная интеграция начинается лишь со знания языка. Только так открывается путь к знакомству с латышской культурой, традициями, историей. Русская гуманитарная интеллигенция именно так и понимала свою миссию в Латвии: целая плеяда переводчиков, поэтов, журналистов десятилетиями раскрывала богатства латышской культуры для русского читателя, работала над сближением национальных культур. Полноценная интеграция и врастание национальных общин в латвийскую жизнь должны быть связаны не только с культурной, но и политической деятельностью — представительством в Сейме и других политических структурах. Натурализация, обретение латвийского гражданства были бы естественным завершением интеграции.
Общий знаменатель для всех граней и проявлений интеграции — расширение участия. Все национальные группы Латвии, национально культурные общества и АНКОЛ в целом идут этим путем. Каждая национальная группа — своим темпом в соответствии со своими историческими особенностями, состоянием самосознания и степенью организованности.
Попробуем взглянуть, например, на жизнь польской общины Латвии с позиций интеграции. Известна их укорененность в Латвии (Латгалии) с XVI века, со времени включения части территории Латвии в состав Польско-Литовского королевства. Вопреки волнам миграции и русификации советского времени поляки сохранили свое национальное лицо. Их общее число (62 тысячи), удельный вес в Латвии (2,9—2,2%), характерный для них тип расселения (преимущественно городские жители) в общих чертах остались такими же, как до 1940 года. Отсюда и удельный вес граждан по данным Регистра жителей: 38 тысяч из 62 тысяч.
Заметна активность поляков в развитии своей национальной культуры. Можно говорить об инфраструктур« местной польской культуры: пять польских школ с числом учеников около 400, несколько обществ, регулярно, раз в два месяца, выходящий журнал «Поляк в Латвии», библиотека, художественная самодеятельность, активная религиозная жизнь. Хотя поляки Латвии не достигли того уровня самоорганизации, какой они имели в 20—30-е годы, но и нынешнюю степень внутренней сплоченности следует признать высокой. Союз поляков Латвии объединяет всю польскую общину, имея территориальные отделения в десяти городах. Во главе союза стоит группа активных, авторитетных лидеров с тесными связями в латышской среде. Последнее обстоятельство является очень важным.
Учитывая все сказанное, можно заключить, что это — один из оптимальных вариантов интеграции: со своей национальной спецификой при сохранении национальной идентичности, яркого, отчетливого национального самосознания и связей с Польшей — своей этнической родиной. При этом польская культура в Латвии — элемент местной жизни, имеющий здесь прочные исторические традиции. Если это — интеграция в сочетании с национально-культурным своеобразием и при использовании элементов культурно-национальной автономии, то как оценить жизнь русской староверческой общины Риги — как конфессиональную автономию?
На основе особенностей веры, приверженности к старой русской вере (точное название общины: Древлеправославная Поморская Церковь Латвии) сложились своеобразная духовная культура, образ жизни. Напрашиваются аналогии с локальными культурами внутри латышской культуры, которые тоже сохранились благодаря конфессиональным и историческим отличиям. Известна богатая и яркая культура латышей-католиков в Латгалии. Но ведь и своеобразие суитов в Курземе сохранилось в результате религиозных отличий. В ходе контрреформации в XVI веке этот уголок Курземе (Баси — Юркалне — Алсунга) вновь стал католическим и таким остался. Некоторая изоляция от прочего лютеранского латышского населения способствовала сохранению некоторых особенностей музыкальной культуры.
Староверие русских — не локальное, а мировое явление. О проблемах старообрядчества вообще и о перспективе латвийских староверов речь шла на международной научной конференции в январе 1994 года в Риге в докладах Ю. Абызова, А. Подмазова, Иллариона Иванова, Азия Иванова, отца Иоанна Миролю- бова, ученых из Москвы и С.-Петербурга. Происхождение староверия известно — со времени раскола русской церкви в XVII веке. Тогда же, в XVII веке, появляются в Латгалии беглецы из Пскова, Новгорода и других мест России, преследуемые за свою приверженность к старой вере. Староверы в Латгалии издавна составляли основную массу русского старожильческого населения.
С давних пор настоятели староверчества сетовали на то, что прежние устои слабеют. В журнале «Родная старина», выходившем в Риге под редакцией Ивана Заволоко, в 1927 году можно прочитать: молодежь уходит в современную светскую жизнь и даже в безверие. Сильный удар по староверческим общинам Латвии нанесли 60-е годы. Навязанный Латгалии темп индустриализации вызвал массовый отток молодежи из латгальской деревни в города. Нынешнее положение настоятели староверов не считают блестящим. И все же: староверы Прибалтики сумели сохранить свою самобытность, традиции, особенности русской речи, хорового пения, уже утраченные в России. Сбережены уникальные культурные памятники русской культуры — редчайшие древние рукописные книги, иконь1, храмы.
Существует упрощенное представление об этой религиозной общине, как отличающейся главным образом обрядами. Дело не в обрядах, неоднократно подчеркивалось на конференции. Староверие — мировоззрение, образ жизни со своими нравственными устоями. При всех нынешних трудностях есть признаки возвращения к благотворным традициям латвийских староверов, издавна связанных с предпринимательством, широкой благотворительной деятельностью. Выяснилось, например, что староверы Риги и Даугавпилса органично включаются в рыночные отношения. В этом плане живые и активные староверческие общины Латвии являются эталоном для староверов на территории бывшего Союза.
Живя в Латвии веками, староверы не могли не меняться под влиянием местных условий жизни. Об этом на конференции размышлял Ю. Абызов, подчеркивая, что влияли природа, море, общий склад жизни, сама аура, как он сказал. Заметим, что влияли и взаимоотношения с латышскими, белорусскими крестьянами в Латгалии. Но ведь и русские староверы оставили в Латвии свой заметный след. С этих позиций можно посмотреть на историю Московского форштадта — историю его застройки, своеобразие архитектуры. Тут виден след русских староверов, как и след еврейского населения. Ведь и история рижских евреев началась в Московском форштадте 300 лет назад и трагически там же оборвалась в ноябре 1941 года.
Берусь утверждать: русские староверы Латвии — глубоко местная, интегрированная часть населения. Чувствовала я это и раньше, но на конференции получила убедительное подтверждение этому. В чем их укорененность? В четком осознании того факта, что именно в Латвии они смогли себя сохранить. С давних пор в Латвии существовали более благоприятные условия для старо- верия, чем в России, где староверие полностью, официально было признано и легализировано лишь после 1905 года. И они отстаивали не отдельные обряды, а свое, национальное понимание христианства и определенную независимость от государственной власти. Отсюда их убежденность в том, что и в дальнейшем лишь оставаясь в Латвии они смогут сохранить свой образ жизни. По данным социолога Азия Иванова, лишь 4% староверов из около 100 тысяч ориентированы на отъезд из Латвии. Их лояльность к латвийскому государству прошла историческую проверку на прочность.
Наблюдения и сравнения с другими группами нелатышского населения позволяют предположить, что старообрядческая среда вносит умиротворение, что это — стабилизирующий элемент, противостоящий, например, люмпенизированной части жителей того же Латгальского предместья Риги. Конечно, нужны более детальные и специальные исследования в среде самих староверов — это предполагает делать центр гуманитарных исследований «Веди», один из организаторов упомянутой выше конференции.
В качестве примеров органично протекающей интеграции мы привели только две группы нелатышского населения — национальную общину поляков и русских староверов. Но могли быть и другие примеры — еврейская община Латвии или такая социальная группа, как русская гуманитарная интеллигенция, у которой свои каналы врастания в интеллектуальную жизнь Латвии. Процессы эти не всегда видны на поверхности, им мало внимания уделяет печать, но они идут своим естественным ходом. Надо их видеть, открывать им дорогу, но не подстегивать и не ждать немедленных результатов.
В Даугавпилсе социологом В. Меньшиковым проведено исследование роли национально-культурных обществ Латгальского региона, как стабилизирующего фактора и, подчеркнем, как канала интеграции. Растет число национальных школ, как и число учеников. В 1993/94 учебном году это — 10 единиц (ибо есть не только целые национальные школы, но и классы — литовские, польские,
цыганские). Там происходит возвращение юного поколения украинцев, поляков, белорусов, евреев, литовцев и других к ценностям своей национальной культуры. Однако программы национальных школ и усилия педагогов (такова концепция!) направлены на то, чтобы, обучая детей на их родном языке, одновременно готовить их к жизни в Латвии, а не в Польше, Литве или на Украине. Школы эти практически двуязычны, в них большое внимание уделено латышскому языку и культуре. Не остаются неизменными школы с русским языком обучения. Примером удачного преобразования может стать Даугавпилсская городская русская гимназия и, конечно, не одна рижская школа — например, Пушкинский лицей. Но об этом лучше могут поведать педагоги.
На поставленный в названии статьи вопрос автору хотелось бы ответить: и то и другое — ассимиляция части нелатышского населения и всесторонняя интеграция значительной его части. Конечно, не все окажутся включенными в эти два процесса. Могут быть другие варианты. Очевидно, будет продолжаться начавшаяся репатриация групп людей, испытывающих устойчивый дискомфорт и не видящих для себя перспектив овладения латышским языком и интегрирования в жизнь Латвии. Опасной представляется
маргинализация неукорененных, неустроенных. На этой базе возникает охлократическое сознание, которое оказывает давление на политиков и прессу. Точно так же опасна политика отталкивания и выталкивания, разграничение граждан и неграждан по многим линиям. Это — путь к сегрегации.
Наши политики, принимая закон о гражданстве, должны видеть и дальнюю перспективу, иметь стратегическую концепцию этнополитики. Но благоприятная для жизни людей атмосфера должна создаваться уже сейчас. Только в таких условиях может происходить интеграция — расширяющееся участие национальных меньшинств в жизни государства и укрепление их лояльности, доверия к власти. Лояльно настроенные, знающие язык группы нелатышского населения должны иметь перспективу натурализации и готовиться к ней.
Национальное многоцветье, или, как чаще сейчас говорят, мульти- культурное общество, — это и интеллектуальное разнообразие и многокрасочная картина культурной жизни, — могут только обогатить латышскую культуру, сделать Латвию открытой, толерантной, а не замкнутой, провинциальной страной.
Таким хотелось бы видеть будущее Латвии.