То, что официальная история русской литературы XX века, впрочем, не только XX, не имела никакого отношения к истории реальной, было известно каждому здравомыслящему человеку. Но сокрытие хотя бы одного текста, одного писательского имени, даже временное, — это не только идеологическая или этическая проблема, это сознательная деформация духовной жизни нации. А сокрытых, приговоренных к забвению, потаенных произведений на XX век пришлось великое множество.
В конце марта 1936 г. в Ленинграде состоялось судилище, одно из многочисленных судилищ эпохи: писатели судилй «формализм» — по велению газеты «Правда» и той инстанции, органом которой она являлась. Но мало было осудить зловредный «формализм», противоречащий своим «сумбуром» ясности и гармонии социалистического реализма, нужна была конкретная жертва, человек, подлежащий закланию. В жертву был избран (или назначен) Леонид Добычин. Ленинградцы решили отделаться малой кровью. Добычин был чужаком, незадолго до того переехавшим в Ленинград из захолустно-провинциального Брянска, к тому же он был автором почти незамеченных книг — двух небольших сборников рассказов («Встречи с Лиз» — 1927; «Портрет» —1931) и романа «Город Эн» (1935). Для тогдашнего читателя Добычин прошел «стороной». Нет, его ценили, но это был весьма избранный круг: Чуковские, Тынянов, Каверин, Слонимский, другие, — к тому же в 1930-е годы они были под подозрением, не делали погоды. Когда вакханалия закончилась, Добычин поднялся на сцену и, по воспоминаниям Каверина, сказал: «К сожалению, с тем, что здесь было сказано, я не могу согласиться». И ушел. И исчез — навсегда. Судя по всему, покончил жизнь самоубийством, но тело найдено не было. Впрочем, «органы» остались недовольны: жертва была «второстепенной», недостаточной. В 1936 году Добычин канул в Лету и в Лете пребывал полвека. К 1980-м годам его произведения, его имя знали единицы. Оно не попало даже в известный «Энциклопедический словарь русской литературы с 1917 года» Вольфганга Казака, не только в штутгартское издание 1976 г., но и в русскоязычное лондонское издание 1988 г. (!). Казалось, наступило забвение — смерть абсолютная.
Тезис Булгакова, конечно, не безусловен, но все же «рукописи не горят». Имя Добычина возвратил к жизни Каверин: в 1973 г. он опубликовал о Добычине небольшой очерк, а потом писал неоднократно. Вспомнили и другие. Книги же для широкого читателя по-прежнему оставались недоступны, то ли по воле властей, то ли из-за страха издателей. И только перестройка возвратила их к жизни. В 1987 г. московский «Огонек» и рижский «Родник» начали републикацию произведений забытого писателя. Тогда же в США, в Стэнфорде, появилось репринтное издание сборника «Встречи с Лиз». В 1999 г. в Петербурге увидело свет «Полное собрание сочинений и писем» Добычина. К этому времени Добычин был осознан как классик русской литературы XX века. Первая научная статья была опубликована в Хорватии в 1981 г.
10-11 декабря 1990 г. кафедра русской литературы и культуры Даугавпилсского педагогического института провела Первые Добычинские чтения. Весной следующего года материалы чтений были изданы и, несмотря на ничтожный тираж, получили широкую известность. Организовывая Добычинские чтения и наименовав их Первыми, мы думали о долгосрочной программе. И всё же мы не думали, что Чтения будут проходить с жесткой регулярностью. Мы не думали, что сам собою создастся круг филологов, для которых Добычин станет предметом постоянных переживаний, забот, исследований. Мы не думали, что к Добычину будут обращаться всё новые и новые специалисты, во многих университетах и странах. Возникла некая зона притяжения к Добычину. Красноречивое обстоятельство: в 1996 г. в Петербурге стараниями В.С.Бахтина, стоявшего у истоков и добычинских публикаций, и добычинских исследований, на средства швейцарских славистов была издана книга «Писатель Леонид Добычин: Воспоминания. Статьи. Письма», в которую почти полностью вошли материалы первых даугавпилсских сборников. 8-9 декабря 2000 г. состоялись «юбилейные» Шестые Чтения.
Даугавпилс обратился к изучению творчества Добычина не только потому, что это выдающееся художественное явление. Добычин причастен к Даугавпилсу, к Латвии. Он родился в 1894 г. в Лудзе, вскоре семья переехала в Двинск. С 1903 (или 1904) по 1911 год Добычин учился в Двинском реальном училище. На православном кладбище похоронен его отец. Но дело не только в биографии. В романе «Город Эн» писатель изобразил Двинск 1900-х годов, его топографию, его жизнь, изобразил соучеников и горожан. Создав «двинский текст», Добычин ввёл уездный город в мировую культуру, и это не преувеличение: в 1990-е годы добычинский роман был переведен на многие европейские языки, а в 1998 г. издан в США в престижной серии «European Classics».
К сожалению, Добычин пока не переведен на латышский язык и, в сущности, совершенно неизвестен латышскому читателю.
Исследование творчества Добычина развивалось в нескольких аспектах.
Добычинские чтения подвигнули А.Ф.Белоусова (Санкт-Петербург) на значительное по масштабу и сложности научное действо —изучение «прототипичной» основы «Города Эн», потребовавшее длительной, кропотливой работы в московских, петербургских, рижских, вильнюсских, минских архивах. Белоусовым были раскрыты не только прототипы добычинских персонажей, но и прослежена их история, их судьба, в некоторых случаях совершенно фантастическая. «Реальный комментарий» стал блестящим повествованием о двинской жизни 1900-х годов. Исследование вышло за пределы собственно Добычина.
Благодаря многолетним поискам Белоусова стало возможным издание, к тому же иллюстрированное, в котором литературный Двинск Добычина был бы помещен в исторический контекст. Во время последних Добычинских чтений состоялась замечательная выставка открыток 1899-1918 гг. с видами Двинска (из коллекции Е.В.Беликова). Это — Двинск, каким его видел Добычин, каким его помнил в 1930-е годы, когда писал роман. Но, увы!... нет спонсоров.
С большим трудом проясняется биография Добычина. За десять лет многое уточнено, в частности, место и год рождения писателя (в Краткой Литературной Энциклопедии значатся ошибочные данные). Э.С.Голубева (Брянск) в результате длительных и кропотливых изысканий описала брянский период жизни Добычина, историю большой добычинской семьи. Тем не менее остается и много неясного, весьма приблизительного. Совсем недавно Э.С.Голубевой и А.Ф.Белоусову удалось узнать о трагической судьбе младшего брата — Николая, он был расстрелян в 1927 году как участник «террористической организации», и это несомненно объясняет и исчезновение Добычина в 1936 г., и постоянное присутствие при нем соглядатая, кстати, человека, которому Добычин бесконечно доверял.
Двинская реальность объясняет и весьма значительный аспект добычинского творчества. Мир писателя — многонациональный мир, мир, в котором живут русские, евреи, латыши, поляки, другие народы. Добычин — художник многонационального многоголосия. И это тем более значимо и интересно, что тот или иной город художники разных национальностей большей частью изображают как свой, и только свой, и никакой иной мир. Не менее многонациональный Вильнюс в сочинениях еврейских авторов предстает как еврейский город, польских — как польский, литовских — как литовский. Трезво и жестко мыслящий Добычин, никогда не пренебрегающий истиной, изображает то, что, по всей вероятности, было реальностью, — контакт народов, населявших Двинск, присутствие других народов в каждой национальной картине мира.
Не вдаваясь в подробности, скажу о феномене Добычина как писателя, о его миропредставлении, о языке его воплощения. Добычин — один из самых авангардистских русских прозаиков. Главный принцип его повествования — композиционный монтаж, построенный по моделям немого кино; текст строится как система отграниченных друг от друга сцен-изображений, как монтаж кадров. Кадровая дискретность конструкций определяет особенности речевой системы, прежде всего синтаксиса, Добычин мыслит простым или сложно-сочиненным предложением. «Проза Добычина без придаточных предложений, — писал В.А.Сапогов в начале 1990-х годов, — это «голая» проза без единого украшения. Она напоминает школьное сочинение или толстовские рассказы из «Азбуки» (мать сказала... отец сказал...)...» Предложение часто равно абзацу, который с его дискретностью и представляет собой эквивалент кадра; диалог же подобен по своему характеру, по своей функции кинематографическим титрам. Предложение (абзац) содержит информацию о жесте, действии того или иного персонажа, констатирует ту или иную сиюминутную данность, и данность эта чисто внешнего, зрительного плана. Добычин описывает мир и людей со стороны, «объективно», бесстрастно, как ученый описывает какую-нибудь инфузорию-туфельку, и в этом смысле он демонстративно анти-психологичен.
Кинематографизм Добычина проявляется и в другом. Городской мир изображен им в бесчисленных бытовых проявлениях, движениях, жестах, словах, вещах, зданиях, улицах, домах и т.д. и т.п.; изображается бесчисленное количество людей, большая часть которых лишь однажды заявляет о себе в тексте (в сборнике «Встречи с Лиз», например, около 300 персонажей). Точка зрения Добычина — точка зрения кинематографической камеры, запечатлевающей панораму городской жизни и не сводящей эту городскую жизнь ни к типам, ни к «типовым» событиям; это — массовка. Ни люди, ни вещи, ни действия не различимы, не индивидуализированы, во всех произведениях и в каждом отдельном случае они однофункциональны. В.В.Эйдинова, профессор Екатеринбургского университета, участник почти всех Добычинских чтений, назвала этот принцип Добычина «принципом тождества». «Он пронизывает Добычинские тексты бесконечно возникающим мотивом похожести, оборачивающимся мотивами стертости, нивелирования, снятия особенного, отличного, единственного в своем роде».
Несмотря на многоперсонажность, т.е. многоименность, мир Добычина — «безымянный» мир; «безымянный», безличный человек введен в контекст вещей, он — почти вещь, но и вещи безымянны, безлики; не вещи, не люди, не города — бирки. Это — гравестированный мир, и прежде всего травестировано внутреннее, духовное, душа. Добычин демонстрирует универсальную деформацию, происшедшую в людях, в их речи, их образе мысли, их душевных движениях и общественных акциях.
В этом смысле мир Добычина — мир абсурда. Статья немецкой исследовательницы Элизабет Маркштейн, посвященная языку Добычина, так и называется: «Синтаксис абсурда». Об абсурдизме Добычина, его характере, смысле, пишет и другая немецкая исследовательница Каролина Шрамм как в статье, опубликованной в «Добычинском сборнике-2», вышедшем в свет под занавес минувшего столетия, так и в недавно защищенной диссертации.
Абсурдизм роднит прозу Добычина с таким крупным явлением русской словесности 1920-1930-х годов, как ОБЭРИУ (Хармс, Введенский, другие). По некоторым свидетельствам, в «Ванну Архимеда», задуманный обэриутами в 1929 г., но неосуществленный сборник был приглашен и Добычин, абсурдистское родство ими сознавалось как нечто безусловное.
В произведениях Добычина не только множество персонажей, но и множество локусов; и подобно тому, как неразличимы персонажи, неразличимы и локусы, во всяком случае, границы между ними легко проходимы. Не существует жесткой границы и между прошлым и настоящим; время движется, не меняясь, не меняя онтологические свойства реальности. Действие в добычинских рассказах происходит в послереволюционное время, но оно постоянно сопоставляемо с временем дореволюционным, и принципиальной разницы между временами писатель не обнаруживает. Рассказы Добычина, в сущности, рассказами не являются, это бессобытийные повествования. Мир застыл в своем абсурдном состоянии.
Добычин, почти всю жизнь проживший в провинции, пишет провинциальный, уездный мир, который, по его убеждению, представляет мир в целом, является его моделью, его метонимическим образом. Проза Добычина — проза о провинциальном сознании, важнейшим качеством которого, помимо отмеченных, является, с одной стороны, отсутствие контакта с большим миром, определенное непреодолимостью границы между уездом и этим большим миром, с другой стороны, мифологизация внего^ родского пространства, прежде всего столицы и заграницы, основным источником которой является все тот же кинематограф как советского, так и досоветского образца.
Третий аспект добычинских исследований можно определить как «Добычин и...». Проза Добычина только на первый взгляд проста; эта простая, «голая» проза существует на переплетении многочисленных контекстов; при всем ее «лица необщем выраженьи» она бесчисленными нитями связана не только с современниками, но и предшественниками. Исследователи обнаружили в ней и пушкинские, и «Достоевские», и чеховские мотивы; одним из самых существенных авторов для Добычина был Гоголь, о чем писала еще Дубравка Угрешич, первая исследовательница Добычина, а в последнее время — М.С.Бодров, один из первых даугавпилсских энтузиастов добычинского творчества, И.В.Трофимов и Ю.Е.Анина, молодой псковский филолог. В плане типологии провинциального сознания проза Добычина сопоставлялась с романами Флобера, впрочем, с Флобером у русского писателя весьма широкие контакты. О Добычине и кинематографе уже сказано, но и здесь еще много невыявленного, в частности, природа описываемых Добычиным кинематографических текстов, по всей вероятности, вполне реальных. Э.Б.Мекш убедительно вскрыл и более экзотические контакты писателя — с живописью (Кустодиев, Добужинский, Сомов) и с знаменитым японским театром «Кабуки».
Одна из особенностей Добычинских чтений заключается в постоянном расширении и обновлении материала, более того, Добычин провоцирует непрерывные выходы за пределы собственного творчества. Так, «Город Эн» и «Шуркина родня» побуждают к изучению литературы о детстве, как русской, так и западноевропейской, чрезвычайно важного литературного потока Х1Х-ХХ веков. Об этом писала молодая даугавпилсская исследовательница Э.Г.Васильева как в ряде статей, так и в докторской диссертации. В.А.Кошелев (Великий Новгород), замечательный знаток литературы XIX века, на последних Добычинских чтениях рассматривал «детские» произведения Добычина на фоне аналогичных произведений Толстого и Аксакова, а М.В.Строганов (Тверь) — в контексте известной в свое время повести Неверова «Ташкент — город хлебный». Д.К.Равинский (Санкт-Петербург) обратился к мало известному материалу — повести Сергея Гедроица «Кафтанчик», изданной в начале 1930-х и совершенно не замеченной читателем. (Под псевдонимом Сергей Гедроиц скрылась Вера Игнатьевна Гедроиц, фантастически яркая личность, прожившая фантастически яркую жизнь.)
И еще об одном необходимо сказать. «Встречи с Лиз» и «Портрет» — сборники рассказов Добычина, — по всей вероятности, необходимо рассматривать не как конгломерат самостоятельных произведений, а как тексты романного типа. Каждый из них связан единою «сеткой» тем и мотивов, разного рода словесными и ситуационными скрепами, каждый из них — художественное целое, неразложимый организм. По этой причине публикация добычинских рассказов в «Полном собрании сочинений и писем» вне состава сборников представляется не вполне оправданной.
Работа по осмыслению и описанию, т.е. по возвращению добычинского наследия, только начата, и она входит как составная часть в ту колоссальную работу, которую подлежит выполнить наступившему XXI веку, — создание подлинной истории русской литературы XX века.