О положении русских в независимой Латвии
Димитрий Левицкий (США)
Новый Жрнал (Нью-Йорк), 1980, кн.141
В результате революции 1917 г. и последовавшей за ней гражданской войны в России, на ее прежней территории у Балтийского моря возникли государства Эстония, Латвия и Литва, независимость которых была признана Советской Россией в трех разновременных мирных договорах 1920 года. В каждом из этих государств население не было однородным в смысле своего национального и вероисповедного состава и в каждом местные русские жители стали, наряду с господствующей народностью, гражданами соответствующего нового государства, оказавшись в положении "национального меньшинства". Их "меньшинственные права" в смысле формальном были так или иначе закреплены в законодательстве данного государства, а также — признаны в особых декларациях, которые были даны представителями балтийских государств в 1921 г., когда они были приняты в число полноправных членов Лиги Наций в Женеве.
Как известно, период независимости трех балтийских государств продолжался сравнительно недолго: немногим больше 20 лет, и уже в 1940 г. они были включены в состав Советского Союза. В течение 40-летия, прошедшего с того времени, и особенно после второй мировой войны и расселения многочисленных эмигрантов из Прибалтики по странам свободного мира, в русской зарубежной печати неоднократно появлялись статьи и воспоминания, касавшиеся судеб балтийских государств и их населения. При этом катастрофические события 1939-1945 гг. в сознании авторов нередко как бы заслоняли собой балтийских странах в период их независимости и перемены в их правопорядке, непосредственно не зависевших от
международных потрясений. Это приводит подчас к тому, что у читателей, лично не связанных с Прибалтикой тех времен, создается ложное представление, будто правопорядок, установленный после провозглашения независимости балтийских государств, не обрываясь и не подвергаясь существенным изменениям, просуществовал вплоть до занятия Прибалтики советскими войсками летом 1940 г. и что положение ее русских жителей, вполне благоприятное еще в середине 20-х гг., оставалось таким же к концу 30-х годов. На самом же деле парламентарно-демократический строй с его правовыми гарантиями меньшинственных прав лишь ненадолго удержался во всех балтийских странах, и на смену ему вскоре пришли авторитарно-диктаторские режимы в разных вариантах.
В 1926 г. в Литве А.Вальдемарас произвел военный переворот, а в 1934 г. в Латвии таким же противозаконным образом был установлен диктаторский режим К. Ульманиса и в Эстонии — более умеренный и либеральный авторитарный режим К.Пятса. Эти радикальные изменения правопорядка в балтийских странах весьма отрицательно отражались на их русских гражданах, положение которых все более ухудшалось. О том, как этот процесс протекал в Латвии, наиболее многонациональном государстве Прибалтики, постараюсь в общих чертах рассказать читателям.
Период парламентарно-демократического строя
1 мая 1920 г. в Риге собралось и приступило к работе Латвийское Учредительное Собрание, а 1 авг. того же года был заключен мирный договор с Советской Россией. Можно поэтому считать, что парламентарно-демократический период в жизни независимой Латвии продолжался с 1920 г. до введения режима диктатуры К.Ульманиса в 1934 г.
Процесс становления латвийской государственности вплоть до 1920 г. происходил в чрезвычайно сложной и запутанной международной и военно-политической обстановке. Ее описание выходило бы за рамки этой статьи. Следует лишь отметить, что латышский Народный Совет (составленный из представителей латышских политических партий, кроме коммунистической, и представителей областей, еще находившихся под чужеземной оккупацией) вскоре после капитуляции Германии, собрался на торжественное собрание в Риге и 18 ноября 1918 г. провозгласил независимость Латвии, одновременно образовав временное правительство, которое возглавлял К.Ульманис как министр-президент.
Народный Совет в своем манифесте к "гражданам Латвии" оповещал о том, что Латвия есть "самостоятельное, независимое демократически-республиканское государство" и опубликовал свою "политическую платформу". В ней, среди прочего, определялось отношение "к другим национальностям". На основе своей платформы новое латышское правительство стремилось заручиться сотрудничеством национальных меньшинств, численно составлявших четверть населения страны, и таким образом превратить Народный Совет из чисто латышского в латвийский. Предложено было расширить состав Народного Совета, выделив для этого определенное число мест с тем, чтобы они были распределены между представителями национальных меньшинств. "Политическая платформа" Народного Совета состояла из нескольких разделов, из которых особый интерес для нелатышских жителей страны представлял раздел 4-й, который гласил: "1. Национальные меньшинства посылают своих представителей в Учредительное Собрание и законодательные учреждения на основе пропорционального избирательного права; 2. вступившие в Народный Совет меньшинства принимают участие во временном правительстве; 3. культурные и национальные права национальных групп подлежат закреплению в основных законах"1.
Из других актов Народного Совета, изданных во время его начальной деятельности, следует отметить важный для национальных меньшинств закон 6 дек. 1918 г. об учреждении судебных установлений, согласно которому судопроизводственный язык есть язык латышский, но по обстоятельствам и надобности, суды обязаны допускать также русский и немецкий языки.
Пронесшиеся затем над страной военно-политические потрясения на время прекратили нормальную деятельность Народного Совета и он, вместе с временным правительством, бежал в Либаву. Оттуда он смог вернуться и возобновить свою деятельность только в июле 1919г., после того как 22 мая того же года Рига была освобождена противобольшевицкими войсками, в составе которых сражался и русский отряд кн. А.П.Ливена.
Теперь национальные меньшинства тоже делегировали в Народный Совет своих представителей, причем от русских в него первоначально вошли четыре делегата, лидером которых был прис. пов. А.С.Бочагов. На заседании Совета 13 июля он выступил с общеменьшинственной декларацией, в которой высказывалась уверенность, что "всем меньшинствам будет обеспечено национальное культурное самоопределение..." 2 Частично это пожелание исполнилось: помимо общего "Закона о просветительных учреждениях в Латвии", Народный Совет в тот же день, 8 дек. 1919 г. издал также "Закон об организации школ меньшинств". Этот закон определял, однако, лишь положение русских средних школ и управление ими. На его основании русское меньшинство (как и другие меньшинства) имело свой Русский Отдел при Министерстве Образования, во главе которого стоял начальник, избиравшийся русскими депутатами парламента и утверждавшийся в должности Кабинетом Министров. У начальника Отдела был помощик и канцелярия со штатом служащих. Из денежных средств, отпускавшихся государством и общественными учреждениями на школьные нужды, школам русского меньшинства предоставлялась часть, соответствовавшая его численности.
Закон 8 дек. 1919 г. принято было называть основой школьной автономии, но это была автономия лишь частичная или урезанная. Убедительно об этом говорил Е.М.Тихоницкий, видный местный педагог и школьный деятель, одно время бывший также депутатом парламента (второго созыва, в 1925-1928 гг.). Описывая положение русской школы в Латвии и функции Русского Отдела, он писал: "Начальные же (основные) меньшинственные школы заведованию Отдела не подлежат, а наряду со всеми находятся в хозяйственном и административном ведении местных самоуправлений вплоть до открытия школ и назначения в них учащихся. Поэтому русский меньшинственный отдел лишен возможности оказывать влияние на развитие начального образования, на открытие школ в той или другой местности, на подбор и назначение учителей"3.
Ожидалось, что провозглашенное Народным Советом признание культурно-национальных прав меньшинств в дальнейшем будет закреплено в основных законах, но эти предположения не оправдались. Дело в том, что предложенный на рассмотрение Учредительного Собрания проект конституции состоял из двух частей. Первая определяла государственное устройство, а вторая — права и обязанности граждан. В то время как первая часть конституции без затруднений была принята 15 февр. 1922 г., ее вторая часть вызвала столь существенные разногласия, что она при окончательном голосовании была отклонена.
В результате, в принятой и вступившей в силу конституции содержалась только одна статья, касавшаяся прав граждан в короткой формулировке: "перед законом и судом все граждане равны" (ст. 82).
Вместе с тем, вторая, отклоненная часть законопроекта о конституции содержала статью, которая предусматривала, что "меньшинственные народности для своих культурно-националь- ных дел имеют автономные публично-правовые организации"(ст. 116). Согласно той же статье, компетенции этих организаций, их устройство и правила их избрания подлежат определению в особом законе. Но такой закон впоследствии так и не был издан, несмотря на соответствующие законопроекты, которые разрабатывались и вносились в парламент его меньшинственными депутатами4.
Таким образом, права меньшинств на организацию культурно-национального самоуправления оказались формально неоговоренными, и это дало основание для суждения русского юриста при описании прав русского меньшинства говорить: "вне признания меньшинств юридическими лицами с определенным комплексом прав, всякая охрана их расы, культуры, религии и быта будет случайной и изменчивой"5.
Посколь ку такой юридической базы не удалось достичь в пору "политического романтизма" (как называли время провозглашения политической платформы Народного Совета), закон 8 дек. 1919 г. "Об организации школ национальных меньшинств" служил основой того, что расширительно толковалось не только как школьная, но и как культурная автономия вообще. Такое широкое понимание этого закона находило известное обоснование в той его статье, которая гласила, что начальник школьного отдела "является представителем своей национальности по всем культурным вопросам с правом сношения со всеми департаментами министерства образования и участия в заседаниях кабинета министров с правом совещательного голоса по вопросам, касающимся культурной жизни представляемой им народности"6.
Говоря о положении русских в Латвии, было бы, конечно, односторонне и неубедительно ограничиваться при этом одними лишь ссылками на законодательные постановления, имевшие целью охрану меньшинственных прав. Наше время изобилует примерами того, как прекрасно звучащие конституции и законы, якобы обеспечивающие права отдельных граждан и их групп, имеют по существу только пропагандно-декларативное значение и на деле слуткат лишь маскировкой господствующего в стране бесправия и произвола властей. Действительно благоприятное положение национального меньшинства и представляющиеся ему возможности успешно сохранить свою самобытность и развивать свое культурное наследие зависят, несомненно, и от ряда других факторов, кроме одной лишь юридической формулировки меньшинственных прав в законодательных актах, даже самых широковещательных.
К таким факторам относятся как степень правосознания среди жителей страны, так и отношение к данному меньшинству широких кругов ее населения и, в особенности, его правящей элиты, а также — численность меньшинства, его хозяйственная и общественная мощь и, наконец, его политическая зрелость и стойкость при защите своих прав и интересов.
О численности русского меньшинства в Латвии и о его распределении в стране дает представление приложенная схема. Из нее явствует, что русские, будучи наиболее многочисленным меньшинством, в своем большинстве были сосредоточены в Латгалии, где они в ряде восточных волостей составляли абсолютное (т.е. больше 50%) большинство населения. Почти все русские в Латвии были ее полноправными гражданами, и в 1935 г. только прибл. 4.000 чел. были бесподцанными (нансенистами) и не имели прав гражданства.
Основная масса русского населения были латгальские крестьяне, и их хозяйственное положение, культурный уровень и степень национального самосознания имели особое значение для жизни всего русского меньшинства и его реальных возможностей защищать свои права и интересы. Поэтому условия жизни русского крестьянства и его нужды были предметом постоянных забот русских земских деятелей и парламентских депутатов. Суждения и выводы этих деятелей находили выражение в их отчетах и выступлениях и дают ясное представление о состоянии дел русской деревни в Латгалии.
"Закон об аграрной реформе" (принятый Учредительным Собранием 16 сент. 1920 г.), имевший целью создание мелких хуторских хозяйств размерами до 22 гект. за счет отнятой у помещиков земли, почти не коснулся русского населения. Новые хозяйства не попали в русские руки, а старые малоземельные не получили прирезов за единичными исключениями. Кроме малоземелья (русские землевладельцы имели вдвое меньше земли, чем латыши вне Латгалии), характерными для быта русского крестьянства была отсталость сельскохозяйственной культуры и малая возможность применения крестьянского труда на месте. Отсюда — тяга к отхожим промыслам в другие области Латвии, где нужна была работа канавщиков, плотников, каменщиков и т.п. Неблагоприятным обстоятельством был и низкий общий культурный уровень массы русского населения, среди которого был наиболее высокий процент неграмотных.
Что касается городского русского населения, то оно исчислялось приблизительно в 60.000 чел., причем немного больше половины этого числа составляли русские жители Риги, а остальная часть русских горожан проживала преимущественно в латгальских городах (Двинск, Режица, Люцин) и местечках, составляя в некоторых из них около четверти населения. Среди русских горожан численно преобладали рабочие, ремесленники и мелкие торговцы, а процент интеллигенции (по отношению к общей численности меньшинства) у русских был ниже, чем у немцев и евреев.
Рига, столица Латвии, издавна была городом-портом с многонациональным составом жителей. В 1935 г. в Риге насчитывалось 385.000 жителей, из которых около 33.000 было русских, 39.000 — немцев и 43.000 — евреев. Среди русских рижан было немало представителей купечества, обосновавшегося в городе еще в прошлом столетии. Некоторые из них смогли сохранить свое имущество и, применяясь к новым обстоятельствам, продолжать дело. Поэтому в Риге существовали старые и новооткрытые русские торгово-промышленные предприятия и магазины, были русские домовладельцы и фабриканты. Местная русская интеллигенция насчитывала в своих рядах лиц различной квалификации и разнообразных специальностей и в течение первых 10-15 лет существования республики часть русских специалистов находила применение своим силам, как в области свободных профессий, так иногда и на службе государственной и местных самоуправлений. Последнее в особенности относится к русскому учительству, обслуживавшему сеть русских основных и средних школ, и составлявшему одну из наиболее многочисленных профессиональных групп местной русской интеллигенции.
Между двумя мировыми войнами Рига была одним из крупных русских зарубежных центров, в котором наследие и влияние русской культуры сказывались в жизни государственной и бытовой, отличаясь в этом смысле от зарубежных чисто эмигрантских центров. Русские Судебные Уставы 1864 г. и русское Уголовное Уложение 1903 г. при создании государства были признаны как наиболее подходящие в условиях нового правопорядка, и источники русского законодательства и юридической мысли и в дальнейшем не оставались без влияния на развитие права в Латвии. В Латвийском Университете, среди учебного персонала которого вообще было немало русских и немецких ученых, особенно на юридическом факультете, была заметна научная деятельность видных русских профессоров. При незнании латышского языка они получали право в течение известного числа лет вести занятия на русском языке.
В русском зарубежье Рига занимала заметное место в смысле газетного, журнального и книжного издательства. Перечисление всех выходивших в независимой Латвии периодических изданий на русском языке потребовало бы специального очерка. Ограничусь поэтому упоминанием лишь нескольких изданий. Сюда относится, прежде всего, газета "Сегодня", ежедневно выходившая утренним и вечерним изданием и просуществовавшая с 1919 г. до конца независимости Латвии7. Затем, с 1925 по 1929 г., под редакцией Н.Г. Бережанского (при участии писателя Ивана Лукаша) выходила ежедневная газета "Слово". С этим изданием был связан литературно-художественный журнал "Перезвоны". В издании Русского Юридического О-ва в Латвии с 1929 г. выходил единственный за рубежом журнал русской юридической мысли "Закон и Суд", а с 1933 г. популярный еженедельный иллюстрированный журнал "Для Вас". Комплекты этих изданий, ставшие теперь библиографической редкостью, представляют собой исключительно ценный и необходимый источник для исследования жизни русского меньшинства в Латвии в ее бытовом, культурном, общественно-политическом и правовом аспектах.
Русские, приезжавшие из стран эмигрантского рассеяния в Ригу, обычно бывали поражены распространением русского языка и возможностью почти всюду в городе объясниться на этом языке. Не раз приходилось читать в воспоминаниях высказывания, сводящиеся к тому, что русский и немецкий языки в Латвии пользовались такими же гражданскими правами, как и латышский. Такая характеристика положения содержит в себе много правды в смысле бытовом, но далеко не соответствует формально-правовым обстоятельствам, с которыми необходимо было считаться местным русским и которые, конечно, оставались вне поля зрения приезжавших на время из-за границы.
Что касается стороны бытовой, то, действительно, в первые 10-15 лет существования Латвии, несмотря на то, что число русских жителей Риги не превышало 10% населения города, русский язык не только повсюду слышался, но с ним легко можно было обойтись в смысле житейско-обиходном. Дело в том, что многочисленные нерусские жители города или пользовались русским языком, как разговорным (евреи), или свободно говорили на нем (латыши и немцы).
Многочисленнее русских были еврейские жители города причем в их среде преобладающим разговорным языком был-русский. Рижские евреи тяготели к русской культуре, охотно посылали (пока это не было законом воспрещено) своих детей в русские школы, были ревностными посетителями русского театра и иных русских культурных начинаний и вносили немалую долю в дело книгоиздания и периодической печати. В экономической жизни страны и особенно в области промышленной и коммерческой евреи играли значительную роль, и в их предприятиях обычно свободно говорили по-русски.
Хотя радикальная реформа и безвозмездное отчуждение помещичьих земель сильно подорвали экономическую мощь прибалтийских немцев, они продолжали играть важную роль в экономике страны и, в особенности, в Риге, свидетельством чему служили их издавна известные коммерческие фирмы. Старшее поколение немцев, обучавшееся до революции в русских учебных заведениях, тоже обычно владело русским языком. В результате, пока на этот счет не были изданы ограничительные распоряжения властей, в частных предприятиях обслуживание клиентуры и переписка с ней обычно велась, в зависимости от удобства клиента, на одном из трех местных языков: латышском, русском или немецком.
Что касается широких кругов латышского населения, то его среднее и старшее поколение, в общем, в той или иной мере владело русским языком или по тому, что служило до или во время мировой войны в русской армии или оттого, что получило полностью или частично образование в России и было, таким образом, по личному опыту знакомо с русской культурой и условиями дореволюционной русской жизни и быта, с которыми еще чувствовали некую связанность. Так, например, латышский общественный деятель И. Кауль писал в 1925 г.: "Ведь как-никак мы латыши долгое время были связаны единой судьбой с русским народом, да и ныне у нас осталось кое-что общее, общие воспоминания о прошлом. Ведь все мы горячо молимся и стремимся к свержению интернационального коммунистического ига"8. Можно поэтому сказать, что первоначально в Латвии не наблюдалось ярко выраженной и широко распространенной неприязни ко всему русскому, и проявления подобного умонастроения со стороны отдельных публицистов в то время скорее были исключением, чем общим явлением.
В первые годы независимости Латвии в рижском обиходе мирно уживалось прежнее троеязычие. Унаследованные с "царских времен" дощечки с названиями улиц на трех местных языках (правда, уже в 1923 г. замененные по постановлению рижского самоуправления одноязычными, латышскими) помогали ориентироваться в городе людям, не владевшим латышским языком. Обязательным было только то, чтобы латышский текст был помещен на первом месте и чтобы по размерам он не был меньше текста иноязычного. В кино, в годы "немого" фильма, появлявшиеся на экране пояснительные тексты обычно тоже давались на трех языках.
Таким образом, если можно было считать, что практически, в сфере обиходной и частно-правовой, меньшинственные языки были равноправны с латышским, то иначе дело обстояло в сфере сношений с государственными и коммунальными учреждениями, законы и распоряжения которых издавались только на латышском языке. Общего закона, который формально регулировал бы объем права пользования меньшинственными языками, довольно долго не было. Вопрос этот разрешался как постановлениями отдельных законов (напр., законы о собраниях и обществах 1923 г. и о печати 1924 г.), так и распоряжениями по отдельным ведомствам, а в парламенте — соответствующими статьми его наказа. Так дело продолжалось до 18 февр. 1932 г., когда изданы были "Правила о государственном языке", в значительной степени ограничившие право пользования меньшинственными языками.
Сводя содержание этого закона к краткой и общепонятной формулировке, русский юрист писал: "Право пользования русским языком, как языком меньшинственной национальности, в одних случаях совершенно запрещено (армия, флот, государственные и коммунальные учреждения), в других случаях оно только ограничено (на заседаниях органов самоуправления), а в-третьих случаях (общественные собрания, печать, торговля, промышленность, просвещение и пр.) более или менее свободно"9.
Описание положения вопроса о русском языке в Латвии было бы неполным без указания на два фактора, постепенно, но неизбежно действовавших в смысле сужения круга пользующихся и владеющих русским языком. Во-первых, с каждым проходившим годом сокращалось число латышей, знающих русский язык, тем более, что он был исключен из числа обязательных предметов преподавания в латышских школах. Во-вторых, все более сказывалась тенденция законодательным путем ограничивать сферу, в которой допущено было пользование русским языком. Эта тенденция, связанная с шовинистическими настроениями некоторых представителей латышской интеллигенции, проявилась уже очень рано. Так, в 1921 г. латышская газета "Латвияс Саргс" писала: "...Мы должны строго отгородиться как от азиатской русской культуры... так и от чванливой германской культуры, и больше приблизиться к богатым, преисполненным силой и энергии английским и французским источникам культуры"10. Противодействовать такой тенденции и по возможности охранять русскую культурную стихию от попыток ее ограничения в области правовой было одной из важных задач русских деятелей, избиравшихся русским населением Латвии в ее представительные учреждения.
Принятая 15 февр. 1922 г. Учредительным Собранием Конституция Латвийской Республики вступила в силу 7 ноября 1922 г. Она устанавливала, что "Латвия есть независимая демократическая республика" (ст. 1), законодательный орган которой — Сейм — состоит из ста представителей, которые избираются на три года "всеобщим, равным, прямым, тайным и пропорциональным голосованием" (ст. 5,6 и 10). Президент республики избирался Сеймом сроком на три года (ст. 35). Исполнительный орган — Кабинет Министров — возглавлялся министр-президентом, который в случае, если Сейм ему выражал недоверие, уходил со всем кабинетом в отставку (ст. 55 и 59).11
Как в Учредительное Собрание (состоявшее из 150 представителей), так и в Сейм всех четырех созывов, меньшинства проводили своих представителей, о численности которых дает представление следующая таблица:12
Эта таблица показывает, что русское меньшинство ни в одном представительном учреждении Латвии не было представлено соответственно его численности. Наибольшее число депутатов, которое проводилось русским населением, не превышало шести, в то время как русские составляли 12% всего населения страны и, следовательно, должны были бы иметь 12 депутатов.
Причины такого несоответствия были многообразны и сложны. Сюда относятся: социальное и вероисповедное (православные и старообрядцы) расслоение русского населения, низкий культурный уровень и слабо развитое национальное самосознание его основной массы, неумение изживать разногласия и выступать на выборах единым списком. Отмечалось, что во время избирательных кампаний появлялись различные списки русских кандидатов, боровшихся между собой, и это приводило к раздроблению русских общественных сил, а иногда и к уменьшению количества полученных мандатов. Кроме абсентеизма избирателей, отрицательное значение имело в какой-то степени также стремление левых латышских (социалистических) партий оторвать часть русских избирателей от их национальных списков, выставляя в своей пропаганде (часто на русском языке) социальные мотивы.
Редактор газеты "Сегодня" М.И.Ганфман, подводя итоги происходившим в 1931 г. выборам в Сейм последнего созыва и сравнивая число голосов, поданных за русские списки во время всех избирательных кампаний, отмечал тенденцию роста русских голосов и все большее и большее участие русского населения в выборах (в 1922 г. на выборах в 1-ый Сейм было подано 29.574 голоса, а в 1931 г. — 65.512). Вместе с тем автор говорит: "Однако было бы слишком оптимистическим думать, что этот процесс уже дал желанные результаты. Согласно официальным данным количество избирателей русской национальности исчисляется в 125 тысяч. Следовательно, почти половина русских избирателей и при последних выборах не использовала своего права голоса". В то же время немцы, у которых число полноправных избирателей исчислялось в 45.016, голосовали почти поголовно и смогли провести в Сейм 6 депутатов, т.е. столько же, сколько русские.13
Группа меньшинственных депутатов Сейма численно представляла собой довольно внушительную политическую величину, принимая во внимание партийную раздробленность латышских депутатов. Однако первоначальные попытки сплотить меньшинственных депутатов в постоянно оформленный "блок", который выступал бы по всем вопросам сообща, оказались неосуществимыми по ряду причин. Поэтому сотрудничество между меньшинственными депутатами достигалось от случая к случаю, и в обстоятельствах, когда создавалась угроза основным культурным правам и интересам меньшинств, их депутаты согласовывали свои действия и выступали сообща.
Что касается русских депутатов, то им не удавалось добиться того, что осуществили немецкие депутаты, т.е. объединиться в
постоянную единую национальную фракцию, члены которой подчинялись бы строгой фракционной дисциплине и от имени которой выступал бы один общепризнанный лидер. Но и при таком положении, несмотря на возникавшие разногласия личного и группового характера, русские депутаты в общем выступали совместно, когда дело касалось непосредственных национально- культурных и материальных интересов русского населения. Защищая права русской школы, пользования русским языком, вероисповедных и просветительных организаций, борясь за земельные права русского крестьянства и за получение средств на содержание русских организаций, отражая шовинистические наступления на меньшинственные права, русские депутаты не раз добивались важных результатов своей деятельности на общих собраниях Сейма и в его комиссиях.
Участие русского представительства в парламенте, в городских думах и других органах самоуправления, существование свободной русской печати, охрана правопорядка независимыми судебными учреждениями, отправлявшими правосудие в духе и традициях старого русского суда, — все это, при инерции уклада жизни, сложившегося еще в то время, когда Прибалтика была составной частью Российской Империи, давало русским жителям Латвии возможность жить в условиях на много более благоприятных, чем те, в которых находились их сородичи в других государствах. В 1927 году об этом писал Б.А. Никольский, организатор созданного за год до того Постоянного Бюро Русских Меньшинств в Женеве: "Справедливость требует указать, что среди стран, в которых оказались русские меньшинства, на первом месте по порядочности отношения к меньшинствам стоит Эстония... Очень близко к Эстонии стоит Латвия по степени культурности в обхождении с меньшинствами".14
Рост шовинизма и режим диктатуры
Тенденция к ущемлению меньшинственных прав, сперва в области вероисповедной, проявилась уже во время заседаний
Учредительного Собрания. Дело тогда заключалось в том, что по условиям конкордата, заключенного с Ватиканом в 1921 г., латвийское правительство обязалось предоставить в распоряжение католического архиепископа кафедральный собор и другие здания (под резиденцию и канцелярию диоцезы). В связи с этим был внесен законопроект, предусматривавший отчуждение немецкой лютеранской церкви Св. Якова и православного Алексеев- ского монастыря, при котором был архиерейский дом.
Несмотря на упорную парламентскую борьбу русских и немецких депутатов, Сейм принял в 1923 г. закон об отчуждении указанных имуществ, после чего глава православной церкви архиепископ Иоанн Рижский и всея Латвии, лишившись своей исторической резиденции, поселился в подвальном помещении под рижским православным кафедральным собором.
Через два года, летом 1925 г., последовало очередное событие, глубоко взволновавшее православное население Риги: по распоряжению правительства была снесена часовня-памятник на площади перед главным вокзалом по причине того, что она якобы "мешала движению".15
Удары по православному населению, большинство которого были русские, вызвали энергичные выступления русских депутатов в Сейме. Так, депутат от старообрядцев М.А. Каллистратов, в одной из своих больших речей, между прочим, сказал: "Чувство христианина никогда не примирится с тем, что была снесена часовня и сделана на месте ее стоянка для извозчиков. Совершенно недопустимо отвести православному архиепископу подвал, предоставивши главам других церквей соответствующие помещения".16
Арх. Иоанн (Поммер), избранный во второй Сейм и остававшийся депутатом вплоть до осени 1934 г. (когда он был зверски убит), будучи сам латыш по рождению, неоднократно выступал с трибуны парламента и на страницах русской печати в защиту православия и русской культуры. Говоря о несправедливостях, чинимых по отношению к православной церкви, владыка говорил: "Ни для кого не секрет, что злобные удары по православной церкви и больно бьющие по самой чувствительной струне русской души, все наносятся у нас под знаком подчеркнутой русофобии. Православную церковь у нас всячески утесняют не за ее догматы, не за каноны, а потому, что в умопредставлении наших русофобов она есть "русская церковь", "русская вера".17 А на заседании Думы Культурного Фонда владыка выступил с речью, в которой отмечал: "В целом ряде случаев у нас реквизированы наши храмы, построенные на средства православных. Некоторые из них, как напр. Рижский Алексеевский храм и Рижский Петропавловский храм, бывший наш кафедральный собор и усыпальница православных архиереев, переданы инославным, а некоторые обращены для чисто светского употребления: напр., в одном помещается музей, в одном гимнастический зал, в одном концертный зал и т.п.".18
Но не только в сфере вероисповедной замечалось постепенное усиление антирусских настроений и попыток урезать права русского населения. Эта тенденция находит убедительное отражение на страницах газеты "Сегодня", в ее многочисленных передовицах, статьях и сообщениях о деятельности Сейма и его комиссий. Приведу несколько соответствующих примеров.
Деп. Е. М. Тихоницкий в передовице "Зачем нарушать" говорит о циркулярах министерства образования, путем которых достигается ограничительное толкование школьной автономии, ведущее к сокращению количества русских школ (№ от 3. 9. 1926). Деп. М.А. Каллисгратов, выступая в бюджетной комиссии Сейма, перечисляет случаи попыток нарушения прав пользоваться русским языком в самоуправлениях даже в тех местностях, где русские составляют большинство населения (№ от 10. 2. 1927). Арх. Иоанн, в выступлении в Думе Культурного Фонда, указывает на то, что на просветительные нужды русского населения отпускаются далеко не те суммы, которые следуют русским пропорционально их численности (№ от 3. 6. 1927).
Когда поднят был вопрос о введении преподавания русского языка в качестве обязательного предмета в латгальских основных школах, латышская газета "Брива Земе" (официоз влиятельного Крестьянского Союза), в своей передовице писала: "Если мы введем обязательное обучение русскому языку, мы будем способствовать русификации латышей в пограничной полосе. Поэтому русский язык не смеет звучать ни в одной латгальской школе. Введение русского языка в латгальских народных школах вредно для нашего народа и для укрепления нашего государства".19
Как показатель нараставших антирусских настроений, находивших выражение в латышской печати, эта статья не была единичным случаем. В другой латышской газете ("Брива Тевия") латышский публицист Ж. Унамс писал, что не стоит заваливать умы "балластом русского языка" и советовал учиться вражде к русскому языку у финнов, которые даже на своих ножиках вырезывали "против чорта и русских". По этому поводу "Сегодня" в своей передовице отмечала: "В статье мы видим яркий образец тех вредных практических последствий, которые вытекают из "азиатской" доктрины по отношению к русскому языку и русской культуре".(№ от 14. 11. 1926).
Приведенные образчики антирусских выступлений ярко отражали перемены в первоначальном благоприятном для русских культурно-политическом "климате", которые в известной степени были связаны с уходом со сцены политической жизни страны той части старой латышской интеллигенции, которая не страдала русофобией. Эти сдвиги в отношении к меньшинствам начали все сильнее сказываться в политической жизни страны в начале 1930-ых годов. Об этом периоде латышский эмигрантский автор книги по истории Латвии А.Шильде пишет: "Волна национализма прокатилась в 1933 г. по всей Латвии, причем на ней плыли не только крайние националисты, но она увлекла за собой и убежденных демократов".20
В националистических кругах популярность приобрел лозунг "Латвия для латышей", а с приходом к власти в декабре 1931 г. нового правительства, в нем министром образования стал А.Кениньш, прокламировавший целью своей школьной политики создание "единой латышской культуры". В Сейме, вокруг связанных с этим курсом попыток всяческими мероприятиями по существу отменить или ограничить школьную автономию меньшинств, разгорелась ожесточенная парламентская борьба. Она продолжалась до 1933 г. и закончилась отменой распоряжений Кениньша и его уходом в отставку. Однако страна уже стояла на пороге коренной ломки ее демократического правопорядка, и тот факт, что в Сейме было успешно отбито наступление на школьную автономию меньшинств, оказался последней победой в борьбе за свои права.
В ночь с 15 на 16 мая 1934 г. тогдашний министр-президент К. Ульманис, при содействии военного министра ген. Я.Балодиса, совершил государственный переворот. Страна была объявлена на военном положении, и деятельность Сейма и политических партий приостановлена. Председатель Сейма и ряд политических деятелей арестованы. В воззвании, подписанном обоими деятелями переворота, они говорили, между прочим, что будут стремиться к тому, "чтобы в Латвии торжествовало латышское и исчезло чужое".21 Вслед за тем новое правительство объявило, что функции парламента впредь будут осуществляться кабинетом министров.
Более подробно о намерениях правительства стало известно из радио-речи министра внутренних дел В. Гульбиса, полностью опубликованной в русском переводе в газете "Сегодня" (от 1. 8. 1934). В своей речи министр говорил о том, что подобающее место в жизни страны будет отведено латышскому языку и добавил: "мы требуем, чтобы впредь во всех государственных учреждениях граждане Латвии по своим делам обращались на государственном языке". Отмечая, что правительство "уверенно будет идти вперед, следуя призыву нашего вождя", министр определил цели правительства следующим образом: "1) создание латышской Латвии; 2) укрепление единства латышского народа и 3) усиление внутренней крепости и мощи нашего государства".
Речь министра была характерна также и в том отношении, что в ней недвусмысленно оповещалось о конце свободы печати в Латвии. По его словам, "все несолидные и подрывающие устои жизни периодические издания теперь закрыты, а для части оставшихся введена предварительная цензура".
О причинах того, что "Сегодня" не оказалась в числе подлежащих закрытию органов печати, можно лишь строить предположения. Одно из них — тот факт, что газета имела многочисленных читателей во всей Прибалтике, Польше и Финляндии и что среди ее постоянных подписчиков было немало высокопоставленных и близких к правительствам этих стран лиц. Поэтому закрытие газеты получило бы широкую огласку далеко за пределами страны, что, по-видимому, правительством Ульманиса считалось нежелательным.
Окончательная консолидация диктатуры Ульманиса произошла в апреле 1936 г., когда истекли полномочия последнего законно избранного президента государства А.Квиесиса. По постановлению кабинета министров полномочия президента были возложены на К.Ульманиса, и с этого момента, как пишет А.Шильде, "в руки Ульманиса перешли законодательная и исполнительная власти, репрезентация государства и верховное военное командование, причем министр юстиции X. Апситис приписывал ему также роль источника права". Таким образом, по словам автора, Латвия после 16-летнего существования перестала быть правовым государством в западном понимании этого слова, и в ней воцарился режим единоличной диктатуры.22
Этот режим отличался от фашистского режима в Италии и от национал-социалистического в Германии тем, что диктатор не опирался на какую-либо массовую партийную организацию и таковую не создавал. По определению другого латышского автора, Ф.Циеленса, видного социал-демократа, который во время майского переворота жил в Париже, будучи там латвийским посланником, "инструментом управления обществом стал аппарат чиновников, который, на основании донесений политической полиции, основательно прочистили, уволив со службы не только социал-демократов, но и других демократов".23
Для понимания сущности режима Ульманиса и воцарившегося в стране бесправия, интересно привести слова того же автора, партия которого в прошлом отличалась своей ненавистью к монархическому строю в России и обычно яростно его критиковала. Циеленс в своих воспоминаниях пишет: "В России до 1905 г. царило неограниченное царское самодержавие, и у народа не было свободы в западном понимании. Однако народ не был так подчинен государственной власти, как это было в Латвии после 15 мая". И этот же автор отмечает, что "во время диктатуры Ульманиса печать была более ограничена, чем во время царского самодержавия до 1905 г." При этом Циеленс упоминает любопытный случай: его книга о современном империализме, изданная в России до революции, при Ульма- нисе была включена в список "вредных" книг, подлежащих уничтожению и изъятию из библиотек. Этот случай латышский автор называет примером "невежественной некультурности и фанатической нетерпимости".24
В политической жизни страны появилось новое понятие — "народный вождь", т.е. титул, применявшийся к диктатору. Сущность этого понятия разъяснял один из официозных журналов таким образом: "Он на самом деле по мнению народа воплощение государства, подлинный великий Хозяин Государства, который действительно знает нужды Латвии и латышского народа, и который также знает, как пойти навстречу этим нуждам".25 Из такого понимания прав и полномочий "народного вождя" вытекали обязанности населения как безгласного исполнителя получаемых свыше приказаний. Это откровенно сформулировал министр общественных дел Алфред Берзиньш (игравший при Ульманисе роль германского Геббельса) в своей речи, текст которой на русском языке содержал, между прочим, такой абзац: "В нашей стране нашей судьбой руководит Президент государства Карлис Ульманис, Вождь нашего народа... Никогда не вопрошайте: почему и отчего. Преданный человек всегда ответит без промедления, как воин: слушаюсь, я исполню" ("Сегодня" от 15. 1. 1940).
Одним из неотъемлемых пунктов программы Ульманиса по переустройству государства было проведение в жизнь лозунга "Латвия для латышей", который им был перенят из программных положений прежних националистических и антименьшин- ственных центристских и радикально правых партий. И поэтому, как говорит немецкий историк, "Нелатышские национальные группы, лишенные, вследствие устранения парламента и городских самоуправлений, всякой возможности защищать свои права, были исключены из участия в государственной и административной работе".26
Курс Ульманиса на "латышскую Латвию" не замедлил сказаться на правовом положении меньшинств. Вслед за переворотом было объявлено об отмене школьной автономии меньшинств. На первой странице "Сегодня" появилось сообщение: "Ликвидируются меньшинственные отделы министерства образования", из которого стало известно, что, вместо ликвидируемых отделов, "будут назначены советники". ("Сегодня", 28. 5. 1934). Из этого же номера газеты можно было узнать, что министр образования Л.Адамович поместил в латышской газете программную статью, в которой он говорил, что необходимо освободиться от влияния чужих культур, которые "угрожают латышизму".
Кабинет министров вскоре принял соответствующий новый закон о народном образовании, который предусматривал, что при министерстве образования будут должности референтов по меньшинственным просветительным делам, назначаемые министром, компетенция которых будет определена специальной инструкцией ("Сегодня" 13. 7. 1934). Затем русское население узнало, что все служащие Русского отдела уволены и что "референтом по русским делам" назначен бывш. депутат Сейма И. С. Трофимов ("Сегодня", 26. 7. 1934).27
После опубликования закона о народном образовании министр образования Л.Адамович издал специальную инструкцию об определении национальности учащихся, которая в значительной степени ограничивала права родителей посылать детей в меньшинственные школы в случаях смешанных браков. Так, например, если в семье отец был латыш, но женат на русской, даже если разговорный язык дома был русский, родители не имели права определить детей в русскую школу, а обязаны были посылать их в школу с латышским языком преподавания ("Сегодня", 17. 8. 1934).
Также и в сфере хозяйственной мероприятия правительства Ульманиса были целеустремленно направлены на латышизацию экономики страны, в которой, как упоминалось, меньшинствен- ные предприятия играли немаловажную роль. Одним из могущественных орудий его политики при этом был основанный в 1936 г. Латвийский Кредитный Банк. Он перенимал в свою собственность предприятия, попавшие будто бы в платежные затруднения или отчуждавшиеся за известное, произвольно им назначаемое вознаграждение под видом покупки, причем для такой сделки нередко не испрашивалось согласия их владельцев или акционеров. Таким образом создан был ряд крупных государственных предприятий в главных отраслях экономики страны и положено начало государственному капитализму.
Подобными мероприятиями, с одной стороны, ослаблялось или вовсе исключалось влияние меньшинств на хозяйственную жизнь страны, а с другой — подрывалась их экономическая независимость и возможность предоставлять работу своим сородичам. Для русских, немцев и евреев всё труднее было устраиваться на работу в новых латышских предприятиях, придерживавшихся практики предоставлять работу преимущественно лицам латышской национальности. То же самое происходило в области свободных профессий, доступ в которые постепенно затруднялся для нелатышей.
Чинимые затруднения и создававшиеся препятствия при поступлении на работу особенно ощущались молодым меньшинственным поколением, кончавшим Латвийский Университет, так как доступ в некоторые профессии, как, например, в адвокатуру, был чрезвычайно затруднен негласно введенной процентной нормой.
В результате более чем пятилетних усилий правительства Ульманиса создать "латышскую Латвию", ее жители нелатыши все меньше чувствовали себя полноправными гражданами, и они почти повсюду испытывали то, что по современной терминологии называется дискриминацией. В ретроспекте это подтверждает в своей книге А.Шильде. Он говорит, что Ульманис, любивший выступать от имени "народа", вождем которого его величали, под народом понимал не всех жителей Латвии, а только латышей. Это, по мнению автора, "составляло у части инородцев представление о том, что латвийские подданные разделяются на граждан двух разрядов".28
Несмотря на угрожающую международную обстановку, сложившуюся к концу 1930-ых годов, русофобские настроения, против которых владыка Иоанн неоднократно выступал еще в 20-ых годах, теперь стали находить выражение гораздо более ощутимым образом, в виде разного рода ущемлений прав русского населения, против которых оно было бессильно сопротивляться. К таким фактам относится закрытие русских периодических изданий (совершенно аполитичных), как, например, журнала "Закон и Суд", запрет издания которого последовал в 1938 г. Подобные мероприятия ясно указывали на намерение планомерного подавления культурной самодеятельности русских и удручающе на них действовали. Об этих чувствах свидетельствует письмо видного русского юриста и основателя журнала, председателя Русского Национального Союза в Латвии, П.Н.Якоби. В письме, адресованном одному из сотрудников журнала, профессору A.B. Маклецову, Якоби писал: "Мы не могли предполагать, что шовинистическая власть посягнет на научную мысль. А вот, подите же, мегаломания и шовинистический обскурантизм пресек нашу деятельность".29
Последовательная политика вытеснения нелатышских элементов из всех областей государственной, культурной и хозяйственной жизни страны, которую неукоснительно проводил Ульманис, дала ощутимые результаты. Однако выразить успехи латышизации в точных цифровых данных можно только приблизительно, поскольку последняя всенародная перепись населения Латвии была произведена в 1935 г., т.е. через сравнительно короткое время после установления режима диктатуры. В первую очередь усилия по расширению сферы латышества должны были сказаться на населении Латгалии, часть жителей которой тяготела в сторону русской или польской народной стихии. Немецкий исследователь этого вопроса говорит, что "воздействие новой латышской национальной политики сказалось уже при переписи 1935 г.", причем он указывает на тот факт, что численный рост русского населения, выявленный при переписи, отнюдь не соответствовал его естественному приросту. Автор замечает по этому поводу: "Очевидно, часть русских объявила себя латышами или были к таковым причислены счетчиками".30
Тревогу среди русских вызывало постоянное сокращение сети русских школ и количества учащихся русской национальности. Такая тенденция обнаружилась уже в 1934 г., когда оказалось, что в 1933/34 учебн.году осталось только 187 основных школ (вместо 215 в предыдущем) и что число учащихся в них сократилось на тысячу.31 Постепенно сокращалось и число средних русских школ. В 1933/34 учебн. г. еще действовали 5 государственных, 1 городская и 4 частных средних школы, а к моменту вступления в страну советских войск остались лишь две (государственные) средние школы: в Риге и Режице. За тот же период времени все больше сокращалась сеть русских основных школ в Латгалии за счет так называемых "смешанных" школ, с латышским языком предподавания.
О том, что националистическая политика Ульманиса за сравнительно короткий (пятилетний) срок его властвования привела к заметным результатом и успела сильно изменить атмосферу в стране, и в частности лицо старой Риги, есть свидетельства не только местных русских и немцев, но и авторитетных наблюдателей со стороны.
Так, например, Джордж Кеннан, начавший свою дипломатическую карьеру в Прибалтике и служивший в американском посольстве в Риге (имея также заданием в совершенстве изучить русский язык), вспоминает в своих мемуарах Ригу 1920-ых годов, которая понравилась ему своей "многообразной и чрезвычайно космополитической культурной жизнью". И дальше он пишет, что господствующие в стране латыши, "становясь все больше шовинистами... заботились о том, чтобы положить конец всему этому космополитизму как можно скорее и, в конечном счете, преуспели в этом в 1939 г., лишив город значительной доли его привлекательности".32
А другой американец, знаток послеверсальской Восточной Европы, Мальбон Грэхэм, писал, что лично может засвидетельствовать, что авторитарный режим Ульманиса, "применяя антидемократическую тактику, все больше и больше приближался по своему темпу и по своим тенденциям к практике нацистов".33
Объективность, однако, требует внести в это суждение, во многом справедливое, известную поправку. Если по своим целям и тенденциям, по крикливости и лживости своей пропаганды режим Ульманиса и носил черты, сближавшие его с национал-социализмом, то по методам, применявшимся им для достижения поставленных задач, он несопоставим ни с германским, ни с коммунистическим тоталитаризмом с их безжалостным отношением к людям и с их кровавыми расправами.
Неизвестно, конечно, к каким способам подавления прибег бы Ульманис, если бы в стране проявилось активное сопротивление его режиму. Но фактом остается, что, поскольку такие попытки не производились и обнаружилось отсутствие гражданского мужества у ведущих слоев латышского общества и полная пассивность населения, диктатору не пришлось за время своего господства прибегать к жестоким расправам и репрессиям, применявшимся его тоталитарным соседом. После переворота 1934 г. было арестовано свыше 2.000 человек, которых содержали в тюрьмах и в концентрационном лагере в Либаве. Однако в течение года большинство арестованных было освобождено и только сравнительно немногие были приговорены к тюремному заключению на несколько лет. Вот почему латышская писательница Зента Мауриня, известная своими литературно-критическими статьями и книгами также и за пределами Латвии и не раз критиковавшая порядки при режиме Ульманиса, в конце своей автобиографической книги имела основание заметить: "И к чести нашего президента надо сказать, что за время своего правления он не приговорил ни одного человека к смертной казни".34
Поэтому, после того как над Прибалтикой пронеслись сперва кровавый год коммунистического террора, а потом события второй мировой войны, обошедшиеся ее населению в десятки тысяч человеческих жизней, психологически понятно, что в памяти некоторых русских латвийцев постепенно побледнели обстоятельства их жизни в последнее пятилетие независимой Латвии. Пережитые ими тогда несправедливости, бесправие и национальная приниженность заслоняются воспоминаниями более отрадными. Они обычно связываются с тем первоначальным периодом независимости Латвии, когда по ней еще не раздавалось навязчивое и подобострастное славословие мудрости "народного вождя", самовольно распоряжавшегося жизнью страны, и когда еще казался прочно установленным правопорядок молодой республики, при котором ее русские граждане могли себя чувствовать как дома, сохраняя свой язык и национально-культурную самобытность.
1.Hans v. Rimscha. Die Staatswerdung Lettlands und das Baltische Deutschtum. Riga, 1939, s. 96.
2. М.Ганфман. "Русское население и представительные учреждения". Сборн. Русские в Латвии. Рига, 1934, с. 92.
3. Е.Тихоницкий. "Нужды русского меньшинства в Латвии". Сборник Постоянного Бюро Русских Меньшинств, вып. I, Женева, 1927, с. 13. Елпидифор Михайлович Тихоницкий был во время сов. оккупации Латвии в 1940/41 г. арестован, вывезен и погиб в СССР.
4. Adolfs Šilde. Latvijas vesture 1914-1940. Stockholm, 1976, с. 704. [Адольфе Шильде. История Латвии 1914 — 1940.]
5. В. Снегирев. "Правовое положение русских в Латвии". Сборн. Русские в Латвии. Рига, 1934, с.11..
6. Reinhard Wittram. "Die Schulautonomie in Lettland" in: Zeitschrift fuer Ostforschung, .lg 1952. Heft 2, S. 259.
7.Долголетний редактор газеты Михаил Семенович Мильруд во время сов. оккупации Латвии в 1940/41 г. был арестован, осужден в Москве и погиб в лагере.
8. И. Кауль. "Верующий латыш о сносе православной часовни". Сегодня, 10 июля 1925.
9. В. Снегирев. Цит. соч., с. 15.
10. Wolfgang Wachtsmuth. Von deutscher Arbeit in Lettland 1918-1934. Koeln, 1953. Band 3. S. 255.
11. Все три первых президента Латвии были юристы, получившие образование в дореволюционной России: Я.Чаксте – в Московском университете, Г.Земгалс – в Московском и А.Квиесис – в Юрьевском.
12. Michael Garleff. Deutschbaltische Politik zwischen denWeltkriegen. Bonn – Bad Godsberg. 1976, S.164.
13. M. Ганфман. Цит. соч., с. 100.
14. Б.Никольский. "Защита национальными меньшинствами своих прав и интересов". Сборник Постоянного Бюро Русских Меньшинств, вып. 1, Женева, 1927, с. 6.
15. О сносе часовни подробно сообщается в газ. Сегодня, №№ от 18, 21,22,23 и 25 июля 1925.
16. Сегодня, 2 июня 1926. Мелетий Архипович Каллистратов во время сов. оккупации Латвии в 1940/41 г. был арестован, вывезен и погиб в СССР (Примеч. ред. – М.А.Каллистратов был расстрелян в Даугавпилсе 23 июня 1941 г.).
17.Арх. Иоанн. "Мой ответ". Сегодня, 5 сент. 1926.
18.Речь арх. Иоанна в Сейме. Сегодня, 20 мая 1926.
19."Атака на русский язык". Сегодня, 10 февр. 1927.
20. Adolfs Silde, op. cit., с. 582.
21. Juergen v. Hehn. Lettland zwischen Demokratie und Diktatur. Muenchcn. 1957, S. 65.
22. Ādolfs Šilde, op. cit., с. 592, 601.
23. Fēlikss Cielens. Laikmetu maina. Sweden, 1964, vol. Ill, с. 13. [Феликс Циеленс. В смене веков]
24. Feliks Cieliens, ор. сit., с. 31/32.
25. Ādolfs Šilde, ор. cit., с. 597.
26. Juergen v. Hehn, op. cit., S. 59.
27. Сергей Иванович Трофимов во время сов. оккупации Латвии в 1940/41 г. был арестован и расстрелян. Его тело было найдено в братской могиле недалеко от Риги.
28. Ādolfs Šilde, ор. cit., с. 596.
29. Копия письма есть в моем архиве. Петр Николаевич Якоби во время сов. оккупации Латвии в 1940/41 г. был арестован, вывезен и погиб в СССР.
30. Juergen v. Hehn, op. cit., S. 59.
31. E.Тихоницкий. "К пятнадцатилетию Русской школьной автономии". Сборн. Русские в Латвии, Рига, 1934, с. 51.
32. George F. Kennan. Memoirs 1925 - 1950. Boston-Toronto, 1967, p. 29.
33. Malbone W. Graham. "Review of History of Latvia by A. Bilmanis" in: American Slavic andEast-European Review, Ont. 1952, p. 238.
34. Zenta Maurina. Denn das Wagnis ist schoen. Memmingen/Allgaeu. 1953, S.578.
