Исторические факты
Балто-славянские связи
Ливонский период
В составе Российской империи
Латвийская Республика
II мировая война
Латвийская ССР
Современная Латвия
Экономика
Ремесло, торговля
Сельское хозяйство
Промышленность и транспорт
Предприниматели
Образование
Школы
Высшая школа
Учёные
Учителя
Культура
Литература
Художники
Aрхитектура
Музыка
Балет
Театр
Вокалисты
Aнсамбли, хоры
Религия
Православие
Иерархи
Священнослужители
Храмы и монастыри
Старообрядчество
Моленные
Общество
Пресса, радио, ТВ
Журналисты
Юристы
Врачи
Спорт
Персоналии

«Балтийский архив», том V. – Рига: Даугава, 1999, с.6-72.

Публикация и комментарии Т.Фейгман

 

Борис Викторович Евланов родился в Риге в 1890 г. в семье учителя. В 1909 г. с золотой медалью окончил Александровскую гимназию, в стенах которой впервые соприкоснулся с “живой” политикой. В ходе революции 1905–1907 годов Б.Евланов примкнул, как он сам отмечал, к левой партии и в дальнейшем всегда более тяготел к левой части политического спектра. Поступив на юридический факультет Петербургского университета, он снова оказался в гуще политических событий. В 1911 г., за участие в студенческой забастовке, был арестован, около месяца отсидел в “Крестах” и был исключен из университета без права поступления в другие высшие учебные заведения России. Не желая, однако, терять времени даром, он уезжает в Германию, где один семестр учится в Лейпцигском университете. Именно здесь у Б.Евланова зарождается интерес к кооперации. Находясь за границей, он не забывает и о политике. Как-то ему даже довелось побывать на докладе Ленина, посвященном Льву Толстому. Вскоре Евланов возвращается в Россию, где продолжает учебу сначала в Юрьевском, а затем в Петербургском университетах. По окончании последнего его оставляют при кафедре римского права для подготовки к профессорскому званию. Но стать респектабельным профессором ему было не суждено. Начавшаяся война приводит Евланова во Всероссийский земский союз помощи больным и раненым воинам (ВСЗ). Февральская революция застает его в Одессе, где он примыкает к отделению плехановской группы “Единство”, придерживавшейся оборонческих позиций. Советскую власть Евланов не принял. Но и белые, со своими реставрационными планами, были ему не по душе. Тем не менее он предпочел последних и в немалой степени содействовал вывозу имущества Земсоюза из занятой большевиками Одессы на территорию, контролируемую Добровольческой армией. Вместе с остатками армии Врангеля покинул Россию. Жил в Турции, Сербии и Болгарии. В 1923 г. Евланов вместе с женой, Ниной Александровной Рождественской, дочерью бежавшего от большевиков профессора Петербургской духовной академии, возвращается в родную Ригу. Здесь он работает в кооперативном движении, пытается найти себе место на политическом поприще.

Очень скоро идейным ориентиром для Евланова становится “Крестьянская Россия” — союз, возникший в 1920 г. еще в Москве и вобравший в себя часть бывших правых эсеров (отказавшихся от социализма) и кадетов. В 1921 г. центром деятельности “Крестьянской России” стала Прага, где обосновались и ее вожди: С.С.Маслов, А.А.Аргунов, А.Л.Бем. В политическом спектре русской эмиграции, во многом копировавшем предреволюционный, “крестроссы” тяготели к центру. С.С.Маслов, центральная фигура “Крестьянской России”, замечал, что в России сильными были лишь фланги: левый с его гибельным для государства максимализмом в целях и средствах и правый с его стремлением “подморозить” Россию и остановить ее политический рост. Партии центра были слабы, так как слабой была их социальная опора — буржуазный класс. Последний будет неизбежно расти, но в близком будущем он не может усилиться настолько, чтобы быть ведущей политической силой. Последняя роль возможна только для организованного крестьянства. Поначалу идеи “крестроссов” встретили сочувствие не только у части русской эмиграции, но и в лимитрофных государствах с коренным русским крестьянским населением. В 1927 г. “Крестьянская Россия” была преобразована в Трудовую крестьянскую партию (ТКП), имевшую отделения в основных центрах русского рассеяния. Однако уже в начале 30-х годов в деятельности партии стал назревать кризис, порожденный, как оказалось, несостоятельностью идейных установок и внутренними разногласиями. В 1939 г., в канун оккупации гитлеровцами Чехословакии, партия заявила о своем самороспуске.

 Идеи “Крестьянской России” уже в середине 20-х годов встретили сочувствие и в Латвии, где для них была благодатная почва. Ведь около 70% местного русского населения составляли крестьяне. Идеями “крестроссов” заразился и Евланов, тем самым шагнув вправо от близких ему ранее социалистических воззрений. Однако поначалу каких-то организационных очертаний указанное направление в Латвии не приобрело. Русские очень робко приноравливались к новым для них условиям. Процесс структуризации русских политических сил в Латвии шел медленно, ибо они не могли копировать ни предреволюционные партии, ни действовавшие в эмиграции. Это было связано как с составом русского населения Латвии, так и с задачами, стоявшими перед ним, в частности, с необходимостью интеграции в местную политическую жизнь. И все же идейные установки “Крестьяской России”-ТКП были наиболее приложимы к латвийским условиям. Поэтому неудивительно, что создание в 1928 г. “Русского крестьянского объединения” (РКО) — первой, по существу, более-менее серьезной русской политической партии в Латвии, произошло на идейном фундаменте “крестроссов”.

Социальную базу РКО составили наиболее крепкие слои русского крестьянства и сельская интеллигенция, главным образом, Яунлатгальского уезда. Это было связано с тем, что одним из инициаторов и руководителей этой партии был С.И.Трофимов, видный общественный деятель, выходец из этого уезда. В руководство партии вошел и Евланов. В качестве приоритетных задач РКО выдвигало: 1) объединение русских общественных сил для защиты крестьянских интересов, 2) защиту демократических устоев Латвийского государства. Ни Евланов, ни Трофимов не скрывали своих связей с ТКП. При этом было бы весьма сомнительным рассматривать РКО как отделение ТКП в Латвии.

В конечном счете, как видно из приводимых ниже собственноручных показаний Б.Евланова, его постигло разочарование не только в ТКП, но и в РКО, которое в лице некоторых своих лидеров перешло на позицию соглашательства с власть предержащими. С.И.Трофимов, Т.Е.Павловский, И.В.Корнильев, бывшие члены Русской крестьянской фракции IV Сейма, оказались в числе немногих русских, приближенных к авторитарному режиму К.Улманиса.

Борис Евланов выбрал иной путь. В преддверии государственного переворота он выступил со статьей “За народную власть” (“Голос народа”, 1934, 8 апреля), в которой недвусмысленно выразил свою позицию относительно “сильной власти: “К чему ведет диктатура, — писал он, — хорошо известно на примере страдалицы России. Говорят, что, мол, неправда, что там плохо живется. Но если хорошо, почему же советская власть запрещает своим гражданам уезжать из коммунистического рая? Ведь если бы там был действительно рай, разве пришлось бы запрещать выезд из него? <...>

Но, быть может, только коммунистическая диктатура плоха, а всякая другая сулит действительный рай на земле? Нет, в этом отношении все диктатуры одинаковы: они создают рай только для своих приближенных, а всех прочих сгибают в бараний рог и принуждают молча страдать. Всякая диктатура приводит к власти, к безнаказанному самоуправству одной партии. Хорошо тем, кто близок к этой партии, а каково остальным, большинству народа? И если вообще плохо господство партий, то господство одной партии еще плоше. Нет, как бы ни были велики недостатки демократического строя, все же они меньше зол диктатуры”.

Б.Евланов был искренен, когда писал эти строки, как, впрочем, и позднее — в приводимых ниже собственноручных показаниях. Он не принял авторитарный режим. И все же не смог устоять, не смог “не прогнуться” перед сталинским режимом, навязанным Латвии в 1940 г., хотя, как видно из приведенных выше строк, прекрасно понимал его суть. Евланов оказался в числе тех представителей русской интеллигенции, которые летом 1940 г. поспешили приветствовать советскую власть, усматривая в ней прежде всего национальное русское начало.

9 июля 1940 г. с призывом поддержать новый режим Евланов выступил в Риге на собрании русской интеллигенции, а уже 21 августа он был арестован. Его обвинили в том, что в годы гражданской войны он служил в армиях Деникина и Врангеля, в 1928-1932 гг. являлся членом Совета ТКП в Праге, участвовал в создании РКО — филиала ТКП в Латвии, якобы дал согласие на переправку в СССР шпионов, диверсантов и террористов. Аналогичные обвинения были выдвинуты и в адрес С.И.Трофимова, Б.Н.Беклешева, П.И.Гейданса и А.М.Максимова. Какое-то время следственные материалы на арестованных по делу РКО были объединены в одном деле, позднее материалы в отношении Б.Евланова были выделены в отдельное производство.

С.И.Трофимов, Б.Н.Беклешев, П.Я.Гейданс и А.М.Максимов предстали перед Военным трибуналом, дело Б.В.Евланова было передано на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР. 24 мая 1941 г. Б.В.Евланов был приговорен к 8 годам исправительно-трудовых лагерей. Можно лишь гадать, были ли у чекистов какие-то намерения относительно его дальнейшего использования. Известно только, что свой жизненный путь Б.В.Евланов завершил во внутренней тюрьме НКВД Саратовской области 6 июня 1943 г. Официальная причина смерти — декомпенсированный порок сердца. Так завершился жизненный путь русского интеллигента, вечного оппозиционера.

Ниже, с некоторыми сокращениями, приводятся собственноручные показания Б.В.Евланова от 1-5 сентября 1940 г., хранящиеся в его следственном деле (Латвийский Государственный архив. Ф.1986. Оп.2. Д.10518). Документ публикуется с сохранением стилистических особенностей оригинала; сокращения, за исключением общеупотребительных, не учитываются.

 

 Собственноручное показание Б.В.Евланова

1 сентября 1940 г.

 

Первая империалистическая война началась, когда я уже окончил университет и продолжал свои занятия в нем в качестве оставленного для подготовки к профессуре. Вначале, как и большинство обывателей, я думал, что больше года война не продолжится, но уже к концу первого года стало ясно, что она будет затяжной. Мое отношение к войне было двойственным: с одной стороны Россия в одном лагере с постоянным своим врагом Англией и, несомненно, сама преследует свои завоевательные цели, с другой стороны, также несомненно, что и Германия в отношении России преследует империалистические цели. Но в общем, наибольшим злом представлялось поражение России, последствия которого рисовались как расчленение и порабощение всеми — и врагами и бывшими союзниками. В то же время даже и не мыслилось, что только через поражение может наступить действительное возрождение всех народов России к новой цветущей жизни. Тогда, подобно большинству, я думал, что лишь победа (которая представлялась “без аннексий и контрибуций”) даст народу такую силу, которая позволит сбросить самодержавие и зажить свободной жизнью.

Так или иначе, но к концу первого года войны, будучи свободен от призыва в армию, как оставленный при университете, я получил от последнего отпуск и поступил на службу в Всероссийский Земский Союз. <...>

В Земском союзе я работал сначала на Юго-Западном, а затем на Румынском фронте в Отделе окопных рабочих (“Земокоп”), задачей которого было устройство для мобилизованного на окопные работы населения питательных пунктов, амбулаторий и больничек, бань, прачечных и т.п. Работа протекала и в непосредственной близости от фронта и в более глубоком тылу, и работы было все время много. Когда в начале 1917 года образовался Комитет Рум.фронта В.З.С., я был избран заведующим Отделом окопных рабочих и февральская революция застала меня в Одессе, месте пребывания Комитета Рум.фронта.

Состав сотрудников Земсоюза был демократичным и по своему происхождению и по своим настроениям — в противоположность небольшой группе выборных представителей старорежимных цензовых земств — и потому, можно сказать, громадное большинство вполне искренно было радо свержению царизма, приветствовало революцию. Но тут снова повторилось мое, как, впрочем, в данном случае, и почти всех остальных сотрудников Земсоюза роковое несчастье — мы все в Одессе были пришельцами, ничем не связанными с местным населением, жившим своей замкнутой жизнью. В среде сотрудников Земского союза образовалась небольшая группа, разделявшая платформу плехановской с.-д. группы “Единство” и объявившая себя отделением последней. Из местных жителей Одессы, насколько я припоминаю, в этой группе был, кажется, только один — присяжный поверенный Либерман, также работавший в Земсоюзе. Вошел в эту группу по своим старым, еще студенческих лет, симпатиям к Плеханову, а также и потому, что полностью разделял его оборонческую позицию. При таком составе группы, при отсутствии какой бы то ни было связи с местным рабочим населением, проявить какую-либо активность наша группка не могла — были две-три неудачные попытки устроить собрания на каких-то фабриках, был, правда, неосуществленный, план принять участие в выборах в Учредительное собрание. Вот, кажется, и все. И даже то обстоятельство, что во время своей поездки летом 1917 г. в отпуск в Петроград я случайно попал там на нечто вроде конференции группы “Единство” с участием самого Плеханова, Льва Дейча и других видных представителей этой группы и вернулся в Одессу с “официальным” признанием нашего отделения, не смогло влить жизни в нашу, вне действительной жизни стоявшую группку, и в дальнейшем ее деятельность выражалась только во взаимных встречах и беседах, пока, наконец, совсем не замерла. Во всяком случае, когда в конце 17-го — в начале 18 года в Одессе возникла советская власть, эта наша группка уже ничем себя не проявляла, а отдельные ее члены, в том числе и я, когда приходилось отвечать на вопросы об отношении к советской власти, прятались за формулой “считаюсь с фактом существования советской власти”. <...>

Еще об одном факте того же периода. В середине лета 1917 г. председатель Комитета Рум.фронта В.З.С. Евг.Елачич1 получил назначение комиссаром Временного правительства при Верховном Главнокомандующем — в то время ген. Брусилове. Когда я ехал в отпуск в Петроград, он попросил меня заехать к нему в Могилев, где предложил должность уполномоченного Комиссариата при Главковерхе — что-то вроде “чиновника особых поручений”. Я согласился. Но пока я был в отпуску в Петрограде, произошла смена Главковерха, а также и комиссара Елачича, и я из Петрограда вернулся непосредственно в Одессу, так и не приступив к исполнению своей должности в Комиссариате при Главковерхе. Вскоре вернулся в Одессу на свой прежний пост председателя Комитета Рум.фронта В.З.С. и Елачич.

[Подпись] Б. Евланов

 

Собственноручное показание Б.В.Евланова

1 сентября 1940 года

 Одесса была одним из тех городов, где в 18-19 годах происходили наиболее частые смены властей — и разного рода мастей украинцы, и банды Григорьева2, и различные белогвардейцы и германо-австрийские оккупанты. Комитету Рум.фронта Всерземсоюза, в котором я работал и которому, кроме большого имущества на фронте, принадлежали также и базовые склады и различные мастерские в Одессе, приходилось со всеми этими властями вести борьбу в смысле отстаивания своей самостоятельности и неприкосновенности своего имущества. Если не ошибаюсь, летом 1918 года в Одессу пробрались из Москвы представители Главного комитета В.З.С. Между ними и Комитетом Рум.фронта В.З.С. в лице его председателя Елачича после ряда совещаний (не всегда гладко проходивших, ибо прибывшие были представителями Главного комитета, переорганизованного после февральской революции, и Елачич сомневался в их “законности” и “правомочности”) было достигнуто соглашение о переброске части имущества, денежных средств и персонала Комитета Рум.фронта В.З.С. на Кубань, в Екатеринодар, для санитарно-медицинского обслуживания белой армии ген. Алексеева3 (после его скоро последовавшей смерти замененного ген. Деникиным). Вскоре такая переброска и была осуществлена. Из имущества был перевезен, главным образом, медицинский инструментарий. Во главе переехавших сотрудников В.З.С. был сам Елачич, был в их числе и я. Из представителей Главного комитета помню Малянтовича4, московского адвоката, меньшевика, брата Малянтовича, бывшего министром в правительстве Керенского. Он тоже перебрался в Екатеринодар.

Вскоре после обоснования в Екатеринодаре между Елачичем и Малянтовичем началась склока. Елачич считал, что он, т.е. Земсоюз, непосредственно подчинен командованию белой армии, Малянтович же настаивал на более независимой политике и установлении связей также с Кубанским правительством Быча5. Кроме того, он считал, что Елачич должен выполнять директивы Главного комитета В.З.С. в лице его представителей, в частности, его, Малянтовича. Несогласия усилились после того, как в Екатеринодар прибыли представители с.-р. (в числе их запомнил Гр.И.Шрейдера)6, начали издавать газету7, и Малянтович требовал оказания поддержки газете из средств Земсоюза. Тут столкнулись и политические разногласия (Елачич, называвший себя “внепартийным социалистом”, в общем был хотя и не монархических, но правых убеждений). Я, придерживавшийся более “левого” направления, все же считал, что средства Земсоюза могут расходоваться исключительно на санитарно-медицинские нужды, и в этом разошелся с группой Малянтовича. Но так как в других вопросах я поддерживал Малянтовича (в частности, в необходимости установления связи с местным правительством Быча) и вообще в глазах Елачича всегда был чересчур “левым” и следовательно не вполне надежным, то совместная работа и с Елачичем становилась все более трудной. В результате я был откомандирован обратно в Одессу, где очередная власть в то время принадлежала белым (помню фамилию ген. Арци-мовича, с которым Земсоюзу приходилось иметь дело). В Одессе пробыл примерно около полугода (в течение этого времени на короткий срок снова была Одесса под советской властью), после чего опять отправился с докладом о положении Земсоюза в Одессе в Ростов н/Д., куда к тому времени перебрались все учреждения, связанные с армией ген. Деникина.

В это время в Ростов съехались представители старого Земсоюза, дореволюционных цензовых земств и было реставрировано некое подобие старого Главного комитета В.З.С. Для них я оказался уже совершенно неприемлемым, тем более, что против меня было выдвинуто “обвинение”, что в Одессе при советской власти я работал вместе с большевиками. Надо сказать, что, действительно, когда перед занятием Одессы советскими войсками оттуда бежали французы, а вместе с ними и стоявший во главе одесского Земского [союза] Риземан, то оставшимися сотрудниками и рабочими был создан для руководства делами Земсоюза комитет, в который был избран и я. Нами были налажены деловые отношения с советской властью в Одессе, в Земсоюз был назначен комиссар (фамилии его не помню), и мы вполне согласованно продолжали работу, считая, что Земсоюз, как организация преимущественно краснокрестного характера, должна обслуживать всех нуждающихся в его помощи, т.е. быть вне политической борьбы. Должен сказать еще лично про себя, что будучи далек от перехода на сторону советской власти, я в то же время был уже сильно разочарован в политике белых, все более и более проявлявших свой истинный реставрационный облик. Я же продолжал держаться позиций февральской революции, не сознавая, что история уже бесповоротно оставила их позади.

Так или иначе, но в глазах деятелей Земсоюза в Ростове я оказался “почти” большевиком и к продолжению земсоюзной работы не был допущен. Так бесславно закончилась моя “общественная” работа — от одних отстал, к другим не пристал. Здесь опять у меня не хватило ни энергии, ни гражданского мужества — либо продолжать свою самостоятельную безнадежную линию, либо решительно порвать со старым и встать на сторону нового. Я превратился в “беженца”, обывателя, не знающего, где его место.

Министром финансов правительства Деникина был лично мой знакомый проф.Бернацкий8, и это решило мою дальнейшую судьбу. Встретившись, он предложил мне службу в управлении финансов, и я из неудачливого “общественного деятеля” сделался чиновником, делопроизводителем одного из отделений кредитной части управления финансов. В мою обязанность входила, главным образом, проверка, с точки зрения согласованности с законами, подававшихся для утверждения уставов акционерных банков. Работа в высшей степени бессмысленная, ибо фактически эти банки не учреждались, но тем не менее уставов подавалось много. Вероятно, просители, получив концессию на открытие банка, наивно предполагали воспользоваться ею “в более благоприятные времена” или вообще надеялись использовать ее в каких-то спекулятивных целях. Как рядовой чиновник-беженец, я с управлением финансов и двигался дальше — из Ростова в Новороссийск, из Новороссийска в Крым, пока, наконец, не докатился с врангелевской эвакуацией до Константинополя. Никакой политической или общественной деятельностью все это время я больше не занимался. В Константинополе я продолжал работу в остатках управления финансов, продолжал ее и в Югославии, пока, наконец, не удалось установить связь с родиной — Ригой, разыскать там старых друзей, которые помогли восстановить документы, устанавливающие мое происхождение из Риги, и получить визы, а также ссудили деньгами на мой переезд с женою в Ригу, куда мы и приехали в начале лета 1923 года (возвращение задержалось еще продолжительной болезнью жены — обратный тиф с целым рядом серьезных осложнений). Во время пребывания за границей, кроме службы, ни в какие эмигрантские организации не входил и ни в какой связи с ними не находился.

[Подпись] Б.Евланов

 

Собственноручное показание Б.В.Евланова

2 — 5 сентября 1940 г.

Закончился период моего беженства, и в начале лета 1923 года вернулся я на родину — в Ригу, столицу еще неизвестного мне нового государства Латвии. Первый год жизни на родине был очень тяжел в материальном отношении. Хотя при первом моем допросе мое социальное положение и обозначено, между прочим, как “домовладелец”, должен заметить, что по существу это в лучшем случае лишь “звание”, не имеющее за собою ни материального, ни какого-либо идеологического содержания. Правда, в Риге я нашел доставшийся мне по наследству дом — старый, деревянный, в запущенном состоянии, с 6-ю маленькими квартирами, из которых одну занял я, в одной жила бесплатно знакомая, едва зарабатывавшая на пропитание, которая в течение войны и вплоть до моего возвращения присматривала за домом, в одной жила с семьей дворничиха и только в остальных были платные жильцы, еврейская беднота, платившая самую минимальную квартирную плату, не покрывавшую даже всех расходов по дому. И в дальнейшем этот дом не был для меня источником дохода, и я не чувствовал себя “домовладельцем” — до последнего времени в доме продолжали жить те же жильцы, за все время у меня не было с ними ни одного конфликта, все время квартирная плата в моем доме была чуть ли не самой низкой во всем городе. Не стал я “домовладельцем” и тогда, когда продал, за отсутствием средств на капитальный ремонт, этот старый дом (на Jumaras ielā, 22)9 и купил теперешний в 12 комнат на окраине города (Margrietes ielā, 10), в котором сам же до сего времени исполнял обязанности дворника, так как до сих пор и от нового дома у меня не оставалось никакого дохода, за исключением собственной бесплатной квартиры. Задерживаюсь я на выяснении этого обстоятельства, чтобы не создалось неправильное представление, что мое “социальное положение домовладельца” могло как-нибудь влиять на направление моей общественной и политической работы. С классом домовладельцев, как капиталистов, у меня никогда не было ничего общего, и в бытность мою гласным Рижской городской думы10 я никогда не становился на защиту домовладельческих интересов, но всегда голосовал за предложения усиления обложения и ограничения прав домовладельцев.

Устроиться в Риге на службу русскому, да еще без знания латышского языка (а им я в то время почти не владел), было более чем трудно. Первой устроилась жена, благодаря знанию французского языка, на маленькое место в кинопрокатной конторе, а затем я получил возможность читать лекции по кооперации (2 часа в неделю) в Латвийском Народном Университете, а потом и в Институте практических знаний, и на Русских университетских курсах11 (на последних, в качестве ассистента проф. Синайского)12, пытался восстановить занятия по римскому праву, но затем прекратил. Так началась моя кооперативная работа в Риге. Потом я получил место в частной фирме и, наконец, в начале 1927 года — в латвийских центральных кооперативных объединениях — Центральном союзе потребительских об-в “Конзум”, в Латвийском народном банке и Центральном союзе взаимного страхования. Последние годы, вплоть до сего времени, работал в качестве ревизора-инструктора и консультанта по юридическим вопросам. Попутно сотрудничал в латвийских кооперативных журналах, издаваемых вышеуказанными организациями: “Kopdarbība” (Сотрудничество), “Kooperatīvais Kredīts” (Кооперативный кредит) и “Savstarpēja apdrošināšana” (Взаимное страхование), в которых за все время поместил, вероятно, свыше ста статей по различным как теоретическим, так и организационно-практическим вопросам кооперации, специализируясь главным образом на разработке вопросов кооперативного права. В 1934 году Совет латвийских коперативных конгрессов издал мою книжку “Kooperatīvas tiesības” — систематический обзор законодательства и судебной практики по кооперации, с соответствующей критикой и толкованиями13. Специализировался также в области взаимного страхования. Все это составляло главную часть моей деятельности в Латвии, это было не только службой для заработка, но в своей кооперативной работе я видел, быть может, небольшую, но все же реальную пользу, приносимую трудовому сельскому населению (в Латвии получила распространение почти исключительно сельскохозяйственная кооперация). Тут я могу уже с основанием сказать, что своей работой я, будучи русским, заслужил среди лат<вийских> кооператоров признание в качестве чуть ли не единственного в Латвии знатока кооперативного права. <...>

Латвия считала себя “демократической” республикой — с гарантированными конституцией правами и свободами для всех и каждого. Я — гражданин этой “демократической республики”, и с первых же шагов убеждаюсь, как трудно получить работу в этой “свободной” стране только потому, что я русский. Мне благодаря знакомствам в конце концов еще повезло, повезло еще и в том отношении, что кооперативная среда, в которой началась моя практическая работа, по традиции отличается наименьшим шовинизмом. Но всюду видишь, как трудно живется русским, как во всем их обходят, как нарушаются их права на школу на родном языке, как ставятся препятствия развитию их национальной культуры, касается ли это театра, библиотек и т.п. В то же время русское меньшинство не организовано, проявляет мало активности в защите своих прав. Отсюда вывод — надо по мере сил и возможностей бороться за права русского меньшинства, — но в рамках латвийской государственности. Post factum я вижу, что такая борьба ни к чему не могла привести и не привела, что нужно было вести ее в совсем иной плоскости, и за права не только русского меньшинства, но вообще всех трудящихся, ибо только власть трудящихся может дать истинное равноправие, но в то время рассуждал иначе. Если не ошибаюсь, уже в 1924 году, узнав, что я читаю лекции по кооперации в Латвийском народном университете, установили со мною связь некоторые деятели из русского кредитного кооператива в Риге “Русский союз”14, в частности, присяжный поверенный Н.Дмитриев15. В разговорах выяснилась желательность большего развития кооперации среди русского населения и, в частности, созыв совещания русских кооператоров, которое состоялось в том же году в Риге. Совещание было очень малочисленным — кажется, 3-4 представителя из Латгалии да представители упомянутой выше рижской ссудо-сберегательной кассы. В качестве представителя латышской кооперации — точно не помню, не то Совета латвийских кооперативных конгрессов, не то Латвийского народного банка — на этом совещании присутствовал П.Гейдан16, когда я с ним впервые и познакомился. После совещания была издана моя брошюрка “Русская кооперация в Латвии”17, в которой были вкратце помещены доклады на совещании Дмитриева и мой, но ни к каким практическим результатам это совещание не привело. Установилась только моя связь с организатором совещания — ссудо-сберегательной кассой “Русский союз”, которой я, кажется, вместе с Дмитриевым, были делегированы в “Русское национальное объединение”18, в которое входили почти все русские организации Риги и которые претендовали на роль выразителя и руководителя русского общественного мнения. После этого, точно не помню, когда именно, кажется, в середине, а быть может, в начале 1925 года, познакомился с известным в Риге педагогом Е.Тихоницким19, и, кажется, именно он (а не Гейдан, как я ошибочно вспомнил на первом допросе) заочно познакомил меня с С.С.Масловым20, сообщив, что когда был на русском педагогическом съезде в Праге, то познакомился там с Масловым, который вместе с другими русскими эмигрантами издает сборники “Крестьянская Россия”21, посвященные крестьянскому вопросу не только в России, но и в других странах, и просил поискать в Латвии кого-нибудь, кто мог бы написать для этих сборников статью об “Аграрной реформе в Латвии”. Так как меня эта тема, в связи с моими лекциями по кооперации и, в частности, в связи с желанием самому несколько углубиться в этот вопрос, применительно к положению русского крестьянства в Латвии, заинтересовала и так как работы у меня в то время было еще мало, я согласился и, кажется, непосредственно сам сообщил об этом Маслову, запрашивая о характере сборников “Крестьянская Россия” и о желательном содержании просимой статьи. В ответ я получил вышедшие сборники “Крестьянской России”, в которых уже был помещен ряд статей об аграрных реформах в ряде стран (между прочим, статья П.Богданова22 об аграрной реформе в Эстонии), а также сообщение об условиях гонорара и просьбу написать статью в срочном порядке. Кажется, было еще выражено желание установить со мною переписку по вопросам, касающимся положения русского крестьянства и вообще русского населения в Латвии.

Я сразу же засел за изучение материалов по аграрной реформе в Латвии, в то время еще не законченной, опрашивал кого мог из приезжавших из Латгалии (округ, именно в котором сосредоточено русское крестьянство), о том, как проведена реформа там на практике, насколько приняты во внимание интересы и нужды русского крестьянства, в Латвии самого малоземельного и т.д.23 Одновременно ознакомился и с содержанием сборников “Крестьянской России”. С основным их направлением я согласился — а именно с тем, что в результате произведенных после войны аграрных реформ в большинстве европейских стран на арену истории выдвигается новая активная сила, до сих пор игравшая пассивную роль и использовавшаяся другими классами, — крестьянство. Поэтому крестьянству должна принадлежать и руководящая роль в государственной политике, что будет на благо и всему народу, ибо крестьянство по своей природе является трудовым и демократичным, враждебным в отношении войн и потому его внешней политикой может быть только политика мира и трудового сотрудничества всех народов и т.п. В организации народного хозяйства видное место должно принадлежать кооперации, и вообще хозяйство должно быть построено на трудовом начале, с устранением эксплуататорской роли капитала. Но для того, чтобы крестьянство могло выполнить свою историческую миссию, оно должно быть политически организовано и сплочено, необходимы сильные крестьянские партии.

Приблизительно в это же время или немного позже в Риге была издана на латышском языке маленькая брошюрка только что приехавшего из Москвы проф.Р.Виппера24 (названия ее не помню) примерно о том же — о появлении новой активной силы в лице крестьянства и о его предстоящем историческом значении. Это совпадение заключения историка, и притом сделанного в результате непосредственного наблюдения событий в Сов.России, и положений “Крестьянской России” как бы подтверждали правоту последних. К тому же приводило меня и положение русского меньшинства в Латвии, которое меня больше всего интересовало и затрагивало, и три четверти которого составляет крестьянство. Только тогда русская культура в Латвии сможет быть сохранена, только тогда сможет быть закреплено право на русскую школу и только тогда также и хозяйственные нужды русского населения не будут обходиться, если будет экономически и политически силен основной массив русского населения в Латвии — крестьянство, если именно оно будет играть руководящую роль в политической жизни русского меньшинства. А для этого оно должно быть политически организовано. Таким образом, я положения “Крестьянской России” о крестьянстве вообще переносил на более узкое основание — на русское крестьянство, как часть русского меньшинства в Латвии.

Кроме того, вызвали мое сочувствие высказывания “Крестьянской России” и о будущем России. Я все еще был убежден, что политика коммунистической партии обречена на провал, что хозяйственная разруха в России продолжает увеличиваться. В то же время для меня было совершенно неприемлемо распространенное в эмиграции (к каковой я себя духовно никогда не причислял) огульное отрицание всего происшедшего в России как в хозяйственной, так и в политической областях, не говоря уже о всяческих откровенно реставрационных проектах. Взгляд же “Крестьянской России” был тот, что в случае падения сов.власти в построении новой России надо будет исходить не из того, что когда-то было, а из того, что будет в момент падения сов.власти. Таковы были те выводы, которые я сделал из чтения сборников “Крестьянской России” и которые я выяснил во время последовавшего затем обмена мнениями с С.С.Масловым, сначала в связи с писанием заказанной статьи, а затем в связи с наступавшими в октябре 1925 г. выборами в Латвийский Сейм. Насколько я помню, в то время в наших письмах были затронуты только эти вопросы. Таким образом, в основном выявилось мое полное согласие с направлением, занятым “Крестьянской Россией” в ее изданиях, и я поделился с Масловым своими взглядами на предстоящую выборную кампанию в Латвийский Сейм. Бывшими до того русскими депутатами Сейма русская общественность Риги была недовольна — главным образом, тем, что они ни с кем не считались, и там, где надо было бы более энергичное отстаивание русских интересов, проводили политику соглашательства25. Выяснилось, что “Национальное объединение” предполагает создать широкий блок, включив в него и так называемых “православных избирателей” во главе с епископом Иоанном Поммером26. Хотя более прогрессивной части русской общественности последнее обстоятельство не нравилось, все же и она решила принять участие в этом блоке в надежде, что, быть может, удастся провести и своего кандидата, на что при самостоятельном выступлении не было бы никакой надежды. Я полагал, что такой депутат мог бы многое сделать в деле организации русского населения и, в частности, русского крестьянства в Латвии и внесения в политику русского представительства в Сейме большей принципиальности и последовательности. Так как блок предполагал выступить с кандидатским списком не только в Риге, но и в Латгалии, то прогрессивные участники этого блока главное внимание решили обратить на Латгалию, на избирателя-крестьянина, так как в Риге среди русских господствовали преимущественно правые настроения. При базировке на крестьянина естественно напрашивалась избирательная платформа, сходная с платформой “Крестьянской России”, которую мы с небольшими изменениями и приняли. Наиболее активное участие в выборной кампании приняли адвокаты Дмитриев, Павлов27 и я, предприняв издание и предвыборной газетки “Новь”28, которую редактировал я. Вести сепаратную предвыборную кампанию на средства всего блока представлялось невозможным и потому встал вопрос об изыскании средств. По этому поводу у меня и была переписка с Масловым. Я его убеждал в ошибочности обращать внимание на создание когда-то в неизвестном будущем крестьянской партии в России, когда в ряде лимитрофных государств имеется свое русское крестьянство, нуждающееся в немедленной политической помощи, в организации, что первым шагом к этому было бы проведение в Сейм подходящих русских депутатов, но что на это нужны средства и что таковые могла бы заимообразно ссудить “Крестьянская Россия”. Удалось ли мне убедить Маслова или сыграли роль какие-либо другие соображения, но мы действительно получили из Праги ссуду, точную сумму которой не помню — примерно две (а быть может, и немного больше) тысячи чешских крон. Между прочим, Маслов порекомендовал привлечь к участию в нашей газете “Новь” П.Богданова из Эстонии, который и дал ряд статеек. В первом номере напечатали и платформу — т.е. платформу “Крестьянской России”. Кроме того, во время выборной кампании, а также и первое время после нее я принял деятельное участие в выходившей в Риге еженедельной газете “Понедельник” (редактировал ее Б.Харитон, впоследствии один из редакторов газеты “Сегодня”), поместив в ней ряд статеек29, освещающих значение выборов в Сейм для русского меньшинства, задачи будущих русских депутатов, а также посвященных полемике с представителями другого русского списка, проводившего прежнего русского депутата.

В результате выборов и по Риге, и по Латгалии первым прошел епископ Иоанн Поммер, получивший, кроме большего количества голосов, чем другие кандидаты, по основному списку, также и приписки от латышских списков30. Уже это для нас было поражением. Вторым кандидатом по большинству полученных голосов по Латгальскому списку был педагог Тихоницкий, очень уважаемый во всех русских кругах человек, определенно демократического и крестьянского направления, но не политик и лично в выборной кампании не принимавший участия. Поэтому на Иоанна Поммера было произведено давление, чтобы он принял мандат по Риге, отказавшись от Латгальского, что он после колебаний и сделал. Таким образом, вторым депутатом, прошедшим по списку блока русских общественных организаций и православных избирателей оказался Тихоницкий, который, между прочим, принял на себя обязательство вернуть из депутатского содержания полученную от “Крестьянской России” на выборную кампанию ссуду, что он и исполнил.

О выборах и их результатах я дал корреспонденцию в “Вестник Крестьянской России”31, написав ее в бодрых тонах, что, мол, и ходом выборной кампании и результатами ее мы очень довольны. Сделал я это в расчете на помощь “Крестьянской России” в наших местных меньшинственных делах и в дальнейшем. Более откровенную оценку выборов я сделал в “Понедельнике”32, чем вызвал против себя так и не прошедший до конца гнев депутата-“владыки”, участие с которым в одном блоке с самого начала было лишь “браком по расчету”, так как я никогда не был ни церковником, ни верующим. <...>

Выборы в Сейм послужили толчком и к началу моего сотрудничества в местной печати. Сначала в “Понедельнике”, а затем, я думаю — примерно с середины 1926 года, и в газете “Сегодня”. Писал я преимущественно на латгальские темы — о положении и нуждах русского крестьянства, изредка о кооперативных вопросах, касался также вопросов русской школы, русского языка и вообще тем культурно-просветительного характера. Должен сказать, что сотрудничество в “Сегодня” было всегда связано с неприятностями. Газета это была определенно коммерческо-желтая, гонялась только за увеличением тиража и сенсациями, в латгальской деревне была распространена мало (для крестьян она была и дорога и в значительной своей части неинтересна), и потому статьи на русско-меньшинственные темы, а тем более о крестьянских нуждах не особенно охотно помещались. К тому же среди большинства русских рижан я считался “левым”, русская же Рига, за исключением немногочисленного круга трудовой интеллигенции, главным образом, учительства, была правых настроений, а “Сегодня”, в видах своего тиража, стремилась жить в мире и с “правыми” и с “левыми”. Поэтому с редакцией “Сегодня” постоянно были у меня разногласия и в связи с направлением моих статей. Но в то же время “Сегодня” была заинтересована, в целях поднятия своего веса, чтобы в ней сотрудничали не только профессионалы-журналисты, но и “общественные деятели”, а у последних, в том числе и у меня, при желании о чем-либо высказаться, не было иного выхода, кроме газеты “Сегодня”, так как другой газеты на русском языке в Риге не было. Газету “Сегодня” все ругали, и в то же время все читали, а иногда и сотрудничали. Правда, одно время, с 1926 года, если не ошибаюсь, в Риге издавалась еще одна русская газета — “Слово”33, но это была определенно правоэмигрантского направления и для демократически-прогрессивной части русского меньшинства неприемлема (примерно, того же направления, что парижская газета “Возрождение”)34.

В общем, мои статьи в “Сегодня” появлялись довольно редко, чаще — в периоды выборов в Сейм или городскую думу, но вообще с каждым годом реже и реже, а с года примерно 1933-го и совсем прекратилось мое сотрудничество в “Сегодня”. (С того времени, быть может, были напечатаны какие-нибудь две-три незначительные заметки — точно не помню).

Помню, в своем письме Маслову по поводу выборов в Сейм я жаловался на отсутствие в Латвии русской газеты, которая была бы доступна и для деревни и которая искренно стремилась бы к защите интересов русского меньшинства. Такое же положение было и в Эстонии и в Польше. Местными силами создать такую газету невозможно из-за недостатка русских культурных сил и отсутствия средств. Правда, среди русских есть и богатые, но те на такую газету не раскошелятся или, если и дают деньги, то только на такую газету, как “Слово” (на которую неким Белоцветовым35, уже умершим, было ухлопано, как говорили, не менее 250 тыс.латов, и то, кажется, не собственных, а из средств бывшего страхового об-ва “Саламандра”). В то же время я указывал, что в эмиграции тратится много средств на различные издания, имеется в эмиграции и много культурных сил, не все же среди них [преобладают] “махровые”, только мечтающие о прошлом или строящие нереальные планы о будущем; что следовало бы обратить внимание на то, что в лимитрофных государствах имеются сотни тысяч русских, не оторванных от жизни, но нуждающихся в культурной помощи и т.д. Примерно в это же самое время я через посредство приехавшего в Ригу бывшего пражского русского студента А.К.Рудина36, с которым у меня впоследствии установились в частно-личной жизни самые дружеские отношения, поместил статью в одном из последних номеров издававшегося в Праге прогрессивным союзом русских студентов журнала “Своими путями”37 (если не ошибаюсь, именно таково было его название). Кажется, название статьи было “Русские в Латвии”, и в ней я развивал ту же мысль, что и в письме к Маслову, т.е. что за рубежом, кроме эмиграции, имеется и коренное русское население, что пора бы эмиграции перестать вариться в собственном соку, а необходимо было бы подумать о культурной помощи русским меньшинствам лимитрофных государств. Передаю, конечно, не выражения, а основную мысль статьи. Не знаю, подействовали ли мои доводы, но от Маслова получил ответ, что они в Праге (т.е. “Крестьянская Россия”) заинтересовались проектом создания журнальчика, который обслуживал бы интересы главным образом сельской интеллигенции и наиболее развитой части крестьянства в Польше, Латвии и Эстонии, что надеются изыскать для этого необходимые средства и т.д., и в том же письме или несколько позже — не помню, — Маслов предложил мне приехать в Варшаву для личной встречи с ним, чтобы подробнее переговорить об издании журнала. Встреча, как мне помог установить точную ее дату следователь, состоялась в первой половине июня 1926 года, и во время ее я впервые лично познакомился с Масловым. Я познакомил Маслова с нашими меньшинственными делами в Латвии, видами на будущее, в частности — с проектом создания в Латвии русской крестьянской партии (в письмах я всего касался кратко, так как всегда отличался нелюбовью писать письма, да еще длинные. И впоследствии Маслов постоянно упрекал меня, что редко пишу, не отвечаю и т.п.). Маслов, в свою очередь, информировал меня об организации и деятельности “Крестьянской России”, о том, что они не ограничиваются только исследовательской и журнальной работой, но что ведут и чисто практическую политическую работу, что у них имеются связи с Советской Россией, и они пытаются распространять свои идеи и там, что там для идей “Крестьянской России” имеется благодарная почва. Помню, я, всегда скептически относившийся к эмигрантской работе внутри Сов.России, поинтересовался, как осуществляется эта связь, на что Маслов пояснил, что к ним являются люди, разными путями прибывающие из Сов.Росcии, удается иногда переправлять через границу, главным образом, при посредстве профессионалов в этом деле в Польше, что с такими людьми пересылается и литература, кроме того, поддерживается постоянная переписка с рядом корреспондентов в Сов.России, информирующих о тамошних событиях и настроениях. Чтобы не подвергать опасности корреспондентов, письма туда адресуются обычно на условную фамилию в адрес, напр., университета, где имеются почтовые ящики для корреспонденции студентов по алфавиту, откуда незаметно и можно взять присланное письмо. Из Сов.России же письма обычно отправляются не из того места, где постоянно проживает корреспондент. И т.п. Маслов интересовался, бывают ли у нас в Латвии случаи перехода советской границы, возможно ли установление связи с Сов.Россией и переброска туда литературы через Латвию. На это я ответил, что слышал разговоры о том, что время от времени в Латвию приходят перебежчики из Сов.Росcии и что и из Латвии иногда перебегают в Сов.Россию, но как это конкретно происходит и возможна ли организация переброски литературы — не знаю, так как в Латгалии вообще и в приграничных местностях в частности бывал очень мало, главным образом во время выборной кампании, и что на эти вопросы могли бы дать ответ только местные люди, а связей и знакомств среди них у меня нет, кроме случайных выборных встреч. Мне кажется, во время этой встречи с Масловым о С.И.Трофимове38, с которым я в то время был еще мало знаком, я не упоминал. Но не ручаюсь, быть может уже и тогда указал на него, как на человека, который мог бы информировать Маслова об этих вопросах.

Главную тему наших бесед составила практическая разработка плана издания журнала, его содержания, возможностей распространения и т.д. В беседах принимал участие и Португалов39, старый журналист, предполагавшийся редактором журнала. Было намечено, что журнал будет литературного, научно-популярного и общественно-политического характера, с освещением преимущественно тех вопросов, которые интересуют русские меньшинства в Польше, Латвии и Эстонии, причем местом издания была намечена Варшава, так как именно Польша могла дать наибольшее количество возможных читателей журнала. В Варшаве я пробыл два-три дня. В Праге журналу дали название “Родное слово”40. Первый пробный номер его был выпущен, если не ошибаюсь, в конце осени-начале зимы 1926 года, и он выходил в течение 1927 года, после чего прекратил свое существование за недостатком средств и читателей. Задуманный интересно, на практике он получился малосодержательным, бледным. При маленьком объеме и формате в нем была и беллетристика, и очерк о каком-нибудь писателе или художнике, и о новостях науки и техники, и по сельскому хозяйству, и политический обзор, и, наконец, корреспонденции и заметки о русской жизни в Польше, Латвии и Эстонии. В результате ничего не получилось, о чем я писал Португалову, редактору журнала, сообщал и Маслову. О русской жизни в Латвии я дал три-четыре небольшие заметки, одну-две написал Трофимов и, кажется, одну о культурно-просветительской работе в Латвии — Тихоницкий, бывший в то время членом Сейма. В Латвии этот журнал расходился, считая и подписчиков и розничную продажу, в количестве трех-четырех десятков экземпляров, а Маслов рассчитывал чуть ли не на 500!

Беседы в Варшаве с Масловым не только послужили основанием для установления хороших личных отношений, но и привели к взаимному констатированию единства взглядов на крестьянский вопрос вообще и крестьянское будущее России, а отсюда — и отрицательного отношения к коммунистическому строю в России, который якобы ведет к окончательному разрушению народного хозяйства и ослаблению мощи России. После этого я как бы автоматически вошел в состав “Крестьянской России”. После Варшавы началось и знакомство, как говорится, “домами” с Гейданами (жена Гейдана — сестра Маслова)41, между нашими семьями установились близкие отношения, и в 1927 г. именно Гейдан оказал мне содействие в поступлении на службу в Латвийские центральные кооперативные организации, давшую мне не только твердый заработок, но и главное содержание моей работы в Латвии. До этого мне приходилось встречаться с Гейданом только по чисто официальным (кооперативным) делам.

Перехожу снова к политической стороне своей жизни в Латвии. Избрание депутатом Сейма Тихоницкого, правда, не привело к осуществлению предположений, что новый депутат поможет организации русской крестьянской партии, но зато вызвало активность в культурно-просветительной работе среди русского меньшинства. По инициативе Тихоницкого было создано Русское просветительное об-во в Риге (постоянным председателем которого он является все время), был организован также ряд культурно-просветительных об-в и народных библиотек в провинции, организованы доклады, лекции, культурные устройства и т.д. Благодаря своему депутатскому положению Тихоницкому удалось добиваться правительственных субсидий на эту работу. Принимал участие в этой просветительной работе и я, но наряду с этим не оставляла мысль и об организации русской деревни. Примерно в 1926 г. я окончательно познакомился с С.И.Трофимовым (с которым ранее встречался, как с “противником” на выборах в Сейм в 1925 г.)42. Он незадолго перед тем окончил Дерптский университет, производил впечатление общественно настроенного, полного энергии и желания деятельности человека. Он быстро согласился со мною по основным вопросам, и я полагал, что лучшего работника трудно и найти. Забегая вперед, должен, однако, заметить, что в своей оценке Трофимова я ошибся или, вернее, просмотрел его честолюбие и самоуверенность — качества, которые, быть может, он сам не осознавал. На деле оказалось, что он, подобно многим другим кандидатам в Сейм, на организацию партии смотрел только как на трамплин, при помощи которого легче прыгнуть в Сейм. Поэтому, когда он занялся организационной работой на местах, он подбирал людей, на которых он лично может положиться, а не таких, которые подходящи по своим общественным качествам. При этом своим самомнением и властностью он отталкивал от дела многих серьезных, но скромных представителей сельской интеллигенции, в частности — учительства. Но в этом убедился я, когда уже было поздно что-либо исправить, а в начале же полагался на Трофимова, как на местного человека, хорошо знающего местные условия и местных людей. Одним из первых начинаний было устройство небольшого съезда кооперативных работников русских волостей Абренского уезда (тогда называвшегося Яунлатгальским — Новолатгальским)43. Всего таких совещаний было устроено, кажется, два, и на одном из них присутствовал и приехавший в то время в Латвию С.Маслов — кажется, это было в 1927 году. На совещаниях говорилось о необходимости усиления хозяйственной самодеятельности, объединения в кооперативы и т.п., а в перерывах, так сказать неофициально, вентилировался и вопрос о необходимости и политического объединения русского крестьянства. Насколько я помню, на совещании выступил и С.С.Маслов, говоривший вообще о разных формах крестьянской самодеятельности и объединения. В результате этих совещаний был создан русский кооперативный комитет или комиссия при Вышгородецком ссудо-сберегательном товариществе (точно наименования этого органа не помню) и было решено издать русский крестьянский календарь, что я и выполнил. Календарь этот издавался подряд два или три года44 и в нем были статьи на кооперативные, культурные, сельскохозяйственные и политические темы. Кроме моих собственных статей по кооперативным и политическим вопросам (касаясь последних, я призывал к созданию политической партии русского крестьянства), в календарях были помещены статьи депутата Тихоницкого, депутата Каллистратова45 (представитель крестьян-старообрядцев, всегда подчеркивавший это обстоятельство), С.Трофимова, латгальского деятеля Павловского46 (впоследствии также бывшего членом Сейма) и др. Эти календари в то время как бы заменяли наш печатный орган. Тем временем приближались выборы в уездные управы, а вслед за ними и в Сейм. Так сказать “наш” депутат Тихоницкий ничего не предпринимал, чтобы обеспечить проведение на выборах депутата (он больше всего боялся, как бы не заподозрили, что он заботится лично о своем положении, и потому почти никогда не выступал даже на народных собраниях, и в крестьянской массе был мало известен). Беспокоил меня и Трофимов тем, что он мало что делает для продвижения вперед создания партии. Наконец, наспех, кажется, в начале 1928 года, был созван первый организационный съезд русской крестьянской партии47. Хотя присутствовали почти исключительно знакомые Трофимова из Абренского уезда, в котором у него почти в каждой волости имеются сватья и кумовья, и только по одному-два представителя от других уездов Латгалии, съезд, если не ошибаюсь, был созван в Режице, чтобы придать ему общелатгальский характер. Наспех было сколочено подобие партии (назвали ее “Русское крестьянское объединение”), и на выборах на этот раз выступили самостоятельно. В Яунлатгальскую уездную управу, правда, Трофимов прошел, но на выборах в Сейм наш список позорно провалился. Трофимов духом не пал, говорил, что теперь, когда он член уездной управы, ему легче будет основательно организовать партию и т.п. Пришлось и мне делать вид, что наше поражение не есть поражение, а является чуть ли не победой. Таковую оценку выборов я делал в печати и в таком же духе написал и корреспонденцию в “Вестник Крестьянской России” — нельзя же было заявить в Праге, что и у нас — “людей земли”, а не эмигрантов, — дело не клеится. Кроме того, публично признаться в поражении значило бы поставить крест на всех планах организации русской деревни, а этого не хотелось.

Между прочим, один эпизод из нашей общественной жизни того же периода. Примерно в 1926-27 г. в Риге была устроена публичная лекция П.Милюкова48 (в качестве “антрепренера” выступил, кажется, кто-то из редакции или сотрудников газеты “Сегодня”). Теперь уже не помню, на какую именно тему читал лекцию Милюков, но во время лекции произошел следующий инцидент. Из задних рядов к кафедре подошел какой-то молодой человек и, когда Милюков к нему наклонился, что-то сказал (что-то вроде: “предатель России” или “убийца царя”) и дал пощечину. Возникло смятение, молодого человека арестовали, и потом Милюков продолжил лекцию. Как потом выяснилось, этот молодой человек (помню фамилию — Адеркас)49 оказался представителем реакционной русской молодежи (вообще, русская молодежь из так. наз. интеллигентных кругов в Риге, как и вообще русское студенчество, отличалась крайней правизной взглядов и ультраэмигрантскими настроениями). Чтобы реагировать на это выступление правых русских, был устроен небольшой банкет в честь Милюкова, в котором принимал участие и я, хотя к Милюкову никогда никакого отношения не имел.

Примерно в этот же период произошел и первый приезд С.Маслова в Ригу. Сейчас я затрудняюсь установить даты всех приездов Маслова в Ригу и даже колеблюсь, было ли их всего три или четыре (в случае необходимости все это можно было бы установить по данным министерства внутренних дел, где должно быть дело о предоставлении Маслову разрешений на въезд в Латвию). Что было не менее 3-х, это я помню точно, ибо Маслов последовательно познакомил нас в Риге со всеми своими последовательными женами — тремя, но, кажется, однажды приезжал он и один. Насколько я помню также, все разы Маслов приезжал летом — к концу лета, и большую часть своих пребываний в Латвии проводил или где-нибудь на даче под Ригой или в усадьбе мужа сестры — Гейдана. Насколько я знаю, одно время для своих поездок Маслов пользовался, кажется, югославским паспортом, когда же надо было специальное разрешение на въезд в Латвию, то хлопотал об этом Гейдан.

Если не ошибаюсь, в первый раз Маслов приехал в Ригу летом 1927 г. Я помню, что он некоторое время провел со своей первой женой в дачной местности Вецаки, где в то же время жил и Тихоницкий, когда был членом Сейма, и, приехав с женою в гости к Тихоницкому, мы встретили в Вецаки и Маслова. Кажется, именно в этот же свой приезд Маслов побывал и в Латгалии на устроенном нами кооперативном съезде и был на хуторе семьи Трофимова в Вышгородецкой (Аугшпильской) волости. Насколько я припоминаю, я познакомил Маслова и Трофимова в первый же приезд Маслова. Следующие приезды Маслова в Ригу были в 1930/31 и в 1938 году. Возможно, что был еще один приезд в Ригу, когда на побывку к дочери приезжала из Сов.России мать Маслова с сыном-подростком и, насколько помню, Маслов тоже был тогда в Риге, но совпало ли это с одним из указанных выше приездов Маслова или он специально приезжал в Ригу для встречи с матерью — никак не могу вспомнить. Мать Маслова приезжала к Гейданам в начале нашего знакомства с ними, так что, возможно, что это произошло около 1927 года, одновременно с первым приездом Маслова.

В Ригу Маслов каждый раз приезжал, по его собственным словам, как бы в отпуск, соединяя последний с “инспекционным объездом округи”. Из Риги он каждый раз выезжал и в Эстонию, где бывал в Таллине (П.Богданов) и в Печерах (Б.Семенов)50. П.Богданов — бывший с.-р., живший случайными заработками, главным образом, журналиста, а Б.Семенов — бывший пражский студент, еще в свою бытность в Праге входивший в состав “Крестьянской России”, а в Печерах работал в качестве инструктора по внешкольной просветительной работе Центрального союза русских просветельных обществ в Эстонии51. С ними мне пришлось встречаться во время поездок в Прагу, а также однажды я был в Печерах — на Дне русской культуры, которые там устраивались ежегодно с участием крестьянских хоров, танцоров и т.п. и всегда привлекали много посетителей. Богданов долгое время жил в Эстонии на “эмигрантском положении” — “принципиально” не желал принимать эстонского подданства, как он сам заявлял. Жена Семенова — местная жительница Печер.

Мне трудно сейчас восстановить содержание разговоров с Масловым во время его отдельных приездов в Ригу, так как ни с чем конкретным эти приезды у меня в памяти не увязываются. Поэтому с каким именно приездом связана та или иная тема наших бесед, я сказать не могу (за исключением самого последнего приезда в 1938 году). Поэтому я буду говорить вообще о моих разговорах с Масловым, которые происходили почти исключительно во время его пребываний в Риге. Когда я приезжал в Прагу, Маслов всегда был так поглощен работой съезда, что для сепаратных бесед со мною у него не было времени. Кроме того, в Праге он представлялся совсем другим человеком, чем в Риге, так сказать, в “домашней” обстановке. В Праге это был олимпиец, “лидер”, редко снисходящий до отдельных участников совещаний. (Должен заметить, что моя жена, обладающая особым чутьем людей, всегда недолюбливала Маслова и находила, хотя встречались с ним только “в гостях”, в частной обстановке, что он постоянно относится ко всем свысока, снисходительно; по отношению лично к себе, за исключением Праги, где я это объяснял “занятостью”, я этого не замечал).

Конечно, каждый раз в наших разговорах шла речь о местных “меньшинственных” делах, которые для меня всегда были на первом плане, рассказывал я и о кооперативной работе, что Маслова также интересовало, как бывшего кооператора. Но об этом я не буду распространяться, постараюсь вспомнить все, имеющее непосредственное отношение к “Крестьянской России”.

Так, в первый же приезд Маслова интересовал вопрос, нельзя ли создать в Риге или вообще в Латвии группу “Крестьянской России”. Я на это сразу же дал отрицательный ответ. Такая группа, в смысле формального, хотя и негласного отделения “Крестьянской России”, возможна только в эмигрантской среде. У меня же с местными эмигрантами нет никаких отношений, да и быть не может, так как местные эмигрантские круги (те, которые интересуются политикой, а не просто “беженцы”) сплошь махрово правого настроения, и ни они для меня, ни я для них неприемлемы. Коренные же русские, в частности, трудовая интеллигенция, живут местными интересами. Помню, я указал, что затрудняюсь даже вопросом, кому давать получаемый мною “Вестник Крестьянской России”. В связи с этим Маслов побывал также на каком-то чаепитии русских учителей, кажется, устроенном по случаю окончания летних учительских курсов, и, по-видимому, сам тоже пришел к такому же выводу, потому что впоследствии этого вопроса уже не поднимал. Такое же впечатление на него должно было оставить и то кооперативное совещание, на котором, как я уже упоминал, он присутствовал в Латгалии. Я сам никогда не скрывал от Маслова, что и меня “Крестьянская Россия” интересует главным образом потому, что многие из ее идей я считаю приложимыми к нашей местной, латвийской обстановке.

Далее, Маслова интересовало выяснение вопроса, нельзя ли использовать Латвию как путь для переброски литературы “Крестьянской России” в Сов.Россию. На это лично я не мог дать никакого ответа, так как вообще техника “нелегальной” работы мне не знакома, а кроме того, неизвестны и условия приграничной жизни, не говоря уже о том, что я сам постоянный житель Риги. Более конкретный разговор по этому вопросу был в моем присутствии с С.И.Трофимовым. Хутор его семьи находится от границы по прямой линии, вероятно, в километрах 3-4, и он знает хорошо не только людей, но и все места Абренского уезда. Насколько я помню, Трофимов заявил, что такая переброска возможна следующими способами. Имеются, как он знает, люди, периодически переходящие границу туда и обратно, и он думает, что они согласились бы, но, конечно, за вознаграждение, переносить и небольшие пакеты с литературой. Не помню сейчас, какую сумму примерного вознаграждения он назвал, помню только, что Маслов, услышав ее, поморщился, найдя чересчур высокой. Указал Трофимов и на возможность использовать хорошие отношения с пограничниками, связанными с латвийской контрразведкой, у которых имеются постоянные сношения с Сов.Россией. На вопрос же Маслова, а возможна ли переброска через границу и людей, Трофимов ответил также утвердительно, снова указав, что и тут необходимо это делать в согласии с пограничниками. Маслова особо интересовал при этом вопрос, возможен ли переход, т.е. не возвращение перешедших из Латвии, а пропуск из Сов.России, так сказать, новых людей. Трофимов пояснил, что это труднее, так как возникнет вопрос о документах на пребывание в Латвии или проезд через нее, и что это надо выяснить, причем он надеется, в случае необходимости, на содействие хорошо ему знакомого капитана пограничников Янсона. Помню еще и некоторые подробности разговоров о переходе границы (тогда же или в другие разы — не припоминаю). Маслов рассказывал, что очень трудно находить подходящих людей для переброски через границу, так как они должны обладать особыми качествами — не теряться при непредвиденных случаях, хорошо знать советский быт, чтобы не быть признанными сразу же за чужаков и т.п. Если находится такой человек, он подвергается особому “воспитанию” — продолжительное время читает только советские газеты, чтобы быть в курсе всех советских событий, усвоить новые выражения и т.п. Кроме того, его не допускают в помещения “Крестьянской России” и вообще он должен остерегаться появляться в публичных местах, чтобы не быть замеченным. При переходе у него с собою не должно быть никакого оружия, так как это сейчас же его выдало бы. Допускается иметь при себе вместо оружия нюхательный табак — в крайней необходимости им можно воспользоваться, чтобы бросить в лицо пытающегося задержать перебежчика, и пока тот станет протирать глаза, попытаться скрыться или перебежать обратно. Цель переброски людей, во всяком случае главная, по словам Маслова — это не доставка литературы, а поддержание живой связи со своими людьми там, в Сов.России, чтобы они не чувствовали себя брошенными на произвол, чтобы, так сказать, осязали, что за рубежом имеется организация, ведущая активную антикоммунистическую работу и т.п., а также помощь в собирании и организации антисоветски настроенных советских граждан. Вопроса о том, можно ли у нас в Латвии найти или готовить людей для переброски через границу в качестве агентов “Крестьянской России”, Маслов ни разу не поднимал. Убедившись в невозможности даже образовать просто группу “Крестьянской России” в Латвии, он, вероятно, сам понимал бесцельность ставить такой вопрос. Тем не менее в связи с этим вспоминается сейчас следующее обстоятельство (в то время я его не связывал с этим вопросом, но теперь кажется, что, быть может, оно имело именно то значение, которое я ему приписываю только теперь). Около 1930 г. в Риге, проездом из Польши в Эстонию, был В.Ф.Бутенко, один из ближайших помощников Маслова, член Ц.К. “Крестьянской России”. В Праге я его не видел, впервые познакомился с ним в Риге. Его привлек на работу в Ц.К. в Праге Маслов уже после съезда, на котором я был в Праге. Раньше он жил где-то в Югославии. О делах “Крестьянской России” Бутенко разговаривал мало, ограничивался больше общей информацией. Но вот какой факт мне сейчас вспоминается. Бутенко интересовался, как и где он мог бы розыскать кого-нибудь из деятелей Академического Союза52, а потом как-то сказал, что отправляется для беседы с членами этой организации. Тогда мне это просто не понравилось, какие такие дела могут быть у “Крестьянской России” с подобной организацией, но особого значения я этому не придал и промолчал или ограничился выражением своего недоумения. Дело в том, что Академический союз — это полустуденческая организация (в составе ее были и члены, ни в прошлом, ни в настоящем не имевшие ничего общего с каким-либо высшим учебным заведением) крайне правого направления, связанная с эмигрантскими монархическими организациями вроде Братства русской правды53 и т.п. Говорю это на основании упорных слухов, ходивших по Риге об этой организации. Подтверждается это тем, что одно время несколько видных членов этой организации, в том числе и ее председатель Р.Зиле (сын профессора Латвийского Университета)54, были даже высланы из Латвии латвийским правительством за связь с эмигрантскими правыми организациями подпольного характера. Сейчас не помню, был ли председателем Академического союза во время приезда Бутенко еще Зиле или уже кто-либо другой. Когда теперь я думаю о посещении Бутенко Академического союза, то невольно напрашивается вопрос — не для того ли, чтобы договариваться о какой-либо общей акции? В Академическом союзе, несомненно, были люди, способные на всяческие авантюры.

Познакомился Бутенко в Риге и с Трофимовым, кажется, ездил к нему в Латгалию. Была ли фактически осуществлена доставка литературы в Сов.Россию из Латвии, а также переходы границы, я, как это не кажется невероятным, принимая во внимание мою связь с “Крестьянской Россией” и хорошие отношения с самим Масловым, не знаю. Я ничего не утаиваю, так как сознаю, что уже одна связь с “Крестьянской Россией” достаточно меня обвиняет, и сейчас сознаю преступность этой связи перед великим Союзом, который я недостоин назвать своей советской социалистической родиной, каковой его считаю, и готов нести самую тяжкую ответственность за свое прошлое. Но я действительно почти ничего не знаю о фактах конспиративной работы “Крестьянской России”. Не забыл о них, а не знал и раньше, так как в эту область работы не был посвящен. То, что знаю, передаю без утайки и сейчас лишь сожалею, что сам не пытался в свое время узнать все подробности и факты. В таком случае мое показание было бы более полезным для родины.

Я не знаю, на чем в конце концов договорились Маслов, а потом и Бутенко с Трофимовым. Во всяком случае, если что-нибудь было осуществлено в Латвии, то только при участии Трофимова, у которого единственного были знакомства и связи в приграничной полосе55. В качестве помощника в этом деле, также местного и также со знакомствами и среди пограничников, Трофимов, по моему мнению, мог привлечь Б.Н.Беклешова56, жившего в Качановской волости. Один только раз Трофимов как-то рассказал, что переотправили литературу, подцепив пакет под вагон советского поездного состава, стоявшего в Абрене (Яунлатгале)57. Были ли устроены переходы через границу, также не знаю. Во всяком случае, допускаю возможность, что Трофимов мог это делать, ничего мне о том не сообщая, так как не в его характере было кого-нибудь осведомлять о всех своих намерениях (это я знаю по другим сторонам его совместной со мною работы — в области местных меньшинственных дел), а тем более советоваться. Для этого он был слишком властен и любил самостоятельно проводить свою линию.

Об организации “Крестьянской Россией” переходов границы мне только известно (из рассказов самого Маслова и из услышанного в Праге), что таковые производились главным образом где-то в Польше, а также в Эстонии, в районе Печер. Из членов “Крестьянской России” в Польше я никого не знаю, кроме живших в Варшаве Португалова и Племянникова, в Печерах же жил один из старейших членов “Крестьянской России” Б.К.Семенов, и все, что там предпринималось, могло происходить только при его непосредственном участии. Из фактов известны мне только следующие: примерно в 1927/28 г. я получил из Праги сообщение, что через Ригу в Эстонию будет проезжать член “Крестьянской России” и чтобы я его встретил на станции в Риге, чтобы, если у него возникнут какие-либо затруднения в пути, чем-либо помочь. Точно помню, что фамилия не была указана, а только имя, причем в качестве приметы он должен был держать в руке “Вестник Крестьянской России”. Я его встретил. У него все оказалось в порядке, и в коротком разговоре между поездами он рассказал, что направляется в Сов.Россию через Печеры и обещал в случае, если удастся благополучно вернуться, сообщить мне из Эстонии о дне своего обратного проезда через Ригу. Действительно, приблизительно месяца через два я получил от него открытку, подписанную опять-таки только именем (к сожалению, я имени не помню). При встрече на станции он сказал, что благополучно побывал в Сов.России, но даже не указал, где именно, что там, мол, идеи “Крестьянской России” встречают сочувствие. На мой вопрос, каково его общее впечатление о жизни там, он ответил — полный беспорядок, только выразил это в нецензурных словах. Разговор происходил перед вагоном поезда, продолжался несколько минут. Для чего действительно была устроена эта встреча со мною, я и тогда недоумевал, так как ничего интересного проезжавший мне не передал и моего содействия ему ни в чем не понадобилось. Быть может, Маслов хотел этой встречей и мне воочию показать, что, мол, “Крестьянская Россия” действительно работает, а не только дебатирует. Это в его характере.

Другой факт уже анекдотического характера. О нем мне рассказал, кажется, Бутенко, а может быть и кто-нибудь другой в Праге. Из Праги был отправлен в Эстонию молодой человек, чтобы там устроить ему переход в Сов.Россию. Он остановился в Таллине у П.Богданова — тот, кажется, должен был достать для него документы и наладить еще какие-то дела, потом приезжий должен был отправиться на границу. Но он все не двигался с места, пока, наконец, Богданов, возвратившись однажды домой, не нашел в квартире ни этого молодого человека, ни своей собственной жены. Оказалось, что этот герой предпочел вместо перехода сов.границы, на деньги, полученные им для этого, отправиться вместе с женою Богданова в Париж, где, как говорили, устроился у личного врага Маслова — Милюкова58. Предупреждали, что напоминать об этом факте Маслову нельзя — он счел бы это за личное оскорбление.

Возвращаюсь к разговорам с Масловым во время его приездов в Ригу. Кажется мне, что это было во время второго приезда, но не ручаюсь, — Маслов заговорил о тактике революционной борьбы, и, в частности, о терроре. По его мнению, при подпольных формах движения, одними легальными способами борьбы ничего достичь нельзя. Ну, хорошо, удастся покрыть чуть ли не всю Россию ячейками “Крестьянской России”, привлечь много сочувствующих, наладить широкое распространение литературы — а далее что? Сама власть в руки не дастся, ее надо захватывать силою, быть настоящими революционерами, в случае необходимости не останавливаясь и перед актами индивидуального террора. Моя старая, все же до некоторой степени марксистская (в меньшевистском преломлении) закваска заставила меня решительно против этого возражать. Кроме того, и тут я всегда расходился с Масловым (среди самой “Крестьянской России” по этому вопросу всегда шла дискуссия), я находился под известным влиянием и “Последних новостей” — газеты Милюкова, придерживавшейся теории эволюции, так сказать перерождения сов.власти. Не только индивидуальный террор, но и отдельные восстания, слухи о которых временами доходили из Сов. России, я считал бесцельной тратой сил и признавал значение только за массовой организацией — именно за партией в настоящем смысле этого слова, которая, при наличии тенденции к эволюции, ускорит ее и направит в желательном направлении. Маслов иронизировал, что с социал-демократических позиций я докатываюсь до кадетской маниловщины, указывал, что террор производит большое психологическое воздействие и на власть, против которой он направлен, внося в ее среду растерянность, и на население, создавая в нем впечатление о силе борющейся с властью организации. На мое возражение, что террор несовместим с массовым характером движения, что он может увлечь на путь авантюр, создаст благодарную почву для развития провокации и т.п., как это и было в свое время с эсерами, Маслов отвечал, что совсем не надо, чтобы террор был делом всей партии как таковой и чтобы о нем, т.е. о подготовке и совершении отдельных актов, решала или даже знала не только партия, но и отдельные ее органы. Я, конечно, не воспроизвожу наш разговор стенографически, а только передаю, насколько припоминаю, основные его положения. Помню только хорошо, что велся он, так сказать, в теоретической плоскости и на практику “Крестьянской Росии” Маслов не ссылался. Меня лично Маслов не переубедил, я и в прошлом всегда был против авантюристической тактики с.-р. Больше в личных разговорах со мною Маслов этого вопроса не поднимал. Да, забыл упомянуть о несколько анекдотическом примере того, чего можно было бы, по словам Маслова, достичь террористическим актом (не знаю, сам он только ли “размечтался” или говорил серьезно). — Вот если бы удалось раздобыть большие деньги, приобрести аэроплан, начинить его бомбами, найти отчаянного летчика, который за хорошее обеспечение его близких не побоялся бы пойти на риск, и отправить такой аэроплан в Москву, в Кремль — и при удаче в один момент перестали бы существовать и весь совет комиссаров и вся головка компартии. — Ну, а дальше что? Что же тогда власть так и упала бы в руки “Крестьянской России”? Этот вопрос, конечно, остался без ответа.

Вот, кажется, более или менее все, относящееся к тактической установке “Крестьянской России”, что я вспоминаю из личных разговоров с Масловым. Теперь, чтобы не прерывать описания моих отношений с “Крестьянской Россией” местными меньшинственными делами, перехожу к своим поездкам в Прагу. (О последнем приезде Маслова в Ригу в 1938 году сообщу отдельно, потом.) Да, должен еще, в связи с приездами Маслова в Ригу, указать, что мне лично неизвестно, предпринимал ли он что-либо в Риге по делам “Крестьянской России” и если и предпринимал, то что именно. Думаю, что нет, ибо в таком случае я хоть что-нибудь да знал об этом. Конечно, я не знаю, о чем он говорил с Трофимовым без моего участия.

Приступая к сообщению о своих поездках в Прагу, сейчас сам себе задаю вопрос, зачем, собственно, я их предпринимал и зачем меня приглашали в Прагу (“Крестьянская Россия” оплачивала все фактические расходы — паспорт, визы, ж.-д. билет). Так сказать, эмигрантская сторона работы “Крестьянской России” меня интересовала мало. Но у нас в Риге было такое общественное болото, так скучно (это только по концентрированному изложению местных дел и событий может показаться, что у нас жизнь так и кипела!), что всегда соблазняло вырваться куда-нибудь заграницу хоть на несколько дней, а предпринять какую-нибудь заграничную поездку на свои средства я не мог. Кроме того, поездки в Прагу давали мне возможность по дороге застревать на день в Варшаве, где у меня живет сестра59, у которой также до сих пор не набиралось достаточно денег, чтобы приехать погостить в Ригу, и которой живется в Варшаве очень тяжело. Конечно, интересовало меня и познакомиться с людьми, составляющими “Крестьянскую Россию”, но побочные соображения, пожалуй, играли первенствующую роль, хотя я и пользовался деньгами “Крестьянской России”, должен в этом признаться. Приглашения же меня в Прагу, хотя я непосредственной пользы “Крестьянской России” и не приносил, я объясняю следующими соображениями Маслова (ибо приглашали меня, конечно, по его инициативе). Во-первых, с чисто рекламной точки зрения (а таковая была далеко не чужда и Маслову и всей “Крестьянской России”) было важно показать, что на съездах представлено много стран, что, мол, всюду имеются представители и сторонники и что “Крестьянская Россия”, по крайней мере, за рубежом, принимает широкий “массовый” характер. Кроме того, я был не эмигрант, а меньшинственный деятель, и мною, вероятно, хотели продемонстрировать другим участникам съездов, что, мол, идеи “Кре-стьянской России” находят себе и реальное применение, что они не беспочвенны, но что вот в Латвии организуется (или даже уже создана!) крестьянская партия, имеющая то же идеологическое основание, что и “Крестьянская Россия”, более того, — что эта партия вызвана к жизни “Крестьянской Россией”.

Попытаюсь передать впечатление, которое произвела на меня пражская “Крестьянская Россия” (как в первый, так и в последующие приезды). Его можно выразить двумя словами — “организация Маслова”. Кроме самого Маслова, в центре было несколько “стариков” (людей с довоенным общественным стажем) — А.А.Аргунов60, Бем61, проф.Иванцов62, Храневич63... а остальные — бывшие или настоящие пражские студенты. В конце концов из “стариков” и остались почти один только Маслов, ближайшими его сотрудниками стали уже не зачинатели сборников “Крестьянской России”, а выдвинутые им самим В.Ф.Бутенко, Б.В.Седаков64, Антипов65, из “стариков”, кажется, только Храневич. Молодежь питала перед Масловым “почтительный страх”. В дополнение к уже данной его характеристике, могу добавить, что человек он, несомненно, волевой, напористый, хоть куда кандидат в “диктаторы”, и это все вместе взятое производило впечатление на молодежь. Должен еще сказать, что у меня создалось также и определенное впечатление, что связующим организацию “Крестьянской России” цементом являются не только идеи, но и деньги. Весь аппарат “Крестьянской России” был платный, на жалованьи. Какие были оклады — это составляло одну из “конспиративных тайн”, об этом не сообщалось и в финансовых отчетах на съездах. Но жили “аппаратчики”, во всяком случае, лучше рядовых эмигрантов. Подкармливалась при “Крестьянской России” и студенческая молодежь. Да и ни один из съездов не смог бы состояться, если бы делегатам не оплачивались расходы. Поэтому финансы всегда составляли самую большую заботу Маслова — ведь, кроме содержания самой организации, громадные суммы затрачивались на издательство — сборники “Крестьянская Россия”, потом “Вестник Крестьянской России”, наконец, “Знамя России”66 — официальные органы “Крестьянской России”. Кроме того, издавались брошюрки (например, проф.Иванцова о колхозах, проф. Завадского67 о Масарике), листовки. Наконец, немало денег стоило издание “Родного слова” в Варшаве, участие в берлинской ежедневной газете “Руль”68 (в 30-х годах). Наконец, как заявлялось, но без каких-либо указаний цифр, большие средства тратились на работу “в России”. Финансовые отчеты на съездах, которые давал всегда сам Маслов (от него же самого и делегаты получали деньги в возмещение их расходов), отличались общими местами и по ним нельзя было судить о действительном бюджете “Крестьянской России”, об отдельных расходных статьях и об источниках поступлений. Если и назывались иногда какие-нибудь отдельные цифры, я их сейчас припомнить не могу. По-видимому, даже внутри самого Ц.К. не было точно известно о всех расходах и приходах. По крайней мере, одной из причин позднейшего ухода из “Крестьянской России” Аргунова было его недовольство “финансовыми тайнами” Маслова. (Но я уже перешел к информации, почерпнутой на съездах). По моим косвенным наблюдениям и заключениям, во всяком случае, первоначальным, главным источником средств были чешские деньги. Вначале Маслов и “Крестьянская Россия” поддерживали тесные отношения и пользовались покровительством партии чешских социалистов, а потом — аграрной партии. Маслов не такой человек, чтобы делать что-либо без расчета, и, несомненно, последовательно извлекал от этих партий или при их помощи средства. Потом, насколько я знаю, он пытался наладить связь с чешскими кругами, близкими Крамаржу69 (таким образом, скатываясь в своей чешской ориентации все более вправо). Совершались частые поездки Масловым в Югославию и в Париж — думаю, что во всяком случае, отчасти и в поисках средств. Долгое время носился Маслов с мыслью отправиться за деньгами в Америку, даже начал изучать английский язык, но этот проект остался неосуществленным. Но я уже перешел к информации, почерпнутой на съездах и, так сказать, в их “кулуарах”.

Всего я побывал в Праге три раза. Первый съезд, на котором я присутствовал, состоялся в конце декабря (это я точно помню, потому что новый год встретил в поезде на обратном пути в Ригу) 1928 года (кажется мне, что не ошибаюсь и в годе, но тут не так уже уверен). Из приезжих делегатов вспоминаю Малолетенкова из Парижа70 Португалова из Варшавы, Царика (из Югославии)71, Богданова (из Эстонии). Был еще делегат из Болгарии, кажется, делегатка из Греции. Из пражан присутствовала, конечно, вся “старая гвардия” — Маслов, Аргунов, Бем, из более молодых помню Антипова, Быстрова72, Воеводина73. Всего присутствовало, вероятно, человек 20. Как водится, были заслушаны доклады общего характера, в том числе и финансовый, по существу, как я уже отметил, ничего не дававший. Затем были продолжительные сообщения с мест — говорилось о росте числа сторонников “Крестьянской России”, о борьбе, которую приходится вести с другими эмигрантскими группировками и т.п. Центральное место в работе съезда занял вопрос о преобразовании “группы” “Крестьянская Россия” в партию и притом партию не эмигрантского, а общероссийского характера, на программе этой партии. Главным докладчиком выступал сам Маслов. Его мотивировкой было то, что “группа” уже вышла из периода разработки “идеологии”, что наметилась уже и программа — мнения и взгляды на предстоящие задачи в области народного хозяйства (сельского хозяйства, промышленности, торговли), труда, образования, охраны торговли, внешней политики, одним словом, всех тех вопросов, которые имеются в программах каждой партии, далее, что работа ведется не только за рубежом, но и в России. История русских партий уже знает примеры, когда партии получали свое начало за границей (с.-д. “Освобождение труда”) и т.д. В результате съезд согласился с преобразованием в партию (не могу сейчас вспомнить, тогда ли было принято и полное название партии трудовая крестьянская партия “Крестьянская. Россия” или это было постановлено на втором съезде в 1932 г.).

[Подпись] Б.Евланов

 

Из программных вопросов переходного времени запомнился мне вызвавший продолжительные дебаты вопрос о формах власти непосредственно после свержения существующего в России общественно-политического строя. Маслов склонялся к тому, что власть должна в первое время возглавляться единоличной диктатурой, выдвинутой той силой, которая произведет переворот, но значительная часть участников придерживалась того, что и в переходный момент власть должна быть построена по возможности на основах народного представительства, причем существующий аппарат власти должен подвергнуться не разрушению, а постепенному преобразованию. Насколько я помню, этот вопрос в конце концов остался открытым.

О тактике говорил Бем, и отчасти, если не ошибаюсь, Аргунов, касавшийся взаимоотношений с другими эмигрантскими организациями. Бем, поддержанный Масловым, между прочим, поднял и вопрос о терроре, но здесь почти все делегаты высказались против применения террора. Тем не менее, хотя террор и не вошел в число тактических приемов, однако не было принято и постановления, прямо осуждающего террор. Поэтому, а также основываясь и на беседах с Масловым, о которых уже сообщил, я склоняюсь к мысли, что внутри руководящей головки “Крестьянской России” террор пользовался сочувствием. Но о том, что “Крестьянская Россия” или ее агенты участвовали бы в каких-либо террористических актах, ни на одном съезде никогда не сообщалось, не слышал я об этом и в частных разговорах. Когда докладывалось о работе в Сов.России, то говорилось обыкновенно о транспортировании литературы, об организации ячеек “Крестьянской России” и т.п., причем и об этом только в общих выражениях, без указания конкретных фактов и каких-либо местностей. Указывалось только, что особенно сильны связи в Белоруссии среди молодежи и военных.

Съезд закончился избранием Ц.К. из состава исключительно пражан. Не помню сейчас точно числа членов Ц.К., знаю только, что в него вошли “основоположники” “Крестьянской России” Маслов, Аргунов и Бем, кроме того, кажется, Антипов, других фамилий не помню, так как все это были для меня люди новые. Съезд продолжался, кажется, 3 дня.

Второй съезд состоялся летом 1932 года. Перед съездом рекламировалось, что на нем должны быть делегаты из самой Сов.России, но оказалось, что они, “по техническим обстоятельствам”, не смогли прибыть, и потому “гвоздем” съезда оказался делегат с Дальнего Востока — из Харбина — Грачев (надеюсь, моя память не перевирает его фамилии). По виду, это мужик-кулак с густой черной окладистой бородой, небольшой, но плотный. Значительная часть времени съезда была уделена его сообщениям о положении на Дальнем Востоке, о том, что у них в Харбине большая группа “Крестьянской России”, что у них имеются широкие возможности связи с Сибирью, что ввиду затруднений в регулярном и достаточном получении литературы из Праги, они сами занимаются изданием листовок, брошюрок и т.п. Говорил он очень красочно и пользовался явным благоволением со стороны Аргунова, хотя на многих участников съезда, в том числе и на меня с Трофимовым, произвел впечатление пройдохи. Аргунов даже высказывал мысль, что не следовало ли бы Центральному Комитету разделиться и, ввиду крупной работы на Востоке, части обосноваться там. Но его в этом не поддержали, но такая его позиция еще более углубила расхождение между ним и Масловым, который отрицательно отнесся и к предложению усилить финансовую помощь Харбину, отговариваясь отсутствием средств.

[Подпись] Б.Евланов

 

На втором съезде много внимания было уделено также так называемым “самостийным” — казачьему и украинскому направлениям в эмиграции, так как в этом видели зародыш опасности будущего расчленения России. Кому-то было поручено вести переговоры (кажется, Храневичу) с представителями противоположных казачьих и украинских направлений о возможностях их усиления и сближения с “Крестьянской Россией”. С кем велись переговоры и их результаты мне неизвестны. Из тактических вопросов был поднят вопрос о позиции “Крестьянской России” в случае, если бы Сов.Россия оказалась втянутой в войну. Тут была отвергнута так называемая “пораженческая” точка зрения, опять же из-за угрозы, в случае поражения, расчленения России и даже аннексии отдельных ее частей неприятелем. “Крестьянская Россия” всегда стояла на позиции признания единства России, допуская лишь широкую автономию отдельных ее частей. Был также поднят вопрос о взаимоотношениях с другими эмигрантскими группировками. Господствующим было мнение, что возможны соглашения только технического характера, которые не затрагивали бы идеологических основ “Крестьянской России”, и притом только с такими группировками, которые в качестве формы государственного строя признают народное представительство, но отнюдь не с монархическими [!]. Решение вопросов о конкретных случаях соглашений было предоставлено Ц.К. Насколько я знаю, Маслов в последние годы злоупотреблял этим правом, и одной из целей его поездок в Югославию было заключение каких-то соглашений (каких именно, не знаю, так как об этом, как и вообще о целях, преследуемых поездками Маслова, никогда не разглашалось) с бывшим в Белграде Союзом второго поколения (кажется, таково его название)74, возглавляемым неким Георгиевским75 и носившим, хотя и не декларировавшийся, но определенно монархический характер.

Далее было принято, по предложению Маслова, решение создать Совет партии. Этим он, с одной стороны, хотел отразить упреки Аргунова об отсутствии в управлении партией демократизма (хотя Аргунов всегда говорил о порядке в самом Ц.К.), с другой стороны, мотивировал тем, что созывы съездов обходятся дорого и потому необходим орган, который, в случае необходимости, мог бы заменить съезд. Фактически этот совет был созван только один раз — в 1933 году, о чем ниже.

Из новых людей на этом съезде помню Татаринова (его имя отчество, кажется, не то Владимир Евгеньевич, не то Евгений Владимирович, но не ручаюсь и за это)76, жил он в то время в Берлине, потом переехал в Париж, затем Седакова Бориса Васильевича. Впервые на съезде был и Бутенко Василий Федосеевич, перебравшийся в Прагу из Югославии (с ним я познакомился раньше во время его приезда в Ригу). Из Латвии, кроме меня, был С.И.Трофимов, в то время депутат Латвийского Сейма, прибывший в Прагу к середине съезда из Вены, где он был на международном меньшинственном конгрессе. Был ли кто-нибудь на этот раз из Польши (Португалов уже умер), не помню. Во всяком случае, из Варшавы никого не было. Было еще несколько новых молодых пражан, фамилии их не помню, да большинства не знал и на самом съезде. Насколько я помню, уже на этом съезде “Аргуновская группа” (он сам, Бем, проф.Иванцов) отказались войти в Ц.К. и согласились только на Совет, куда и были избраны. Но может быть и ошибаюсь, может быть они еще остались в Ц.К.). Кроме того, в Совет были избраны по одному представителю от каждой страны, представленной на съезде (от Латвии — я), за исключением Праги, от которой вошло несколько человек (указанные выше Аргунов, Бем и проф.Иванцов и еще два-три человека), и Эстонии, от которой, ввиду ее особого значения в работе “Крестьянской России”, как подчеркнул Маслов, кроме П.А.Богданова вошел в Совет и отсутствовавший на съезде Борис Константинович Семенов, проживающий в Печерах. Между прочим, во время съезда в Прагу приезжал из Печер член “Крестьянской России” Поднебесный, брат жены которого, тоже из Печер, был в то время студентом в Праге и “подкармливался” около “Крестьянской России”, исполняя какие-то обязанности вроде швейцара или т.п. Фамилию его вспомнить не могу, помню только, что еврейская77.

Кажется также, уже на этом съезде сформировался Ц.К. в своем последнем мне известном составе: Маслова, Бутенко, Седакова, Антипова — пятого не помню. Потом в Ц.К. был кооптирован еще священник (фамилию также не помню), работавший на Карпатской Руси. Да, председателем Совета был избран Татаринов, с правом во время приездов в Прагу принимать участие в заседаниях Ц.К.

Кажется, на этом же съезде был переименован орган “Крeстьянской России” “Вестник Крестьянской России” в “Знамя России” с приданием ему более широкого, не узкопартийного характера. Этим Маслов надеялся увеличить его тираж в эмиграции как для популяризации идей “Крестьянской России” в более широких кругах, так и в чисто коммерческих расчетах. Вообще на этом съезде Маслов жаловался на недостаточность средств и призывал к платному распространению журнала, чтобы достичь его самоокупаемости, но последнего не достиг — в Латвии, например, не было ни одного платного читателя.

В последний раз я был в Праге весною 1933 года, когда был созван уже не съезд, а Совет “Крестьянской России”. Причиной его созыва была, по выражению Маслова, поднятая Аргуновым склока внутри партии. С одной стороны, Аргунов был недоволен “затиранием” Масловым дальневосточной “Крестьянской России” в Харбине, давая понять, что Маслов, по-видимому, завидует ее успехам, с другой стороны, Аргунов начал более активно высказывать свое недовольство “дикториальностью” Маслова, его таинственностью во всех финансовых делах и т.п. В пражской “Крестьянской России” это начало обсуждаться среди членов, главным образом, молодежи, и вся история угрожала перейти из семейного в открытый скандал. Вот и был созван Совет, заседавший около двух дней и прошедший в довольно неприятной атмосфере взаимных обвинений, упреков и т.д. Чувствовалось, что распад или раскол неминуем. Кончилось дело с внешней стороны благополучнее — Аргунов с группой сторонников просто молча ушли. Сейчас я не помню, как это уже отмечал, говоря о втором съезде, были ли Аргунов и Бем еще в Ц.К. и после их ухода уже Совет сформировал Ц.К. в составе, указанном при сообщении о втором съезде, или в это время они были только в Совете. Многие делегаты, т.е. приезжие члены Совета, в том числе и я, уехали из Праги с сознанием, что как организация “Крестьянская Россия”, по существу, приближается к своему концу. С этим Советом фактически прекратилась и моя связь с Масловым по, так сказать, партийной линии. После Совета я получил, кажется, письма два, но уже не от Маслова, а от Седакова, из которых, по-моему, ответил только на одно, и с конца мая-начала июня 1934 года, по моей просьбе, прекратилась и пересылка мне журнала “Знамя России”. После этого, помнится, я только раз написал Маслову письмо частного характера — с поздравлением с третьей женитьбой, да потом еще лично встретились во время последнего приезда Маслова в 1938 году.

Раньше переписка у меня шла только с Масловым — и я думаю, что за все эти годы я получил от Маслова писем 15 — с каждым годом все меньше и меньше <...>. Кроме переписки, я регулярно получал из Праги журналы — сначала “Вестник Крестьянской России” примерно в экземплярах 15-20, а затем “Знамя России” — уже в меньшем количестве, не больше 10, так как Маслов надеялся, что еcли я не буду раздавать бесплатно, то наберутся платные подписчики. Но за все это время я не доставил Праге ни одного платного подписчика. Кроме того, присылались мне и другие издания: была напечатана в виде брошюры программа партии, которую я получил в большом количестве, вероятно, около 50 экз., и брошюры Иванцова о колхозах, Завадского — о чешском президенте Масарике. Не помню, может быть еще что-нибудь было. А также получил несколько листовок по поводу разных советских событий, касающихся крестьянства, — одна, помню, была посвящена коллективизации сельского хозяйства. Небольшую часть получаемых журналов я раздавал в Риге случайным читателям, помню, даже латышам — товарищам по службе, часть литературы передавал С.И.Трофимову, часть просто залеживалась у меня.

После того, как вместо “Вестника Крестьянской России” начало выходить “Знамя России”, в котором чисто партийной жизни отводилось меньше места, Прага начала выпускать размноженные на ротаторе бюллетени (не периодически, а раза 3-4 в год). В них помещались отчеты о рефератах и дебатах как в Пражской организации, так и в других, сообщалось о создании новых групп “Крестьянской России” в эмиграции, приводились иногда сводки якобы полученных из Сов.России писем и т.п. Начали выпускать эти бюллетени после второго съезда, и я получал их до июня 1934 года.

Теперь снова перехожу к местным делам и о последнем приезде Маслова в Ригу сообщу уже в связи с ним. Сообщение о местных делах я закончил провалом на выборах в Сейм в 1928 году. После этого Тихоницкий, бывший до того депутатом Сейма и выставивший свою кандидатуру, по нашим с Трофимовым настояниям, и в 1928 году, совершенно ушел от всякой политики, которая и раньше его тяготила, и отдался только педагогической и культурной работе. Трофимов, собравший больше голосов, чем Тихоницкий, тоже не прошел, но, как я уже сообщал, он в том же году был избран членом Абренской уездной управы и решил энергичнее готовиться к следующим выборам в Сейм в 1931 году. Должность члена уездной управы давала ему возможность быть в общении со всеми волостями, по которым ему постоянно приходилось разъезжать по делам, кроме того, к нему постоянно являлись просители-крестьяне, которым он помогал устраивать дела в Земельном ли банке, в каком ли министерстве и т.д. Теперь появились во всякой волости не только бывшие до того родичи да добрые знакомые, но и люди, благодарные за оказанную помощь, и за это время его популярность, несомненно, сильно увеличилась. Кроме того, он связался с редактором выходившей раза три в неделю в Двинске газеты “Двинский голос”78. Они уговорились, что “Двинский голос” раз в неделю будет давать крестьянское приложение, в котором печатались бы сведения об интересующих крестьян законах, правительственных распоряжениях и т.п., статьи по сельскому хозяйству, а также и статьи на злободневные темы, касающиеся нужд и интересов, как политических, так и экономических и культурных, русского крестьянства в Латвии. Кроме статей самой редакции газеты, также статьи писали Трофимов и я. Пользовался этой газетой и депутат Сейма Каллистратов, но, так сказать, независимо от нас. За это Трофимов обязался брать по 200-300 номеров (сколько именно, не помню) “Двинского голоса” с крестьянским приложением — за плату, конечно.

Созданная нами перед выборами 1928 года партия “Русское крестьянское объединение” оказалась мертворожденной и после провала замерла. Перед новыми выборами надо было ее оживить, хотя, как я начал к тому времени убеждаться, о создании такой партии, какая мечталась мне — с тысячами членов, с активной самодеятельностью на местах и т.п., и думать не приходится. Во-первых, рядовой крестьянин чурается всяких партий, а кроме того, крестьянской массе наши лозунги и платформы все же чужды, мало понятны. Что ей мечтать о какой-то крестьянской гегемонии, когда животики подводит! В 1931 году созыв съезда “Русского Крестьянского Объединения” в Латвии было легче организовать79. Как я уже указал, С.И.Трофимов в это время был член Абренской уездной управы. На этот раз съезд был созван в Абрене, был многолюднее, потому что состоялся, так сказать, в своем уезде и на него легче было попасть. На этом съезде присутствовало человек до 400, но было бы неправильно считать всех присутствовавших на съездах Русского Крестьян-ского Объединения в то же время и членами последнего. Кажется, формально какой-то членский взнос был установлен, но я наверно помню, что фактически он не взимался и никакой другой регистрации членов не было. В местных условиях, когда каждый знает другого не только в своей волости, но и в соседних, всегда было более или менее известно, кто чей сторонник и кого надо позвать на съезд. (Обычно определение происходило не по каким-либо партиям, а по “депутатам” — это, мол, сторонник Каллистратова или Шполянского80, а вот этот — Трофимова). Кроме того, на съезде присутствовало много и просто пришедших из любопытства, так как при входе ведь никаких членских карточек не спрашивали. Занятия съезда мало чем отличались от предыдущего — снова, мол, о задачах партии, особенно в связи с наступающими выборами в Сейм, на которых успех возможен только при организованности. С.И.Трофимов прямо говорил о выборах в Сейм. Насколько я помню, был еще один доклад и притом более агрономического, чем политического характера (если не на этом съезде, то он был сделан на одном из народных собраний того же периода) и притом совершенно нового для меня человека — Бориса Александровича Энгельгардта81, о котором я слышал, как о бывшем члене Государственной Думы, принадлежавшем к правому крылу. Его привлек С.И.Трофимов, хотя я и возражал, указывая на его политическое прошлое, по-моему, несовместимое с “демократическим” направлением нашей партии, но С.И.Трофимов говорил, что звание бывшего члена Государственной Думы будет импонировать в предстоящей предвыборной кампании. Кроме того, Энгельгардт, мол, может привлечь русские голоса в г.Двинске, недалеко от которого он арендует у своих родственников хозяйство. Лично мне встречаться с Энгельгардтом раньше не приходилось. На этом съезде состоялись также и выборы Центрального Коми-тета и Совета Русского Крестьянского Объединения. Я не могу сейчас по памяти установить, сколько человек было в Ц.К. и сколько в Совете, кто куда входил и все фамилии. Повторяю, что это не так и удивительно, так как для меня, рижанина, почти все это для меня были люди малоизвестные, заседаний происходило только несколько и то, преимущественно, только во время предвыборной кампании, и, конечно, и на этих собраниях не присутствовали все. Поэтому я и не за-помнил всех фамилий, могу в них и ошибиться. При этом, насколько я помню, на самом съезде был провозглашен общий список предлагаемых к избранию лиц, съездом целиком и принятый, и уже непосредственно после съезда состоялось собрание Совета, который выделил Ц.К. и сконструировался сам. Определенно помню, что в Ц.К. партии вошли: С.И.Трофимов (председатель), я (тов. председателя). Б.Н.Беклешов, И.И.По-тапов, кроме того, кажется, Влад. Завьялов, Николай Соловьев — хуторянин Пурвмальской вол., Арбузов (кажется, именно Георгий). Но, возможно, что некоторые из этих последних считались членами только Совета и что в Ц.К. числились, кроме названных, еще и другие лица. Председателем Совета был избран Б.А.Энгельгардт. Кроме того, вспоминается, что в том или другом органе были: второй Арбузов (кажется, именно Василий, учитель), Комендантов (имени не помню), возможно, что Владимир, хуторянин Качановской волости, Ник.Куколькин и еще несколько человек, фамилий которых не помню. Там было, по крайней мере, по одному из Люцинского и Режицкого уездов, но кто такие, решительно не могу вспомнить, так как эти уезды вообще мне почти незнакомы. Запомнились фамилии вроде Скрипки или Скрипко из Люцинского уезда и вроде Шершнева из Режицкого уезда, но быть может они остались в памяти вообще от выборной кампании82. Газету, которая выходила примерно раз в месяц, а в предвыборное время начала издавать перед выборами в Сейм — кажется под названием “Русский вестник”83 с подзаглавием орган “Русского Крестьянского объединения в Латвии”. Составляли газету мы вдвоем — т.е. я и С.И.Трофимов, кажется, были статьи и Энгельгардта, Беклешова, быть может и еще кого-нибудь, не исключено. Должен отметить, что “пишущих” вообще почти не было. Расходы по выборной кампании покрывал Трофимов, он же, главным образом, давал деньги и на газету, потом, когда Беклешов вместо Трофимова вошел в Абренскую уездную управу, то немного и Беклешов, кажется, давал, иногда удавалось Трофимову достать деньги и у других, напр., как помню, у Г.Арбузова. Но на газету денег много не требовалось — не больше 100 латов в месяц.

Я лично на этот раз в предвыборное время побывал в Латгалии не более чем на каких-нибудь трех народных собраниях. Выборы закончились избранием депутатом Сейма С.Трофимова. Сейчас точно не помню, сколько голосов получил в общем список — тысяч восемь или немного больше, или меньше. Но помню, что Трофимов, по крайней мере, на 4-5 тысяч голосов стоял впереди всех других кандидатов списка, которыми были почти все те лица, которые перечислены мною как члены Ц.К. и Совета РКО, быть может и еще кто-нибудь — не помню. Точные данные можно почерпнуть из издания Государственного статистического управления о выборах в Сейм в 1931 году84.

Кажется, в том же году, только полугодом раньше, происходили выборы и в городские самоуправления. До сих пор выборы в Риге находились в руках Русского Национального Союза85, образовавшего каждый раз особый Избирательный комитет и проводившего в Думу гласных (одного-двух) по нашей терминологии “правого” направления. На этот раз особенно русское учительство было заинтересовано в более “прогрессивном” представительстве русских в городской думе (я все время говорил о Риге и о Рижской городской думе), в ведении которой находятся и все русские школы. Захотел “испытать” свое влияние в Риге и депутат Каллистратов, сам из Латгалии, но, как депутат, проживавший большую часть года в Риге. Русские учителя и сгруппировавшаяся около них небольшая группа трудовой интеллигенции других профессий, а также Каллистратов со своими сторонниками составили блок, который и выступил на рижских городских выборах со списком “Русский трудовой список”, конкурируя с другим более “правым” общерусским списком и правостарообрядческим списком. В “Русском трудовом списке”, из наиболее активных его участников, помню учителей Шершунова Алексея Григорьевича86, Иовлева Алексея Михайловича87, Тупицына Геннадия Ивановича88, Плотишенского Георгия Александровича89, из неучителей, кроме самого себя, конечно — помню прис. пов. Павла Александровича Павлова, Иванова Николая Николаевича90, служившего бухгалтером в фирме “Бр.Кузнецовы”. Затем, конечно, деятельное участие принимал сам Каллистратов, считавшийся “лидером” списка, и несколько человек им привлеченных, из них по фамилии запомнил Маркова Дмитрия91, ремесленника. Выборы закончились тем, что наш список собрал примерно две с небольшим тысячи голосов и провел в Рижскую городскую думу одного гласного — самого Каллистратова, в то время депутата Сейма, а когда тот отказался месяца через два от мандата, вместо него вошел гласным следующий по большинству голосов кандидат списка А.Г.Шершунов, а когда последнего назначили заведующим школой, и потому он тоже должен был потом отказаться от мандата, вошел в думу я, и работал гласным около года с лишним — до Ульманисовского переворота.

В Рижской городской думе гласные делились на два крыла (буржуазные партии, к которым примыкали и представители немецкого, еврейского и польского меньшинств и 3 русских гласных) и левое (с.-д. и коммунисты). Я не примкнул ни к одному крылу. Во всех вопросах городского хозяйства, касавшихся просвещения (школ), социальных вопросов (социаль-ного обеспечения и положения городских служащих и рабочих), обложения имущих классов и т.п. я всегда голосовал с левым крылом, в некоторых чисто хозяйственных вопросах, касавшихся городских предприятий я голосовал с правым крылом, стараясь всегда руководствоваться началами хозяйственной целесообразности, социальной справедливости и русско-культурными интересами. Конечно, благодаря такой своей позиции “дикого” ничего реального (в смысле добывания для каких-либо русских культурных начинаний субсидий, устройства кого-нибудь на должность и т.п., что у нас всегда ставилось в особую заслугу гласного) я не мог достичь, не находя поддержки ни у того, ни у другого крыла. Это, конечно, не могло не влиять на мое “настроение” (в отношении того периода я могу говорить не только о “настроении”), вызывая критическое отношение к существовавшему порядку управления.

Еще больше влиял на это “настроение” уже в то время сознаваемый мною провал идеи русской крестьянской партии в Латвии, а также более близкое знакомство с работой Сейма, благодаря участию в ней ставшего после выборов 1931 года депутатом Сейма С.И.Трофимова.

Начало моей общественно-политической деятельности в Латвии, как я уже указывал, было вызвано желанием, с одной стороны, повлиять (участием в выборных кампаниях), чтобы в Сейме было достойное представительство русских интересов, а не депутаты — политические торгаши и спекулянты, с другой стороны, оказать содействие образованию в Латвии русской крестьянской партии. И вот партия такая формально, казалось, и возникла и провела своего партийного представителя в Сейм. Казалось бы, мои цели получили свое осуществление, я же именно после этого начал испытывать с каждым годом возраставшее разочарование. После того, как С.И.Трофимов попал в Сейм, он утратил интерес к тому, чтобы зародившаяся партия приняла серьезный, объединяющий все русское крестьянство, характер. Я видел, что на деле под фирмой широкой партии сгруппировалась лишь группа кулаков вроде братьев Арбузовых, Завьялова, Беклешова и т.п. вокруг такого же кулака Трофимова, который и в качестве депутата оказался не лучше других русских депутатов — такое же отсутствие стойкости в защите национально-культурных интересов русского меньшинства в Латвии, а лишь занятие устройством отдельных дел по тем или другим основаниям полезных людей (полезных, главным образом, с той точки зрения, что и в будущем они будут содействовать избранию в Сейм его самого) и заигрывания с теми группами в Сейме, которые стоят у власти, чтобы и самому лично пользоваться каким-нибудь влиянием во всякого рода учреждениях. Видел я, по рассказам того же Трофимова, что собственно и вся работа Сейма, лежащего в основе “демократического” строя в Латвии, построена не на стремлении понять и удовлетворить жизненные интересы трудового народа, а на таком же политическом торгашестве, на услужении лишь имущественно сильным, опять-таки в целях упрочения личного положения отдельных политических деятелей и их близких. В меньшем масштабе убедился и непосредственно сам во время кратковременного своего пребывания в рижской городской думе. Я всегда считал себя “демократом”, “прогрессистом”, и вот оказывается, что все это лишь пустые слова, за которыми нет соответственного содержания или, вернее говоря, за которыми скрывается та же несправедливость, та же эксплуатация и то же отсутствие свободы, что и при откровенно фашистском режиме, которому я противопоставлял и нашу буржуазную “демократию”. Поэтому события 15 мая 1934 года — воцарение в Латвии Ульмановской клики для меня не были неожиданны, чувствовалось уже раньше, что наш строй сам катится в объятия фашизма.

Одновременно нарастало и разочарование в идеях “Крестьянской России” о крестьянской гегемонии. Неудачный, что я уже вполне ясно сознавал, опыт создания у нас в Латвии русской крестьянской партии постепенно убеждал в неправильности тех оснований, на которых строилась эта партия, т.е., иначе говоря, в ложности всей идеологической позиции “Крестьянской России”. На практике оказывалось, что все то, что мне в этой идеологии казалось “прогрессивным” и “демократическим”, остается лишь словесной декларацией, а претворяется в жизнь лишь реакционная сущность “Крестьянской России”. Я строил планы о крестьянской партии, на деле это же оказалась узкая кулацкая организация с бывшими помещиками Беклешовыми, Энгельгардтами, крупными усадьбовладельцами Трофимовыми, Арбузовыми и т.д., а действительный, подлинный крестьянин остался от всего этого в стороне. Поэтому, воспользовавшись переворотом 15 мая, я сообщил в Прагу, чтобы мне больше не высылали и журнала, и с того времени фактически прервалась всякая связь с “Крестьянской Россией”, уже и в последнее время перед тем ослабевшая. Больше я уже ничего не получал — ни партийных писем, ни партийной литературы. После этого только, кажется, раз обменялись мы с Масловым письмами — в 1936-37 г., уже всего лишь как частные знакомые, в связи с его третьей женитьбой, да иногда его сестра М.С.Гейдан передавала, что в письмах к ней он посылает мне привет. Поэтому, когда летом 1938 г. приехал в Ригу Маслов со своей молодой женою и ребенком, у меня не было с ним ни одной отдельной встречи, и они только как знакомые были у нас в гостях на даче, а затем и мы с женой были в гостях у Гейданов в Риге, когда там еще жили Масловы. И только в общей беседе был затронут больной для меня в то время вопрос, что думают делать зарубежные эмигранты, если Сов.Союз окажется втянутым в войну в связи с нараставшим давлением Германии на Чехословакию. Тогда только Маслов заговорил о “Крестьянской России”, указав, что у них этот вопрос внес большое смятение и разброд, что часть считает, что в таком случае нельзя будет и думать о продолжении антисоветской работы, но другая часть считает, что Гитлер может освободить Россию от сов.власти и поэтому надо ориентироваться на Гитлера и фашистскую Германию. Наличие такого мнения в “Крестьянской России” только подтвердило мне, насколько чужда стала для меня позиция “Крестьянской России” во всех вопросах. Зашел разговор и об Испании. У нас в Риге — для меня и в кругу моих знакомых не было ни малейшего колебания в том, что можно быть на стороне народной Испании, мужественно боровшейся за свою свободу против испанских же и чужеземных фашистов. Каково же было мое изумление и возмущение, когда Маслов заявил, что в этом вопросе “Крестьянская Россия” занимала позицию поддержки ген.Франко — по “тактическим” соображениям, чтобы не давать усиливаться в Европе коммунизму. Понятно, что при таких расхождениях Маслов мне ничего не говорил о том, приехал ли он в Ригу также и по каким-либо другим делам, кроме семейного визита. Когда он из Риги выехал через Эстонию в Финляндию, то сказал, что едет туда устраивать свои литературные дела — вести переговоры о сокращенном финском издании его книги “Колхозная Россия”92 — и надеется получить там еще и другие литературные заказы. По возвращении его из Финляндии чешско-германские отношения вступили в период острого кризиса, со дня на день ожидалось начало военных действий, и Маслов срочно выехал в Прагу по телеграфному вызову из “Крестьянской России”. С того времени я с Масловым не виделся, не переписывался ни с ним, ни с кем-либо другим из “Крестьянской России”, и дальнейшая судьба “Крестьянской России” после оккупации Чехословакии Германией мне совершенно неизвестна. Знаю только по сообщениям Гейданов, что Маслов с своей семьей продолжает жить в Праге, но что он там делает и на что живет, не передавали и они.

Незадолго до приезда Маслова приехал в Ригу крымский татарин некий Мустафа Мустафа (и имя и фамилия его одинаковы) с короткой запиской Маслова, написанной последним в Париже, что, мол, в Ригу, а затем в Финляндию направляется его хороший знакомый Мустафа, работающий в ряде французских газет, которому просит оказать в Риге содействие. Я помог Мустафе найти и нанять в Риге меблированную комнату и он прожил в Риге около двух недель и уехал в Финляндию, не дождавшись Маслова. На его обратном пути из Финляндии я его не видел. Во время пребывания его в Риге я раза три встречался с ним. Он подтвердил мне, что действительно работает во французских газетах в Париже, и я однажды, зайдя к нему, заметил его сидящим за пишущей машинкой (с ним была собственная) и что-то пишущим. Он пояснил, что пишет сообщение во французскую газету, но о чем именно, не сказал. Потом, во время последней встречи, Мустафа рассказал, что едет в Финляндию по заданию Маслова и там дождется его приезда. Что именно они должны будут там делать, не объяснил. Затем сообщил, что Маслов уговаривает его переехать в Константинополь. Он, Мустафа, еще до первой империалистической войны окончил Константинопольский университет, по которому у него много старых знакомых и друзей в турецких правительственных кругах, с которыми Маслов хотел бы установить связь через его посредство. В чем должна выразиться эта связь, и для каких целей, он ничего не сказал. При этом он добавил, что он охотно переехал бы из Парижа в Константинополь, но только в том случае, если Маслов гарантирует ему солидное вознаграждение. В дальнейшем мне о Мустафе ничего не известно. Да, характерно, что он все время говорил о Маслове и не упоминал даже названия “Крестьянской России”, и когда я задал ему вопрос, не является ли он членом парижской организации “Крестьянской России”, он заявил, что нет, и по всем его словам было заметно, что он действительно имеет о “Крестьянской России” весьма смутное представление. По-видимому, Маслов что-то предпринимал на свой собственный риск и страх. Когда по приезде Маслова в Ригу я ему сказал, что познакомился с Мустафой, он только заметил: “Правда, комичный татарченок?”, больше ничего не прибавив. По возвращении из Финляндии Маслов сообщил, что Мустафа, опасаясь, что каждую минуту может начаться война, в панике за семью в Париже, спешно уехал в Париж.

15 мая 1934 года явилось формальным поводом не только для прекращения всяческих отношений с “Крестьянской Россией”, оно также ликвидировало всякую мою политическую связь с Трофимовым и остатками РКО, которое, по правде говоря, уже само давно замерло. После избрания Трофимова в Сейм он только один раз собрал как-то ЦК и Совет РКО (примерно через год, в 1932 г.), чтобы “отчитаться” в своей депутатской деятельности. Правда, он от имени РКО издавал газету, выходившую нерегулярно, не чаще раза в месяц, под названием “Русский голос”93. Я в наивной надежде, что, быть может, удастся выравнить линию поведения Трофимова в Сейме, тоже сотрудничал в ней, и последняя моя статья, помещенная в ней (как последнюю я ее хорошо запомнил), предупреждала об опасности приближающейся фашистской диктатуры и об угрозе последним остаткам “демократии”94. После 15 мая 1934 г. эта газета “Русский голос” была распоряжением правительства закрыта, так же, как и ликвидировано формально еще числившееся, как существующее, РКО. Для меня эта ликвидация была равносильна уходу из РКО и по существу. Через некоторое время после 15 мая Трофимов был назначен референтом по делам русских школ в Министерстве народного образования. При его молчаливом попустительстве за время его пребывания на этом посту в Латгалии было закрыто не менее половины русских школ. Кроме того, он начал издавать газету “Дело народа”95. Ясно было, что, лишившись депутатского большого жалованья, эту газету он мог издавать только на ульмановскую субсидию. В этой газете я не поместил ни строчки. Так закончилась моя общественно-политическая работа в Латвии, полная преступных заблуждений и ошибок. После 15 мая 1934 г. я ушел исключительно в свою работу по службе в Центральном союзе взаимного страхования как ревизор и специалист по кооперативно-юридическим вопросам. <...>

С 1934 года у меня появилось радио — все свободное время вся моя семья начала проводить у него, слушая полные бодрости и счастья песни, доносящиеся из Москвы, а иногда, чтоб только не подслушали соседи, ловили и политические передачи. Так, наряду с разочарованием в наших “демократических свободах”, одновременно с отходом от “Крестьянской России” и ее жалкого подголоска на местные мотивы — РКО, появилось и крепло, пока, правда, только как “настроение”, ощущение того, что ведь, собственно, моя родина — не отвлеченная “крестьянская” Россия, а великий Советский Союз. Когда осенью 1938 года возникла опасность вовлечения в войну Сов.Союза, я не только чувствовал, но знал, что готов отдать свою жизнь за него, когда маннергеймовские банды спровоцировали военные действия с своим великим соседом, как личное оскорбление воспринимались распространяемые латышами, да и некоторыми русскими, слухи о целых дивизиях Красной Армии, сдавшихся в плен, о постоянных поражениях...96 И какая гордость охватила, когда приходилось убеждаться, как в каждый критический момент мудрая политика Сов.Союза оберегала от ужасов войны, обеспечивала мирный труд не только своим народам, но и соседним странам. Когда в связи с соглашением об устройстве в Латвии баз советской Красной Армией началась репатриация немцев97, а с ними двинулись в Германию и некоторые русские, испытывалось только чувство недоумения, как это могут находиться такие русские, которые бегут от приближения Родины. Я знал, что должен буду ответить за все свое прошлое, но ни у меня, ни у моих близких ни на мгновение не возникала мысль о том, не уехать ли нам! И день 17 июня98 был встречен нами не со страхом, а с радостным чувством, что мы не сегодня-завтра станем гражданами великого Союза советских социалистических республик, что может и нам удастся принять участие в радостном труде по строительству новой подлинно демократической и подлинно социалистической жизни. Если и остались еще остатки старых сомнений, то один вид Красной Армии разнес их без следа. Только гениальный вождь мог из разоренной империалистической войной, интервенцией и белогвардейщиной страны создать цветущий счастливый Союз с такой могучей армией. Насколько еще была бы светлей и радостней эта встреча 17 июня, если бы ее не омрачало чувство позора за все свое прошлое, которому не может быть никакого оправдания. <...>

“Не прячась в кусты”, на собрании русской трудовой интеллигенции, состоявшемся примерно 19-20 июля в помещении Русского Театра в Риге99, я выступил с докладом, где открыто признавал наши преступные заблуждения и действия в прошлом и призывал честно в них сознаться и честно принять участие в новой советской социалистической жизни.

Такова моя жизнь с гимназических лет и до последнего времени. Я старался сообщить о ней все, что сохранилось в памяти, ничего не утаивая. Сознавая ее преступность и раскаиваясь во всем своем прошлом, я многое дал бы, если б можно было начать жизнь сначала.

Какое счастье итти по прямой дороге к коммунизму, жить и работать при советском социалистическом строе — без шатаний и колебаний под мудрым водительством гениального Сталина и твердым руководством ВКП(б)!

Будучи уверен в советской справедливости, я без страха смотрю на будущее и знаю, что все, что произойдет, будет служить благу великого Советского Союза и делу Ленина-Сталина.

[Подпись] Б.Евланов

 

Дополнительно сообщаю еще некоторые известные мне сведения. Я уже сообщал, что Маслов приезжал в Ригу последовательно с 3 женами. Насколько мне известно, первую — Екатерину Владимировну — он вывез из России. Она тоже была активным членом “Крестьянской России”. Разошелся с нею Маслов в 1929-30 году, после чего она уехала в Париж, там вышла замуж за какого-то русского эмигранта, кажется, художника, и вместе с ним уехала в Южную Америку. Вторую — Анну Ивановну — он нашел в Белграде. Не то вдова, не то “отбитая” жена какого-то русского белогвардейского офицера. Политикой не интересовалась и вообще производила впечатление пустой бабенки. Где она теперь, после того как Маслов и с нею разошелся, не знаю. Третья, нынешняя — Ия Антоновна, из бывшего польского города Пинска, была, кажется, студенткой не то во Львове, не то в Праге. Еще молодая, сейчас, я думаю, ей еще нет 30 лет. От нее есть ребенок. Сейчас живет с Масловым в Праге. Прошлое “масловских жен” мне неизвестно.

За границей мне известны следующие представители и члены “Крестьянской России” (сведения относятся к 1934 году).

В Эстонии:

1) Богданов Петр Александрович, бывший эсер, по образованию, кажется, агроном, занимается журналистикой, в последнее время работал в каком-то эстонском Центральном кооперативном союзе, живет в Таллине.

2) Семенов Борис Константинович, окончил университет в Праге, служит инструктором в Центральном союзе русских просветительских обществ, живет в Печерах.

3) Поднебесный, страховой агент, живет в Печерах.

4) Фамилия неизвестна — еврейская, но сам русский, был студентом в Праге, брат жены Поднебесного, живет в Печерах.

5) Булатов А.А.100 из старых кооператоров, живет в Таллине или Печерах. Не знаю, член “Крестьянской России” или только пассивно сочувствующий.

Во Франции:

Татаринов Влад. Евген. (или наоборот), бывший сотрудник “Руля” и “Сегодня”, с высшим образованием. Раньше жил в Берлине, оттуда переехал в Париж.

Югославия:

В Белграде — Царик (в имени-отчестве фигурирует Гавриил), служит в каком-то югославском правительственном учреждении.

В Польше:

В Варшаве был Португалов В.В., но он умер. Кроме того, в Варшаве живет член “Крестьянской России” Племянников, старик, имени-отчества не знаю. Кажется, пассивный член.

Выше я указал о том, что Маслов или Ц.К. “Крестьянской России” заключали какие-то соглашения или во всяком случае находились в сношениях с другими право-эмигрантскими организациями, и упомянул о посещении Бутенко во время его приезда в Ригу местной организации “Академический союз” (или общество) и о том, что я подозревал, что Маслов свои поездки в Югославию использует и для каких-то сношений с Союзом второго поколения в Белграде. Последнее обстоятельство подтверждается еще следующим фактом, ранее мною не упомянутым. В 1933 году в Ригу приезжал из Белграда проф.Георгиевский, который зашел ко мне на службу с письмом от Маслова. Маслов писал в письме, и Георгиевский на словах сообщил, что он приехал в Ригу за материалами для какой-то своей научной работы, и просил меня дать ему статистические данные о положении кооперации в Латвии. Так как эти данные имеются в латышских кооперативных статистических ежегодниках, то я дал ему несколько таких ежегодников за последние годы, из числа имевшихся на службе. Принял я его сухо, ни о чем не расспрашивал, он мне тоже ничего не передавал, и наше свидание продолжалось не более четверти часа. Больше я Георгиевского не встречал, и сколько времени он провел в Риге, с кем здесь встречался и что делал, не знаю. Но из факта, что он пришел ко мне, так сказать, с рекомендательным письмом Маслова, нельзя не сделать вывода о близких отношениях Маслова с возглавляемой Георгиевским организацией Второго поколения, для меня лично совершенно неприемлемой и в то время101.

[Подпись] Б.Евланов

 

Комментарии

 

1. Елачич Евгений Александрович (1880–1945), педагог, автор научно-популярной литературы по биологии и зоологии. С 1921 г. жил в эмиграции. Преподавал в русско-сербской гимназии в Белграде. Активно участвовал в работе Педагогического бюро по делам средней и низшей русской школы за границей.

 2. Григорьев Николай Александрович (1878-1919), в годы Гражданской войны командир воинских соединений под советскими и национальными украинскими флагами, одно время союзник Н.И.Махно.

 3. Алексеев Михаил Васильевич (1857-1918), генерал. В марте-мае 1917 г. Верховный Главнокомандующий. После Октябрьской революции — один из организаторов Добровольческой армии. После гибели Л.Г.Корнилова (13.04.1918 г.) руководил Особым совещанием (правительством территории, на которую распространялась власть Добровольческой армии).

 4. Имеются в виду В.Н. и П.Н Малянтовичи, последний (1869-1940) министр юстиции в правительстве Керенского (от меньшевиков), позднее занимался адвокатской практикой, репрессирован.

 5. Быч Лука Лаврентьевич (1870-1945), войсковой атаман. С 9 июля 1917 г. (после роспуска станичных советов) возглавлял войсковое правительство на Кубани. Эмигрант.

 6. Шрейдер Григорий Ильич (1860-1940), экономист, публицист, политический и земский деятель. Летом 1918 г. в Екатеринодаре участвовал в организации Юго-Восточного комитета членов Учредительного собрания. Активный работник Земгора в Праге.

 7. Речь идет о газете “Родная земля” (Екатеринодар. 1918 г.)

 8. Бернацкий Михаил Владимирович (1876-1945), профессор политэкономии, публицист. Министр финансов в правительствах А.Ф.Керенского, А.И.Деникина и П.Н.Врангеля. Эмигрант.

 9. Ныне ул. Э.Бирзниека-Упиша.

 10. Б.Евланов был гласным Рижской городской думы с весны 1932 г. до переворота 15 мая 1934 г. Место гласного он занял после того, как от него последовательно отказались прошедшие первыми по списку М.А.Каллистратов и А.Г.Шершунов.

 11. Русские университетские курсы (РУК) были основаны в 1921 г. группой русских профессоров во главе с К.И.Арабажиным (1865-1929). В РУК можно было на русском языке получить знания, близкие по объему к университетским. Обучение осуществлялось на юридическом, историко-филологическом, коммерческо-экономическом факультетах и педагогическом отделении. В 1929 г. Курсы были преобразованы в Русский институт университетских знаний (РИУЗ), заботы по содержанию которого взяли на себя “Общество содействия академическому образованию” и государство. В конце 1935 г. РИУЗ пришлось ликвидировать в связи с прекращением государственного субсидирования.

 12. Синайский Василий Иванович (1876-1949) — профессор, видный специалист в области гражданского и римского права. Преподавал в университетах Юрьева (Тарту), Варшавы, Киева. В 1922 г. эмигрировал из Советской России в Латвию, где до 1944 г. читал лекции в Латвийском университете. Последние годы жизни провел в Бельгии.

 13. Kooperatīvas tiesības. Rokas grāmata kooperatīvas darbiniekiem. R. Latvijas koop. kongr. padome. 1934.

 14. Имеется в виду “Ссудо-сберегательная касса “Русский союз”, основанная в 1923 г.

 15. Дмитриев Назарий Диевич (1884 — ?), присяжный поверенный. Член РНС (см. прим. 84) и Общества друзей гайд и скаутов русской национальности. В 1930-1931 гг. состоял в Рижской организации Латвийской социал-демократической рабочей партии.

 16. Гейданс Петр Янович (1891-1941). Специалист в области кооперации. Был женат на сестре С.С.Маслова. Арестован 7 августа 1940 г. по обвинению в том, что якобы состоял в партии эсеров, был связан с Трудовой крестьянской партией (ТКП) и руководителями Русского крестьянского объединения (РКО) в Латвии. На заседании Военного трибунала 13 мая 1941 г. выдвинутые в его адрес обвинения не признал. Дело было направлено на дополнительное доследование. Умер в заключении 26.09.1941 г.

 17. Русская кооперация в Латвии. См. отчет Б.Евланова о первом совещании представителей русских кооперативных организаций в Латвии (2 мая 1924 г. в Риге) в: Русская кооперация в Латвии. Непериодическое издание. Вып. 1-й, июль 1924 г.

 18. “Русское национальное объединение в Латвии” (РНО) возникло в 1924 г. на основе существовавшего ранее Национально-демократического союза (НДС), реформированного в связи с принятым в 1923 г. Законом об обществах. Целью РНО было сплочение русского населения, главным образом, в культурно-просветительной сфере. В РНО могли входить как индивидуальные, так и коллективные члены, что давало ему возможность выступать от имени русской общественности. В 1939 г. по требованию властей переименовано в “Рижское русское общество”.

 19. Тихоницкий Елпидифор Михайлович (1875-1942). Родом из Вятской губернии, из семьи священника. Окончил Духовную академию. Работал учителем словесности, инструктором, директором школ и народных училищ в разных городах России. С 1920 г. жил в Латвии. В 1922 г. организовал в Риге Правительственную русскую гимназию. Депутат II Сейма. С 1925 г. бессменный председатель “Рижского русского просветительного общества” — инициатора и организатора ежегодных “Дней русской культуры”. Арестован 14.10.1940 г. Приговорен к расстрелу; умер до приведения приговора в исполнение.

 20. Маслов Сергей Семенович (1887- 1965), аграрный специалист, кооператор, член Учредительного собрания от партии эсеров. В 1920 г., еще в Москве, приступил к организации группы “Крестьянская Россия”, в 1921 г. бежал заграницу. Редактировал издания “Крестьянской России”. Возглавлял ТКП до ее самоликвидации в 1939 г. В годы войны занял патриотическую позицию, отказался от сотрудничества с германскими оккупационными властями и подвергался репрессиям с их стороны. В 1945 г. арестован советскими карательными органами. После освобождения вернулся в Чехословакию.

 21. Сборники “Крестьянская Россия” выходили в Праге в 1922-1924 гг. под редакцией А.А.Аргунова, А.Л.Бема, С.С.Маслова.

 22. Богданов Петр Александрович (1888 — ?), видный общественный и политический деятель. С 1916 г. — эсер. Участвовал в работе Северо-Западного правительства. В независимой Эстонии проявлял особый интерес к кооперации, усматривая в ней путь улучшения экономического положения русского населения. В декабре 1927 г. на учредительном съезде ТКП в Праге был избран в Совет партии. С установлением советской власти в Эстонии — арестован и приговорен к 15 годам ИТЛ. (См.: С.Исаков. П.А.Богданов и дело эстонской группы Русской Трудовой крестьянской партии. — Балтийский Архив. Т.III. Таллинн. 1997. С.5-21; Извлечения из показаний П.А.Богданова 12-31 июля 1940 г. Публикация и комментарии С.Исакова. — Балтийский Архив. Т.IV. Рига. 1999. С.48-87).

Упомянутая статья П.Богданова: “Аграрная реформа в Эстонии” — Крестьянская Россия. Сб.VII. Прага. 1924. С.95-113.

 23. Статья была подготовлена Б.Евлановым, но опубликована не была.

 24. Виппер Роберт Юрьевич (1859-1954), историк, профессор Московского университета. С 1924 по 1941 г. — профессор Латвийского университета, где читал курс новой истории и вел семинар по истории Латвии. Весной 1941 г. вместе с сыном, профессором Борисом Виппером, уехал в Москву. Б.Евланов, вероятно, имеет в виду брошюру Р.Виппера “Политика и философия будущего крестьянского государства”, изданную в 1925 г. в Риге на латышском языке.

 25. Депутатами I Сейма от русского меньшинства были М.А.Каллистратов, А.С.Бочагов и П.А.Корецкий. Деятельность последних двух действительно вызывала недовольство в русских кругах, завершившееся их неизбранием во II Сейм.

 26. Иоанн (Поммер; 1876-1934), архиепископ. Родился в православной латышской семье. Окончил Рижскую духовную семинарию и Киевскую духовную академию. Занимал кафедры во многих российских епархиях. С 1921 г. глава Православной церкви в Латвии. Депутат II-IV Сеймов. Злодейски убит неизвестными 12 октября 1934 г.

 27. Павлов Павел Александрович (1884-1952). Окончил Александровскую гимназию в Риге и юридический факультет Московского университета. С 1909 г. занимался адвокатской практикой в Одессе. В 1921 г. вернулся в Ригу и занялся педагогической деятельностью в русских основных школах, позднее был принят в число латвийских присяжных поверенных. Деятельный член “Союза русских учителей”. Участвовал в выборах в Рижскую городскую думу и Сейм. Умер в Риге.

 28. “Новь” — еженедельный русский орган крестьянско-демократической мысли. Отв. редактор Б.Евланов. Газета выходила с 16 августа по 27 сентября 1925 г. Всего вышло 7 номеров.

 29. “Понедельник” — ежедневная рижская утренняя газета. С 1 июня по 30 сентября 1925 г. — самостоятельная, в дальнейшем приобретена газетой “Сегодня” (выходила в Риге с 1919 по 1940 г.) в качестве понедельничного выпуска. Харитон Борис Осипович (1876-1941?), литератор, журналист. До революции работал в петербургской либерально-демократической печати. После высылки в 1922 г. из Советской России — в Берлине, с 1924 г. в Риге. Редактировал “Понедельник”, позднее —”Сегодня вечером”. Репрессирован.

См. статьи Б.Евланова в газете “Понедельник” в преддверии выборов в Сейм в 1925 г.: Пути к объединению (22.06); Предвыборные настроения русского крестьянства в Латвии (6.07); Предвыборные мысли (3.08); Опасность распыления (17.08); Предвыборные мысли (7.09); Говорят... (11.09); В единении сила (21.09). Ср. более поздние выступления Евланова в газете “Сегодня”: “Новое явление” (15.12.1925); Старообрядцы на съезде (17.02.1927); Земская идея (14.03.1928); Русская фракция необходима (6.11.1928); Латышское большинство и русское меньшинство (29.09.1929); 5 или 7 русских депутатов? (21.07.1931).

 30. Иоанн (Поммер), возглавлявший список Православных избирателей и русских общественных организаций, получил в Риге 3950 голосов, а вместе с приписками от других списков 4863 голоса. Лидировал он и в Латгалии, где за него было подано 3622 голоса, а вместе с приписками 4643. На этих же выборах Б.Евланов в Риге получил вместе с приписками 3716 голосов (4-е место в списке), в Латгалии — 3465 голосов (6-е место в списке). (См.: Latvijas Republikas Saeimas vēlēšanas 1925. gadā. M.Skujenieka teksts un redākcija. — Rīga: Valsts Statistiskā Pārvalde, 1926.g., 156., 187. lpp.).

 31. “Вестник Крестьянской России”. Берлин. 1925-1933. Ср. “Крестьянская Россия” (прим. 31), “Знамя России” (прим. 65).

 32.См. статьи Б.Евланова в “Понедельнике” о прошедших выборах: “Что же дальше” (5.10.1925); “Что показали выборы?” (12.10.1925).

 33. Газета “Слово” выходила в Риге в 1924-1929 годах. Издательство — а/о “Саламандра”. Издание прекратилось из-за финансовых проблем ее основателя Н.А.Белоцветова (см. прим. 35). Помимо “Сегодня” и “Слова” в Риге в эти годы издавались и другие русские газеты.

 34. “Возрождение” — газета, отражавшая настроения правого спектра русской эмиграции. С 1925 по 1936 год выходила в Париже как ежедневная газета, с 1936 по 1940 год — еженедельная. После войны преобразована в журнал.

 35. Белоцветов Николай Алексеевич (1863-1935), директор-распорядитель страхового общества “Саламандра”. После революции эмигрировал в Югославию, откуда перебрался в Ригу, где помимо газеты “Слово”, издавал журнал “Перезвоны” и некоторые другие издания. В политическом отношении считался приверженцем вел. кн. Николая Николаевича.

 36. Рудин Андрей Карлович (1897-1941), — зав.русским отделом книжного магазина “Вальтер и Рапа”. В Латвию приехал из Чехословакии, где учился на Русском юридическом факультете, участвовал в кооперативном движении. Арестован в 1941 г. (одно из обвинений — “агент Милюкова”), расстрелян.

 37. “Своими путями” — литературно-художественный и общественно-политический иллюстрированный журнал. Издание Русского демократического студенческого союза в Чехословакии. Прага. 1924-1926 гг. А.К.Рудин в 1924-1925 гг. являлся одним из соредакторов этого журнала. Статью Б.Евланова “Русское население в Латвии” см. в №№10-11 за 1926 г.

 38. Трофимов Сергей Иванович (1894-1941). Родился в селе Емилово Островского уезда Псковской губернии; отец — известный земский деятель. Окончил Псковскую гимназию. В 1913 г. поступил на медицинский факультет Юрьевского университета, но прервал учебу в связи с войной. В 1915 г., оказавшись на Кавказском фронте, попал в плен к туркам. В конце 1918 г. вернулся домой и присоединился к Северо-Западной армии Юденича. В 1926 г. окончил юридический факультет Тартуского университета. С 1928 по 1934 г. возглавлял партию “Русское крестьянское объединение”. В 1931-1934 гг. — депутат IV Сейма. После переворота 15 мая 1934 г. референт по русским школам в Министерстве образования. Арестован 9 августа 1940 г. Обвинялся в том, что по заданию С.С.Маслова создал РКО, нелегально переправлял в СССР антисоветскую литературу. Расстрелян в Балтэзерсе, под Ригой, 22 июня 1941 г.

 39. Португалов Виктор Вениаминович (1873-1930), журналист, до революции — народный социалист. В эмиграции — редактор варшавской газеты “Свобода”, корреспондент “Последних новостей” и “Сегодня”, глава варшавского отделения “Крестьянской России”.

 40. “Родное слово” — еженедельный журнал. Выходил в Варшаве в 1926-1936 гг. Б.Евланов являлся представителем журнала в Латвии; в нем также сотрудничали С.Трофимов, Е.Тихоницкий, П.Богданов.

 41. Гейдан Мария Семеновна (род.1898 -?), кооператор; в 1918 г. в Вологде вышла замуж за П.Я.Гейданса (см. прим. 16). Арестована 31 окт. 1940 г., дальнейшая судьба неизвестна.

 42. Неточность. С.И.Трофимов не баллотировался в Сейм на выборах 1925 г. Видимо, перепутан со своим однофамильцем и земляком В.К.Трофимовым.

 43. Съезд русских кооперативных организаций состоялся 12 сентября 1926 г. в Яунлатгале. На нем было избрано постоянное Бюро по созыву русских кооперативных съездов (См.: Русский кооперативный съезд. — Сегодня. 1926. 14 окт.; Крестьянский настольный календарь на 1927 г. [Р. 1927] С.1).

 44. См.: Крестьянский настольный календарь на 1927 год; Крестьянский настольный календарь на 1928 год. — Изд-во Бюро по созыву русских кооперативных съездов. Редактор Б.В.Евланов.

 45. Каллистратов Мелетий Архипович (1896-1941). Родился в Двинске (Даугавпилсе). Окончил Илукстскую учительскую семинарию. Участник первой мировой войны. Во время гражданской войны воевал в отряде св.кн. Ливена и в Северо-Западной армии Юденича. Депутат I-IV Сеймов. Занимал наиболее левую (за исключением коммуниста Л.В.Ершова) позицию среди русских депутатов. После установления авторитарного режима был арестован и провел в заключении около 9 месяцев. 9 октября 1940 г. был арестован органами НКВД. Обвинялся, главным образом, в совершенных им якобы во время гражданской войны военных преступлениях. Виновным себя не признал. Расстрелян (без приговора) в 20-х числах июня 1941 г., в канун взятия немецкими войсками Даугавпилса.

 46. Павловский Тимофей Ефимович (1890-1964). С 1922 г. бессменный председатель Варкавской волостной управы. В 1931 г. прошел в IV Сейм от Русского старообрядческого трудового списка, возглавлявшегося М.А.Каллистратовым. В январе 1933 г. образовал в Сейме вместе с С.И.Трофимовым и И.В.Корнильевым “Русскую крестьянскую фракцию”. В конце войны покинул Латвию. Умер в Австралии.

 47. I съезд РКО состоялся 5 августа 1928 г.

 48. Милюков Павел Николаевич (1859-1943), политический деятель, с 1921 г. редактор газеты “Последние новости” (Париж, 1920-1940); приезжал в Ригу в мае 1927 г. по приглашению газеты “Сегодня”, выступил с четырьмя лекциями: “Грозит ли Европе война?”, “Национальность или интернационализм”, “Европа, Россия и еврейство”, “Что будет с Россией?”. Описываемый Б.Евлановым инцидент произошел во время второй лекции, 12 мая 1927 г.

 49. Адеркас Виталий Викторович (1908-1947), родом из Екатеринославской губернии. В 1910-1915 гг. жил в Риге у тетки. В связи с приближением фронта, как немец, был отправлен в глубь России. В 1921 г. вернулся в Ригу. В 1939 г. репатриировался в Германию. Во время войны служил в Русской Освободительной Армии (РОА). В 1945 г. попал в плен к французам и якобы выразил желание вернуться в СССР, где был предан суду военного трубунала и приговорен к расстрелу.

 50. Семенов Борис Константинович, эстонский общественный деятель. На учредительном съезде ТКП в 1927 г. вместе с П.А.Богдановым был избран в Совет партии от Эстонии. В 1940 г. был арестован органами НКВД и проходил по одному делу с П.А.Богдановым, А.Г.Лурьи, Г.В.Назимовым и Б.М.Дондуковым. Был приговорен к 15 годам ИТЛ (См. Балтийский Архив. Т.III. С. 5-21; Балтийский Архив. Т.IV. С .48-87).

 51. “Центральный союз русских культурно-просветительных и благотворительных обществ в Эстонии”. Основан в 1923 г.

 52. Имеется в виду “Русское академическое общество в Латвии” (РАО), основанное в 1921 г. и первоначально называвшееся “Обществом русского студенчества в Латвии”. Идейным ориентиром для членов РАО были взгляды известного русского философа И.А.Ильина.

 53. “Братство русской правды” (БРП) возникло в 1921 г., своей целью считало активную борьбу с Советской Россией. Действовало под покровительством вел. кн. Николая Николаевича. Представителем БРП в Латвии считался св.кн. А.П.Ливен.

 54. Зиле Роман Мартынович (1900 — после 1955 г.). Приемный сын ректора ЛУ М.Зиле. Многолетний председатель РАО, член Русского общевоинского союза (РОВС) и БРП. В 1939 г. репатриировался в Германию.

 55. В ходе следствия органам НКВД удалось добиться от С.И.Трофимова признания в том, что он в 1926-1928 гг. способствовал переброске антисоветской литературы в СССР. Однако он отрицал свою причастность к переброске людей в СССР (см. ЛГА. Ф.1986. Оп.1. Д.34798; см. также А.Седых. Там, где была Россия. — Париж. 1929. С. 64-78).

 56. Беклешев Борис Николаевич (1897-1941). Служил в Северо-Западной армии Юденича. Один из руководителей “Русского крестьянского объединения в Латвии”. Арестован 18 сентября 1940 г. Расстрелян.

 57. Ныне г.Пыталово Псковской области Российской Федерации..

 58. Речь идет о событиях 1929 г., Н.Д.Борисове и Иде Васильевне Богдановой (см. “Балтийский архив. Т.III. С.20). Вероятно, именно Н.Д.Борисов служил редакционным велосипедистом в газете П.Н.Милюкова (Ср.: Ю.Абызов, Л.Флейшман, Б.Равдин. Русская печать в Риге. Из истории газеты “Сегодня”. Кн. IV. Stanford. 1997. C. 277).

59. Иващенко Евгения Викторовна (род. ок. 1884 г. -?).

 60. Аргунов Андрей Александрович (1866-1939). До революции видный эсер и журналист. С 1919 г. в эмиграции (Прага). Один из основателей и руководителей “Крестьянской России” и ТКП.

 61. Бем Альфред Людвигович (1886-1945?), литературовед, общественный и политический деятель. Один из лидеров “Крестьянской России” и ТКП. В начале 1930-х гг. вместе с А.А.Аргуновым и др. вышел из руководства партии. В 1945 г. в Праге арестован советскими карательными органами.

 62. Иванцов Дмитрий Николаевич (1886-1973), экономист и статистик, доцент Русского юридического факультета в Праге.

 63. Храневич Константин Ерофеевич (К.И., 1870-1941), экономист, читал лекции в Русском институте сельскохозяйственной кооперации в Праге. Входил в редколлегию издаваемых этим Институтом в 1924-1929 гг. ученых записок “Кооперация и сельское хозяйство”.

 64. Седаков Борис Васильевич. Член редакции журнала “Знамя России” (см. прим. 65).

65. Антипов Н.А., студент, активист “Крестьянской России” и ТКП, член редакции пражских журналов “Своими путями” (см. прим. 37) и “Информационный бюллетень ОРЭСО” (Прага. 1929-1931).

 66. “Знамя России”. — Вестник “Крестьянской России”-Трудовой крестьянской партии. Прага. 1933-1939.

 67. Завадский Сергей Владиславович (1871-1935), историк литературы, профессор Русского юридического факультета в Праге. Выступал с лекциями в Латвии и Эстонии. Упоминаемые Б.Евлановым книги: Д.Иванцов. Что такое советский “колхоз” (Прага. “Крестьянская Россия. 1931); С.Завадский. “Жизнь и дело Т.Массарика”. — (Прага. “Крестьянская Россия”. 1925).

 68. “Руль” — газета, издавалась в Берлине в 1920-1931 гг. под редакцией В.Д.Набокова, И.В.Гессена и А.И.Каминки и представляла взгляды правого крыла кадетов.

 69. Крамарж Карел (1860-1937), видный государственный и политический деятель Чехословакии.

 70. Малолетенков Николай Васильевич, агроном. В 1922 г. выслан из Советской России.

 71. Царик (Царек?) — представитель ЦК ТКП в Югославии. Возможно, он же Г.И.Царин, входивший в актив издававшейся в 1925 г. в Латвии газеты “Новь”.

 72. Быстров Н.В., член редколлегии сборника “За чертой” (Издание Русского студенческого союза в Чехословакии. Прага. 1922). Позднее член редколлегии журнала “Студенческие годы” и газеты “Второе поколение” (Прага).

 73. Воеводин А.А., член редколлегии журнала “Студенческие годы” и газеты “Второе поколение” (Прага). Участвовал в работе журнала “Своими путями” и других эмигрантских молодежных изданий в Праге.

 74. Имеется в виду организация национально настроенной эмигрантской русской молодежи, возникшая в 1930 г. под названием “Национальный союз русской молодежи”, с 1931 г. — “Национальный союз нового поколения”, с 1936 г. —”Национально-Трудовой Союз Нового Поколения” (НТСНП). Отделение названной организации в Чехословакии называлось “Второе поколение” и издавало газету под тем же названием.

 75. Георгиевский Михаил Александрович (1888-1950), профессор, один из основателей и руководителей НТСНП. Жил в Белграде. В конце войны арестован советскими карательными органами, переправлен в Москву и казнен.

 76. Татаринов Владимир Евгеньевич (1892-1960), журналист, до революции член партии кадетов. В эмиграции сотрудничал с газетой “Руль” и др. изданиями. Один из руководителей “Крестьянской России”, ее представитель в Берлине. В годы войны занимал патриотическую позицию. В послевоенные годы проявлял просоветские симпатии.

 77. Вероятно, речь идет об Александре Григорьевиче Лурьи (см. прим. 49)

 78. Газета “Двинский голос” издавалась в Даугавпилсе в 1925-1933 гг. Издатель Л.Якубович. После ее смерти в 1933 г. газета перешла к А.И.Формакову и М.Д.Свиранскому и стала выходить под названием “Наш Двинский голос” (с 1935 г. “Наш Даугавпилсский голос”).

 79. Неточность. II съезд РКО состоялся 16 февраля 1930 г.

 80. Шполянский Леонтий Васильевич (1886-1963), лидер Объединения русских волостных и общественных деятелей, депутат Сейма.

 81. Энгельгардт Борис Александрович (1877-1962). Камер-паж, полковник Генерального штаба, бывший член Государственной Думы. Во время Февральской революции “комендант Петрограда”. Участник белого движения. С 1920 по 1926 год жил в Париже, откуда приехал в Латвию, где у него имелся земельный надел. В 1928-1934 годах состоял в руководстве РКО. Арестован в 1940 г. Сослан в Ташкент, в 1946 г. вернулся в Ригу. (См.: Балтийский Архив. Т.II. С.197-268; Т.III. С.143-256).

 82. Действительно, Б.В.Евланов в ряде случаев смешивает фамилии лиц, вошедших в руководство РКО, с теми, кто только баллотировался в Сейм в 1931 г. В числе последних были упомянутые им Скрипко Арсений и Шершнев Александр.

Согласно сообщению начальника Резекненского уезда в Отдел печати и обществ Министерства внутренних дел от 31 марта 1931 г. (ЛГИА Ф.3724. Оп.1. Д.10340. Л.77). на заседании РКО было избрано руководство партии в следующем составе:

Центральный Комитет

1. Трофимов Сергей, председатель; 2. Евланов Борис, товарищ председателя; 3. Кукольник Николай, кассир; 4. Беклешев Борис, член правления; 5. Соловьев Николай, член правления; 6. Васильев Кирилл, член правления; 7. Петров Федор, член правления.

Совет партии

1. Энгельгардт Борис, председатель, 2. Макаров Александр, товарищ председателя; 3. Арбузов Георгий, член совета; 4. Завьялов Владимир, член совета; 5. Яковлев Василий, член совета; 6. Дмитриев Сергей, член совета; 7. Потапов Иван, секретарь.

Большая часть упомянутых в этом списке лиц в 1940-1941 гг. была репрессирована.

 83. Неточность. Газета называлась “Вестник РКО”. В канун выборов в IV Сейм вышли два номера этого издания.

 84. На выборах в Сейм в 1931 г. за С.Трофимова было подано 7854 голоса, а вместе с приписками 10177. Он действительно заметно опередил В.Завьялова, пришедшего вторым, но получившим только 3854 (4094) голоса. Что касается Б.Евланова, то хотя он в списке занимал вторую позицию, ему удалось заручиться только 3796 (3981) голосами и довольствоваться четвертым местом. (См.: Latvijas Republikas Saeimas vēlēšanas rezultāti 1931.gadā. — Rīga: Valsts Statistiskā pārvalde, 1932.gads, 68. lpp.).

 85. “Русский национальный союз в Латвии” (РНС) возник в 1924 г. на основе существовавшего с 1917 г. Национально-демократического союза. РНС был политической организацией правой ориентации. Заметную активность проявлял в ходе выборов в Сейм и в Рижскую городскую думу. Для ведения предвыборной кампании при РНС создавался Избирательный комитет, объединявший представителей русских общественных организаций, который, в свою очередь, делегировал кандидатов в список Блока православных и старообрядческих избирателей. На выборах в Рижскую городскую думу в марте 1931 г. от списка русских общественных организаций были избраны — М.Д.Кривошапкин и К.А.Янкович. От “правых старообрядцев”, выставивших самостоятельный список, в Думу прошел В.Г.Кудрячев.

 86. Шершунов Алексей Григорьевич (1889-1970). Педагог, до первой мировой войны работал в Риге в частных женских гимназиях, в Екатерининской торговой городской школе и в Екатерининской высшей начальной школе. В независимой Латвии продолжал работать учителем. Заведовал IV (Суздальской) русской городской основной школой. Принимал деятельное участие в работе “Рижского русского просветительного общества” и в организации ежегодных “Дней русской культуры”. В 1940 г. встал на сторону советской власти. В июле 1940 г. был избран в Народный Сейм. После войны работал учителем в 10-й средней школе г.Риги.

 87. Иовлев Алексей Михайлович (1890-1973). Выпускник Учительской семинарии. Участник первой мировой войны. С 1920 г. преподавал в русских рижских основных школах. Заведовал II русской городской основной школой. Был членом “Союза русских учителей”. После войны работал учителем в 10-й рижской средней школе.

 88. Тупицын Геннадий Иванович (1885-1966). Родился в Ростове-на-Дону в семье офицера. Окончил физико-математический факультет Московского университета и Московский сельскохозяйственный институт. Преподавал в Орше, затем в Москве. Вел культурно-просветительную работу среди рабочих Мытищенского вагоностроительного завода и в “клубе портных”. С июля 1919 г. жил в Латвии. Преподавал географию в Рижской городской русской гимназии (б.Ломоносовской), а также в Еврейской гимназии, на Русских педагогических курсах, в латышской Высшей народной школе и в ряде других учебных заведений. Умер в Риге.

 89. Должно быть: Платишенский Петр Георгиевич (1887-1954). Выпускник естественного факультета Петербургского университета. В 1904 г. вступил в партию эсеров. В 1905 г. был сослан в Сибирь, откуда бежал и продолжал участвовать в революционном движении. В 1917 г. в Псковской губернии участвовал в организации демократического земства и проведении выборов в Учредительное собрание. С 1919 г. жил в Латвии и занимался педагогической практикой. Возглавлял I Рижскую русскую городскую основную школу. Умер в Риге.

 90. Иванов Николай Николаевич (1886-?). Служил бухгалтером в фирме “Братья Кузнецовы”. Общественной деятельностью занимался еще до первой мировой войны. После возвращения из эвакуации работал в обществе “Библиотечный кружок”. Возглавлял “Русское спортивное общество”, был членом певческого общества “Баян” и ряда других русских обществ.

 91. Марков Дмитрий (1879 —?). Родом из латгальских крестьян-старообрядцев. С 1902 г. был членом РСДРП. Работал на Русско-Балтийском вагонном заводе. С 1912 г. — на юге России. В 1922 г. вернулся в Латвию. Занимался торговым делом. Был членом правления Рижской Гребенщиковской старообрядческой общины. Состоял в “Рижском старообрядческом просветительном и вспомогательном обществе”, в “Обществе русских торгово-промышленных служащих и хозяев”, в русском рабочем клубе “Освобождение труда”.

 92. Ср. С.Маслов. Колхозная Россия. [Прага] “Крестьянская Россия”. 1937.

 93. Неточность. Газета называлась “Голос народа”. Первый номер вышел в июле 1933 г. (дата не указана) и был заявлен как издание Русской крестьянской фракции Сейма, созданной 31 января 1933 г. депутатами С.И.Трофимовым, Т.Е.Павловским и И.В.Корнильевым. Всего до переворота 15 мая 1934 г. вышло три номера. После установления авторитарного режима издание “Голоса народа” субсидировалось правительством. 93. Неточность. Газета называлась “Голос народа”. Первый номер вышел в июле 1933 г. (дата не указана) и был заявлен как издание Русской крестьянской фракции Сейма, созданной 31 января 1933 г. депутатами С.И.Трофимовым, Т.Е.Павловским и И.В.Корнильевым. Всего до переворота 15 мая 1934 г. вышло три номера. После установления авторитарного режима издание “Голоса народа” субсидировалось правительством. Последний номер вышел 19 октября 1935 г.

 94. См.: Б.Евланов. За народную власть. — “Голос народа”. 1934. 8 апр.

 95. Неточность. Газеты под таким названием не было. Продолжал выходить “Голос народа”.

 96. Имеется в виду советско-финляндская война 1939-1940 годов.

 97. Речь идет о массовой репатриации немцев из Латвии и Эстонии после подписания советско-германского пакта о ненападении и разграничения сфер влияния между СССР и Германией.

 98. 17 июня 1940 г. был осуществлен ввод дополнительных частей Красной Армии на территорию Латвии, фактически означавший ликвидацию суверенного государства.

 99. Вероятно, имеется в виду собрание русской интеллигенции, состоявшееся 9 июля 1940 г. (См. Собрание русской трудовой интеллигенции. — Пролетарская правда. 1940. 10 июля; о выступлении Б.Евланова см.: Г.Гроссен. Жизнь в Риге. — “Даугава”. 1994. № 4. С.169-170).

 100. Булатов Алексей Алексеевич (1877-1941) — один из виднейших русских общественных и культурных деятелей Эстонии в межвоенный период. В 1940 г. арестован органами НКВД и расстрелян 8.07.1941 г. (см.: Балтийский Архив. Т.I. С.122-123; Т.IV. С.77).

 101. Б.В.Прянишников в своей книге “Новопоколенцы” (Silver Spring. Md. USA.1986. Р.111), говоря о сотрудничестве НТСНП с ТКП, указывает при этом на близость взглядов обеих организаций на земельный вопрос. Кроме того, НТСНП иногда перебрасывала в СССР литературу “крестроссов”.