Эмиграция — широко распространенное явление 20-го века. История поставила жестокий эксперимент, и его последствия нуждаются в изучении. В этом есть научная и практическая потребность — для этнической родины, которая теряет своих детей, для новой страны обитания и для самих эмигрантов и их потомков. Причем важны не только историко-политические описания, но и выявление социально-психологической специфики каждой волны — как адаптируются, что сохраняют из своей этнической специфики, как складываются в эмиграции поддерживающие структуры: светские и религиозные общины, культурные общества. Диаспоры — группы людей, этнически и культурно принадлежащие другому государству, различаются по способу возникновения, и это уже определяет пути и темпы интеграции. В 20-м веке было много политических беженцев, но гораздо больше — экономических иммигрантов. Все говорит о том, что в ходе глобализации в 21-м веке их будет еще больше. Диаспорные группы возникали из коренных жителей, оказавшихся в другом государстве в силу исторических обстоятельств — распада империи и перекраивания границ (венгры в Румынии и Словакии после Первой мировой войны, лезгины в Азербайджане после распада СССР). Как правило, этнические группы в рассеянии локализированы географически, сохраняют историческую память и свою культурную жизнь.
Некоторые авторы считают нужным подчеркивать разницу между понятиями диаспора и национальное меньшинство. Диаспора еще в значительной степени психологически принадлежит этнической родине, она самодостаточна, а национальное меньшинство уже интегрировано в страну обитания. Группа эмигрантов может находиться в процессе перехода из одного состояния в другое, на рубеже. Русские так называемой белой эмиграции на Западе психологически все еще принадлежали той, прежней России, которой уже не было. Другое дело — русские в независимой Латвии 20-х—30-х годов. Абсолютное их большинство принадлежало к той генерации русских, которые с 18-го века создавали в Латвии свой мир, свою среду обитания. Это хорошо видно из книги Димитрия Анохи на «Как мы жили в довоенной Риге», которую пронизывает точное ощущение своей принадлежности к Латвии. Причем подчас независимо от степени знания латышского языка.
Это глубоко местное русское население Риги и Латгалии в 60-х—80-х годах почти потонуло в потоках миграции скорее советской, чем русской. Для русских Латвии 90-х годов проблема как раз и состоит в том, чтобы определиться — кто они: диаспора или русское национальное меньшинство Латвии. Какая-то часть русских в больших городах Латвии, преимущественно старшее поколение, теснее ощущает свою кровную связь с Россией, нежели с Латвией. Российское телевидение и радио, в меньшей степени газеты доставляют новейшую информацию о российских делах. Самодостаточность такого плана — тормоз интеграции в латвийскую действительность. Самоощущение русского национального меньшинства отражается в деятельности русских культурных обществ, стремящихся сохранить и развить в Латвии традиции местной русской культуры. Яркое подтверждение тому — выставка русских книг, изданных в Латвии за последние 10 лет (около 2200 названий!), организованная в ЛОРКе в январе 2002 года.
Особенности диаспорного сознания позволяют лучше понять исследования о старейших и наиболее крупных диаспорах — евреях, армянах. Каковы важнейшие факторы выживания? Что помогло сохраниться этому народу — без государства, даже без единого языка? Помогали замкнутость в своей среде, браки с единоверцами. Иудаизм на протяжении веков цементировал еврейские общины. Об этом пишет Израиль Лемпертас, изучающий 600-летнюю историю евреев в Литве. Но есть и новые гипотезы, основанные на методах не только гуманитарных, но и точных наук, высказанные Виктором Аршавским и его коллегами.
Светлана Лурье, специалист по культурной антропологии в Санкт-Петербурге, изучая армян, пришла к выводу, что армяне, длительно сущест-. вуя без своего независимого государства, не проявляют фанатичного стремления к политической независимости (как, например, поляки), но как зеницу ока берегут свою культурную автономию, в том числе и в рассеянии. И средством психологической защиты у этого народа является их уникальная способность к самоорганизации.
У русских было четыре волны эмиграции в 20-м веке. Самый массовый исход русских связан с распадом СССР, когда 25 миллионов оказались отделенными от основного ядра нации — жителями 14 независимых государств. Особенности сознания и поведения русских изучаются во многих научных центрах и описаны в публикациях Л.Дробижевой, Н.Лебедевой, О.Брусиной, Р.Григорьевой и других.
На Западе уже в 70-е годы прошлого столетия была разработана теория о стойкости нации, о способах выживания в многонациональных государствах. Имеется в виду концепция Э.Оллуорта о факторах поддержки (E.Alhvorth, Support factors). Группа авторов под руководством Э.Оллуорта старалась объяснить длительное противостояние балтийских народов советской национальной политике в СССР. Их вывод — способность выжить, упругость при внешнем нажиме почти безграничны, правда, при условии компактного проживания на своей территории. В общих чертах методология применима и к диаспорам.
В иерархии факторов поддержки Э.Оллуорт выделяет три группы: отождествляющие (в том числе численные параметры народа, геополитическое положение, культурная модель), относительные (характер межнациональных отношений, контакты с господствующей нацией), регулирующие (национальный характер, историческая память, уровень национального самосознания). Применяя концепцию к СССР, действительно убеждаемся в том, что факторами поддержки, уберегающими от ассимиляции, для многих народов (Прибалтики, Закавказья, Средней Азии) служили компактность проживания и форма союзной республики, которая, в сравнении с автономной республикой, давала значительные преимущества для развития национальной культуры, сохранения функций языка.
Действенность факторов поддержки видна на примере латышской диаспоры в СССР в 20-х—30-х годах и латышской диаспоры в Америке. В СССР советская национальная политика в 20-х годах поощряла развитие национальных культур, и латыши фактически создали там нечто вроде культурной автономии, хотя официальная идеология и отвергала эту идею. Латыши были организованы в масштабе всего Союза, координирующим центром стала кооперативная организация широкого профиля «Прометей». Выходили газеты и журналы на латышском языке. В середине 30-х годов ежегодно печаталось 50-80 названий книг на латышском языке. Функционировали латышские школы (более 100), педагогический техникум в Ленинграде, клубы, театры. Феноменальным можно назвать организацию образования и иной культурной жизни (печать, театры) на латгальском языке в Сибирских латышских колониях. Две катастрофы — одна задругой: коллективизация, а затем волна репрессий 1937—1938-го годов полностью уничтожили организованную культурную жизнь латышей в СССР.
Этот же фактор поддержки — самоорганизация всесторонней культурной жизни, проявил себя в Америке. Первое поколение латышских эмигрантов (преимущественно революционно настроенные рабочие) в начале 20-го века быстро создали свои общества с театрами, хорами и оркестрами. Постоянно выходили газеты на латышском языке. Традиции активной культурной жизни сохранялись в течение 60 лет. Следующая волна эмигрантов 40-х годов точно так же быстро обросла организациями — политическими, культурными. Газеты и журналы, постоянные праздники песни, воскресные школы позволяли поддерживать связи между группами латышей, живущих в разных концах Америки. Высокий уровень самоорганизации, разветвленная есть культурных учреждений говорят о сопротивлении этнической ассимиляции.
Очевидно, эта способность латышей к самоорганизации культурной жизни в любых условиях (беженцы первой мировой войны, революционные эмигранты в Америке, латыши в сибирских колониях) заложена в ходе формирования молодой латышской нации в балтийских провинциях, пропитанных немецким духом. Привилегированное немецкое меньшинство высокомерно отрицало возможность развития какой-то своей культуры у латышей и эстонцев. А для них, в свою очередь, культура оставалась единственной возможностью утвердить себя. Поэтому так ревностно и успешно во второй половине 19-го века были созданы очаги своей национальной профессиональной культуры.
Представляется, что у латышей на родине и в диаспоре фактором поддержки являлась и историческая память. Латышам свойствен особый интерес к своей истории (как у поляков, ирландцев), самоидентификация тесно связана с отношением к переломным моментам своей национальной истории. При всем разнообразии версий и толкований событий есть одна объединяющая точка отсчета — сталинские репрессии.
На большую роль исторической памяти в сознании диаспоры указывают многие авторы. В центре внимания Виктора Щнирельмана оказываются мифы диаспоры, помогающие избавиться от психологического шока, найти утешение в прошлом величии. Он называет это явление этногенетической мифологией. Так, чуваши оказываются прямыми потомками шумеров, гуркхи, завезенные англичанами в 19-м веке на чайные плантации из Непала, коренными жителями округа Дарджилинг, а бенгальцы — пришлыми.
Некоторые национально-патриотические издания России реанимируют давно устаревшие исторические концепции, отожествляющие славян с варягами и германцами-вандалами, а также со скифами и сарматами. У них получается, что эстонцы в Прибалтике — пришлые, латыши и литовцы вообще не балты, а территория Восточной Прибалтики — исконно русская. Отзвуки мифологизации происхождения местных народов появляются иногда на страницах русской печати Латвии — например, в рассуждениях о вендах-венедах.
Как влияет на поведение и сознание диаспоры прежний социальный статус? Оказывается, очень сильно. Группы людей попадают в разные места, в разные социальные потоки, и даже их пути интеграции и ассимиляции — разные. Русские аристократы и офицеры в эмиграции стали шоферами, официантами, но продолжали считать себя офицерами, артистами, чиновниками и являлись на свои, русские, праздники в прежних мундирах. Молодые эмигранты, работая на заводах Рено, не стали пролетариями, оставались убежденными монархистами. При этом в русской эмиграции продолжалась напряженная интеллектуальная деятельность и жизнь в иллюзиях (об этом пишет Нелли Хрусталева, ссылаясь на Н. Бердяева). Эта волна эмиграции не слилась с последующей, диссидентской. В публикациях отмечается, что у русских за рубежом слабо выражено чувство общности по сравнению, например, с российскими немцами и российскими евреями в Германии.
Трудно представить себе большую полярность политических и идеологических позиций, чем у латышских эмигрантов первой и второй волны в Америке. Первая эмиграция состояла из революционно настроенных рабочих, эмигранты 40-х годов успешно влились в средний класс страны Первые оставались борцами с мировым капиталом, вторые стремились упрочить буржуазные ценности. Полярным было их отношение к СССР и к Латвии — независимой и советской. Они существовали в одной стране (имея при этом свою богатую культурную жизнь), не сливаясь в течение более 30 лет. Газета латышских революционеров — борцов с капиталом «Америкас Латвиетис» выходила вплоть до 1976 года. Этничность в этом случае не стала объединяющим началом, а социальный статус, прежние социальные идеалы (иллюзии!) далеко развели по разные стороны.
Невозможно избежать такого состояния диаспорного сознания, как расколотость, раздвоенность, ущемленность. Уже 10 лет в публикациях, пытающихся объяснить особенности межнациональных отношений в Латвии, медленный темп интеграции русскоязычного населения, говорится о шоке после развала СССР и резком изменении статуса, о недовольстве жесткими законами, в результате чего сложилось состояние отчужденности. Причем психологическое состояние ущемленности сохраняется дольше, нежели причины их породившие.
Существует немало исследований, посвященных изучению психологии латышей западной эмиграции, в том числе исследований, проводимых в 90-е годы в рамках проекта национальной устной истории (руководитель Мара Зирните). Состояние неприкаянности отражает широко присутствующие в поэзии образы моста, вокзала, двух несоединимых берегов реки и т.п. (В.Рунге, М.Гутмане). О болезненном восприятии латышей своей идентичности в эмиграции писала Зента Мауриня. Нынешний президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга еще в 1974 году в журнале «Яуна Гайта» писала о законсервированности латышского сознания, подчеркивая, что латышскость — не музейный реликт, что она должна развиваться. На этой базе возник конфликт поколений — молодое поколение не желало жить идеями и образами, заимствованными из истории Латвии 30-х годов. Характерно, что такое состояние внутренней раздвоенности не вытекает прямо из материального благополучия или неблагополучия. Скорее, более образованные и устроенные более остро испытывают это состояние.
Во второй половине 90-х годов проводилось интервью среди латышских эмигрантов Швеции. Оно показало разочарование, которое испытали эмигранты, посетив независимую Латвию: она другая, не такая, какую хотелось видеть. Вернувшись в Швецию, люди не избавились от состояния раздвоенности: чужбина не стала родной, а родина осталась чужой. Сохраняется негативизм в отношении к современной Латвии. Можно удивляться тому, сколько ругательных эпитетов нашел журналист Юрис Кажа, чтобы описать жителей Латвии, какими он их видел в ноябре 2000 года.
В будущем любая диаспорная группа может избрать один из путей — интегрироваться в новое общество (может быть, только в социальном и профессиональном плане), предпочесть путь аккультурации, который предполагает сближение с культурой принимающей страны при сохранении своей этнической идентичности. Может произойти полная ассимиляция в новую этническую среду и, наконец, можно сохранять групповую отчужденность и изолированность — надолго ли?
Выше уже говорилось о таких объективных факторах адаптации эмигрантов, как поддерживающие структуры, — свои общества, своя печать и другие. А какова роль национальных характеров, ментальных особенностей индивидов и групп? Сразу подчеркнем, что любая эмигрантская группа, оказавшись вне привычных условий своей этнической родины, мобилизует все свои способности, чтобы адаптироваться. Она вынуждена быть динамичнее, чем дома. Какую-то роль играют и психологические особенности. Русским помогает коммуникабельность, открытость характера, готовность к контактам. О русских в других республиках СССР еще в советских изданиях писали, что они гибко приспосабливались к бытовой сфере, но, правда, не торопились изучать местные национальные языки.
Знакомство с материалами о жизни латышей в России и Америке в 20-м веке позволяет сделать вывод о высоком уровне их жизнеспособности на чужбине, чему способствуют такие черты характера, как трудолюбие, пунктуальность, дисциплинированность. Например, латыши в Америке хорошо реализовали свои способности в разных сферах деятельности, в том числе в медицине, архитектуре, коммерции.
Сохранение этнической специфики в диаспоре компенсирует потерю родины, создает психологический комфорт. Своя этническая среда, родина в миниатюре — прибежище от анонимности существования в больших индустриальных центрах. Приспособление к жизни вне родины — адаптация — неизбежно означает отказ от чего-то своего.
Какие же стороны этнической специфики наиболее живучи? В течение 90-х годов после долгих лет ослабления связей наладились отношения с латышскими колониями в Сибири, туда было много экспедиций. Языковед академик Айна Блинкена была поражена тем, что четыре-пять пскоплений колонистов сохранили в быту живой латышский язык. Они говорили на языке со многими архаизмами и, естественно, заимствованиями. Подчас это был язык с признаками диалекта, говорящими о том, откуда явились их предки, но яркий и выразительный. Долго сохраняется этническая специфика в бытовой сфере — интерьере жилищ, предпочтениях кухни, культуре ухода за могилами близких, всегда очень существенной для латыша.
Бытовой стороной жизни занимаются женщины — это они учат детей языку уже во младенчестве, поют песни и рассказывают сказки. Сибирский этносоциолог Илья Лоткин в своем исследовании о национальном самосознании латышей Западной Сибири пришел к выводу, что у женщин оно выражено отчетливее, нежели у мужчин. Социальный антрополог Роберт Килис год провел в латышской колонии Аугшбебри и пришел к выводу, что у латышской идентичности женское лицо.
Сохранение этнической самобытности требует заинтересованности и волевых усилий. Так, латышские эмигранты в Америке и Западной Европе, руководствуясь своими политическими целями (восстановление независимой Латвии), считали непременной задачей сохранение Латвии вне самой Латвии. О поведении русских эмигрантов в Германии 90-х годов существует наблюдение (Н.Федоров): если родители эмигрировали по политическим и идеологическим причинам, то они считают ценностью русскую культуру и внушают это детям. Если же родители уехали из СССР по причинам экономическим, то сохранение русского языка в семье не считается необходимым.
Ассимиляция, как уже говорилось, зависит от многих причин. У латышских колоний на Западе и Востоке судьбы могут быть разными. Руководители Западной эмиграции считают, что колонии еще долго могут сохраняться в городах — политических центрах, где у латышских эмигрантов еще существуют общие задачи — лоббировать интересы Латвии за рубежом. У латышей в России нет объединяющей идеологии, и в городах латышские колонии (и так немногочисленные) исчезнут скоро, зато сельские колонии, где бытует латышский язык, могут сохраняться десятки лет, в особенности при развитии более тесных контактов с Латвией.
Связь с исторической родиной, постоянные культурные контакты с ней — очень важная составляющая в процессе жизнедеятельности этнических и культурных общин за рубежом. В 20 — 30-х годах 20-го века русские Латвии оказались оторванными от Советской России, предоставленными самим себе. Такой отрыв не грозит сегодня русским в Латвии. Они защищены своим числом — своей массой, развитой культурной жизнью и постоянными культурными связями с Россией.
Конечно, сохранение этнической специфики национальных меньшинств должно быть и заботой всякого демократического государства. Больше всего этому бы способствовала последовательная политика мультикультурализма со стороны государственных органов. Но это — тема другого разговора.

Использованная литература