ИРАИДА ЛЕГКАЯ

Опубликовано в кн. «Судьбы поколения 1920-1930-х годов в эмиграции». Очерки и воспоминания. Редактор-составитель Людмила Флам. - Москва: «Русский путь», 2006, стр. 432-438.

Ираида Иоанновна Легкая (в первом замужестве Ванделлос, во втором – Пушкарева) – представительница второго поколения первой эмиграции. Она родилась в 1932 году в Тартаке (Латвия) в семье православного священника – о. Иоанна Легкого, впоследствии 50 лет прослужившего в Русской зарубежной церкви и после принятия монашеского пострига, возведенного в сан епископа. С тридцатых по сороковые годы семья жила в Риге. Перед приходом советских войск в 1944 г. немцы вывозили духовенство с семьями в Германию. Таким образом, Легкие – родители и две дочери – очутились в Судетах, которые в 1945 г. заняла Красная армия. Они думали вернуться в Латвию, но от этого их отговорили советские солдаты, откровенно беседуя с ними «с глазу на глаз», – пишет Ираида Легкая.

Дальше – дипийский лагерь под Мюнхеном в американской зоне – известный Шляйсхайм, где в то время собралось немало поэтов: Елагин, Анстей, Сабурова, Нарциссов, Филиппов... Там Ираида Легкая училась в русской гимназии и оттуда в 1949 году семья эмигрировала в США.

В Америке Ираида Легкая стала незаурядным радиожурналистом, прослужив на радиостанции «Голос Америки» 24 года. Работала в Вашингтоне, Лос-Анджелесе и Нью-Йорке. Она была инициатором возникновения радиопередачи «Книги и люди». Российские слушатели до сих пор помнят бархатно-низкий тембр ее голоса, «значительный», – сказала мне одна из постоянных слушательниц «Голоса Америки». «У микрофона Ираида Ванделлос», – так начиналась передача Ираиды Легкой.

За годы работы она взяла огромное количество интервью. Из русских авторов часто в ее передачах выступали Елагин, Чиннов, Седых, затем – Бродский, Довлатов и другие. В просторной, со вкусом обставленной квартире с панорамным видом на Нью-Йорк, чета Пушкаревых нередко принимала известных писателей, поэтов, художников. Мне запомнился вечер в 1978 году, который Ираида Легкая устроила у себя на дому по случаю выхода второго номера поэтического альманаха «Перекрестки», одним из основателей которого она была.

Итак – детство поэтессы прошло в Латвии, отрочество и ранняя юность в Германии, а затем Америка, куда Легкая попала в семнадцатилетнем возрасте. Разные страны, разные культуры, другой колорит пейзажа, литература – тоже далекая от русской. И хотя в доме православного священника, в родной семье язык, конечно, всегда оставался традиционно русским, но окружающая среда вне дома, иной ритм жизни, не могли не влиять на впечатлительного, восприимчивого юного поэта, впоследствии написавшего: «Я сегодня всю ночь до утра / Буду завидовать неграм / Мне бы черно-белый контраст / Вместо серых косых глаз...»

Ошибочно думать, что местожительство не меняет творческий почерк автора. Лучший тому пример – яркий феномен Набокова. А сейчас иногда не только приезжают в Россию, но даже издают там свои произведения авторы, покинувшие родину в детстве или родившиеся на Западе. Их произведения не могут быть традиционно русскими, в них есть и нечто иное, звучит иная нота, иная интонация в выражении чувств и мыслей, в описании событий. Нет, это не странный гибрид, а оригинальное творческое сочетание литературных традиций – русской и западной. Это творчество ждет своего серьезного исследователя, который сможет рассмотреть его не с точки зрения «свое-чужое», а сможет подойти к нему с точки зрения исключительно интересного явления, рожденного русской историей.

Еще в 1949 году Легкая послала в «Новый Журнал» письмо с подборкой своих стихов. Что-то в них заинтересовало редактора Михаила Михайловича Карповича, и он, сверх головы заваленный работой, нашел время, чтобы ответить юной «Многоуважаемой г-же Легкой»: «...Это правда, что многие пишут стихи в семнадцать лет, но далеко не все пишут такие (подчеркнуто Карповичем. – В. С.) стихи, как те, которые Вы мне прислали. Я не считаю себя непогрешимым судьей, но мне показалось, что у Вас есть определенный талант. В стихах Ваших слышится какой-то особый голос, у них есть своя индивидуальность, а это самое главное... Я очень надеюсь, что Вы будете продолжать писать стихи и присылать их мне. Лучшие из них я охотно поместил бы в «Новом Журнале...»

И вот в 1952 году в «Новом Журнале» (№ 31) впервые появилось имя поэта – Ираиды Легкой. Михаил Карпович напечатал два ее стихотворения – «Дым» и «Ветер». Образ ветра не раз встречается в ее стихах, и свой первый поэтический сборник (1968) она назвала –«Попутный ветер».

Ираида Легкая, несомненно, принадлежит к поэтам, впитавшим и русскую, и в какой-то мере западную поэтическую традицию. В стихах ее есть русская эмоциональная настроенность, иногда можно найти народные обороты речи, чувствуется нечто нутряное, тяга к заклинанию, скороговорке:

Бабушка говорила

Как топором рубила

Варварами кипучими

Большевиков называла

Переворот шара

Земного она предвещала

Шестерых народила

Старшую схоронила

Двух сыновей могила

Жестокого века горнило

– Дай поесть человеку

Дочку свою корила

Дочка была красивой

Дочка была моей мамой.

Эта фольклорная линия у нее, наверное, и от матери, и от бабушек, и прабабушек. Но она сменяется другой манерой письма. По воле судьбы Ираида Легкая рано стала жительницей Соединенных Штатов. Здесь она хорошо ознакомилась с литературой Нового Света. И вот у нее появляются уитменовские свободные, декларативные строки и замысловатые прозаизмы современных «нестарательных» американских поэтов:

Русские поэты Америки и Владимир Марков

Не осуждайте меня за нечеткость мысли

Не обвиняйте в нагромождении ощущений

                                   Старательный поэт -

                                   плохой поэт

                                   говорит Е.В. White

Я время от времени постукиваю лбом

о прутья клетки сознания

с лабораторной упорностью

О эта тяга всасывающая обрывки

газетных фраз надписей на крышах домов

на целофановой упаковке картофельных хлопьев...

Отказ от знаков препинания, вольные размеры и ритмы, приблизительные рифмы, увлечение ассоциативной метафоричностью – безусловно взяты Легкой из западных поэтических источников. Но можно ли рассматривать ее поэзию только с точки зрения сочетания русской и западной традиций? Как у каждого настоящего поэта, у Легкой есть свое, неотъемлемое лирическое «я». Кое-что в своей манере стихосложения она раскрывает сама: «И под затихшее утро / складываются разбросанные / кубики слогов в поисках / слова и смысла».

Слоги, как кубики, складываются (сознательно или подсознательно?) в слова и к словам добавляется смысл. Не так ли начинают говорить дети? Не так ли они выражают свои мысли, когда впервые осмысливают увиденное? Поэт иногда тоже пишет так, будто впервые осмысливает увиденное.

Вторая книга стихов Легкой – «Подземная река», вышла в Нью-Йорке в 1999 г. Один из ее разделов так и называется: «Подземная река детского языка».

В стихах Легкой – оригинальная поэтическая гармония, в которой своя логика смысла, нередко возникающего из звукосочетаний, а внезапность и неожиданность многих образов придают особую динамику ее строкам. Часто они построены на ассонансах и аллитерациях:

Лето Елены

Лето оленей

Лето смородины

Бело-зеленой

Лето лягушек

Лето мальчишек

В меру резвых и

В меру послушных

Лето черники

Мелкой лиловой

Боровиков под

Покровом еловым

Лето малины

Красной и колкой

И ежевики

На склоне горки.

Это стихотворение (без единого глагола) о лете в ее любимых Адирондаках на севере штата Нью-Йорк, где поэтесса проводит на лоне природы много летних дней, а осенью увлеченно собирает грибы, в коих она большой «вед».

А вот – «Парусиновая парусная Парка судьба...» Или - «Сквозь горы города и груды грусти и лета...» И еще: «Жесткие жесты / Желчь дождя / в жестяном ведре» И: «Так от чужих чужая к чужим бреду...» Не от русских ли это символистов – петербургских и московских? Не от бальмонтовского знаменитого челна – «Чуждый чарам черный челн»?

Любовная лирика у Легкой разнообразна, хотя стихов в этом жанре немного.

Я брожу среди твоих улыбок

Есть и у шипов цветы

Если оступиться по ошибке

Вдруг упасть

                и вдруг не схватишь ты

Ветер удивления и страха

Треплет волосами непокрытыми

Холодно от ветра

                Ахают

Дамы над стихами и открытками

Песнями и сплетнями

               Заранее

Превращая жизнь в воспоминания

А вот ажурное, искрящееся, кажется, самое известное стихотворение Легкой (Л. Ржевский вставил его в одну из своих повестей), которое написано будто бы о чем-то другом, и только конец его можно отнести к жанру любовной лирики:

Этот город фонтанов

И веселой воды

Завтра встану рано

Поднимусь как дым

Потянусь над парком

Покачаюсь на ветках

Завтра будет жарко

Уже не весна а лето

Уже не весна а все же

Ловлю глазами и кожей

Всех на тебя похожих

И нет на тебя похожих

«Город фонтанов и веселой воды» – Вашингтон. Поэтесса дает и другой портрет города, в котором проработала много лет. Возьмем начало этого стихотворения: «Город чиновничьих дрязг и политических суеверий / Где генералы – рубахи-парни – войну не называют войной / Вот девушка шарахается в предвечернем страхе / – Разве вы не знаете что опасно ходить одной / Солнце стекает с массивов казенных зданий / Если не Евгений –другой чудак – судьбу в кабаке клянет / Улица тянется оборачивается несбывшимся ожиданием / Сегодня кажется никто никого не убьет...»

Религиозные мотивы у Ираиды Легкой, дочери православного пастыря, своеобразны и разносторонни, как и вся ее поэзия. Стихотворение «Путешествие волхвов» можно назвать рождественским; оно написано под впечатлением картины Сассеты:

Насущней воды и хлеба

Приятней чем дом и дела

Дорога волхвов древняя

Раскаленная добела

По небу треснуто-синему

Птицы

              шесть или пять

Такая прямая линия

Что глаз не оторвать

А чистым сердцем и детям

На желтой скале справа

Иглы звездного света

Золотая колючая слава.

Много поэтов писали о картинах художников, почти всегда стараясь описать их содержание. Не так часто эти стихи удачны. Мне кажется, что «Волхвы» Легкой можно считать удачей. Она описывает картину, дает даже ее нынешнее состояние: на полотне небо «треснуто-синее», а в последней строке, в «золотой колючей славе» – будто бы предчувствуется мученический и славный путь начала христианства.

Второе стихотворение, совершенно иное по настроению, одно из любимых Ираиды Легкой, человека религиозного и церковного. Оно – плач по замученным православным пастырям. Приведем только начало, так как оно было опубликовано в «Новом Журнале» (1995, № 201):

Белые церкви Севера

Тонут в сырой земле

Белые церкви Севера

Стонут под гнетом лет

Святые светлые камни

Вопиют к небесам

О поруганных православящих

Об истерзанных телесах

О живыми в землю закопанных

О прибитых живыми к кресту

О расстрелянных об утопленных

О святых которых не чтут...

Тема России – самая сложная у Легкой. Кто она ей – своя, чужая? Русская или иностранка, которая «знает язык неплохо»? Вот ее Москва, увиденная ею впервые в 1969 году:

Переполох обезвреженных куполов

Сквозь горы города и груды грусти и лета

И ворох чужих знакомых и адресов

– Для иностранки знает язык неплохо

Так от чужих чужая к чужим бреду

И чуть качается скользит с каблуков мостовая

И только в заброшенном монастырском саду

Вдруг останавливаюсь что-то на миг узнавая

И почему-то кирпичный обломок краду...

Оттуда она улетела обратно в Америку и ...«Станет Москва сном которого может быть не было». Да, дом Ираиды Легкой в Америке. Здесь родились ее дети и внуки. Так сложилась ее судьба. Но вот стихотворение, посвященное русским военнопленным Второй мировой войны. До сих пор это самая непопулярная, как бы забытая тема по обе стороны рубежа.

Отмороженные ноги дорогу устало месили

Вьюга от колонны отставших снежком заносила

Это было в России

             Вьюга кружила

                      Было зимой красиво

В той же самой России где старуха о Сталине голосила

О тиране-поильце-кормильце-вожде-учителе и убийце

Не о сынах своих старуха причитала и голосила

Где сыны твои

              Кости их удобряют землю

А их честь отечеством отдана на поруганье

Твои дочери

             по миру пущены

                      руки и сердце калечить

И по-русски

                     До свидания

                                  превращается

В

                    До страдания

                                Без сострадания

Это пишет поэт, для которого Россия и ее история не предмет любви и преклонения, не фикция и не сон, а действительность, в которой многое кровоточит, многое болит и будет болеть до тех пор, покуда жив поэт, где бы ни был его дом – в России или в Америке.

См. : Судьбы поколения 1920-1930-х годов в эмиграции. Очерки и воспоминания. Составитель Людмила Флам. – Москва: Русский путь, 2006, с.432-438.