Константин Васильевич Болдырев

Выходит с марта 1982

Но.103 январь 2009 г.

===== СООБЩЕНИЯ МЕСТНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ НТС НА ВОСТОКЕ США =====

R.Polchaninov, 6 Baxer Ave., New Hyde Park, 11040-3909, USA rpolchaninov@verizon.net

Константин Васильевич Болдырев родился 26 июля (8 августа) 1909 в Гатчине. Его отец - Василий Георгиевич был участником русско-японской и Первой мировой войн, а с 1920 г., в чине генерал-лейтенанта, командовал вооруженными силами белого Приморья. 5 ноября 1922 г. был арестован большевиками, но в 1923 г. амнистирован Однако его снова арестовали и расстреляли в 1933 г..

К. Болдырев эвакуировался с кадетским корпусом в конце 1922 г. из Владивостока - сперва в Шанхай, а затем - в Югославию, где в 1930 г. окончил кадетский корпус в Белой Церкви, а затем - строительный факультет Белградского университета.

В интервью, который Константин Васильевич дал Б.Пушкарёву в Вашингтоне в конце 1980-х годов, он сказал:

«В Союз я вступил в 1932 г. после Второго Съезда, благодаря моему брату Василию, жившему в Софии. Активный молодёжный деятель, он был членом Центрального правления НТС (тогда НСНП) в Болгарии, но скончался в 1933 г. в возрасте 25 лет. Живя в югославской провинции, я поддерживал связь с центром НТС в Белграде, но сам там бывал редко. Я работал инженером на рудниках, то на Копаонике, то на Крупе. Рудники эти принадлежали английской компании Consolidated Mines. Перед началом войны директор бежал, на меня взвалили всю ответственность за работу и я перенес главную контору рудников в Белград. Тут у меня с руководством Союза наладилась более тесная связь но немцы меня вскоре арестовали. Дело в том, что наши рудники добывали стратегически важный металл - сурьму (антимон). Еще до начала войны, когда Югославия была нейтральной, немцы сильно давили, чтобы поставки шли им, а не англичанам. Югославы создали государственный комиссариат "за руде и метале", который старался удовлетворить и тех, и других. Но заявки на закупки должны были делаться по ценам британской биржи. Немцы на этом часто проигрывали, и на меня точили зубы. В довершение всего, когда начались военные действия, я приказал остановить на наших рудниках насосы. Здесь можно упомянуть, что короткое время я служил добровольцем в югославянской армии. После первой бомбежки Белграда Кирилл Вергун, Алик Шермазинов и я очутились в одном пригороде Белграда (? неразборчиво), и пошли регистрироваться в местное военное управление. Кирилл и Алик были югославянскими подданными, и были приписаны, по месту жительства, к военным округам в Белграде и Мариборе, куда их и направили. Меня же, как бесподданного, приняли на месте, и я попал в седьмой «Гвоздени пук» (Железный полк). Там была целая группа русских, как военнообязанных, так и добровольцев. Мы прошли все отступление от Белграда пешком, под постоянными бомбежками, по над рекой Савой. Были у нас старые винтовки и одна единственная лошадь. При первой встрече с разъездом немецких броневиков стало очевидно, что сопротивление бессмысленно, и я сказал нашему полковнику, что готов был воевать за Югославию, но не идти в плен. Он меня и еще группу русских отпустил. Мы пришли на мой рудник, где я раздал винтовки рабочим, а сам переоделся в гражданское.

Когда я вернулся в Белград, то за столом моей конторы уже сидел немецкий комиссар из компании Preussag. Насосы на наших рудниках справлялись с нормальным притоком воды, но так как они не работали больше трех недель, так что когда немец вступил в свои права рудники оказались залиты. Когда я явился в контору, меня обвинили в саботаже и Гестапо меня посадило в тюрьму.".

Константин Васильевич был отправлен в концлагерь, но в присоединенном к Германии Мариборе (Marburg) бежал, и при помощи местных членов Союза получил новые документы и затем, при помощи Союза, нелегально оказался в Варшаве. В 1942 г. он добрался до Минска, где и создал отделение Эрбаура. О работе в Минске К. Болдырев рассказал в том же интервью:

Фирма должна была работать на восстановлении Минска и таким образом я вошел в контакт с местным городским управлением. Фактически, я стал подрядчиком городского управления. С немцами мне редко приходилось иметь дело. В первое время я налаживал работу. Мы чинили водопровод, копали канавы, клали новые трубы, занимались мелким ремонтом зданий.

Техническим директором я назначил Павлика Зеленского (Павел Николаевич Зеленский(1904-1978) давнего члена Союза из Загреба, а Иван Иванович Виноградов (член Союза из Варшавы) - смелый, энергичный человек, стал административным директором. Работал у меня и член Союза из Ковно Венедикт Александрович Абданк-Коссовский (1918-1994) и мы нашу "липу" давали многим членам Союза, чтобы их как то легализовать.

Осмотревшись и наладив дело, я решил заняться тем, что меня больше всего интересовало: встречами с людьми, знакомствами и разъездами, способствовавшими налаживанию связей для Союза. Сперва я на поезде отправился в Слуцк - там была некая Анюта, работавшая в городском управлении. У нее была большая семья, муж был на фронте. Это была старорежимная семья и с ними было легко найти общий язык. Отсюда у меня пошла целая цепочка знакомств по разным местам. В частности, я познакомился с одним советским инженером. У него был "Газик", на котором он поставил газогенератор, работавший на древесных чурках, как былопринято на гражданском транспорте в то время. Я его тоже принял в свою фирму и оформил бумаги на его грузовичек, что давало право ездить на нем в соседние города.

На "Газике" было ездить гораздо удобнее, чем на поезде, и можно было даже выезжать на село. Меня там интересовала молодежь, у которой, в частности, могли были быть связи с партизанами. Шофером на «Газике" работал Федя - хороший, верный парень, хотя и не член Союза. Его дядя жил на селе, где не хватало соли. Я решил, что лучше всего наладить отношения на коммерческих началах: в городе нам было не трудно раздобыть соль.

Ехать к Фединому дяде надо было по шоссе на Борисов и, не доезжая километров 10, свернуть на проселочную дорогу. Время уже было нервное, 1943-й год, шоссе патрулировали немцы на машинах или мотоциклетах и проверяли бумаги. У шоссе каждые 10-15 километров стояли немецкие блокпосты, в которых и жили патрульные. На ночь немцы запирались, но вообще запрещалось ездить по ночам. Я мог оправдать поездку в Борисов, но формальных причин ездить в деревню у меня не было. Поэтому мы из Минска старались выехать так, чтобы быть около Борисова к вечеру, когда уже смеркалось. Подъехав к повороту на боковую дорогу, мы делали вид, что у нас какая-то поломка, надо менять колесо или газогенератор барахлит. Если подъезжал немецкий патруль, мы объясняли, что мол такой вот «пэх» (невезение), но скоро починим. Немцы предупреждали об опасности - партизаны и скоро комендантский час. Когда немецкий патруль скрывался за холмом, мы сворачивали с шоссе и ехали в Смолевичи, куда немцы появлялись очень редко. Это был довольно большой поселок, на окраине которого и жил Федин дядя, Федор Степанович Старченко.

Человек он был пожилой, невысокого роста, коренастый, с карими глазами и седеющей бородой. Он был солдатом в Первую мировую войну и хорошо помнил дореволюционные времена, когда у него было сравнительно зажиточное хозяйство. Он любил землю и хотел ею владеть. Он сильно пострадал во время коллективизации, но потом оправился, был даже в сельсовете. С приходом немцев он надеялся, что землю крестьянам вернут и был сильно озлоблен и против советского режима, и против немцев. Но колхозы при немцах были уже не те, что при советах, контроля такого не было. Крестьяне в общем делали, что хотели, хотя условия были очень трудные: при отступлении советы в этих местах перебили почти весь скот.

При первой встрече я Федору Степановичу оставил соль, которую он с удовольствием взял. Мы поговорили на общие темы, я упомянул, что я эмигрант, хотел бы познакомиться с местной молодежью. Мы прониклись друг к другу доверием и у нас вскоре наладились хорошие отношения. В нескольких километрах от дома Федора Степановича была другая деревня, небольшая, прямо под лесом, куда немцы вообще никогда не заглядывали. Туда приходили ребята, которые скрывались в лесу - не потому, что они были за советскую власть или были в партизанах, а потому что не хотели ехать на работы в Германию. Среди таких скрывавшихся от немцев были и внуки Федора Степановича. Во второй мой приезд он мне с этими ребятами устроил встречу. На этот раз я уже привез с собой литературу НТС. Заодно привез и соль, которая в лесу ценилась еще больше, чем в деревне. Беседа с ребятами прошла очень хорошо и искренне, и мы договорились встречаться еще. На второй или третий раз они привели с собой одного человека из партизан, который у них был как бы старшим. В разговоре он старался защищать советскую власть и утверждал, что после войны колхозы отменят. Нашу литературу он внимательно прочитал, а я рассказал ему об НТС и себе. Наш разговор закончился на какой-то нейтрально-двусмысленной ноте.. Но мои встречи с молодыми ребятами продолжались.

На ночь я оставлял "Газик" в сарае у Федора Степановича, всю ночь мы вели беседы, а поутру чуть свет направлялся в Борисов, чтобы как-то официально оправдать свою поездку. Мешки с солью мы обычно везли на дне грузовика, засыпали их древесными чурками, а поверх клали доски или строительный инвентарь. Иногда я через Смолевичи ездил в Бобруйск, где городским головой был Гандзюк, член НТС из Чехословакии, человек добрый и покладистый. Фактически, я в Минске проводил меньше времени, чем в разъездах. Помимо молодежной группы около Смолевичей, у меня было много других контактов, главным образом через ту же Анюту из Слуцка.

В начале июня 1944 года стало ясно, что немецкий фронт не удержится и встал вопрос, как наших людей, кто не мог оставаться на месте, в подполье, эвакуировать на запад. В Минск съехалось много союзников из соседних городов, всего, с членами семейств и с детьми, свыше 150 человек. Они, конечно, могли бежать, кто как мог, на поездах, пешком, на волах. Но важно было сохранить эту группу, вывезти ее целиком.

К концу войны Болдырев оказался в Нидерзахсверфене около Нордхаузена в Тюрингии. С большим трудом ему удалось организовать переезд лагеря из Нидерзахсверфена, который американцы передавали в зону советской оккупации, в американскую зону. Таким образом он спас более 500 россиян от выдачи большевикам, и разместил их в лагере в Менхегофе около Касселя. Там же около Касселя он спас более 100 бойцов РОА роты капитана Копылова, снабдив их штатской одеждой и соответствующими документами. Эта группа, вместе с группой менхегофцев, была отправлена Болдыревым, при помощи парижских членов НТС в Марокко, в то время французскую колонию.

В июле 1945 г. Болдырев, по требованию большевиков, был арестован американцами, но через месяца два, по личному требованию генерала Эйзенхауера, был оосвобожден.

В 1948 г. Болдырев с семьей прибыл в США, где как член Совета НТС представлял Союз перед американскими властями. Болдырев получил в Вашингтоне профессорскую кафедру в Джорджтаунском университете.

Болдырев часто выступал перед американскими деятелями, требуя поддержки диссидентского движения в СССР. Выступая в мае-июне 1966 г. на конференциях журнала «Посев» в разных городах Восточного побережья США с первым выдворенным из СССР писателем-диссидентом В.Тарсисом, он предсказал, что советское правительство будет и дальше выдворять диссидентов. Тогда никто не хотел ему верить, но будущее показало, что Болдырев был прав.

Болдырев скончался в Толстовском Центре (штат Нью-Йорк) после тяжелой продолжительной болезни 14 июля 1995 г. и похоронен на русском кладбище в Новом-Дивееве (штат Нью-Йорк).