ПАМЯТИ Д. А. ЛЕВИЦКОГО, ДРУГА СЕМЬИ
Доклад, прочитанный Л.С. Оболенской-Флам на собрании Русской Академической Группы в Вашингтоне 10 ноября 2007 г.
Со смертью Димитрия Александровича для меня ушел последний человек поколения моих родителей. Я помню его столько же лет, сколько саму себя. Eще до моего рождения он подружился с моим дядей Маврикием (Мавриком) Якоби, который был его одноклассником по Ломоносовской гимназии. Задним числом, удивляюсь, на чем держалась их дружба – они были так непохожи. Димешен, (так Дмитрия Александровича называли в нашей семье) хорошо учился, был обязательным, сдержанным, а Маврик учился так себе, призванием его были не науки, а живопись, он был общительным и шармантным, почти не расставался со своей гитарой, пел сам себе аккомпанируя и охмурял дам. Словом, богема и полная противоположность аккуратному и застегнутому на все пуговки Димешену.. Тем не менее дружба их была крепкой и продолжалась до самой трагической гибели Маврика, когда он в 1938 г. утонул. До самых последних месяцев своей жизни Левицкий вспоминал о нем с большой любовью и даже хранил старые газетные вырезки, связанные с этим грустным событием, копии которых передал мне. Помимо дружбы с Мавриком вернее, благодаря ей, Левицкий оказался вовлеченным в орбиту всего многочисленного семейства Якоби (у Маврика было пять сестер и один брат) и всего их молодого окружения. Несмотря на эмигрантскую бедность, квартира Якоби была местом постоянных встреч, местом веселья, музыки и горячих споров о политике, книгах, искусстве ... Причем участвовала во всем этом не только молодежь, но с не меньшим темпераментом и моя бабушка, мать Маврика и моей мамы, а также дедушка – Петр Николаевич Якоби, который, будучи юристом, стал как бы и ментором Дмитрия Александровича, поступившего после гимназии на юридический факультет.
Если бы Дмитрий Александрович прожил еще немножко, было бы ему сейчас сто лет. Как вы наверное помните, он скончался в Арлингтоне 9 января 2007 года, не дожив до столетия сорока дней. Суммируя, про Ливицкого можно без преувеличения сказать, что таких людей сегодня в мире мало. Он был человеком большой культуры с двойным образованием юриста и доктора философии, автором нескольких книг и многих статей. Он в совершенстве владел несколькими языками, был широко начитанным, обладал ясным умом и феноменальной памятью. В прошлом году Д.А. смеясь рассказал мне, как он пожаловался врачу на некоторую свою забывчивость, не признак ли это альцхаймеровской болезни? Врач его успокоил: «Мистер Левицкий, Вы слишком стары, чтобы получить болезнь Альцхаймера».
Д.А. Левицкий родился 17 февраля 1907 года в Ченстохове. Отец его был офицером 14-го гусарского Митавского полка и участником Первой мировой войны. Когда отец был на фронте, мать увезла сына и дочь Ирину в Москву, где Димитрий учился в гимназии. Зимой 1918 года отец был убит большевиками. Это был страшный удар для семьи. Вся забота о детях легла на плечи матери Дмитрия Марии Ивановны. В свое время она жила в Риге, где получила гимназическое образование и где у нее были родственники. Вот почему она после гибели мужа направилась именно туда. В Риге Димитрий окончил Рижскую городскую русскую гимназию (б. Ломоносовскую). Там же получила работу администратора и его мать. Окончив гимназию, Димитрий, как я уже сказала, поступил на юридический факультет Латвийского университета. Он окончил его в 1935 году, но работать стал не как юрист, а в страховом обществе. Объяснялось это меньшинственным положением русских в Латвии (к этой теме мы еще вернемся.)
Уже в молодости Левицкий стал проявлять себя как талантливый общественный деятель. Начало этому положило его участие в русской студенческой корпорации «Рутения». Активным членом этой корпорации Левицкий продолжал быть на протяжении всего эмигрантского пути и до последних дней жизни. Это может засвидетельствовать один из немногих бывших участников Рутении – Андрей Владимирович Герич, который поделится своими воспоминаниями о Д.А. во второй части сегодняшней встречи. К своей рутенской принадлежности Д.А. относился исключительно серьезно. Он поддерживал связь с товарищами по корпорации, вел с ними оживленную переписку, где бы они ни находились – в Австралии. Германии,.Канаде, США, материально поддерживал нуждающихся ... Недавно я разбирала по просьбе Эстер Вальтеровны архив Левицкого и смогла убедиться, насколько эта переписка была обширная – там были фолианты и фолианты писем к нему и копии его ответов, а к тому же и огромное количество газетных вырезок и других бумаг, связанных с русскими в Риге. Повидимому, --, Андрей Владимирович это может быть подтвердит, – Рутены были элитарной организацией, члены ее имели особый ореол: моя кузина, которая восемью годами меня старше, вспоминает, что наши гимназистки млели именно по рутенам, оставляя без внимания членов другой русской университетской корпорации... те уже были «на худой конец». Однако память о Рутении могла бы исчезнуть, если бы ни вышедший в 2005 году в Латвии сборник “Рутения” в Риге и на чужбине. Его выпустило Латвийское общество русской культуры, а главным составителем и ведущим автором его был Д.А. Левицкий. Об этой книге стоит сказать несколько слов ввиду того, что она уникальна по своему подробному описанию истории, состава участников, ритуалов и духа ныне почти забытого среди русского студенчества корпоративного устройства.
Присущая немецким университетам традиция студенческих корпораций восходит к средним векам. Из Германии она перекочевала в Дерптский (позже Юрьевский) университет, учрежденный в 1802 году императором Александром I. Между прочим, Левицкий отмечает любопытную подробность: «... в уставе университета определялось, что университет имеет право принимать в число студентов всякого звания и состояния людей. Тем самым впервые давалась возможность местному латышскому и эстонскому населению получать высшее образование, и через несколько десятилетий это привело к появлению интеллигенции этих двух народов.» Там же возникла и первая русская студенческая корпорация «Рутения», по примеру которой в 1929 году 14 студентов Латвийского университета основывают свою «Рутению». Небесным покровителем они избрали Св.Георгия Победоносца, а главным девизом -- истинная дружба познается в несчастьи. Старый русский девиз Рцы Слово Твердо был сохранен как второй девиз. «Рутения» не была политической организацией. Она прививала своим членам чувства долга, чести и товарищества, а также ставила своей целью воспитание в духе национального – то есть русского – самосознания и служения родине, науке и ее идеалам. Членство в «Рутении» было пожизненным и обязывало входивших в нее к пожизненной дружбе и помощи друг другу. Политические события сороковых годов тяжело ударили среди прочих и по членам «Рутении». В сборнике приводится длинный список «рутенов» ставших жертвами советских органов в 1940-1941 гг. Следующий список посвящен «рутенам», репрессированным советскими органами после вторичного занятия Латвии в 1944 году, третий, краткий, список – жертвам немецких нацистов и «рутенам», погибшим во время Второй мировой войны. Большинство уцелевших «рутенов» судьба разметала по миру. Но коль скоро окончились военные действия они стали находить друг друга, оказывая посильную взаимную помощь. В 1945 году «Рутения» возродилась в Мюнхене; 1952-м ее центр переместился в США, а в 1977-м – в Австралию. Центр перемещался в зависимости от того, кто возглавлял корпорацию, и хотя корпоранты были разбросаны по миру, они составляли единое целое и имели единое руководство. В 1998 году решением большинства ее членов, «Рутения» прекратила свое существование, оставшись неорганизованной группой старых друзей.
Работа над историей «Рутении» началась в середине 90-х годов, но оказалась незавершенной из-за болезни одного из авторов и смерти другого. Когда же выяснилось, что представилась возможность напечатать книгу в Латвии, при финансовом участии самого Левицкого, то он полностью взял на себя завершение задуманного проекта, собрав для него редкие документы, фотографии и даже тексты песен и стихов, сочиненных корпорантами. Участвовавшая в редакционной работе член Латвийского общества русской культуры Т.Д. Фейгман вспоминает: «....Димитрий Александрович, несмотря на проблемы со зрением, буквально заваливал нас письмами. Чувствовалось, как дорога ему «Рутения», как хочется исполнить долг перед товарищами. К работе он относился исключительно скрупулезно. Когда 4 мая 2005 года в Латвийском обществе русской культуры состоялась презентация книги, на нее собралось немало потомков «рутенов». В 98 лет ему удалось сделать то, что казалось невозможным.»
«Рутения» был не первой книгой Д.А. В 1999 г. в московском издательстве «Русский Путь» вышла его монография Аркадий Аверченко: жизненный путь. В основу этой книги положена его докторская диссертация о творчестве некогда популярного в России, а затем в эмиграции, фельетониста. Надо сказать, что переселившись из послевоенной Германии в Америку, Д.А. стал преподавать русский язык в американских военных учреждениях и одновременно окончил славянский факультет Пенсильванского университета, получив от него степень доктора философии. Диссертация, по настоянию Левицкого, была написана им на русском языке. До российского читателя она дошла лишь 30 лет спустя. Тем не менее, как отмечает Алла Уманская, автор предисловия к московскому изданию, «труд Левицкого остается самым обширным и пока единственным монографическим исследованием жизни и деятельности Аркадия Аверченко.»
Еще Уманская отмечает,что на книгу эту можно смотреть как на образец научного стиля, сложившегося в Русском Зарубежье. Вот ее слова: «Читатель заметит непривычные сейчас обороты речи, красивые грамматические конструкции, богатые инверсии. Для нас это – своего рода раритет, сохранивший язык научного общения деятелей Русского Зарубежья, унаследованный, в свою очередь, от культуры дореволюционной России». В своем развернутом предисловии Уманская также похвально отзывается о том, что Левицкий относится к своим источникам со скрупулезностью ученого, что он пользуется всеми доступными ему источниками об Аверченко на многих европейских языках, устраняя где нужно, противоречия, относящиеся к биографии Аверченко. То есть книга Левицкого признана настоящим научным трудом.
Но вернемся к Риге. Рига была городом сравнительно небольшим, а русская Рига – тем более. Среди русской интеллигенции почти все друг друга знали и Дмитрий Александрович, будучи человеком, который занимался общественной деятельностью, был фигурой заметной. Сменялись обстоятельства и сменялись режимы, но Дмитрий Александрович никогда не запятнал себя сколь-нибудь нелицеприятным поступком и репутация его всегда была безупречной.
Тут уместно упомянуть о его участии во Власовсеом движении. Можно по-разному относится к Власовскому движению, к тому – принесло ли оно России реальную пользу -- но нельзя отрицать, что его основная направленность была глубоко патриотичной, непримиримой к большевизму и отнюдь не сочувствующий национал-социализму. К Власовскому Движению Левицкого привлек его – и кстати, моего отца – общий друг Сергей Фрёлих. В то время, в период немецкой оккупации, Левицкий занимал в Риге должность заместителя председателя Русского комитета при гражданском управлении в Риге. От него мы узнали тогда о том, что в концентрационном лагере Саласпилс, под Ригой, гибнут дети, вывезенные нацистами из Белоруссии. Эсесовские части «зачищали» от партизан западную часть Белоруссии, жгли деревни, сжигали в запертых избах стариков, а женщин, детей и немногих оставшихся там работоспособных мужчин, угнали в Саласпилс. Вскоре матерей увезли дальше на Запад, якобы на работы, а на самом деле в лагерь Люблин-Треблинку, где, по-видимому все они были уничтожены, а детей оставили умирать в Саласпилсе. Мне неведомо, каким образом об этом разузнал Д.А. но, помню, что именно с разговора с ним началось у нас дома обсуждение, как выхлопотать у немцев разрешение раздать выживших детей по частным семьям и о том, чтобы взять маленького ребенка в нашу семью. Моя мать и Д.А. приняли деятельное участие в акции спасении детей. Разрешение это было чудом получено и я обязана Д.А. тем, что у меня – единственного ребенка -- наконец появилась сестра. А сам Д.А., хотя еще и не был в то время женат, взял, вместе с матерью, на воспитание девятилетнего мальчика Славика. Вскоре после этого Левицкий в 1943 году прибыл в Берлин , где стал первым сотрудником канцелярии Власова.
В 1990 году в издательстве Эрмитаж (Нью-Джерзи) вышла по-русски книга Сергея Фрёлиха Генерал Власов: русские и немцы между Гитлером и Сталиным. Перевод с немецкого принадлежит Ю.К. Мейеру «при участии Д.А. Левицкого». Участие Д.А. было особенно ценным в том отношении, что он был непосредственным свидетелем многих из описанных Фрёлихом событий. Приближенный к Власову Фрёлих, сам бывший рижанин из обрусевших немцев, пишет в книге, что большую часть сотрудников штаба Власова ему приходилось выбирать самому, так как необходимо было иметь при себе людей, которым он мог абсолютно доверять. «Среди моих соучеников в Риге – вспоминает Фрёлих – у меня было много друзей. К одному из них, Димитрию Александровичу Левицкому, я и обратился прежде всего. Он сразу же взялся за работу, собрал подходящих людей и объявил им:Если сейчас Фрёлих просит помощи, мы должны принять в этом участие.» Вся эта группа, получившая собирательное имя «рижан» состояла из людей неподкупной порядочности и патриотов-идеалистов, надеявшихся на свержение советской власти путем временного союза с Германией, но отнюдь не разделявших политики Гитлера и игравших за спиной у нацистов опасную для жизни политическую игру.
Когда в 1944 году был создан КОНР (Комитет Освобождения Народов России) и после того как штаб Власова был переведен в Карлсбад, Левицкий стал выполнять обязанности заместителя начальника Главного организационного управления генерала В.Ф. Малышкина. «Будучи юристом, он приобрел большой административный опыт, благодаря своей службе в страховом обществе в Риге. Ему очень подходили задачи, выпавшие на его долю» – писал Фрёлих. Таким образом, Левицкий оказался в самом центре Власовского Движения и близко знал всех его главных действующих лиц.
Вот как смотрит на этот период жизни со стороны историк-рижанка Татьяна Фейгман:
«Д.А., как и многие «рутены», оказался среди тех, кто пытался создать «третью силу.... В ноябре 1944 года он выступает на конгрессе Освобождения Народов России (КОНРа) в Праге и участвует в составлении принятого на нем манифеста, согласно которому в основу будущей Российской государственности должны были быть заложены принципы:
1. Равенство всех народов России и действительное их право на национальное развитие, самоопредиление и государственную самостоятельность
2. Утверждение национально-трудового строя, при котором все интересы государства подчинены задачам поднятия благосостояния и развития нации...»
Непосредственным свидетелем и участником этих событий был и наш второй докладчик А.В.. Герич, который, я уверена, может пролить дополнительный свет на эту страницу жизни Д.А, как и на некоторые другие, ибо был его близким другом и сподвижником.
В Америке деятельность Левицкого, направленная на пользу России не прекратилась. Он стал активным членом Конгресса Русских Американцев и одно время был в правлении Вашингтонского отдела КРА. Выйдя на пенсию, стал отдавать много времени публицистической деятельности. Ему приходилось не раз выступать в американской печати с опровержениями приписываемых России исторических неточностей. При этом ему было совершенно чуждо то, что называется «квасным патриотизмом»; он смотрел на вещи трезво и объективно. Статьи Д.А. Левицкого (иногда под псевдонимом А.Димов) печатались в «Новом Журнале», в «Посеве», «Новом Русском Слове», «Русской Жизни», в парижской «Русской мысли» и в «Записках Русской Академической Группы в США», членом которой он состоял. Многие его статьи были посвящены истории русских в Прибалтике. Он до последнего живо интересовался происходящим в Латвии, особенно правовым положением русских, о чем свидетельствует накопленный им за многие годы архив вырезок из латышских и выходящих в Латвии русских газет. Большая часть этого архива будет сейчас отправлена нашим комитетом «Книги для России» в Библиотеку-фонд «Русское Зарубежье» в Москве.
Левицкий делился своими знаниями, источниками и архивами с двумя выдающимися исследователями жизни русских в Прибалтике – Юрием Абызовым и уже упомянутой мной Татьяной Фейгман, чьи труды многим обязаны Левицкому, как например книга, посвященная Ломоносовской Гимназии (изданная отчасти и благодаря его финансовой поддержке), или большой труд Абызова «Русское печатное слово в Латвии 1917-1944 гг.». Кстати, я знаю стороной, что больному Абызову, умершему незадолго до смерти самого Д.А., Левицкий оказывал щедрую и многолетнюю материальную помощь. Оба они – Фейгман и Абызов, при содействии и экспертизе Левицкого многое сделали для восстановления исторической памяти о русских в Прибалтике в период между двумя войнами.
Обращаюсь опять к посланию Татьяны Фейгман, присланному специально к сегодняшнему дню:
А.Левицкий вошел в жизнь постсоветской Латвии публикациями статей «Д Национальность жертв не существенна для коммунистической власти...» в журнале «Родник» за 1990 год и «О положении русских в независимой Латвии» в журнале «Даугава» в 1991 году, тем самым, положив начало детальному изучению истории русского населения Латвии в годы Первой республики. Как только появилась возможность Д.А. стал не только восстанавливать старые связи, но и устанавливать новые с близкими ему по духу людьми. Одним из них был Юрий Иванович Абызов (1921-2006) – человек, поселившийся в Латвии после войны, но по крупицам собравший и восстановивший для потомков бесценный исторический и культурологичесий материал о русских латвийцах в 1920-1930 годы. Среди рижских корреспондентов Д.А. была и я. Его добрые советы очень помогли мне в работе над книгой «Русские в довоенной Латвии», вышедшей в 2000 году.
Невзирая на солидный ворзраст, Д.А. продолжал работать. Он просил присылать ему вырезки из рижских газет, литературу, по интересующей его исторической тематике. Подчас он просто поражал своей осведомленностью о происходящем в Латвии. Его особенно волновало положение русских латвийцев: массовое безгражданство, языковые притеснения, проблемы русской школы, вытеснение русских из государственного сектора. Д.А. с печалью замечал, что в Западном обществе набирает силу русофобия, нарочито смешиваются понятия: «русское» и «советское». Еще в 1990-е годы он публикует статьи о политической ситуации в Латвии в газете «Новое Русское Слово». Его интересуют загадки истории, в частности, нераскрытое убийство в 1934 году главы Православной церкви в Латвии архиепископа Иоанна. В 2003 году он публикует в журнале «Даугава» статью «Загадка следственного дела об убийстве архиепископа Иоанна (Поммера)», в которой развеивает домыслы о причасности к этому убийству известного тенора Леонида Собинова.
С уходом Димитрия Александровича мы потеряли одного из последних свидетелей и активных участников многих судьбоносных событий минувшего века, скрупулезного ученого и отзывчивого человека.
На две работы Д.А. о положении русских в Прибалтике, в частности, в Латвии, я хочу обратить особое внимание. Их я считаю лучшим из всего, что на эту тему было написано - кратко, объективно и точно. Я имею в виду две статьи, появившиеся в 1980 г. Новом Журнале.
В № 141 была опубликована его статья «О положении русских в независимой Латвии», а в предыдущем номере –статья «Прибалитика и СССР в 1939-40 гг.» По-настоящему, порядок должен был бы быть обратным. Поэтому я сперва и обращаюсь к статье о положении русских в годы независимости Латвии. Он делит их на два периода: начальный, когда меньшинственные права русских были закреплены законодательством и второй, когда с приходом к власти президента Ульманиса в 1934 году, он стал проводить политику ущемления меньшинственных прав. Начну с того, что по данным на 1935 год, из общего числа населения Латвии в неполных два миллиона, русские составляли 233 тысячи. То есть, более 10%. Вторым по численности меньшинством были евреи, из которых большинство было русскоязычным. На третьем месте было немцы. При этом и те и другие и третьи включали в себя большой процент коренных жителей Латвии, особенно среди русских в Латгалии (более 50%), а также среди немцев и евреев, веками силившихся в Прибалтике. Поэтому было как бы естественным, что когда Латвия обрела в 1921 г. независимость, права меньшинств были признаны в декларациях, данных представителями балтийских государств, когда они были приняты в число полноправных членов Лиги Наций в Женеве. Первый период – период парламентарно-демократического строя – был отмечен участием национальных меньшинств, в том числе русских, в Народном Совете (от русских в него вступили четыре депутата); а культурные и национальные права меньшинств подлежали закреплению в основных законах. В платформе латвийского Народного Совета был важный закон об учреждении судебных установлений. Согласно которому судопроизводственный язык есть латышский. Но по обстоятельствам и надобностям, суды обязаны допускать также русский и немецкий. Говоря о судопроизводстве, Левицкий пишет, что русские Судебные Уставы 1864 гг. и русское Уголовное уложение 1903 г были признаны как наиболее подходящие в условиях нового правопорядка. Между прочим, в разработке уголовного устава, применительно к латвийским условиям, в качестве юрисконсульта при министерстве юстиции, принимал участие и мой дед Якоби. Он же основал и издававшийся в течение десяти лет в Риге журнал Русского Юридического Общества «Закон и Суд» и был его редактором. Левицкий перечисляет и другие газеты и журналы, выходившие в тот период в Риге, на которые подписывались не только живущие в Латвии, но эмигранты, осевшие в других странах. В 1919 году был издан также закон об организации школ меньшинств, по которому на школьные нужды русского меньшинства государством предоставлялась часть школьного бюджета, соответствовавшая его численности. Впоследствии все эти права были закреплены принятой Учредительным Собранием Конституцией, утвердившей создание законодательного органа – Сейма. —Он состоит -- гласит конституция – из ста представителей, которые избираются на три года всеобщим равным, прямым, тайным и пропорциональным голосованием. К сожалению, русские не воспользовались полностью, предоставленным им правом быть пропорционально представленными: в разные созывы Сейма их число колебалось от 4-х депутатов до 6-ти. И все-таки это была замечательная пора для русского меньшинства, которая в то время чувствовала себя в Латвии у себя дома.
Эта золотая пора пришла к концу в мае 1934 года, когда тогдашний министр-президент Карлис Ульманис при содействии военного министра, совершил государственный переворот. Законодательная и исполнительная власть перешли в руки президента и Латвия перестала быть, как пишет Левицкий, правовым государством в западном понимании этого слова, в ней воцарился режим единоличной диктатуры. Правда, должна сказать, диктатуры довольно-таки мягкой по сравнению с хорошо известными нам другими: после переворота было арестовано 2.000 человек, в течение года большинство было освобождено и только немногие были приговорены к тюремному заключению на несколько лет, отмечает Д.А. И никто не был расстрелян.
Но русские пострадали. Ульманис начал проводить шовинистическую политику «Латвия для латышей» и систематически ужимать права меньшинств. Были ликвидированы меньшинственные отделы министерства образования; если отец семейства был латыш, дети обязаны были идти в латышскую школу. Таким образом резко сократилось число русских школ, но все же их было достаточно -- в 1934 году оставалось 187 основных школ (вместо 215 в предыдущем). Хуже обстояло дело со средними школами. К моменту вступления в страну советских войск оставалось только две государственные русские средние школы: одна в Риге, другая в Режице. Одновременно для русских, евреев и немцев всё труднее было устраиваться на работу. Затруднения, как отмечает Левицкий, особенно ощущались молодым меньшинственным поколением, кончившим Латвийский Университет, так как доступ в некоторые профессии, например в адвокатуру, был чрезвычайно затруднен негласно проводимой процентной нормой. Это Д.А. испытал на себе, будучи вынужденным поступить служащим в страховое общество, вместо того, чтобы стать, например, адвокатом. Ульманис прикрыл многие русские периодические издания, в том числе и «Закон и Суд». Каким-то, таинственным для меня образом, Д.А. удалось получить и передать мне, копию письма моего деда, П.Н. Якоби, адресованному одному из сотрудников журнала, профессору Маклецову, когда в 1938 году вышло постановление о закрытии журнала. Левицкий цитирует дедушку: «Мы не могли предполагать, что шовинистическая власть посягнет на научную мысль. А вот, подите же, мегаломания и шовинистический обскурантизм пресек нашу деятельность.» Дедушка и иже с ним, в том числе Левицкий, это болезненно переживали. Они еще не чуствовали, что вскоре предстоят и не такие испытания, по сравнению с которыми поступки Ульманиса покажутся детскими игрушками.
Этому посвящена вторая статья в Новом Журнале.
Эта статья - напомню, что она появилась в 140-й тетради Н.Ж. - озаглавлена «Прибалтика и СССР в 1939-40 гг.» В ней Левицкий подробно излагает последовательность событий, связанных с захватом Литвы, Латвии и Эстонии в результате пакта Гитлера и Сталина с его дополнительными секретными протоколами. . В них заключалось разграничение интересов обеих тоталитарных держав в восточной и юго-восточной Европе. Финляндия, Эстония и Латвия признавались входящими в сферу интересов СССР, а после поражения Польши, Литва тоже признавалась находящейся в сфере интересов Советского Союза. Результаты пакта не замедлили сказаться. Сперва это вылилось в массовую репатриацию из Прибалтики граждан немецкого происхождения. Это было организовано Германией с немецкой эффективностью. Возможностью выехать воспользовались не только чистокровные немцы, но и те, кто имея какую-то долю немецкой крови, чуяли возможность прихода советской власти. Советские войска заняли всю Прибалтику в июне 1940 г. Только Финляндия оказала им мужественное сопротивление. Вооруженные силы трех балтийских стран, которых немцы называли “Drei Familiengarten” – три семейных садика – такого сопротивления оказать не смогли. Правительства их были свергнуты. Были проведены выборы по советскому образцу за единый список «блока трудящихся», и уже к началу августа советские органы сделались полновластными хозяевами, начавшими проводить систематизированную советизацию и репрессии против «антисоветских» элементов. Статья Левицкого опровергает распространенное на Западе представление о том, что жертвами репрессий, проводимых «господствующими русскими» были в основном латыши, литовцы, эстонцы (немцев к тому времени в Прибалтике практически не оставалось). Левицкий приводит статистические данные, которые показывают, что в пропорциональном отношении – русское население этих республик пострадало от репрессий ничуть ну меньше, а больше чем другие. Когда советские органы приступили к арестам политически неблагонадежных элементов, то ими, в первую очередь оказались, вполне естественно, русские эмигранты.. Ксати скажу, что одним из первых был мой дедушка, который мог, но не хотел уехать во-время в Германию. Он был приговорен к испровтиельно-трудовому лагерю и погиб в ГУЛАГе.
Зимой 1940-41 гг. – пишет Левицкий – местные органы НКВД получили извещение о плане массовых высылок из всех трех стран. Как явствует из инструкции, выселение «антисоветских» элементов рассматривалось как «задача большой политической важности», и ее проведение возлагалось на уездные оперативные тройки и оперативные штабы», которые были обязаны провести операцию «без шума и паники». Поразительно, что за полгода подготовки этой операции не произошло ни малейшей утечки информации. Разразившаяся в ночь с 13 на 14 июня массовая депортация 1941 г. была для всех нас полной неожиданностью. Депортации подверглись лица «вне зависимости от конкретных данных об их антисоветской деятельности». А согласно другому приказу – «все члены организаций Братство Русской Правды, Русского Фашистского Союза, Русского Общевоинского Союза, Национально-Трудового Союза Нового Поколения, Младороссов, все офицеры Белых армий, а также руководящие лица всех национальных белоэмигрантских организаций и постоянных сотрудников их органов печати.» Заодно, увозили и всех членов их семей, включая стариков и детей. Причем, при погрузке в направляющиеся в Сибирь товарные составы, глав семьи отделяли от их жен и детей. Перед приходом немцев неделю спустя, советы успели вывезти из Прибалтики примерно 100.000 человек. А всего за год первой советской оккупации было репрессировано более 125.000 человек. По данным, приводимым Левицким на долю 34.000 репрессированных в Латвии 78% были латышского происхождения. Следовательно, 22% нелатышских жертв советского террора составляют главным образом русские и евреи. Судьба депортированных теперь всем известна – мало кто смог выжить в Сибири и вернуться на старые пепелища. Кроме того, когда советские войска вторично вошли в Прибалтику, их население подверглось новой волне террора и высылок. Не удивительно, что в Прибалтике, как местные жители так и русские старожилы, не могут принимать советскую армию однозначно как избавителя от нацизма. Она оставила бы по себе долгую и благодарную память, если бы освободив эти страны от Гитлера, вернулась к себе домой. К сожалению, многие в России искренне недоумевают, почему в этих странах не оказывают должного почета «нашим героям-освободителям» Дело, конечно не в героях-освободителях, а в их правителях. Но этого многие в России не знают или не хотят знать. Вот почему, я думаю, труды Д.А. Левицкого по этому вопросу следовало бы издать в России.
В заключение еще несколько личных слов. Прочность дружеских отношений Дмитрия Александровича была исключительной и пожизненной. Как со своими товарищами по корпорации, так и с нашей семьей, он пронес чувство дружеской преданности через все перипетии нашего века. После смерти моих родителей он перенес это чувство на меня, и мы часто с ним в последние годы обменивались материалами, телефонными звонками, делились мнениями. Но только сейчас, разбирая его огромный архив, я полностью оценила объем его научной деятельности. И еще ... это уже совсем из личной области ... я благодарна Дмитрию Александровичу за то что через него я познакомилась и полюбила его жену Эстер. Эстер полностью разделяла все его интересы и все его друзья в равной мере становились ее друзьями. Как супружеская пара они были удивительно гармоничны и трогательно преданы друг другу. Еin muster Ehepaar!
