Сказка тетушки Илзе
Юлия Александрова
6 февраля 2012 («Вести Сегодня Плюс» № 11)
Накануне референдума о русском языке родился очередной миф о "проклятых" русских временах.
Все мы, конечно, знаем три главных мифа истории нашей страны: о "золотых" временах К. Улманиса, о советской оккупации и о борьбе латышей за независимость в составе легиона СС. Недавно прямо на моих глазах произошли очередные "роды".
Был Карлис — стал Колей
К моему удивлению и сожалению, мамой нового мифа стала политолог Илзе Островская — человек, чьи выступления всегда политически корректны, взгляды толерантны, а мышление адекватно. А тут читаю в интервью одной из русских газет ее ответ на вопрос относительно того, проводит ли нынешняя Латвия политику ассимиляции.
"В современной Латвии я не видела документа, аналогичного тому, что действовал в России до Первой мировой войны, — отвечает Островская. — Согласно ему, латыши в Видземе должны были крестить своих детей в православных церквях и давать им русские имена. Об этом в Латвии мало кто знает, но это так. В метрике моего отца, например, было написано, что зовут его Николай Александр. В той местности, где он родился, его по сей день называют Коля, хотя в Латвии мой отец, очень известный деятель латышской культуры, известен как Карлис".
Свейки, Илзе! Мы с вами — одного поля ягоды. Возможно, наши прадеды вместе коров пасли на видземских лугах. Поэтому я так и удивляюсь упомянутому вами документу Российской империи. Не было такого! Мой дед всю жизнь был Вильгельмом Эдуардом, лютеранином. И никто его не перекрестил в православного и не заставил сменить латышское имя на русское. Но как же это доказать?
Можно было бы последовать вашему примеру и просто заявить, что я тоже видела какой–нибудь таинственный документ, действующий до 1914 года. Кто проверит? Да никто! Но поскольку я не политолог, то таких бездоказательных заявлений делать не стану.
Впрочем, есть у меня документ. Стопроцентно официальный и исторический. Напрасно, г–жа Островская, вы думаете, что в Латвии осталось мало тех людей, кто знает, и еще меньше тех, кто помнит. Таких предостаточно. Так что надо быть осторожнее с подобными высказываниями.
Родная сестра моего покойного отца бережно хранит все семейные документы. В ее архиве и сохранилась паспортная книжка моего прадеда, датированная 1906 годом. Как раз упомянутый г–жой Островской период. Книжка выдана на имя жителя Марсненской волости Венденского уезда Лифляндской губернии Дава Яновича Карлита.
Фамилия, правда, исковеркана на русский манер, видно, заполнял паспорт какой–нибудь неместный писарь. Но указаны вероисповедание — лютеранин, звание — крестьянин, род занятий — столяр, время рождения — 1 декабря 1864 года. Вписан в паспорт и сын Вильгельм 1902 года рождения — мой дед. В этом документе ясно видно, что настоящие имя и вероисповедание латыша Дава на месте, хотя проживал он в той же Видземе, что и ассимилированный насильно отец уважаемого политолога.
Как же так случилось, что Дав с Вильгельмом остались Давом и Вильгельмом, а Карлис превратился в Николая? Видимо, не было никакого приказа о насильственном крещении в православие? Хотя массовый переход латышей в эту русскую веру — факт хорошо известный.
Указ царя
В 1832 году Николай I действительно издал закон, разрешающий жителям Прибалтийских губерний переходить в православие, и этим указом воспользовались десятки тысяч латышей. Чем их не устраивало лютеранство? Главная причина, по мнению историков, — попытка избавиться от гнета немецких помещиков и пасторов, которые подчинялись немецкому дворянству. На сайте Православной церкви Латвии есть несколько статей на эту тему.
Интересно, что со своими бедами латышские крестьяне могли обратиться только к одному человеку — к православному епископу Филарету, которому доверяли как родному отцу. Вот она — роль личность в истории: в конце 1844 года в ведомстве епископа было 25 приходов с 20 686 прихожанами, а в 1848 году — 98 приходов и 138 416 прихожан.
"И латыши, и эсты толпились у дверей епископа и просили его принять их в православие. Это явление сильно напоминает времена первых веков существования христианства, ибо к истинному слуге Христа шли самые забитые, наиболее порабощенные и наибеднейшие люди", — написано в статье.
В нищете и бедности жили латышские крестьяне при немецких помещиках. Мой прадед Дав Янович в 8 лет остался круглым сиротой, поэтому пришлось самому зарабатывать на жизнь, батрача на землевладельцев. Русский писатель Федор Достоевский даже сравнивал положение латышских крестьян с положением чернокожих рабов на американских плантациях.
"Проклятый остзейский вопрос" чрезвычайно волновал русскую интеллигенцию, которая неоднократно пыталась облегчить положение латышей и эстонцев, открыть им путь к образованию на родном языке.
Список литературы
"Немцы, сказывали мне, стараются в поместьях своих не давать латышам ничего, а латыши стараются взять себе все. Лютеранские пасторы противятся переходу латышей в православие, теснят наших священников и тех, кто смел перейти в православие… Рассказы об этом слышишь на каждом шагу. Странно: у лютеран вообще нет религиозного фанатизма, следовательно, в нерасположении пасторов к нашему духовенству здесь надо предполагать другую причину — вероятно, убыль доходов, неизбежную с распространением православия".
Это строки из письма русского писателя Николая Гончарова Великому князю Константину Романову от 27 июня 1884 года. Гончаров тогда отдыхал на Рижском взморье и охотно делился своими впечатлениями по упомянутому "остзейскому вопросу" с венценосным адресатом.
Еще один русский писатель — Николай Лесков посвятил этой же проблеме целый рассказ, который, по мнению Льва Толстого, относился к тем редким произведениям, где бы русско–остзейские отношения осмысливались на уровне самой совершенной художественной прозы.
Действие лесковского рассказа "Колыванский муж" относится к 1869–1870 годам, когда был введен закон, требующий, чтобы дети от смешанных браков были крещены в православие(точно так же при Карлисе Улманисе дети от смешанных браков обязаны были учиться в латышских школах. — Ю. А.).
Герой рассказа — офицер из калужских дворян Иван Никитич Сипачев — послан служить в Балтию, в Ревель (ныне Таллин). Знакомые напутствуют его: "Шествуйте и сразу утверждайтесь твердой пятой. Мы должны быть хозяевами на Колыванском побережье. Ревель — ведь это наша старая Колывань!"
Офицера мало заботит какая–то миссия, он молод и наивен. Попав в Ревель, влюбляется в местную немку и женится на ней. И становится мужем из какого–то анекдота или водевиля: как–то так всегда получается, что жена рожает детей во время его командировок, успевая в отсутствие мужа окрестить их у лютеранского пастора, умышленно нарушая закон.
Сипачев в шоке, ему стыдно написать родителям в Калугу, что вместо долгожданного Никиты на свет появился Готфрид, он начинает обманывать своих стариков, чувствует себя несчастным, одураченным, но… ничего сделать не может. И местный батюшка, к которому офицер обращается за помощью, тоже ничего не в силах изменить, и генерал–губернатор не в силах — так велико влияние местных немецких баронов. Вот вам и закон о перекрещивании в православие. Кто не хотел — тот не крестился.
Сказка становится историей
Впрочем, Островская сама рассказывает, что ее "бабушке нравились русские цари, и она не имела ничего против, чтобы назвать его (сына) именно так". Вот в чем истинная причина того, что лютеранин Карлис стал православным Колей. Моей прапрабабушке, видимо, русские цари не нравились, и семья ее осталась лютеранской.
Зачем надо было уважаемому политологу спекулировать своей семейной историей и делать ее частью большой политики? Не говоря уж о том, что декану факультета социальных наук не пристало рассказывать сказки, выдавая их за исторические факты. К тому же интервью давалось на самую актуальную ныне тему — относительно референдума по русскому языку.
Референдуму, который всколыхнул в латышах все старые обиды и неприязнь ко всему русскому. Латышские газеты полны русофобских писем, во время радиоэфира звучат полные ненависти голоса сельских тантинь, и очередной миф о плохих русских из уст известного политолога только подогревает этот костер ненависти.
И доказывает, что межнациональный диалог невозможен. Он был возможен в 1994 году, когда принимался Закон о гражданстве. Диалог еще был возможен в 2004 году, если была бы отложена реформа образования. Сейчас уже нет.
Русские стали похожи на тех самых латышей из писем Гончарова, которые стараются взять себе все, устав терпеть издевательства хозяев. Старый спектакль не сходит со сцены, только актеры в нем меняются. Сюжет же хорошо известен…
P. S. Кстати, моя семейная история ждет своего Лескова, ибо я — правнучка Дава Яновича, родившаяся в Латвии, являюсь негражданкой этой страны. Анекдот не хуже колыванского мужа.
"Вести Сегодня +", № 11.
