ЮРИЮ АБЫЗОВУ - 75
Татьяна Аршавская
Даугава, 1996, №6
С писателем, переводчиком, литературоведом Юрием Ивановичем Абызовым
беседует Татьяна Аршавская
Т.А. Русские культурные центры трех балтийских государств называют Вас своим патриархом. А о патриархе положено все знать. Но когда мы обменялись своими знаниями, то поняли, что фактически мы очень мало о Вас знаем. Это говорит о Вашей скромности необычайной. Вот и то, как трудно было мне взять у Вас интервью, Вас, конечно, очень украшает, но не увеличивает наши знания. Поэтому я "от имени и по поручению" всех русских организаций сегодня устрою Вам небольшой допрос и касаться он будет некоторых личных моментов. И вы отвечайте, насколько захотите. Давайте начнем сначала. Расскажите о своих корнях, нам очень интересно, кто были Ваши родители, откуда Вы вобще пошли и как Вы здесь очутились.
Ю.А. Не помню, кому принадлежат слова: "Бывают странные сближенья". Так вот, я, человек, живущий на Западе, генетически произрос где-то в Азии. О том, что я азиат в тридесятом колене, говорит этимология. Дело в том, что фамилия моей матери — Татаринова, а жила она в деревне Ясашное, от слова — ясак, т.е. это уже были какие-то азиатцы, которые платили подать. А в деревне были всего две фамилии: Татариновы и Новокрещеновы, т.е., как ни крути, все время — Азия. А по отцу—я Абызов. А "абыз" — в тюрско-монгольских языках — или мулла, или учитель, наставник, но и тут сюрприз! — в русском бытовании — это язычник, горлопан, негодяй (см. словарь Фасмера). Что для одних свято, то для других — тьфу!
Т.А. А к "обозу" это не имеет отношения?
Ю.А. Нет. Варианты могут быть: Абосов, Абасов. Мой друг, Давид Самойлов, специально посвятил этому юмористическо-филологическое изыскание — по поводу происхождения фамилии "Абызов". Если вам интересно, приведу оттуда несколько положений: "А" является обычной приставкой к абхазским словам. Сравните: алариок — "Ларек", ауниверсам — "Универсам". Почти уверенно можно утверждать адыгейско-абхазское происхождение Абызова...
Один из крупнейших филологов национального направления категорически отвергает версию об абхазском происхождении фамилии Абызов. Он утверждает, -что первоначальная форма была Лабызов... Лабыз, как известно, был один из приближенных князя Владимира Святого, большой любезник. От него и идет род Абызовых.
Первоначально фамилия писалась Лобызов, от слова ЛОБЫЗАТЬ.
На вопрос же, куда девалось Л, он твердо отвечает: потерялась во время татарского ига.
Из Всемирной энциклопедии: АБЫЗОВ Юр.Ив. (наст.фам. Абзыков), р. 1921. Рус. антисоветск. пис., уч., пер., засл. деят. культ. Латв.ССР. Друг и современник Д.Самойлова. (Подр. см. в ст. Д.Самойлов), сост., ред., отч<асти> авт. "В кругу себя" и др."
Т.А. Ну, с фамилией Вашей исчерпывающе ясно.
Ю.А. Родился я на Урале. Едва подрос, попытался поступить в Уральский университет, но началась война и Родина потребовала меня, так же, как и моих двух братьев — нас всего три брата. Все они воевали, и как ни удивительно, все почему-то уцелели, хотя были с увечьями, с ранениями, со всем прочим. И после этого, после госпиталя, я опять поступил в университет, на филологический факультет.
Т.А. Где, в каком городе?
Ю.А. В Свердловске. А когда кончилась война, мы оглянулись и выяснили, что у нас нет дома, мы все рассеяны повсюду. Отец мой был в 38-м году арестован и отправлен на Колыму, старший брат был ранен еще в конце 41-го, и после госпиталя, — он до сих пор хромой, — был направлен на работу в военкомат, поскольку это не требовало больших усилий, можно было сидеть и перебирать бумаги. Младший брат оказался под Лейпцигом, куда он дошел танкистом. Мать оставалась одна. Так что мы не знали, где наш дом, куда нам деться. Но тут старшего брата как раз отправили следом за движущейся линией фронта, по военкоматской линии, в общем, он попал в Ригу. Поскольку он здесь оказался оседло, то мы подумали-подумали, а не переехать ли нам всем к нему со всех концов страны. В 1946-м отца выпустили, он приехал с Колымы, я — из Свердловска, младший брат из-под Лейпцига, все сюда. Вскоре старший брат уехал обратно на Урал, а мы остались. Я просто перевелся из Уральского университета в Латвийский университет. Был я тогда на третьем курсе. Здесь я его и окончил в 49-м году. Ну, окончил, видимо, неплохо, потому что меня тут же направили преподавать в педагогический институт.
Т.А. В Даугавпилсский?
Ю.А. Нет, здесь, здесь в Риге был педагогический институт в то время. Он находился около вокзала, там, где вычислительный центр, это бывшая Ломоносовская гимназия. И одновременно с этим я стал заниматься переводами, потому что мне всегда это было интересно, переводил с польского, латышского пытался с английского. И меня взяли в Латвийское государст венное издательство, редактором, потом я был даже старшим редактором.
Т.А. Это не "Лиесма"?
Ю.А. Потом — "Лиесма". Сначала она именовалась Латгосиздат, а "Лиесма" уже в последние годы.
Т.А. Юрий Иванович, а кто Ваши родители? Прародители?
Ю.А. Дед мой по матери Ефим Иванович Татаринов, крепкий такой уральский мужик, там ничего азиатского не было. Я мать спрашивал, как с прадедом? Она говорила: все были православные, все нормальные русаки. Это был большой такой род, крепкий, многодетный. Все были охотники, пахари. В то же время, понимаете, Григорий Ефимович, мой дядя, брат матери, получил высшее образование, был известным на весь Урал горным инженером- путейцем. За что он, конечно, был в 37-м арестован, отправлен на Север, где и сгинул. Весь род настолько был крепкий, добропорядочный, строил добротные дома, бил крупного зверя, он, конечно, подлежал расточению... потому что не должно было ему существовать в царстве социализма... Все они были раскулачены, все рассеяны по лицу земли. Но остатки их были востребованы властью. Во время войны, в Тагиле, где надо было строить танки и где надо было служить в армии, их использовали, лишив предварительно всего.
А отец был из семьи уральскозаводского кузнеца. Кузнец, видимо, неплохо зарабатывал, если дал отцу какое-то образование. А у отца было стремление выбиться в "белые воротнички". И он пошел по товароведческой линии. Служил у крупных купцов Бахтияровых — на Урале было много татар, и они имели различные торговые филиалы. Отец был на хорошем счету. Насколько я сейчас помню, был он веселый такой, компанейский. Участвовал, по нынешним понятиям, в самодеятельности, что ли. Был душою общества. Мать мою он украл. Потому что для материнского рода он был, конечно, голытьба, какой-то там прощелыга, услужающий. А она заслуживала добротного жениха. Но как-то по сговору отец с приятелем подогнали тройку, умчались в Синячихинский завод. Там были обвенчаны. Какое-то время переждали, потом приехали домой и бухнулись в ноги. Что оставалось делать — пришлось простить.
Т.А. А характером Вы в кого?
Ю.А. В отца, пожалуй...
Т.А. Жену крали?
Ю.А. Нет.
Т.А. Но все- таки в отца... оптимистическая у Вас тональность характера.
Ю.А. Теперь я сокрушенно вспоминаю отца. Сколько я ему причинял огорчений своей неосновательностью, вздорностью. А он так меня любил, больше, пожалуй, чем моих братьев.
Т.А. Это Вы-то неосновательный!?
Ю.А. Ну какой я тогда был, такая сволочь в молодости.
Т.А. На сына своего уже со скидкой смотрите?
Ю.А. Да, это мне за отца возмездие. Мы с ним порой плохо контачим, и он занят чем-то своим... Я для него даже нечто инородное, неавторитетное... и все такое. Я и говорю, что ж, сам, Юрий Иванович, виноват... а вспомни, как ты к отцу относился. И даже признаюсь Вам, как-то, молясь утром, кинул взгляд — у меня на стене висят фотографии моих родителей, друзей, близких, уже ушедших... поймал себя на мысли: о, как бы я их сейчас любил, если бы они были живыми... Но, к сожалению... Только благодарную память о них храню. Вот... Ну а потом, как я уже говорил, кончил университет, работал в издательстве, потом по сумме накопленных всяких переводов был принят в Союз писателей, в 62-м году. Вскорости ушел со всех должностей и сел просто за письменный стол, на вольные хлеба. И так вот до сих пор.
Т.А. Юрий Иванович, а что Вы преподавали в пединституте?
Ю.А. Введение в литературоведение, фольклор, читал спецкурс по Маяковскому.
Т.А. Студенты Вас помнят?
Ю.А. Некоторые. Неожиданные бывают встречи. Вот недавно приезжала из Израиля Геся Тейтельбаум, глава Сохнута. Я ее как-то плохо помню, а она почему-то считала, что мне чем-то обязана, что я ее спасал в ту пору.
Т.А. Материально?
Ю.А. Нет, как раз время было такое, я с 49-го преподавал... Врачи-убийцы, космополиты. Да, я еще был назначен замдекана в институте, на заочном отделении, что-то от меня зависело — передать ли дальше что-то там по инстанции, придержать ли.
Т.А. Настучать или не настучать?
Ю.И. Нет, просто промолчать. В общем, время от времени приходится встречать бывших студентов.
Т.А. Юрий Иванович, а мечали Вы в детстве о чем-нибудь таком, что у Вас реализовалось... совершенно отвлеченное такое, детское?
Ю.А. Да нет, у меня всегда была с детства — книжка.
Т.А. Родились прямо с книжкой?
Ю.А. Куда бы я ни приехал, к родственникам, знакомым, — я всегда интересовался, где какие чердаки, где какие чуланы, что-то находил и утыкался вечно в книгу. Детство и юность я провел в городе Алапаевске. Туда, помните, были помещены великие князья, потом они были отвезены для казни за одиннадцать километров к Синячихинскому заводу, там расстреляны. Тем и славится Алапаевск, еще славится тем, что там Петр Ильич Чайковский в детстве какое-то время провел. Вообще, я понимаю, что та интеллигенция, инженерная, путейская, горнозаводская, была культурная, образованная, потому-то я все время находил залежи старых газет, журналов, книг — а ведь городок небольшой. Оказалось, все это давно оседало, все было, и мне приходилось лишь выбирать. Библиотека была неплохая. Там я мог наткнуться на что угодно — на Жюль Верна и Вольтера, на Синий журнал или "Сатирикон". Ну, там и пристрастился к чтению. Мать утверждает, что я был настолько чокнутый, что даже на ходу читал, а за едой просто невозможно было меня оторвать от книги.
Т.А. То есть, где бы Вы ни находились, в Латвии или еще где, Вы все равно раскапывали бы культурный слой.
А вот была ли у Вас в жизни такая встреча, или книга, или человек, что-нибудь такое, что Вас очень сильно изменило, очень сильно на Вас повлияло?
Ю.А. Такая встреча... С Давидом Самойловым. Он стал для меня главным человеком.
Т.А. Когда Вы с ним встретились?
Ю.А. В конце пятидесятых. Они приехали сюда с покойным Леоном Томом, был такой переводчик с эстонского и поэт, москвич. Был вечер, декада очередная какая-то, литературная. У Нины Бать встретились. Мы с Самойловым одногодки, он с 20-го года, я — с 21-го. Примерно одной судьбы, оба воевали. Только я был провинциалом, а он все-таки москвйч. Как-то мы пришлись друг другу по душе.
Т.А. Но вы ведь не очень одинаковые. Вы как-то дополняли друг друга? Что Вас тянуло друг.к другу?
Ю.А. Во-первых, он был настоящий поэт и умел то, что смутно, что не имело выражения, выражать за всех нас, кто был вокруг него. В стихах или в прозе. И вообще он не был тривиальным, а всегда как-то умел свежо взглянуть на вещи.
Т.А. И весело?
Ю.А. Да, и главное, был наделен большим чувством юмора... Был у него и большой круг друзей, знакомых, в который он и меня втягивал. И когда я приезжал в Москву, то и учился у него вот этой...
Т.А. Легкой глубине?
Ю.А. Да, глубине, умению формулировать — это очень важно.
Т.А. А потом он еще импровизатор, подхватывающий на лету, развивающий. И у Вас какой-то диалог на этой почве завязался с ним?
Ю.А. Да, время от времени мы устраивали с ним кратковременные, иногда долговременные игры, переписку от лица вымышленных персонажей. Ему всегда тоже нравилось выступать от какого-нибудь придуманного лица: русский самородок такой, пьяница, хитрован. И вот переписка. Все, что он придумывал, я подбирал, не давал пропадать его экспромтам, вариантам.
Т.А. Накопилось на посмертное издание?
Ю.А. Накопилось. На четыре рукописных тома.
Т.А. Из того, что не было опубликовано?
Ю.А. Да. Вышла лишь маленькая тощенькая книжечка "В кругу себя".
Т.А. А остальное все еще в рукописи?
Ю.И. Да. Кто-то в Москве вызвался было издать все целиком, но что- то застопорилось.
Так вот поэтому мне его сейчас и не хватает, потому что больше, кажется, никого такого близкого мне по духу человека не было. И сейчас, в связи с юбилеем, невольно вспоминается давнее его поздравление с днем рождения...
...Давай с тобою тринкен,
Абызов, милый друг.
Есть повод — день рожденья.
И в наши времена
Какое наслажденье
Быть вместе, старина!
В кругу не очень шумном,
За славною едой
Поговорим об умном,
Товарищ мой седой...
Не хватает этого сочетания шутливости и разговоров "об умном". Вот почему мне часто бывает грустновато. Из его же стихотворения :
Потому что здесь все меньше
Разумеющих меня.
Я бы с ним поговорил
На серебряном наречье
Про призванье человечье,
Про игру вселенских сил.
Мне ведь жить не надоело,
Но у Господа для тела
Я бессмертья не просил.
Ведь уже понимаешь, что срок вроде бы поджимает, и я часто обращаюсь к этому образу "бессмертья для тела не просил". И еще он оставил четкие, удивительные строки.
Всего с собой не унесешь.
Останутся на этом свете
Стихи, бессонница, галдеж,
Друзья, возлюбленные, дети.
Останутся в твоем дому
Какие-то дела и вещи.
Живем мы вместе.
Уходим мы по-одному.
Сейчас ушел еще один из самойловской бригады — Зяма Гердт. Закрылась скобка за эпохой.
Т.А. Наверное, Самойлов пытался сделать то, для чего все-таки чело- зек рожден, если не для счастья, то для какого-то свободного творчества Реализовать жизнь, как игру свободную. Он сам задает условия этой нры, и сам в неё играет. И в этом он свободен, тут его никто не мо-
жет ограничить. И вот Вы с ним вдвоем проигрывали какую-то часть жизни в свободном выражении таком.
Ю.А. Ну вот видите, все рассказали сами... Впору в это время отдыхать.
Т.А. Ну, я так поняла. Правда, Юрий Иванович? Поскольку я помню его, и Вы как бы... играли в две скрипки в те минуты.
Хорошо. А если бы Вам сейчас можно было как-то самому режиссировать свою жизнь, Вы бы ее изменили?
Ю.А. Я не знаю, что бы я мог переиграть. Слишком это магнитное поле сильное и внутри его не очень-то поиграешь. Только нужно отвоевать, если уж война на тебя свалилась и дальше не участвовать, то есть взять за основу библейское "отойди от зла и совершишь благо". По возможности, не давать, чтобы тебя втянуло в крупную пагубу. Конечно, это не всегда удавалось, часто, как по Салтыкову-Щедрину, делал что-то "применительно к подлости", если не совсем подлое. Вообще, оглядываясь на жизнь, я чаще всего вспоминаю пушкинское "и, с отвраще- ниием читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю...". Потому что столько гадостей видишь в своем прошлом... Когда делаешь их, вроде все нормально, а как же — все кажется логично, а потом проходит время — ах, зачем я бесчинствовал!.. Но не знаешь, что, где можно было переиграть? И нрав такой был, молодой, кипенье это, бурленье это, хвост задрав, хвастовство это необузданное, честолюбие, стремление сыграть на том, что у тебя есть... знания или талант... чтобы громогласно, нескромно...
Т.А. Ну как же, самореализация. Возрастная самореализация. А сейчас смотришь другими глазами.
Ю.А. Да, сейчас смотришь, — Господи! Да если бы все это касалось только меня. Но ведь рикошетом бьет и по кому-то другому. Кроме того, наигрыш этот создавал другой облик, какой-то ненужный грим был, который сейчас бы стер беспощадно.
Т.А. Но все-таки, если предположить на минутку, что Господь дал нам эту жизнь в качестве вопроса. Вот я тебя ставлю в такие условия, как ты поступишь? А теперь — в такие.
Ю.А. А в какие условия? В те же советские условия?
Т.А. Да.
Ю.И. Так, очевидно, они и диктовали.
Т.А. Да, вот в такие условия. Испытания. Может ли человек достойно пройти лагерные условия или еще какие-нибудь, еще более тяжелые. Есть люди с еще более тяжелой судьбой.
Ю.А. Я боюсь за себя, боюсь, что если бы мне достались условия более суровые, экстремальныее, я бы, наверное, не выдержал, наверное, сломался бы.
Т.А. Наверное, каждому Бог дает то, что по плечу? А может быть, и не всегда, я не знаю. Но роптали ли Вы когда-нибудь, обращаясь к Господу?
Ю.А. Нет. Никогда. Только благодарил. За то, что длит так милосердно даже дни жизни моей... я не стою этого... и снисходителен к моим грехам. Так что я с ним в очень хороших отношениях.
Т.А. О том, что Вы написали и сделали, мы знаем, это есть у нас. А вот что бы Вы хотели сделать обязательно? Что самое главное, что Вас сейчас мучает?
Ю.А. Неизданный второй том книги "От Лифляндии к Латвии". Потом хотелось бы довести до конца издание "Балтийского архива".
Т.А. А сколько еще там сил надо, чтобы довести до конца?
Ю.А. В основном все уже сделано. Материал я уже предоставил, сейчас набирается в Таллинне второй том. Потом еще этот трехтомник по архиву газеты "Сегодня",, который в Стэнфорде будет издаваться, тоже хотелось бы увидеть еще при жизни. Большой труд, несколько лет работали с профессором Флейшманом, с Борисом Равдиным. Есть и еще... Да рукописей хватает. Но вижу уже, что многое нереально. Или это са- мойловское "В кругу себя"...
Т.А. Вот нашелся бы издатель на вашу с Самойловым книгу...
Ю.А. Хорошо бы. Чтобы все это не пропало, не развеялось... не пошло бы прахом...
Т.А. Юрий Иванович, а то, что наше Общество русской культуры существует, как Вы это оцениваете?
Ю.А. Как чудо!
Т.А. Как что-то невероятное? Вопреки?
Ю.А. Казалось бы, уже все сделано для того, чтобы быть упраздненным или самоликвидированным, а оно все равно еще цепляется. Мы ведь не о том думали, когда затевали. Все было довольно смутно, рисовали себе смутные задачи. Ясно было одно, что наступал смутный период, период конфронтации и распрей и всяческих бед. И мы увидели единственный выход — культура как средство смягчения "нравов", как средство просветления умов и, так сказать, совоздействия. Кто-то правильно это понял, а кто-то смутно. Кинулись к нам, решили, что мы новые пророки, потом увидели, что в смысле карьеры там ничего никому не выпадет, в смысле материальном тоже — мы сами нищие. В смысле национальной... так называемой Русской идеи с миссианским духом — мы ее отвергаем. И все как-то отсеивались и отсеивались. И то, что мы сначала провозглашали, как наше общество будет солидарно с носителями латышской культуры, что вместе будем действовать... взаимодействовать — оказалось, что мы не нужны, что латышский культурный эстеблишмент без нас великолепно обходится. Вот так... Не знаю, на чем мы держимся...
Т.А. Держимся, и на том спасибо. А там поживем-увидим... Юрий Иванович, мы желаем, чтобы все Ваши планы сбылись и чтобы материальные заботы Вас не слишком заедали.
Ю.А. Благодарю.
Т.А. Можно еще один вопрос?
Ю.А. Давайте.
Т.А. Какую радость Вам дарили женщины?
Ю.А. Понимаете, с женщинами очень сложные у меня отношения. Как бы это сказать?.. Давид Самойлов так определял: женщину можно завоевывать двумя способами. Или как из пожарного брандспойта — сразу сильным ударом сбить ее. Если не получается, тогда приходится прибегнуть к методу худого рукомойника: кап .кап...кап... А так как у меня напора этого не было, не умел я, так сказать, завоевывать энергетикой, а капать было как-то не то чтобы унизительно, а как-то жалко себя растрачивать...
Т.А. Трудоемко.
Ю.А. Поэтому я предпочитал работать на обаянии. Песенки попевал, стихи там читал... ждал, что кто-нибудь да клюнет. Почему-то клевали не те. Поэтому, конечно, обжигался несколько раз. Два раза брак был неудачный, третий, кажется, получилось.
Вы спрашивали, какие женщины и какую радость дарили? Преимущественно, блондинки.
Т.А. Радость цвета волос? То есть, вы любите нежных женщин?
Ю.А. Да, я бы сказал, скромниц.
Т.А. А такие были?
Ю.И. Да, но они как-то мельком проходили, не всегда я мог оценить вовремя, а потом уже было поздно.
Вообще всегда поздно спохватываешься. Это какое-то проклятье.
Т.А. Замечательно, что мой "вопрос о женщинах опять дал Вам повод вернуться к бытию человеческому.
Спасибо Вам большое, Юрий Иванович, за беседу.
