ХАЕНКО СВЕТЛАНА ИВАНОВНА (попытка воспоминаний)
Георг Стражнов
Вот уж кто действительно соответствовал своему имени – так это Светлана Хаенко. Она была человеком, излучающим свет. В лучах этого света каждый, кому посчастливилось общаться с ней, ощущал себя спокойно, уютно и достойно. Она сразу умела задать беседе такие рамки, при которых всё низкое, пошлое, мелкое отметалось само собой. Она была классической русской интеллигенткой, типом человека, почти уже и не встречающегося в наше время.
ЕЁ ОБЛИК
Почему хочется сразу описать её внешность? Да потому, что каждый, кто впервые сталкивался с ней в самых разных ситуациях, не мог не обратить на неё внимание. И не потому, что она была высокого роста – в Латвии много высоких женщин. А потому, что она была очень «светлой». Она сразу обращала на себя внимание именно внешне. Мы познакомились в начале 70-х. Ей было немногим за тридцать, мне – за двадцать. Она производила впечатление статусной дамы. И это не только, повторяю, из-за её высокого роста, приумноженного высокими каблуками, - она не старалась казаться ниже. Главное - она была всегда оригинально и со вкусом одетой, всегда в чём-то светлом. Летом - почти белом, в чём-то просторном, «летящем». Осенью-зимой она меняла гамму своих нарядов на светло-кофейный, оливковый. Прямая спина, туфли на шпильках, ровная, доброжелательная манера общения, в серебряных кольцах и запястьях тонкая рука. Нас познакомили Шегельманы, Юла, жена известного графика Семёна была старой приятельницей «Светки». Так что мы как-то сразу коротко сошлись и стали часто встречаться. Мы с женой были нередкими гостями в их огромной квартире, в которой она жила с многочисленными домочадцами, на третьем этаже по улице Фрича Гайля (теперь Алберта) в изысканном с серым фасадом доме №4, архитектурной фантазии Михаила Эйзенштейна. Именно там, еще задолго до моды на югендстиль, Светлана с моей женой прямо на элементах лепнины и ковки лестничной клетки разбирали детали этого стиля, которому через десяток лет суждено было стать визитной карточкой Риги. Светлана, весь её облик, как нельзя лучше подходил к югенду. Её платья с широкими юбками, её просторные пальто, украшенные затейливыми вышивками и аппликациями – всё было из «той жизни». Эти пальто и пончо ей шила подруга. Всегда в исключительно «рижских» сероватых тонах с вкраплениями лилового, она была совершенной дамой. Женщиной, в которой безошибочно читались черты рижанки, в самом своём облике несущей приметы прекрасного города. В своей одежде она была исключительно живописна, исповедовала фольклорный стиль. Введённый в моду стиль «кантри» или «фолк», как она говорила, английским дизайнером Лорой Эшли в 60-ые годы, этот стиль в одежде Светлана сохранила до последних дней. Поэтому так часто использовала (а шила она сама) и народные ткани ручной работы, и кружева, а в украшениях, и кавказское серебро и авторские работы местных ювелиров. Еще она очень любила латгальскую керамику. Она обожала народные промыслы.
ЕЁ ПРОФЕССИЯ
Светлана Хаенко войдёт в историю Латвийского искусства как автор целого ряда художественных альбомов, ставших сегодня библиографической редкостью. Здесь и книга о скульпторах Льве Буковском и Виктории Пельше, живописцах Бируте Баумане и Артуре Никитине, графике – Елене Антимоновой, знаменитом мастере по металлу Хайме Рысине, альбом-исследование об еврейских художниках Латвии, и конечно же удивительный альбом-исследование «Рига. Портрет Старого города», в котором собрано около 200 работ разных мастеров, рисовавших Ригу в течение четырёх столетий.
Художники всегда с вниманием и уважением относились к её оценкам. В русскоязычной прессе Латвии, среди тех, кто пишет о художниках и выставках, она была, кажется, единственным профессиональным искусствоведом. В 70-ые случилось так, что мы оба почти одновременно пришли работать на радио. Я – редактором, она – внештатным автором в отдел культуры. Наша личная «radiostory» продолжалась аж семь лет и завершилась тоже одновременно. А в тот период - с 1975-го по 82-ой мы встречались едва ли ни ежедневно – в 10 утра за утренним кофе в баре «Кирпич» - так Светлана обозвала, безымянный буфет министерства коммунального хозяйства ЛССР, что был в соседях с Радиодомом на Домской площади. Это название он получил от Светланы за его терракотовые не штукатуренные кирпичные стены. Так вот, пить кофе в «Кирпичике» - это стало для нас почти ритуал. Теперь такие посиделки называются «кофебрэйк». Там, за полированными тёмно-зелёными столами мы проводили с полчаса, обсуждая новости и планы на день. Второй раз мы спускались туда где-то часов в пять, уже перед самым закрытием заведения. Барменша Люба благоволила нам и разрешала задержаться и после закрытия, пока приводила в порядок бухгалтерию. Это было время, когда мы могли, сбегая от рутины, принадлежать сами себе, своего рода вид внутренней эмиграции. Там мы забывали о речах Брежнева, о материалах очередного партсъезда, которые необходимо было изучать, об откликах на очередные «гениальные» решения Партии. Художественная жизнь в Риге была тогда очень яркой. Все крупные художники были полны сил и работали очень интересно. Именно искусство оставалось той маленькой отдушиной в идеологически спертом воздухе социального пространства позднего Союза. Не смотря на массу ограничений – идеологических, финансовых, технических, Светлана была полна идей и, сколько я её помню, всегда работала над очередным альбомом-монографией.
Затем, в 80-ые мы оба «синхронно» покинули стены Радиодома. Светлана ушла в журнал «Rīgas Modes» русским редактором, а я в рекламу. Естественно, мы стали встречаться реже, но регулярно, поскольку для съёмок рекламы мы часто использовали манекенщиц из Рижского дома моделей. Встречались всегда в каких-нибудь кафе, которых было много вокруг редакции журнала «Rīgas Modes», где теперь находится «Salons «А» на Калькю. Позже – регулярно в Киногелерее, где мы с ней устраивали совместные выставки. В том числе и многим знакомым художникам – Лене Антимоновой, Зое Гераскиной, Ивану Пустошкину, Георгию Зерницкому, Иосифу Эльгурту, Хайму Рысину, Гоче Хускивадзе, Валерии Шуваловой и другим. Она, порой, находила, вытаскивала из забвенья, удивительных художников и помогала им. Так, например, она открыла рижской публике имя своеобразного живописца Михаила Штильмана. Ему было уже за сорок, когда у нас в Киногалерее состоялась его первая и, очевидно, единственная персональная выставка. Надо отметить, что делала она всё это совершенно бескорыстно, действительно, из любви к искусству. Так, уже в новое время, она помогала уже стареющим одиноким художникам, приносила им продукты, лекарства. В конце 90-х мы с ней завели обычай – хотя бы раз в месяц бросить все дела и посвятить несколько часов друг другу, сходить вместе на новую выставку, а потом посидеть где-то за чашкой кофе с коньячком, обсудить новости, просто поговорить.
Она была, конечно же, исключительный профессионал, искусствовед с прекрасным чувством стиля, с хорошим слогом. Она была настоящей интеллигенткой. Нет человека, который мог бы о ней сказать плохо. Незлобливость, отсутствие зависти, ревности, вздорных амбиций сделали её любезной сердцу самых непохожих людей. Художники, с их нервом, гонором, сложными характерами – она умела своей добротой и открытостью умиротворить их, не разжигая в них мучительных страстей. Всё лучшее, что мы вкладываем в понятие «русский интеллигент» присуще её характеру – хорошее образование, вкус, стремление избежать всякой склоки, конфликта, искусство общения с самыми разными людьми. И конечно же абсолютное бескорыстие во всём.
ЕЁ ДРУЗЬЯ
Такими же были и её близкие подруги – ювелир и акварелист, ушедшая несколько лет назад, Ливия Андрюкайтите, скульптор – Виктория Пельше, органистка Евгения Лисицына. Это был круг второго поколения шестидесятников, рождённых в годы войны, уходящая натура «золотого десятилетия» русской интеллигенции ХХ века. Это люди узнаются по тому, что продолжаю жить исключительно высоким искусством, вне мелких бытовых интересов. Конечно, мы говорили с ней и о болезнях детей и о каких-то семейных проблемах, но главным в наших разговорах оставались всё-таки высокие материи. Наши разговоры всегда касались только проблем искусства и культуры. Дело в том, что и в то время круг людей, с которыми можно было поговорить «о высоком» был не слишком широк. В 70-ые год он, этот круг, за счёт отъехавших в эмиграцию сузился еще больше. Уехали Шегельманы, Уласевичи, Ребовские, Лебедевы, Героли и еще целый ряд ярких личностей, блестящих персонажей рижской богемы того времени. Начал ощущался естественный интеллектуальный голод, помноженный на оторванность от Метрополии. Но всё это были лишь «цветочки» по сравнению с тем, что представляет собой сегодня совершенное «безрыбье» века 21-го.
ЕЁ МИССИЯ
С исчезновением таких, как Светлана Хаенко людей, исчезли люди и отношения того высокого класса, которое известно всему миру, как «русская интеллигенция». На смену им пришла сегодня совершенно другая публика, другие разговоры, интересы и отношения. Это были «апостолы», бессеребренники, которые бескорыстно (не будем же мы называть эти гроши – зарплатами) передавали знания о классическом культурном наследии следующим поколениям местной русской молодёжи. Уже в 90-х преподаватели вузов столкнулись с тем фактом, что выпускники школ выходят в жизнь элементарно необразованными людьми. Тому много причин – и перегрузка детских мозгов всяким информационным мусором, и снижение престижа образования и культуры в целом, и кризис семьи в новых экономических реалиях. И вот такие люди, среди которых была и Светлана Хаенко, повели борьбу с общей «попсовизацией» молодёжи. Она столкнулась с такой же проблемой, с которой в прошлом веке столкнулись, очевидно, старые профессора, когда после революции 1917-го года в университеты пришёл новый класс студентов – солдаты, матросы и крестьяне. И нужно было перебороть и косность, и самоуверенность, и амбиции молодых людей и всё-таки дать им какие-то знания и наметить вехи в понимании культуры. «Дети», как она называла своих учеников и студентов, обожали её. Ведь она подарила им такое богатство, которое невозможно отнять, но можно приумножить. Её миссия оказалась выполненной - она прекрасно справилась с теми обязательствами, которые взяла перед собой и перед Богом.
