«Мы хотели только одного - помочь людям»
Татьяна Фейгмане
Диена, 1994, 5 ноября
— Не могли бы вы рассказать о своих родителях, откуда вы родом?
— Родилась я в Сибири, хотя родители мои сибиряками не были. Мой отец — Харлампий Димитриевич Сидиропуло — турецкий грек, родом из города Трапезунда. В 1905 году из-за преследований со стороны турок он вместе со своими ближайшими родственниками был вынужден перебраться в Россию, на Северный Кавказ. Однако вскоре ему пришлось покинуть этот благодатный край и отправиться на заработки в далекую Сибирь. Там он и познакомился с моей мамой, латышкой Ирмой Яновной Блукис, уроженкой Крустпилса. Ее отец был железнодорожным мастером, и когда моя мама была еще совсем маленькой, он вместе с семьей отправился в Сибирь для работы на Транссибирской железнодорожной магистрали. В 1911 году мои родители поженились, а в 1915 году на свет появилась я.
Мой отец, будучи большим патриотом своей отчизны, не желал отказываться от греческого подданства. И в 20-е годы мы продолжали жить в Сибири как граждане Греции. Но жизнь в Советской России была очень суровой, и мама всеми силами рвалась домой, в родную Латвию, где у нее были кое-какие родственники. И вот, наконец, в 1930 году ее мечта сбилась мы приехали в Латвию. Правда, поначалу и здесь нам пришлось нелегко, ведь мы приехали как раз в разгар экономического кризиса.
— Приехав в Латвию, приняли ли ваши родители латвийское подданство?
— Нет. Мой отец считал, что мы по-прежнему должны оставаться греческими подданными. Так мы и жили, не испытывая каких-то особых проблем. А вот сейчас меня этот вопрос задел. Моя мать уроженка Латвии, я здесь живу почти 64 года, в совершенстве владею латышским языком, а гражданство получить не могу. Обращалась даже в Верховный Совет ЛР (в 1993 году), но получила ответ, что мне следует ждать принятия Закона «О гражданстве». Не знаю, дождусь ли этого счастливого момента.
— Думаю, что дождетесь, ибо согласно недавно принятому Закону «О гражданстве» вы подлежите внеочередной натурализации. А сейчас, может быть, вернемся опять в прошлое, поговорим о ваших первых воспоминаниях, связанных с Латвией.
— Прежде всего мне надо было учиться, и я поступила в 9- ю русскую городскую основную школу, располагавшуюся на ул.М.Нометню, 14. В этой школе я проучилась два года, но запомнилась она мне на всю жизнь. Как реликвию храню фотографию своих учителей. С благоговением вспоминаю директора школы Александра Васильевича Орловского, преподавателя Закона Божьего о.Николая, учителей Эльзу Денисовну Тисс, Альму Петровну Эверт, Ксению Петровну Пересветову, Михаила Михайловича Назарова, Леонида Григорьевича Богданова и др. Но особенно полюбилась мне Нина Онуфриевна Орлова. С ней я неоднократно встречалась и много лет спустя по окончании школы. Посвятила ей два стихотворения...
— Оказывается, вы увлекаетесь и поэзией?
— Да, стихи я начала писать в возрасте 16 лет, когда впервые испытала еще по-детски наивное чувство любви. Потом моя муза на долгие годы умолкла... И только уже в зрелом возрасте я вновь обратилась к ней.
— Ваши стихи где-нибудь публиковались?
— Нет. Прежде всего я писала их для себя, для своей души.
— Окончив основную школу, стали ли вы учиться дальше?
— Да, я поступила в Рижскую русскую городскую гимназию. Это было в 1933 году. А в 1935 году нашу гимназию, известную под названием Ломоносовской, закрыли, а нас перевели в Рижскую русскую правительственную гимназию. Мы, учащиеся, тяжело переживали это событие. Но, несмотря на все, мы считали и продолжаем себя считать «ломоносовцами». Наверное, мне в жизни везло на хороших людей. И когда я вспоминаю гимназические годы, то в памяти прежде всего возникают наши учителя. Никогда не забуду нашего классного наставника, учителя истории Ивана Ивановича Келера. Помню, он однажды подозвал меня к себе и сказал: «Валя, скажите вашей маме, чтобы она зашла ко мне». А когда она пришла, то он дал ей 10 латов и сказал: «Купите девочке туфли!» Видя, как плохо я одета, и зная о бедности моих родителей, он таким образом решил нам мочь. Вообще и мне, и моим родителям везло на добрых и отзывчивых людей.
— Как сложилась жизнь по окончании гимназии?
— Окончив гимназию пошла работать. Получить работу тогда было так же трудно, как и сейчас. Мне удалось устроиться на небольшую фабрику Ориент-Халва, располагавшуюся по ул.Гоголя, 7. Помимо халвы на фабрике изготовляли и другие восточные сладости. На фабрике работало много греков. И владельцем производства был итальянский грек по фамилии Каранакирас, женатый на еврейке. Итак довольно тихо и мирно наша семья прожила до начала немецкой оккупации. И вдруг поздним осенним вечером 1941 года в квартире раздался звонок. Когда мы открыли двери, то увидели Каравакираса и стоящую рядом с ним девушку лет девятнадцати. Оказалось, что это его племянница, еврейка. В то время уничтожение евреев шло уже полным ходом, их сгоняли в гетто, чтобы потом уничтожить. В какой-то, пусть и малой степени, и мне пришлось испытать на себе, что значит быть еврейкой. Из-за моей внешности меня часто принимали за еврейку, оскорбляли, сталкивали сталкивали с тротуара и т.п. Для того, чтобы как-то защитить себя, мне пришлось взять в префектуре документ о том, что я не являюсь еврейкой.
Конечно, приход Каравакираса поставил нас перед сложной дилеммой. Повсюду на улицах были развешаны объявления, извещавшие о том, что за оказание помощи евреям и их сокрытие грозит смертная казнь. Мы отчетливо понимали, что, если девушку у нас обнаружат, нам всем грозит неминуемая смерть. Но мы согласились приютить у себя Риву, так звали эту девушку. Жила она у нас периодически, по две недели, по десять дней и т.д. Скрывалась она по нескольким адресам. Но в течение года, до нашего ареста, она периодически скрывалась на нашей квартире по ул.Базницас, 37.
Ваш арест был связан с тем, что вы прятали у себя Риву?
— К счастью, нет. Арестовали нас по другой причине. Наша семья, в особенности моя мама, не могла равнодушно смотреть на то, каким издевательствам со стороны немцев подвергались советские военнопленные. Моя мама старалась помочь им, чем могла, — вещами, продуктами. В то время мы думали только об одном — как помочь несчастным людям. Помогая военнопленным, мы вступили в связь с действовавшей в то время в Риге антифашистской группой Арвида Рендниека и Алексея Макарова.
Арестовали нас 28 октября 1942 года. Мы оказались жертвами провокации. Совершившая побег группа военнопленных в составе восьми человек попала в руки провокатора, некоего Шарипо, заявившего, что он им дает кров, а хлеб пусть ищут на стороне. Тогда эти люди пришли к нам, и мы все оказались в западне.
— Арестовали всю вашу семью?
— Да. Папу, маму и меня. Брат к тому времени уже был женат, правда, жил в нашей квартире, но отдельно, и ничего не знал. Тем не менее арестовали и брата, но через две недели освободили.
— А как сложилась судьба Ривы?
— Можно сказать что и ей, и нам повезло. В момент ареста ее не было у нас. В противном случае всем нам был бы уготован один конец. Риве Соломоновне Шефер удалось выжить, выстоять в необычайно тяжелых условиях. И сегодня она живет в Риге.
— Перейдем, наверное, к самому страшному, к тому, что произошло с вами после ареста...
— В течение двух недель нас допрашивали в гестапо. К счастью, нам не инкриминировали помощь Риве, а только помощь военнопленным. Нас обвиняли в том, что мы были связаны с группой Рендниека. Но, насколько мне известно, члены этой группы ставили перед собой задачу вооруженной борьбы с немецкими оккупантами, мы же только помогали людям — хлебом и одеждой.
А потом нас отправили в Саласпилс, где мы провели шестнадцать месяцев.
— Завершилось ли в Саласпилсе ваше «хождение по мукам»?
— Если бы так! Единственная радость, в 1944 году, незадолго до ликвидации лагеря, освободили папу. Нас же с мамой отправили в Германию, в лагерь Равенсбрюк. Саласпилс в сравнении с Равенсбрюком, был цветочком, а ягодки оказались там. Там с нами делали, что хотели. Там был самый настоящий голод, и моя мама не выдержала его, да и всех прочих издевательств. Я вместе со всеми тряпками, которые на мне были, и колодками весила 37 кг. На нас натравливали собак, нас часами полураздетых заставляли стоять перед бараками, нас били по лицу, по ушам, по глазам... Теперь я молюсь и благодарю Господа, что меня не искалечили, что я осталась жива. У них было заведено правило, что человек в течение 9 месяцев должен полностью отдать всего себя. И немногим удавалось протянуть более 9 месяцев. Как могли, мы поддерживали друг друга.
У нас сложилась «саласпилсская группа» в составе 13 человек, и барак наш считался латышским.
В последние дни войны нас погнали к морю, чтобы, по всей видимости, посадить на баржи и торпедировать. Газовые камеры уже не справлялись со своей миссией. Гнали нас дней десять, а 2 мая, когда немцы почувствовали, что их конец близок, они нас попросту бросили. Что мы могли сделать? Кое-как смастерили шалаш из камыша для того, чтобы переночевать. А утром нас разбудили слова русского солдата: «Кто такие?». Так как в нашей группе в большинстве были латышки, то мне пришлось выступить в качестве переводчицы и разъяснить, что мы являемся бывшими узницами концлагеря Равенсбрюк. В ответ он нам разъяснил, что Германии и Гитлера больше нет, и посоветовал идти в город, где нам окажут помощь. Мы так и сделали. Идем, видим, что нами никто не интересуется, На первых этажах все окна распахнуты, видим, как солдаты копаются в вещах. Наконец, подошли к больнице с большим красным крестом. Позвонили, открыла нам испуганная медсестра. Спрашивает: «Кто вы такие?» Насколько мы могли изъясниться по- немецки, объяснили, что мы бывшие узницы и нуждаемся в помощи. Было даже как-то странно смотреть на то, как медсестра позвала врача и они о чем-то долго переговаривались. А потом дали нам по 25 капель валерьянки и... выпроводили. Пошли дальше, пока не наткнулись на какой-то заброшенный лагерь. Расположились в бараках, где раньше жили надзиратели. Здесь мы нашли обмылки и впервые за 9 месяцев смогли хоть как-то помыться. Находясь в лагере, я уже думала, что никогда не смогу отмыть свое тело.
— Много ли прошло еще времени, прежде чем вы переступили порог родного дома?
— И уже после официальной капитуляции Германии нам пришлось еще долго мытарствовать. Наконец мне удалось устроиться на работу в какой- то военторг, где нам вместо зарплаты выдавали только обед. А 7 августа 1945 года меня свалил тиф. Два с половиной месяца я пролежала в очень тяжелом состоянии, не знаю даже, как мне удалось выжить. Затем я попала в один из репатриациониых лагерей. 25 декабря 1945 года меня и еще нескольких рижанок посадили в товарный состав и отправили в Ригу. 16 января 1946 года я вновь увидела Ригу. Какое счастье, что отец был на свободе, что я могла прийти домой! Явилась я домой измученной, жалкой, в каких-то отрепьях, но главное, что я была дома, что мне удалось выжить!
— Имеете ли вы сейчас какие-то льготы как чело-век, испытавший на себе ужасы фашистских концлагерей?
— Раньше я получала персональную пенсию. Сейчас от государства я никаких льгот не имею. Единственно, пользуясь случаем, хочу поблагодарить Латвийское общество еврейской культуры, которое не забывает меня и оказывает мне посильную помощь и моральную поддержку.
