В конференц–зале Дома Москвы члены "Экспертного клуба" журнала "Балтийский мир" и клуба интеллектуалов SEMINARIUM HORTUS HUMANITATIS собрались за круглым столом порассуждать на тему: "Может ли гражданское общество оценивать власть, государство, политический режим"?

У политэлиты проблемы со слухом

Сразу же пришел на ум анекдот: может–то оно может, да кто ж ему даст? Вот недавно один субъект нашего гражданского общества, учитель Владислав Рафальский, рискнул оценить политический режим в Латвии, заявив публично о своей нелояльности к оному. Как заметил один из участников дискуссии в Доме Москвы, политик и журналист Мирослав Митрофанов, теперь за это хотят наказать не только самого Рафальского, но и весь педагогический коллектив 40–й школы — чтобы другим было неповадно. Это, увы, не единичный пример. "Неблагонадежные" высказывания государство не прощает. Способы пресечь инакомыслие разнообразны — в отличие от сообщества, в руках государства репрессивный аппарат. Увольнения, административные взыскания, штрафы, фискальные проверки и тому подобные негласные методы давления на несогласных создают в стране, как точно подметил Мирослав, серую, давящую атмосферу.

Конечно, когда речь идет о безобидных социальных инициативах, то диалог государства с обществом худо–бедно идет. Голос разных организаций инвалидов, мамочек, велосипедистов, экологов–культурологов "наверху" еще слышат и даже как–то на него реагируют. Но как только речь заходит о политическом курсе, экономике, образовании — тут между вершителями судеб страны и остальным населением возникает глухая стена.

Вот, к примеру, правительство упорно тащит Латвию в еврозону, хотя, по опросам, подавляющее большинство наших жителей против.

Зато Бог слышит всех

Но опросы что? Их можно проигнорировать, объяснить их результаты невежеством или "неинформированностью" респондентов. А вот массовый митинг протеста не заметить сложно. Только где они, уличные формы демократии?
Доктор политологии Латвийского университета Виктор Бердников обратил внимание на латвийский феномен: с начала 90–х годов в Латвии, которая позиционирует себя как демократическое государство, так и не появилось ни одного массового общественного движения. Единственный раз, когда это случилось, — в 2003–2004 годах, когда Штаб защиты русских школ организовал тысячные шествия. А в остальном тишь да гладь, которую не всколыхнули ни резкое снижение зарплат, ни повышение налогов и пенсионного возраста, ни беспрецедентное урезание социальных программ. Мы все глотаем молча. Почему у нас градус общественной активности близок к нулю?

А потому что никакого гражданского общества у нас нет и в помине, убеждал коллег экономист Эйнарс Граудиньш. С начала девяностых годов мы потеряли полмиллиона жителей. 300 тысяч латвийцев–неграждан лишены права участия в политических процессах. Гражданское общество у нас каждый день стоит в аэропорту в очередях на вылет, пафосно заключил Граудиньш.

Корень пассивности латышей — в лютеранских традициях покорности власти, полагает профессор Рижского университета Страдыня Сергей Крук.

Добропорядочный лютеранин должен подчиняться вышестоящим, внушают местные священники. То же самое они говорили и в советский период. Лютеранская церковь оценивает государство как гарант общественного порядка и морали. Для христианина важна внутренняя свобода общаться с Богом, а государство этому не препятствует.

Мирослав Митрофанов дополнил: советская власть тоже внесла свою лепту, отбив у людей охоту "высовываться". Ничего, кроме неприятностей, активная жизненная позиция не сулила. Приоритетом стали дом, семья и частная жизнь. Забота об общественном благе не стала потребностью латвийцев и в новое время.

Власть народу: ваше мнение оставьте при себе!

Другой участник дискуссии Алексей Веселый с этим не согласен. Будучи по профессии верстальщиком, он с головой ушел в общественные дела — возглавил Федерацию активной молодежи, стал одним из основателей Института социальных исследований. Его пример доказывает: гражданское общество в Латвии есть.

Вот только догадываются ли о его существовании политические партии и госаппарат? Ведь механизмов влияния на всю эту надстройку у "низов" нет.

Андрей Бердников находит этому объяснение: статус общественного лидера в нашей стране непрестижен. Общественников не берут в расчет как реальную силу. Вот и приходится им переквалифицироваться в политиков. Яркий пример — Владимир Линдерман. Его акция по сбору подписей для референдума о статусе русского языка начиналась как чисто гражданская инициатива. Теперь же Линдерман формирует политическую партию.

Андрей Бердников не видит в этих метаморфозах ничего хорошего: в развитых странах неформальные методы борьбы бывают более эффективными, чем парламентские. В отличие от политиков, лидеры сообществ свободны от корпоративных обязательств и других ограничений, им по силам мобилизовать большие массы и заставить законодателей изменить законы. Как этого добился в шестидесятых годах прошлого века в Америке Мартин Лютер Кинг.

Но в Латвии массовая поддержка общественных требований, особенно если они касаются нацменьшинств, отнюдь не гарантирует тех же впечатляющих результатов. Сейчас мы наблюдаем позорные манипуляции властей с объявлением референдума о ликвидации института массового негражданства. 13 тысяч подписей собраны и проверены. Но избирком и правящие тянут время и ищут любые, самые вздорные, предлоги, чтобы обойти закон и референдум не проводить. А на будущее латвийцев на всякий случай вообще хотят лишить реальной возможности правовым путем — через общенародный референдум — влиять на государство, напомнил Эйнарс Граудиньш.

Умных не спрашивают

Еще одна группа "оценщиков" деятельности государства — экспертное сообщество. Но интеллектуалы редко попадают в поле зрения СМИ, их исследования остаются незамеченными и политиками. Глобальное видение перекосов в развитии страны и демократии, альтернативные модели не интересуют ни партайгеноссе, ни журналистов. Последние обычно просят экспертов лишь прокомментировать очередное заявление кого–либо из политиканов, посетовал Андрей Бердников.

Что касается социальной науки, то она больше занята рецептами косметического ремонта существующей системы, нежели исследованием глубинных проблем общества и институтов власти, отметил он.

Еще одна специфически латвийская беда, по его мнению, — отсутствие любого вида солидарности. Профсоюзы не поддерживают студенческие протесты, студенты остаются в стороне, когда протестуют профсоюзы или пенсионеры. В западных обществах разные общественные группы координируют действия, когда дело касается социально–экономических вопросов. У нас же нет координации даже между руководителями организаций, порой между лидерами существует некая ревность. К тому же многие из общественников слишком заняты освоением грантов, чтобы отвлекаться на что–либо еще. Если мобилизация населения и происходит, то исключительно на этнической и лингвистической почве. Поэтому Бердников считает наше гражданское общество слабым и неразвитым.

Мирослав Митрофанов в принципе согласен с коллегой, но отмечает такой нюанс: в то время, когда латышские неправительственные организации получали огромные гранты и субсидии, русские общественники не получали ничего. И тем не менее они за эти годы сформировали сильные НГО — правозащитные, учительские, национально–культурные. Под их влиянием, а также при поддержке либеральной части латышского общества удалось добиться прекращения мягкой этнической чистки.

Мели, Емеля, твоя неделя!

Мирослав обратил внимание еще на одну опасность: раньше высказываться в широкой аудитории было позволено только тому, кто доказал свою профессиональную и интеллектуальную состоятельность. Теперь публично говорить могут все, кому не лень.

В огромном информационном шуме, в чудовищном потоке бестолковых мусорных комментариев тонут те инициативы и здравые мысли, которые заслуживают внимания. Высказанное личностью или сообществом мнение потеряло ценность.

Еще одна характерная деталь: в двухобщинном обществе русские оказались в неудобном положении. "Наши одногруппники, сверстники, находясь в административной системе, имели возможность учиться, — пояснил ситуацию Мирослав. — Лично мне, когда я попал в сейм, пришлось очень долго догонять латышских коллег и чиновников. Но для большинства наших соотечественников, оставшихся вне власти и госаппарата, это было невозможно, и потому говорить профессионально на темы экономики, финансов, политологии, государственного строительства и управления могут в Латвии единицы русских. Слушая иной раз представителей русского среднего бизнеса, поражаешься несусветному количеству глупостей, которые они изрекают. Зато огромное количество дураков готово бесконечно говорить на темы национальные. Им кажется, что там всем все понятно. Отсюда проблема коммуникации русского гражданского общества с государством".

Страна декораций

Журналист Анна Строй, в свое время увлеченная идеей интеграции и отдавшая ей немало сил, констатировала:
"Построить гражданское общество нам не удалось. Посыл был простой — получим свободу и заживем как хотим. У каждого из нас за плечами опыт утраченных иллюзий. На недавней встрече латышских и русских журналистов обнаружилось, что некоторые из них не встречались никогда. А если и встречались, то только за кулисами больших событий. И когда эти два профессиональных сообщества встретились, выяснилось, что каждое варится в своем соку и у них мало точек пересечения".

Что касается оценки государства, то довольных им в стране сегодня не найти ни среди русских, ни среди латышей, отметила Анна. Спроси сегодня у самого ярого латышского националиста, доволен ли государством, и он скажет "нет". То же самое мы услышим и от ностальгирующего посткоммуниста, и от вполне респектабельного профессора с хорошей зарплатой, заграничными командировками и возвращенной собственностью.

Почему так? Анна Строй видит причину в том, что общественные институты, которые должны влиять на власть, выполняют чисто декоративную роль. "Когда меня пригласили в совет по нацменьшинствам при президенте, я, конечно, была польщена и воодушевлена, но потом поняла, что результативность совета и других подобных групп — нулевая. Мы построили государство, не оправдавшее ожиданий. Им недовольны все: и те, кому оно все дало, и те, у кого оно все отняло".

Да, мы ненавидели авторитарный строй, в котором человек был безмолвным послушным винтиком. Но оказалось, что либеральное государство в латвийской сборке — еще более бездушный и безжалостный механизм, для которого личность не значит ничего. Наверное, именно этим разочарованы и те, у кого, казалось бы, имеется все для счастья, и те, у кого не хватает самого необходимого для элементарного выживания.