Что сие значит? Что половина наших ученых на деньги налогоплательщиков занимались чепухой и при этом еще постоянно жаловались на недостаток бюджетных вливаний на свои изыскания?

Эти сомнения стали поводом для разговора с председателем правления Института инновационных биомедицинских технологий Дмитрием Бабарыкиным, одним из немногих ученых в Латвии, который представляет частную науку.

Лучше меньше, да лучше

— Дмитрий Александрович, я с удивлением узнала, что у нас в Латвии аж 136 научно–исследовательских институтов. Не многовато ли для страны с населением два миллиона человек?

— Среди этих 136 НИИ есть такие, где работает всего 10–15 человек. Большая часть наших научных институтов — это руины медленно умирающих организаций, давно переживших свой золотой век. Их финансируют часто по инерции, из понятного желания дать возможность доработать сотрудникам.

Удивляет заявление Силиньша о том, что половина НИИ, которые курирует совет АН, несостоятельны. А где раньше был академик? Как он мог делить деньги для недееспособных учреждений?

— Но ведь половина НИИ все же работает продуктивно. За последние 20 лет на их счету были какие–то прорывы мирового уровня? Ну хотя бы в вашей сфере — медицинских технологий?

— Деликатный вопрос. Я бы не хотел быть судьей. Но я не вижу, с чем таким прорывным латвийская наука вышла на рынок медикаментов, технологий, оборудования.

— А ведь Латвии достался в наследство мощный научный потенциал Латвийской ССР…

— Тогда у прикладной науки был заказчик — развитая промышленность. Например, в сложной химии было задействовано огромное количество смежных предприятий, а по "железу" — еще больше. Они заказывали научные исследования. Когда промышленность у нас была ликвидирована, это отразилось и на науке.

— Но ведь заказчиками теперь могут быть европейские концерны и транснациональные корпорации?

— Теоретически да. А практически Латвия их интересует только в роли едока. В июле на одном мероприятии, связанном с высокими технологиями в пищевой промышленности, был поднят вопрос о строительстве профильного завода в Латвии. Инвесторы, однако, не выразили ни малейшего интереса.

Наоборот, нас еще больше выталкивают на периферию. Например, в производстве пищевых добавок требования к оценке их влияния на здоровье уже приближаются к медикаментам. Это значит, что маленьким странам сложно будет развивать такое производство, оно становится слишком затратно.

Гордость на хлеб не намажешь

— А может, для маленькой бедной страны, не имеющей серьезной индустриальной базы, наука — вообще непозволительная роскошь?

— Наука в философском ключе — как инструмент познания мира и т. п. — государству действительно не по карману. Но если перед учеными ставить конкретную задачу — стимулировать развитие народного хозяйства, работать на благо людей, тогда государство должно вкладываться в инновационные исследования. И между прочим, на них в Латвии выделяли огромные суммы. Но… Мода эта прошла: деньги потрачены, а результатов нет.

— Исследования были халтурными?

— Если бы в условиях финансирования было записано, что надо сделать какой–то инновационный продукт и продать его на пять миллионов латов, тогда уровень ответственности был бы совершенно другой. Но этого боятся: чиновники — из–за некомпетентности, ученые — из–за инертности.

У нас ведь главный показатель эффективности работы ученого — научные публикации и патенты. Говорят, это престиж, свидетельство хорошего образования и научной инфраструктуры. То есть повод для гордости. Но является ли гордость достаточным аргументом для трат десятков миллионов латов? Если научные статьи не привлекают в НИИ или университеты деньги международных грантов, то надо пересмотреть критерии государственной поддержки.

Патенты — это вообще какое–то всеобщее помешательство. Все молятся на них, как на икону. Хотя покупателям продукта или технологии патент чаще и не нужен. Потому что патент — это разглашение. А инвестор заинтересован сохранить ноу–хау в тайне.

Результат исследования — статья? Маловато будет!

— Надо наконец определиться, какая наука нужна государству. Если правительство хочет экономического рывка, то нужно финансировать те прикладные исследования, к которым есть конкретный интерес у производителей и инвесторов. Чиновникам легко делить чужие деньги. Государство зачастую финансирует совершенно нереальные проекты, на которые частный бизнес никогда бы не дал ни сантима.

Я являюсь третий год членом наблюдательного совета, надзирающего за исполнением государственных программ, и хорошо вижу: вся исследовательская работа у нас проходит по какому–то кругу. То, что мы делали лет тридцать назад, можно перелопачивать до бесконечности, главное — соблюсти все формальные критерии. Чтобы были заполнены все клетки в отчетах, представлено нужное количество публикаций, неважно о чем. А то, что дальше ничего не происходит, никого не волнует.

— Так, может, хорошо, что сейчас все наши НИИ будут оценивать иностранные эксперты?

— Да это вообще абсурд и позор! В 1991 году сюда приехали датчане. Наш центр был первым, куда они прибыли из аэропорта. Мы тогда сидели еще на советском оборудовании. Какое было заключение датских коллег? Вы ориентируетесь в проблеме, но у вас нет хай–тека. По совету датчан были прикрыты некоторые темы наших ученых, а потом датчане сами их разрабатывали и просили у нас документацию.

Экспертная оценка — это очень субъективный момент. Система координат должна быть в каждой стране своя. Ну не придет в голову шведу разбавлять бензин ослиной мочой. То, что для них неактуально, актуально для нас. И наоборот. И пусть хоть целый эшелон экспертов сюда приедет, ничего не изменится. Есть только один ясный и понятный механизм — конкуренция
.
— Но ведь есть фундаментальные исследования, которые на годы определяют развитие науки. И тут должен быть твердый госзаказ.

— Если фундаментальную научную проблему по гранту изучают три человека с зарплатой по 50 латов, то надо хорошенько подумать — стоит ли?

Японцы после Второй мировой войны скупали патенты, искали передовые технологии, чтобы осуществить рывок. И у них это получилось.

И для Латвии сейчас самое главное — прикладные направления, но не те, которые заканчиваются написанием бумаги. Если получатели грантов будут обязаны обеспечить результаты в реальных деньгах, услугах и продуктах — вот тогда будет толк.

Но для этого должно быть честное и понятное распределение бюджетных денег и грантов, честная конкурентная борьба.

Кто деньги делит, тот их и имеет

— Какую модель распределения средств на науку мы имеем сегодня?

Сотрудники, выполняющие в институтах исследовательские проекты на государственные и европейские средства, входят в состав структур, определяющих политику Министерства образования и науки в области финансирования исследований. Т. е. обеспечивают финансами сами себя. В итоге система работает, как изношенный двигатель с постепенно затухающими оборотами. Это беда маленькой страны, в которой все знакомы друг с другом.
Проблема нашей науки — менеджмент, особенно управление финансовыми потоками. Почему инновационные проекты de facto не являются стратегически направлением для работы минпроса? Вести подсчет публикаций и выступлений ученых на конференциях чиновникам намного легче, чем разбираться с проектами, которые должны завершиться запуском производства.

— Какова вообще сегодня процедура отбора заявок на госфинансирование для научных проектов?

— Все заявки институтов обычно рецензируют три эксперта. Чтобы получить статус эксперта, необходимо иметь не менее двух публикаций в рецензируемых журналах. Казалось бы, на экспертах лежит огромная ответственность за их рекомендации, так как от этого зависит эффективность расходования огромных сумм. Однако на деле эксперты ни за что не отвечают, даже в тех случаях, когда проект заканчивается крахом.

А судьи кто?

— У меня недавно была возможность ознакомиться с заключениями экспертов на заявку нашего института, поданную в Министерство образования и науки. Читая отзывы, я пришел к ошеломительному выводу: двое из трех экспертов не поняли сути рецензируемого проекта. В ответ на мое письмо с требованием объяснений чиновница минпроса скромно согласилась с нашими доводами.

Но самое интересное: несмотря на то что наш проект получил "проходной балл", финансирование мы не получили потому, что деньги неожиданно закончились! Хотя в отчетах минпроса сообщалось, что министерство не освоило 10 миллионов латов, выделенных на науку.

А ведь если бы нашему институту дали гранты, я бы мог набрать людей из тех научных учреждений, которые закрывают или реорганизуют.

Сегодня же работников найти невозможно — все при деле, где–то как–то колупаются. И хотя жалуются, что зарплаты у них мизерные, детей кормить нечем, но держатся за место. Потому что уже привыкли к синекуре, привыкли ни за что не отвечать.

— Сложившийся порядок, очевидно, вполне устраивает академические круги…

— Несомненно. И с человеческой точки зрения это понятно. Но четкие сроки и график реформы дает возможность приспособиться к новым правилам игры. А кто не захочет приспосабливаться — тот просто уедет. Я в этом никакой драмы не вижу.

Нам нужна радикальная реорганизация у п р а в л е н и я наукой, нужно перетрясти всю механику финансирования научной деятельности.

В разговоре с профессором Бабарыкиным мы затронули и роль частной науки. Но это отдельная тема, и мы ее продолжим в ближайших номерах.