Почти дословно. Эпизоды (Изя Малер и другие в те далекие шестидесятые)
Анатолий Ракитянский
Иерусалимский библиофил. - Изд-во «Филбиблон», Иерусалим, 2011.
Это невероятно, что уже прошла половина столетия с тех пор, когда мы были юношами с амбициями, наивны, а вот некоторые картины тех дней я вижу словно наяву: все лица молодые, яркие, жизнерадостные… По-крайней мере у меня они перед глазами как живые, и некоторые голоса, смех, звуки, краски – они тут, со мной, рядом. Да и наша Рига осталась в памяти яркой страницей именно того времени, и сейчас я узнаю в ней иногда ту, а иногда мне кажется, что я живу словно в чужом городе…
Случилось в те шестидесятые годы как-то нам троим познакомиться и сойтись дружески-приятельски: Валерию Цесвану, Виктору Васильеву и мне. Вместе проводили свободное время, бывали друг у друга дома. Часто в доме по Карла Маркса 4, в квартире у Валеры, которого мы просто называли Валькой, собиралась интересная компания: Валентин Семенов, Исраэль Малер (мы чаще обращались к нему просто - Изя), Владимир Френкель и его брат Борис, Роман Тименчик, Павел Тюрин, Виктор Васильев, Марина Васильева, Сергей Марченко, Владимир Гаврилов. Из постоянных посетителей было около семи-десяти человек, но круг знакомых был гораздо шире. Бывали на этих вечерах Борис Резник, Эмма, Нина (девушка Валеры), Ляна Сандлер, Ольга Амалина, Юрий Суворов, Лора Акинчиц. Мне казалось, что в этом доме побывал и поэт Иосиф Бейн, отец большого семейства. Но вот В.Френкель и Б.Равдин меня поправили у Цесванов он не бывал. А вот на «Бродвее» - на главной рижской улице Ленина его можно было увидеть шагающим с супругой во главе, а за ними вереницу из 5-7 потомков. Приезжали гости из Москвы (Брагинский-младший), кто-то - из Тарту. А Марина из Ленинграда увлеченно рассказывала о модном финском романе Марти Ларни «Четвертый позвонок».
Родители Валеры и его сестры Ани почти не участвовали в наших вечеринках и поэтических – и не только поэтических – баталиях, весьма спокойно относились даже к тому, что мы засиживались далеко за полночь, а за столом непременно было вино и закуска. Замечательно читал стихи Володя Френкель –Пастернака, Ахматову, свои и присутствующих. Когда по тексту было: «О, мужчина!» – рука Володи невольно показывала на слегка захмелевшего очередного «поэта», а когда шло восклицание «О, женщина!», рука показывала на юную Аню. В этом не было никакой театральности, скорее так совпадало по ходу чтения. Стоит, наверное, вспомнить об этом приветливом доме и наших встречах в другой раз подробнее, ведь это почти целая эпоха нашей жизни в той далекой юности.
С Малером мы познакомились именно в доме Вали и Ани Цесванов. Я как-то сразу обратил на него внимание: в его внешности было что-то поэтическое, а его стихи – вполне лиричные и метафоричные – вполне соответствовали его облику, напоминавшему Сергея Есенина: глаза, кудри и локон справа. Но когда я намекнул на это, то увидел, что это сравнение ему совсем не понравилось, даже больше того – он как-то отстранился от меня. Эта реакция мне была не совсем понятна, но вскоре снова всёвернулось на круги своя, и мы общались спокойно и по-доброму.
Я уже успел прочитать в компании какие-то свои стихи, показал рисунки. Аня забрала эти листы и куда-то спрятала. В один из наших вечеров Малер подошел ко мне, показал на белоснежную скатерть и бокалы на тонкой ножке, а затем спросил: «Что они напоминают тебе как художнику, как поэту?». Я сразу не ответил, а Изя прочитал экспромт из несколько строк, где сравнил бокалы с цветами: бокалы напомнили ему тонкие зеленые стебли и изящные бутоны роз. Запомнилась строка из других его стихов: «Глаза твои зашторены косым дождем ресниц…». В тот период мы все увлекались стихами Пастернака, Мандельштама, Цветаевой. Возможно, они оказывали некое влияние и на наше стихотворчество. Малер иногда срывался в эпатаж в своих пристрастиях, дискуссиях, на мой взгляд, для него совсем не свойственный.
Позже наступило время, когда наша компания почти распалась: кто-то просто исчез из поля зрения, кого-то призвали в армию, кто-то завел семью, – мы же, встречались с Малером чуть ли не каждый день в Центральном антиквариате на улице Дзирнаву, книжных магазинах. В Центральном антиквариате был «вынос» вновь принятых книг к 12-13 часам, совпадающий с обеденным перерывом, мы старались попасть к прилавку магазина именно в это время, а затем уже продолжали наш обход других магазинов. Я искренне порадовался, когда он приобрёл альбом Кандинского, изданного в 1918 году (1). Спустя какое-то время Изя уступил альбом мне, который в свою очередь перекочевал букинисту и хорошему моему знакомому Мише Иткину, а дальнейшая судьба альбома мне не известна. Получил я от него Эмиля Верхарна «Безумие полей», сборник стихов с портретом известного французского поэта(2). Этот сборник у меня до сих пор на книжной полке. Пришли от Изи в разное время книги поэтов и писателей: В.Третьякова, Ильи Эренбурга, Велимира Хлебникова, Бориса Пильняка и других авторов. С И.Малером мы регулярно виделись в университете, стали довольно часто встречаться в кафе, ходить на художественные выставки, концерты классической музыки. Это был период конца 60-х – начала 70-х.
Именно тогда Малер указал мне на графические работы рижанина Алексея Юпатова, автора многочисленных и любимых многими экслибрисов, замечательного графика, выполнившего иллюстрации к «Евгению Онегину». С помощью Изи я познакомился с этим художником, а затем, после трагической гибели Юпатова, стал активно заниматься его творчеством.
Когда мы в очередной раз сидели за чашкой кофе в т.н. «Птичнике» – известном открытом рижском кафе, где часто собиралась богема, – Изя познакомил меня с прекрасным живописцем Георгием Матвеевым. Он был гораздо старше нас, но прекрасно выглядел – моложе своих лет. Матвеев окончил рижскую Академию художеств, побывал во Франции, его парижский цикл стал известен и отмечен самим А.Н. Бенуа. Мы старались всегда приглашать его за наш столик, угостить; зная его «ликерные» пристрастия, заказывали ему рюмку-другую шартреза или бенедиктина.
На очередной выставке в Доме художника И.Малер познакомил меня с Еленой Антимоновой, которая выполнила для него интересный экслибрис. Позже эта встреча переросла в дружеские отношения. В свою очередь, я его познакомил со Станиславом Рубинчиком – страстным книжником и писателем, автором замечательной книги «Рукопись, найденная в саквояже»: о библиофильских страстях юного книжника, посвятившего себя поиску библиотеки писателя-библиофила С.Р. Минцлова.
Однако самыми памятными и интересными были наши разговоры, хотя порой милые беседы о поэзии и поэтах перерастали в бескомпромиссные схватки. Дело в том, что я покупал все без разбору поэтические сборники, как бы выстраивая антологию русской поэзии, к чему Изя относился весьма иронично. Я доказывал, что и у средней руки поэта попадаются хорошие стихи, а Малер утверждал, что это пустая трата времени. И еще: «Пора бросить умиляться классиками, хватит с них школьной программы!» – таков был его приговор. Разумеется, он меня в конце концов убедил относиться более разборчиво к выстраиванию своих пристрастий. Хотя Пушкина, Тютчева и Лермонтова я не согласился в те времена поменять на Брюсова, Гиппиус и Бальмонта – никак не мог в них вчитаться. Наши разговоры я записывал на всяких бумажных клочках, а затем фрагменты интересных эпизодов заносил или в записную книжку, или в дневник, где фиксировались события дня. Но после того, как Владимира Гаврилова вызывали в «угловой дом», т.е. в местное КГБ, дневник, записи разных лет и некоторые рукописи пришлось сжечь. Были веские причины для этого, тем более что в дневнике находились записи о знакомых, и не только о поэзии , а рукописи были не только мои. Но однажды, спустя много лет, перебирая бумаги, я нашел несколько клочков с записями фраз Малера, забытых фрагментов дневника, и теперь есть возможность воспроизвести некоторые из них почти дословно:
«Не умничай, лучше скажи глупость, – будешь оригинальным!»;
«Идем смотреть снег»;
«Надо читать, читать… а потом бросить читать, выйти на улицу, закричать от тоски и горя, что тебя распирают чувства, которые воспроизвести ты не можешь, как могли это поэты Серебряного века…»;
«Жаль, что сейчас запрещены дуэли, я бы дрался».
Он был младше меня и ниже ростом, но для меня он был авторитетом номер один, несмотря на иногда колкие слова в мой адрес: «Ну, ты и мимоза, тебя надо хранить под стеклом». Ему нравилось, что возле меня порхали девицы с танцплощадок. В кругу их он внутренне смущался. Но приглашал меня: «Пойдем сегодня на балеху в Академию художеств, там очень выразительные дамы». По натуре он был человек нежный и лиричный, но тщательно это скрывал. На вечерах у Вали Цесвана, бывало, отведет в сторону: «А ведь можно просто покурить в коридоре». И мы шли в коридор, на лестницу, в подъезд, где он меня экзаменовал Северяниным: «Сияет ночь и робкою газелью / Скользит, струится силуэт»; «В такую ночь отдаться / Ты вправе мне…». Этих стихов я не знал, и потом их не нашел ни в одном из своих северянинских сборников. Только недавно мне подсказал Борис Равдин, что это строки из «Синего сонета», но приведены цитаты неточно.
Изе нравилось быть пророком. Как-то возле пустого постамента памятнику Барклаю де-Толли он сказал: «Скоро наш полководец опять будет тут стоять», и это событие случилось, но совсем не скоро*. Однажды он произнёс: «Нас будут вспоминать потом…». После чего я, наверное, уставился на него: не шутит ли, но он был вполне серьезным. Гуляя по нашему «Бродвею» – улице Ленина (ранее и сейчас – Бривибас), – однажды мы встретили рижанина Александра Каверзнева, радиожурналиста, впоследствии – знаменитого телевизионного комментатора московского Первого канала. Каверзнев поделился с нами интересными фактами, среди которых нас поразила его фраза о том, что вот мол, первому космонавту Гагарину осталось недолго жить. На что Изя мне потом сказал: «Ну, это он загнул для форсу, подчеркивая, что он человек информированный». Что имел в виду Александр Каверзнев, было непонятно, но, как потом оказалось, он был недалек от истины.
Малер приносил мне на прочтение какой-то самиздат, конструировал подборки. Родилась идея отпечатать на машинке свой альманах. В Госбиблиотеке (рижский аналог московской и питерской Публички) Малер заказал «Rigaescher Almanach» («Рижский альманах»), издававшийся на немецком языке в девятнадцатом веке, и показал мне. Затем мы стали составлять свой «Рижский альманах», в первом варианте которого было много стихов. Но время было такое, что идея осталась лежать пока в столах. Затем Изя уехал, и поэтическая часть осталась у него. Когда же к нам присоединился В. Ботвич, и мы через несколько лет реализовали в пяти экземплярах самиздатовский «Рижский библиофил», я через коллег из нашего НИИ послал в Израиль Малеру его экземпляр, но он почему-то не ответил. Возможно, он не хотел меня «светить», а возможно, экземпляр почему-то до него не дошел. Свой экземпляр «РБ» я передал в Москву Марии Богданович, редактору журнала «Библиофильские известия».
Когда Малер стал работать в книжном магазине, в Риге, на углу улиц Кирова и Суворова, он постоянно оставлял мне новинки и другие нужные книги. Потом в этом же магазине, в его отделе, стали появляться и старые издания. Но активно Изя стал работать с букинистикой в магазине на улице Авоту, в так называемом отделе книжного обмена. Он там неоднократно меня выручал и проводил не совсем равноценный обмен в мою пользу. Мои книжные пристрастия росли не по дням, а по часам, и личная библиотека к восьмидесятым годам насчитывала семь-восемь тысяч томов. А в семидесятые Изя был у меня в гостях, просмотрел книжные полки и предложил избавиться от переизданий, дублей, поскольку у него появился один «голодный» клиент. Я согласился, и тогда ушло несколько сотен книг. Вскоре после этого я обзавелся десятком художественных альбомов.
Я не знал, что Изя собрался уезжать, но почти догадался в нашу последнюю встречу, по крайней мере о том, что он был чем-то сильно обеспокоен. Мы сидели в кафе «Вецрига», говорили о книгах, но чувствовалось в его голосе какое-то напряжение. Я не счел нужным допытываться о причине этого напряжения. Выйдя из кафе через какое-то время, мы прошли до перекрестка улицы Ленина – бульвара Райниса и расстались. Сделав несколько шагов, я оглянулся, в этот момент оглянулся и он, махнул неловко рукой и зашагал, быстро удаляясь. Я минуту еще постоял на месте… Только через пару месяцев я узнал, что он уехал.
Исраэль Малер безусловно был настоящим художником. Его талант искал выхода в поэзии и искусстве, но обстоятельства времени и жизни не позволили ему по-настоящему реализоваться. Он слишком рано ушел. Он мог бы еще написать не одну картину, издать свою настоящую особую книгу…
_______________________________________________
1. Кандинский. Автор текста В.Кандинский. Издание Отдела изобразительных искусств Народного Комиссариата по просвещению. М., 1918. 56 с.: илл. /Репродукции живописи и графики/.
2. Эмиль Верхарн. Безумие полей. Перевод Б.Серябрякова. Вступительные статьи Львова - В.Л.Рогачевского и Мих. Горькова. Издание М.В.Аверьянова. С.П. 1914. XCVI c. + 71 с.
* Памятник Барклаю де-Толли был установлен в Риге в 1913 году, недалеко от православного Рождественского собора, на углу Александровской и Елизаветинской улиц (при советской власти эти улицы назывались Ленина и Кирова, при Первой Латвийской республике и ныне: Brivibas и Elizabetes). Знаменитый полководец был уроженцем Риги. В 1915 году, в связи с военными действиями, памятник был демонтирован. В 90-е годы прошлого века памятник был восстановлен (конечно, копия). Открытие состоялось весной 2002 года. До этого постамент стоял пустым, и в начале 60-х годов около него собирались молодые поэты.
