Скауты-разведчики в Югославии уходят в подполье
Ростислав Полчанинов (США)
СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ РАЗВЕДЧЕСТВА-СКАУТИЗМА
Но.23 (80) март 2003
Редактор-издатель R.Polchaninov, 6 Baxter Ave., New Hyde Park, NY 11040, USA
========================rpolchaninoff@mindspring.com========================
В оккупированной Югославии апрель – июнь 1941 г.
Югославия, конечно, была настроена против Германии, но югославянские газеты соблюдали исключительный нейтралитет, и печатали без комментариев, как военные сводки союзников, так и Германии и Италии.
12 октября 1940 г. Италия напала на Грецию. Германия получила согласие от Румынии и Болгарии присоединиться к Тройственному пакту Берлин-Рим-Токио и потребовала того же от Югославии. У Югославии не было выхода, и регенты при малолетнем короле Петре II подписали 25 марта 1941 г. пакт о присоединении. Через два дня генерал Симович устроил переворот, арестовал регентов, и провозгласил малолетнего короля Петра II, полновластным правителем. Германия в союзе с Италией, Венгрией и Болгарией, напала рано утром в воскресенье 6 апреля 1941 г. на Югославию.
Слава Пелипец, который незадолго до войны был призван в армию, отбывал воинскую повинность в Школе артиллерийских офицеров запаса. В артиллерию он попал потому, что будучи агрономом, должен был знать уход за лошадьми, а югославянская артиллерия вся была на конской тяге. Вместе со школой Слава был послан защищать Сараево на какие-то несуществующие позиции. Ни Слава, ни его начальство не знали куда им идти, где эти позиции и блуждали по горам, пока не наткнулись на немцев и не сдались в плен. Немцы пленных повели на сборный пункт в Сараево. Славе удалось бежать в прилегавшие к городу леса, хорошо ему знакомые по разведческим походам.
В предрассветном тумане, сбросив с себя форму, босиком, в одном белье, Слава перешёл вброд реку Миляцку и почти сразу оказался дома. Из-за апрельского холода и ледяной воды Слава сильно простудился и когда немцы, под угрозой расстрела, потребовали, чтобы все бежавшие из плена или разбежавшиеся из воинских частей, добровольно явились в плен, Слава решил никуда не идти, а дома у матери лечиться от простуды. Положение Славы было опасным. Он боялся выходить днём на улицу, чтобы его кто-нибудь не узнал и не донёс, а вечером не мог выходить на улицу из-за полицейского часа. Сперва немцы установили полицейский час в 8 часов вечера, но затем перенесли на 9 часов.
Югославия капитулировала, не успев провести полностью всеобщую мобилизацию. Так Борис Мартино, хоть и был офицером запаса, не был призван, и решил, что не должен добровольно являться в плен. Чтобы не попасть случайно в облаву Борис тоже первые дни отсиживался дома. Только я, со своим студенческим удостоверением, мог ходить свободно по улицам, так как всем было известно, что студентов в армию не брали. Таким образом я оказался свидетелем шествия военнопленных, которых вели почти без конвоя на вокзал, для отправки в Германию. Зрелище было тяжелым. Впереди шло два или три генерала, за ними полковники, младшие офицеры и солдаты. У многих, но не у всех, в руках были небольшие деревянные сундучки с вещами. Несмотря на угрозу расстрела многие в плен не явились, и мне кажется, немцы их и не искали.
Один мой русский знакомый, государственный служащий, хотя ему было уже за 40 лет, был призван в армию и взят в плен немцами. Его жена решила просить немцев освободить мужа и обратилась ко мне за помощью. Мы пошли вместе в немецкую комендатуру. Часовой, которому я объяснил в чём дело, показал нам где отдел сношений с населением. Там меня радушно встретили мои школьные друзья Бадер и Штрамбах. Они поспешили узнать в чем дело, сразу же заполнили соответствующий бланк, и дали его подписать моей знакомой. Мы были не одни, пришедшие хлопотать за пленных. Таких было много. Хорватов и мусульман немцы сразу освобождали, а вот русского человека, не освободили и отправили с пленными в Германию.
В Сараеве не было местного радио, и немцы свои распоряжения давали через объявления. Темы были разные, но все кончались одинаково – за неповиновение – расстрел. Были и менее кровожадные объявления, например, с изображением немецких бумажных денег и монет, которые стали обязательными к приему по принудительному курсу – 20 динаров за 1 марку.
Югославская полиция обеспечивала порядок в городе, но были и немецкие полевые жандармы. У югославских полицейских, в знак капитуляции, были белые повязки на рукавах.
Все организации, существовавшие до начала войны, прекратили свою деятельность, так как военные власти запретили в городе какие-либо собрания. Но радушный прием моих школьных друзей, работавших переводчиками в комендатуре, дал мне мысль прощупать почву насчет получения разрешения на работу с детьми. Мои друзья, конечно знали, что я скаутский руководитель и потому сразу мне сказали, что ни о какой скаутской работе не может быть и речи, но так как все школы были сразу закрыты, то они составили прошение о разрешении собирать русских школьников, чтобы отвлечь их от вредного влияния улицы. Прошение было написано на имя одного из старших офицеров, было мною подписано как преподавателем русской воскресной школы, и снабжено рекомендацией отдела сношений с местным населением, где работали мои друзья.
Насколько просто было попасть в гражданский отдел комендатуры, настолько было сложно попасть в немецкий штаб, расположившийся в «Конаке». «Конак» по-турецки значит «место ночлега», но в Сараеве так называлось здание, в котором в турецкое время проживал паша, управлявший Боснией и Герцеговиной. Оно находилось неподалёку от «Царской мечети», и было окружено высокой каменной стеной. Немцам этого было мало, и они ещё окружили его и весь квартал колючей проволокой, так, что весь тротуар был закрыт для пешеходов. Часовой, проверив мои бумаги, передал меня дежурному, который, проведя меня к офицеру, указанному в пропуске, остался ждать меня снаружи.
Офицер был подчеркнуто вежлив. Он мне сказал в дружеском тоне:
- Вы русский эмигрант, и как нам известно, - антикоммунист.
- Совершенно верно. Ответил я.
- В таком случае, вам должно быть известно, что мы находимся в дружбе с Советским Союзом, и не в наших интересах её портить. Кроме того я вам могу сказать, что вскоре Босния и Герцеговина будут присоединены к НДХ – Независимой державе Хорватии - и все наши разрешения, в тот же час потеряют силу.
Я вышел из кабинета и ушёл вместе с ожидавшим меня солдатом.
Мне стало ясно, что ни о каком походе в день св.Георгия не может быть и речи. Единственно что можно было бы сделать, так это собрать ребят на молебен в церкви. Батюшка был доволен таким решением. До войны православный день св.Георгия 6 мая, был выходным. Войска, школы и югославянские скауты до зари уходили в горы. Таков был обычай, и делалось это в память тех сербских четников, которые в день св.Георгия, все годы турецкого ига, собирались в лесах, чтобы оказывать вооруженное сопротивление туркам. Сербы ежегодно соблюдали этот обычай, и уходили в горы до зари, а за ними, не спеша шли и мы, русские скауты-разведчики, и хорваты, и даже мусульмане.
В Сараеве в 1941 г. день св.Георгия был рабочим днём, но так как школы были закрыты, то в церкви собралась вся дружина, кое-кто из рoдителей, да и кое-кто из сербов.
Власть в Хорватии немцы сразу передали усташам – самой зверской из всех профашистских партий, которые уже 10 апреля 1941 г. провозгласили в Загребе НДХ – Независимую державу Хорватию. Независимость была относительной, так как Хорватия была разделена на две зоны оккупации – немецкую и итальянскую.
Во главе усташей стоял Анте Павелич (1889-1959), который в 1915-1929 гг. был секретарём хорватской партии Права и с 1927 г. по 1929 г. членом Народной скупштины (парламента Королевства СХС) (1). По моим сведениям, после роспуска парламента в 1929 г., он пытался поднять неудавшееся восстание в Лике, после чего уехал в Австрию, а потом в Италию, устроив для усташей (что значит – участников восстания) тренировочный лагерь в Янка Пуста (Венгрия). Он прибыл в Хорватию в обозе итальянско-германских войск и объявил себя главой страны – поглавником.
7 июня было объявлено о присоединении Боснии и Герцеговины к НДХ. В Сараеве появились усташи, приехавшие из эмиграции, и к ним потянулись далеко не лучшие из местных католиков и мусульман. В Боснии и Герцеговине большинство принадлежало сербам (2), даже среди католиков, которые считали себя хорватами, было немало потомков боснийских сербов насильственно переведенных в католичество в 1450-х годах. Хорваты в Боснии и Герцеговине были в меньшинстве и усташи решили объявить всех мусульман хорватами мусульманской веры. Большинство мусульман считало себя серба-ми по происхождению и у них было своё культурно-просветительное общество «Гайрет», но были и такие, которые считали себя хорватами мусульманской веры. У них было свое небольшое культурно-просветительное общество.
Получив власть в НДХ, усташи принялись за физическое истребление сербов. Считается, что из 1890 тысяч сербов, оказавшихся в 1941 г. в НДХ, 700 тысяч было убито, а 240 тысяч насильно переведено в католичество. По данным «Илустроване политике» от 11 июля 1989 г. из 350 сербских православных епископов, священников и монахов 219 человек было замучено и убито. Сараевского настоятеля русского православного прихода усташи не тронули потому, что уже 14 мая МВД НДХ распорядилось не трогать православных священников черногорцев, македонцев, болгар, румын, украинцев и русских, и освободить из концлагерей, с возвращением имущества тех, которые были арестованы в первые недели усташского произвола.
Православным было запрещено называться «православными». Их стали официально называть «греко-восточниками» и для них, включая и русских, был введен особо строгий полицейский час – не 9 часов вечера, а 5 часов дня. Пойманных расстреливали на месте. Сербы стали уходить в горы к четникам-монархистам. Коммунистические партизаны только после 22 июня стали готовиться к восстанию и в Боснии и Герцеговине коммунистическое восстание партизан вспыхнуло только 27 июля.
Итальянцы старались защитить мирное сербское население, а немцы, поначалу, не мешали усташам расправляться с сербами. Только когда немцы столкнулись с партизанщиной, они стали одних сербов вывозить на работы в Германию, а других отправлять в Сербию как беженцев. При этом, немцам приходилось охранять беженцев от усташей. Известны случаи, когда в защиту безоруженных сербских беженцев, казаки или части Русского корпуса, вступали в бой с усташами (3).
С присоединением Боснии и Герцеговины к Хорватии, в НДХ оказались, кроме Загребского и Сараевского русских отрядов скаутов-разведчиков и отряда в Баня-Луке (просуществовавшего под руководством Георгия Львовича Лукина (р.1922) с августа 1941 по сентябрь 1942), также и одиночки в Осеке, Суне, Карловце, Сплите, Славонском Броде, Варцар-Вакуфе, Яйце, Турбе и Земуне.
Малика Мулича (1917-1980) война застала в Белграде, и немцы разрешили ему, как хорвату мусульманской веры, вернуться в Сараево. Перед этим, у Мулича была встреча с Максимом Владимировичем Агаповым-Таганским (1890-1973), который просил сообщить Борису Борисовичу Мартино (1917-1962), что он передает ему свою должность начальника ИЧ – Инструкторской части НОРС-Р Национальной Организации Русских Скаутов-Разведчиков, так как в силу обстоятельств, не может её исполнять. Мы решили не прекращать разведческой работы, а уйти в подполье, а Мартино, став начальником ИЧ, решил возглавить эту работу. В связи с этим, НДХ стала, на короткое время, центром подпольной разведческой работы в Европе.
ИЧ, конечно, можно было рассматривать как Главную квартиру НОРС-Р, но этого нигде не было сказано. Вернее О.И.Пантюхов в приказе 257 от 31.07.32 обещал «выслать дополнительно» Положение о правах и обязанностях начальника ИЧ но, кажется, так этого и не сделал. Первым нач. ИЧ был Борис Иванович Цыновский (1902-1941), вторым Александр Михайлович Шатерник. Оба, поработав некоторое время, отказались и тогда был назначен Агапов.
Мартино не был его помощником, а был только сотрудником и редактором «Вестника Инструкторской Части». Вся его работа состояла в сборе заметок о жизни и работе русских скаутов в разных странах и рассылке «Вестника...».
В Сараеве я работал в главной канцелярии «Югочелика», предприятия, которое вскоре было переименовано в «Хрватски рудници и талионице» (хорватские рудники и литейные заводы). Рудников было несколько в разных местах, а в Зенице были сталелитейные заводы. Немцы приходили и не только забирали со складов гвозди, проволоку и профильное железо, но и заказывали всё, что только мы могли для них сделать. Немцы за всё расплачивались своими оккупационными марками, которые имели хождение с местными динарами. Как потом оказалось, это было грабежом. Немцы платили деньгами, которые правительство Хорватии должно было потом, собрав у населения, уничтожить, не получив от немцев ничего в замен.
Настроение у служащих, как сербов так и хорватов, было подавленным. О продолжении учения в Белградском университете не могло быть и речи, а мне оставался последний экзамен, который я должен был бы сдавать летом. Я решил перевестись в Загребский университет и попросил у моего шефа Црнича отпуск. Он с полным безразличием предложил мне написать необходимые бумаги, и дать ему на подпись. В бумагах надо было сказать, что я получил на работе отпуск для поездки в Загреб для оформления записи в университете и для дел связанных с этим. Без подобного документа я бы не мог получить в полиции разрешения на пользование железной дорогой.
Я двинулся в путь 17 мая, и решил использовать поездку для восстановления связи с Загребским отрядом, где кроме двух звеньев разведчиков и звена старших разведчиц была еще и стая волчат и пчёлок (мальчиков и девочек 7-10 лет) и для посещения одиночек. Вместо того, чтобы поехать прямо в Загреб я поехал сперва в Яйце, где у нас была группа одиночек.
Разгром Югославии болезненно воспринимался русской эмиграцией, и хотя в продолжительность германско-советской дружбы никто не верил, у всех было подавленное настроение. Родителям я сказал, что, конечно ни о каком лагере не может быть и речи, что я сейчас еду в Загреб, где надеюсь узнать немного больше о том, что теперь будет с русскими в Хорватии. Я старался поднять дух, говорил о необходимости не терять связи и о том, что надо, во что бы то ни стало сохранить нашу разведческую организацию, конечно, под новым названием и не в том виде, в каком она существовала до войны.
Если мы в Сараеве чувствовали себя отрезанными от всего мира, то в маленьком боснийском городке Яйце, подобное чувство ощущалось еще сильней. Мальчик и девочка 12-13 лет делились со мной своими военными переживаниями. Война так быстро прокатилась через их город, что они не успели ее по-настоящему осознать. Жизнь входила в нормальную колею и все были целиком заняты починками военных разрушений.
Поговорив с одиночками и их родителями, я двинулся дальше в Мрконич-Град, которому хорваты вскоре вернули его старое имя – Варцар-Вакуф. Там жила Таня Балабанова, вожак банялукского звена «Василёк». Раньше из Яйце в Мрконич-Град можно было проехать автобусом, но оказалось, что он больше не ходит. Вместо него, да и то не в Мрконич-Град, а в какой-то городок по-близости, можно было проехать в телеге. Я решил, что это хоть и не лучший, но всё же выход из положения, и занял место.
Почему телега не шла до самого Мрконич-Града, я узнал уже от спутников. Оказалось, что Мрконич-Град находится в зоне итальянской оккупации, в то время как Сараево и Яйце были в немецкой зоне оккупации. Для перехода из немецкой зоны в итальянскую, нужно было какое-то специальное разрешение. Его у меня не было, но я решил планов не менять, а положиться на авось, небось и как-нибудь. Дело было не в молодости и легкомыслии, а в отсутствии ощущения, что настали иные времена.
Дорогу преграждал шлагбаум, около которого была будка с берсальерами. Я показал им немецкий пропуск и они, сказав мне что-то по-итальянски, позволили мне идти дальше. Тогда я вынул фотоаппарат и жестом попросил их встать перед их будкой, перед которой они из камушков сложили знак фашистов, нацистскую свастику и сделали по-итальянски надпись «ось Рим-Берлин». Мы поулыбались друг другу и я пошёл своей дорогой. Ни они ни я, еще толком не знали что такое война. Подумать только, что они пропустили человека с фотоаппаратом, не зная ни кто он, ни зачем и куда он идёт. Они говорили только по-итальянски, а я по-итальянски говорить не умел. Вскоре я оказался в Мрконич-Граде у Балабановых. Мать Тани была сербкой, говорившей по-русски. Долго я не задерживался, так как телега в Баня-Луку шла по расписанию, и я не смел опоздать. Разговор был примерно таким же, как и в Яйце.
Я прошёл мимо берсальеров, помахав им бумажкой, но тут же меня встретили немцы. Я им показал немецкий пропуск, а они спросили меня, как я оказался в итальянской зоне. Я им сказал, что у меня были неотложные семейные дела. Разговор затягивался и я им наконец сказал, что мне негде ночевать, и что пусть они меня либо арестуют, либо отпустят в Баня-Луку. Немцы решили меня отпустить, обругав итальянцев крепкими сербскими словами, которые они уже успели выучить, за то, что у них царит беспорядок. А в Мрконич-Граде мне говорили, что итальянцы хорошие люди, и, что они не позволяют хорватам-усташам обижать мирное сербское население.
В Баня-Луке я поделился новостями с некоторыми из родителей, от которых узнал, что хорваты, воспользовавшись тем, что во время бомбардировки бомба слегка повредила православный собор, приказали его разрушить. На следующий день я пошел посмотреть на рабочих, которые кирками ломают стены собора и не удержался, чтобы не сфотографировать. Сделал я это из-за угла, оглядевшись перед этим по сторонам.
В Загребском университете были со мной не очень ласковы. Меня стали стыдить, что я из хорватской Боснии ездил в университет к сербам. Я стал оправдываться, что в Загреб надо было ездить с пересадкой в Славонском Броде, а в Белград было ближе, дешевле и без пересадки.
Служащий, рассматривая мои документы, и увидя, что я «рус» сказал: «Всё понятно, греко-восточник и тянулся к своим «влахам» (оскорбительная кличка для православных-сербов), впрочем пишите «молбу» (прошение), а мы там посмотрим».
29 мая меня приняли в университет с условием предъявить свидетельство о рождении и аттестат зрелости. В Загребе я пробыл примерно десять дней. У меня было много разговоров со старшими о будущей работе. Я предложил оформить работу с детьми под названием «Национална младеж руске колоние», скрывать связь с разведческой организацией, и делать вид, что вся работа ограничивается только Загребом и не преследует никаких особых целей.
Предъявив разрешение на поездку из Сараева в Загреб и обратно, я вместо билета в Сараево, взял билет до Осека, хотя он мне и не был по пути. Нечто подобное можно было сделать только в мае 1941 г., до начала партизанщины. Людям тогда казалось, что после военного урагана, всё постепенно возвращается к более или менее нормальной жизни.
Последний раз я был в Осеке осенью 1940 г. Тогда я основал там два звена: «Амурский тигр» из младших ребят и звено (не помню названия) из старших. Младшее звено собиралось регулярно, а старшее распалось после отъезда вожака в Суню. Поэтому я пошёл прямо к «Амурским тиграм» и нашёл их в полном смятении. Устроив сбор звена, я узнал, что ребята, как только пришли немцы, сожгли звеновой флажок, литературу и всё,
что могло свидетельствовать о том, что они были когда-то разведчиками. Я им сказал, что «не так страшен чёрт как его малюют», рассказал, что и как мы делаем в Сараеве и Загребе, что конечно, лагеря в этом году мы не сможем устроить, но что в будущем году его обязательно устроим.
У ребят разгорелись глаза, все стали оживлённо говорить, и тут-то Овсянников, помощник вожака сказал, что он ни «Третий разряд», ни песенник, ни наши журналы, не сжег, а спрятал в тюфяк.
Я сказал, что прятать ничего не надо. Тот, кто что-то прячет, тем самым признает, что делает что-то недозволенное. Надо только разведческую литературу держать по дальше от чужих глаз, а в случае чего признаться, что до войны состоял в разведческой организации, которой теперь больше нет, а журналы остались и в этом нет ничего плохого. Я похвалил Овсянникова, а он так растрогался, что сказал, что не изменил бы разведчеству даже если бы ему дали сто динаров.
- Ну а за двести ? Спросил я его.
- Даже за четыреста не изменил бы! Это было сказано наивно и по-детски, но зато от всей души.
Вечером собрались родители. Я, как приехавший из Загреба, рассказал о всех новостях, о новых условиях для разведческой работы и добавил, что если они хотят сохранить организацию для своих детей, то должны будут оформить всё это как работу в рамках Русской колонии.
Путешествие по Хорватии было не лёгким. Не прошло и двух месяцев от капитуляции Югославии и всюду были следы разрушений. Многие мосты были разрушены и через реки приходилось переходить по каким-то досточкам, долго ждать встречных поездов и пересаживаться в новые составы. Приходилось ходить много пешком, недосыпать и недоедать.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. К.М.Александров: примечания к статье Я.А.Трушновича: Русские в Югославии и Германии, 1941-1945 гг. //Новый часовой Но.2/1994. Санкт-Петербург. С.159.
2. «Большей частью сербы» (Босния и Герцеговина, МСЭ 1934. т.2 С.53).
3. К.М.Александров: Трагедия русского казачества: 1943-1944 гг. // Новый часовой Но.4/1996. Санкт-Петербург. С.108-109. В статье сказано: Чины 1-го полка Корпуса в конце апреля 1942 г., занимая высокий правый берег р. Дрины у села Луговица, открыли огонь по усташам, которые готовились уничтожить огромную массу несчастных сербских беженцев, бежавших из Боснии. Обстреляв хорватов, русские перевезли на сербский берег Дрины более 2500 человек, а также их до-машний скарб и скот. Позднее, летом 1942 г. корпусники спасли более 1000 сербов, в т.ч. несколько сот детей-сирот. (Полковник М.Т. Русский корпус в Сербии во 2-й мировой войне //Под Белым Крестом. Апрель 1955. Но.7. С.19-20). Не оставалась в стороне и дивизия Паннвица. В районе села Джаково (Босния) ночью 3 января 1944 г. усташи собирались живьём сжечь около 200 сербов, загнав их в печи бывшего кирпичного завода. Узнав об этом казаки 1-го дивизиона 1-го Донского полка вместе с командиром дивизиона майором Вермахта Максом примчались на место происшествия и стали насильно освобождать сербов. Около роты усташей открыли огонь, а казаки начали им отвечать. 17 казаков и 2 офицера были убиты, хорваты потеряли более 30 человек. Оставшихся донцы взяли в плен и отпустили, перепоров плетьми; обречённых спасли. В апреле 1944 г. в районе г. Петриня казаки 3-й сотни 1-го дивизиона 5-го Донского полка спасли от взрыва православный храм. Опять между усташами и казаками вспыхнула короткая перестрелка, в которой погибли 1 казак и 2 усташа. Традиционно выпоров хорватов кононовцы их отпустили. (Черкасов К. Генерал Кононов. Т.2. Мюнхен, 1965. С.24-26).
Считаю своим долгом поблагодарить Татьяну Витальевну Рыбкину за помощь в работе над этой статьёй.
Перепечатка разрешается с условием, что будет сделана ссылка на автора, название статьи, на «Страницы истории разведчества-скаутизма», номер, число с обязательной присылкой одного экземпляра издания для архива по указанному выше адресу
