Корни консерватизма Латвии
Мирослав Митрофанов
Тотальная власть правых в Латвии при нищем большинстве избирателей – почему? Виноват ли коммунизм, или корни глубже? Попробуем дать ответы на эти вопросы, впрочем, без всяких практических рекомендаций. Время собирать камни – в межвыборный период есть возможность лучше изучить политический ландшафт, в котором мы живем.
Вот тебе, Латвия, и Юрьев день...
Парадокс независимой Латвии – за десять лет у власти в стране были только правые. И сегодня в правительстве представлено пять правых партий. В оппозиции к ним находится еще одна консервативная партия – «Народная». В Сейме из 100 депутатов правые депуты составляют 75 человек. И таков свободный выбор граждан страны после десяти лет антинародной социальной политики, жестокой пенсионной реформы, сворачивания бесплатной медицины, воровской приватизации!
Более того, недавнее распределение латвийских депутатов-наблюдателей по фракциям Европарламента усугубило единообразие до абсурда – пять из шести латышских депутатов оказались в правых и крайне-правых фракциях. В то время, как в делегациях других стран распределение между правыми и левыми стремилось к паритету, из латвийской делегации к консерваторам отправились не только депутаты «Яунайс Лайкс», но и представитель «Первой», или как ее у нас ласково называют «поповской» партии, хотя в Латвии она еще недавно пыталась изображать из себя либеральную силу и привлекать голоса русскоязычных избирателей. Стоит отметить и трогательное единение враждующих внутри Латвии «Яунайс Лайкс» и «Народной партии», которые в Брюсселе умиротворились в пределах одной фракции европейских консерваторов. Этот выбор подобен тому, который крестьяне в свое время делали один раз в год на Юрьев день. Тогда можно было сменить помещика. Выбор фракции Европарламента сегодня имеет стратегическое значение на десятилетия – это присяга на верность определенной общеевропейской партии и соответствующей идеологии. Латышская Латвия принесла присягу на верность консерваторам Европы.
Почему так получилось? Экономические объяснения для «правой аномалии» не подходят. Скажем, аргумент о том, что в эпоху приватизации крупный капитал поддерживал только правые партии, которые в благодарность обеспечивали удобные условия для той же приватизации, не работает, ибо в соседних и близких по экономическом условиям странах власть уже успела перейти к партиям, выступавшим под лозунгами социальной справедливости. У нас такого не произошло. Более адекватны объяснения, связанные с психологией нации.
Где «оккупация» не помогает
Лежащая на поверхности версия, которой часто пользуются политологи, такова: понятие «левые» в сознании латышского большинства избирателей крепко связано с коммунизмом и «русской оккупацией”, а потому вызывает отторжение. В пользу такого подхода свидетельствует недолгая история прогресса латвийских социал-демократов. Недолгой она стала в частности потому, что их противникам методами черного пиара удалось привязать образ социал-демократии к той самой «оккупации», хотя по иронии судьбы наши «социки» на деле были радикально правыми в оценке советского периода истории и соревновались в национализме с правыми партиями. Однако объяснить неуспех левых идей только «оккупацией» не получается. Против такого подхода свидетельствуют данные социологических опросов. Согласно ним радикальных взглядов на историю придерживается меньшинство латышей, в тоже время как две трети жителей страны признают, что за годы независимости их материальное положение ухудшилось. То есть социальная база для левой альтернативы имеется, но Латвия продолжает оставаться страной «нищих буржуа».
Надо признать, что наличие холодного конфликта между латышской и русскоязычной общинами, а особенно его многолетняя интерпретация в ведущих масс-медиа работали против левых идей. Долгие годы любое требование русскими равных прав, гражданства и языковых свобод ловко переводились латышскими газетами и ТВ в плоскость угрозы коммунистического реванша. Почему они так делали? Честное признание межобщинного конфликта неизбежно привело бы к признанию и этнической дискриминации, как основы этого конфликта. Латышское общество, особенно старое поколение политиков и журналистов отличается изумительным ханжеством. Они не в силах признать, что собственный, столетиями угнетенный народ, теперь дискриминирует свои меньшинства. Поэтому все протесты русских списывали на нашу отсталость и тоску по коммунизму. Ситуация начала меняться лишь в последние годы, когда русской оппозиции удалось разделить в сознании большинства общества социальные и правозащитные проблемы.
«И при жизни она темпераментом не отличалась...»
Прежде чем списывать причину неприятия латышами левых взглядов на «оккупацию» неплохо бы оглянуться на историю довоенной Латвии. Есть такой анекдот: «Любовник жены английского лорда выходит из ее спальни и бросает лорду замечание: «Что-то Ваша супруга как-то холодна сегодня...» На что Лорд отвечает: «Да она и при жизни темпераментом не отличалась». Так вот, история 20 – 30-х годов свидетельствует опять-таки о правом перекосе в латвийской политике и при «той жизни». За двадцать лет первой независимости социал-демократы пришли к власти лишь раз и продержались очень недолго. А за спасение демократии в 1934 году особо никто и не стал бороться, правую диктатуру большинство восприняло с пониманием.
Таким образом, ни экономика, ни история советского периода не являются ключом к разгадке парадоксального консерватизма латвийских избирателей.
Корни консерватизма... в земле
Существует другое, более фундаментальное объяснение «правизны» большинства избирателей. В Европе, наверное, нет более крестьянского народа чем латышский. Практически все латыши имеют крестьянское происхождение. История городской Латвии нелатышская, а немецко-еврейско-русская. Село же, сельский уклад жизни – это источник консерватизма в любом обществе. Консервативные ценности – это земля, частная собственность, фольклор. Особенности консервативного общества - патриархальный порядок, запретительная психология, сопротивление внешним влияниям, недоверие к приезжим, расизм, неприятие космополитизма, потребность навязывать свое мировосприятие и поведение.
Не случайно и в России наиболее густонаселенные сельские регионы – в первую очередь Кубань всегда были оплотом консерватизма.
В этом сравнении становится ясным одна важная особенность консерватизма – сегодня он противостоит не левым экономическим идеям (они более неконкурентоспособны «правым»), а скорее либеральном ценностям - уважению к правам и достоинству человека, терпимости к инородцам, к инакомыслящим, к свободному рынку земли, к необходимости меняться вместе с быстро меняющимся миром и изменять его. Именно в неприятии либеральных ценностей абсолютно схожи современные кубанские казаки-коммунисты, латышские консерваторы-националисты и большинство антиглобалистов во всем мире.
Сельские жители, переселяясь в современные города сохраняют консервативное мышление, которое сменяется городским космополитичным только по мере смены поколений. Не случайно в 30-х годах сельские переселенцы активно вытравливали мультукультуризм из латвийских городов, не случайно и ныне в многонациональной, европейской Риге поддержкой пользуются крестьянские по духу партии (ТБ, Крестьянский Союз, Народная партия). Консерватизм рижан деревенского происхождения проявляется и в странных для любого либерально-мыслящего человека запретах консервативных городских властей на сидение в парках на газонах, а также в фундаментализме профессиональной корпорации архитекторов, тормозящих снос всякой исторической рухляди и строительство современных удобных зданий. Трудно понять современному либеральному городскому жителю и исторические протесты латышских «демократов» против строительства таких утилитарных вещей, как рижское метро или даугавпилсская ГЭС. А вот с позиции консерваторов все логично – минимум перемен, минимум чужаков на родной земле, максимум сохранения привычной среды.
Нет совести – не получится и левая партия
У левой идеи есть еще одно измерение, которое также оказалось неприемлемым большинству избирателей Латвии. Это общественная солидарность – активное сочувствие к уязвимым членам общества, участие в решении их проблем. Солидарность – это также братское отношение в ближним, готовность прийти на помощь, постоять «за себя и за того парня», «за нашу и вашу свободу». Недостаток солидарности отчетливо проявился в ходе референдума по пенсионному закону в 1999 году. Вместо братства избиратели Западной Латвии проявили откровенное жлобство, отказавшись проголосовать за интересы завтрашних пенсионеров. Отсутствие солидарности проявляется и в сегодняшнем конфликте вокруг судьбы русского образования. Большинство латышских политиков оказались неспособными взглянуть на ситуацию глазами родителей русских учеников и проявить элементарное сочувствие. Все аргументы типа «А чтобы вы ощущали, если бы над вашими школами творили такое насилие?» встречают искренне-туповатое удивление «Мы же здесь хозяева, что хотим, то и делаем...»
Молчание совести латышских интеллектуалов связана с особенностями духовной истории народа. В Западной Латвии христианство глубоко и искренне так не было принято. За века его насильственного и непоследовательного насаждения народ перенял лишь внешние формы, но не дух христианства. На католическо-православном Востоке Латвии ситуация была иной, но для доминирующего Запада Латгалия – это лишь безвольный придаток, объект культурной ассимиляции. Протестантский Запад и сегодня абсолютно преобладает в политике и культуре многонациональной и многоконфессиональной страны. Для нашего Запада органически чужды, непонятны такие принципы как солидарность, сочувствие к слабым членам общества и жертвенность «за други своя», лежащие как в основе христианского мировосприятия, так и левой идеологии.
Этот духовный изъян – главная причина невозможности появления в ближайшем будущем настоящей левой латышской партии. Возможны лишь бесконечные попытки циничной эксплуатации раскрученного европейского брэнда «социал-демократия», без перенятия глубинной сути и морального пафоса левой идеи.
Опубликовано в газете «Ракурс» в 2003 году
