Советская Прибалтика – казнить нельзя помиловать
Александр Малнач
19 апреля в Риге прошла первая за последние 20 лет научная конференция, посвященная советскому периоду в истории Прибалтики - «Страны Балтии в составе СССР: от постсталинизма до перестройки. 1953 – 1990 гг.». Организатором форума при поддержке латвийского фонда N.E.V.A. выступил Институт истории Латвии Латвийского университета.
Конференция носила международный характер. В стенах Латвийской Академии наук собрались исследователи из Латвии, России и Литвы. США представлял американский латыш, профессор Айовского университета Андрейс Плаканс, Францию – проживающий в Риге латышско- и русскоговорящий француз Эрик Лебури из Центра исторических исследований парижской Высшей школы социальных знаний. Эстония конференцию проигнорировала (не приглашали?). Как, впрочем, и широкая общественность. В зале присутствовали в основном сами выступавшие, которых, правда, набралось немало – двадцать пять человек. Организаторы просто не рискнули привлекать к мероприятию лишнее внимание, учитывая накаленную политическую атмосферу в постреферендумной Латвии.
"Идея проведения конференции родилась около года назад. По советскому периоду было проведено с десяток конференций, но затрагивались только темы, связанные с репрессиями и присутствием Советской Армии. Период с 1953 по 1990 год практически выпал из поля зрения историков, а ведь это было время, когда развивались промышленность, сельское хозяйство, образование, наука, культура", - намекнула на сверхзадачу форума член правления фонда N.E.V.A. Илона Ханина.
Но, как и следовало ожидать, дело не обошлось без столкновения двух противоположных подходов в обращении с прошлым – научного и пропагандистского. Новостью, по крайней мере для меня, явилось столкновение поколений. Оно еще не получило совершенно четкого выражения, но тенденция уже обозначилась. Это столкновение и его неизбежный финал невольно подчеркнула минута молчания, которой собравшиеся почтили память одного из предполагаемых участников конференции – Хенрика Стродса (1925-2012), преданного земле в день проведения форума. Темой несостоявшегося доклада Стродса была «советская колонизация» в Латвии в 1950–1990 годах.
Субъектом будете
Конечно и помимо патриарха латвийской историографии советского и постсоветского периодов в зале было немало желающих и умеющих поговорить о «советской колонизации», но на этот раз – конференция была международной – прозвучали и более взвешенные выступления. Чтения открыла Елена Зубкова (Институт российской истории РАН) с докладом на тему «Феномен Балтии в контексте модернизации советского проекта. 1953 – 1991 гг.». В центре ее внимания оказался вопрос, которым едва ли задаются латвийские историки: как повлияла инкорпорация Латвии, Литвы и Эстонии в СССР на конфигурацию советского проекта?
«До сих пор страны Балтии рассматривались преимущественно как объекты процесса советизации. Я предлагаю поменять оптику восприятия этой проблемы и посмотреть на Латвию, Литву и Эстонию как на субъектов процесса», - начала Зубкова. По ее мнению, балтийское присутствие явилось фактором трансформации и модернизации всего советского проекта в направлении его "европеизации".
«Гражданам Советского Союза, проживающим в республиках Прибалтики, пришлось испытать на себе те же ограничения прав и свобод личности, что и представителям других регионов. Там тоже была советская власть. Вместе с тем республикам Прибалтики позволялось чуть больше, чем другим. Это касалось цензуры, религиозной политики или отношений с эмиграцией. […] В среде интеллектуалов республики Прибалтики воспринималась как своего рода внутренняя заграница, как виртуальное «окно» в закрытый для большинства советских граждан западный мир. Если говорить о роли «балтийского фактора» в трансферте европейских ценностей, то она заключалась прежде всего в демонстрации иного образа мышления и иных моделей поведения в самых разных сферах жизни», - пояснила Зубкова.
По ее словам, модернизационный потенциал Прибалтики в рамках советского проекта в полной мере раскрылся после 1953 года, когда в СССР началась так называемая эпоха реформ: «Все нововведения принимались в порядке обсуждения. Республики Прибалтики были одними из самых активных участников этого процесса и в числе тех немногих, кто нередко оппонировал инициативам Центра. […] В 1960-е гг. за республиками Прибалтики закрепилась репутация экономической опытной площадки. В этой роли выступала прежде всего Эстония. Именно эта республика стала общесоюзной инновационной лабораторией, где тестировались экономические и прочие нововведения».
Конечно, экономика прибалтийских республик развивалась в рамках общей советской модели, и все ее недостатки и диспропорции в той или иной степени проявились в республиках Прибалтики. Но в плане инвестиций прибалтийским республикам предоставлялись большие преференции в силу высокой эффективности использования вложенных средств и относительно низкого уровня коррумпированности, отметила Зубкова. «Как свидетельствуют документы Госплана СССР, при согласовании бюджетов, если Литва, Латвия или Эстония запрашивали финансирование в больших объемах, чем изначально предлагал Центр, спорные вопросы почти всегда решались в пользу республик», - подчеркнула она.
Постепенно Латвия и Эстония стали «эталоном» материального благополучия в СССР, заметно выделяясь на общесоюзном фоне по качеству жизни жителей. Это делало их привлекательными для мигрантов, приток которых, впрочем, был запрограммирован советской экономической системой, ориентированной в первую очередь на развитие промышленности, отметила также Зубкова. По данным Госплана СССР, в первой половине 1960-х гг. ежегодно только неконтролируемый приток населения в Латвию составлял 16-18 тысяч человек, в Эстонию – 5-6 тысяч. Способ решения этой проблемы был предложен Литвой, которая развернула промышленное строительство в малых городах, где имелись местные трудовые резервы, но этот опыт не был подхвачен другими республиками СССР.
«Очевидное противоречие между модернизационным потенциалом Прибалтики и его ограниченной востребованностью в рамках советского проекта в полной мере проявилось в годы перестройки, на последнем этапе существования СССР, когда «балтийский фактор» стал играть ключевую роль в развитии политических процессов в стране. В момент системного кризиса СССР именно республики Прибалтики предложили модель ненасильственного, правового выхода из этого кризиса», - поделилась с аудиторией еще одним ценным наблюдением Зубкова, добавив, правда, что сами прибалты воспользовались не "правовым выходом" из кризиса, а пожарной лестницей - по ее словам, сбежали от империи.
"За что сняли Берклавса?"
Природа международных конференций такова, что углубиться в обсуждение затрагиваемых докладчиками тем практически невозможно. Особенно, если обсуждаемый период охватывает без малого четыре десятилетия. Как правило, рефлексия ограничивается кавалерийскими наскоками по частным или, наоборот, слишком общим вопросам. Так, например, профессор Латвийского университета Илга Крейтусе поставила под сомнение тезис Зубковой о большей свободе, которой пользовалась интеллигенция в Советской Прибалтике по сравнению даже с такими крупными научными и культурными центрами, как Москва и Ленинград. В качестве контраргумента она привела факт из личной биографии, когда в Москве ей на простой библиотечной полке попалась книжка, которая в Риге хранилась в спецхране.
Но так уж совпало, что в программе конференции были заявлены доклады, по существу продолжавшие темы, затронутые в выступлении Зубковой, хотя и не всегда на таком же высоком академическом уровне. Например, доктор экономики и географии Парсла Эглите в докладе «Демографическая политика в Советской Латвии» поделилась с аудиторией подозрением, что миграция в республики Прибалтики специально инспирировалась Центром, чтобы не допустить восстановления их независимости путем смены состава населения (такое же мнение высказала в компилятивном по содержанию выступлении на тему «Свидетельства в жизненных историях интеллектуалов о событиях 1950-х годов в Латвии» доктор социологии Дагмара Бейтнере). Этому, по словам Эглите, способствовало и поражение в 1959 году так называемых национал-коммунистов, которые пытались препятствовать строительству предприятий в Риге. Увы, приведенный выше пример более продуманной и не встречавшей возражений Москвы демографической политики литовского руководства был оставлен ею без внимания.
Невольным оппонентом Эглите выступил Эрик Лебури («“В Риге слишком много мигрантов из других республик СССР”: конструкция проблемы мигрантов в Латвии в 1953–1959 гг. в архивах КП Латвии»), который на хорошем латышском языке и с опорой на документы показал, что «героическая борьба» Эдуарда Берклавса и его сподвижников против засилья мигрантов в Латвийской ССР диктовалась соображениями не столько идейного характера, как впоследствии утверждал сам Берклавс и его современные апологеты, сколько банальной нехваткой свободной жилплощади в латвийской столице. Не удивительно, что желающих с ним спорить в зале не обнаружилось.
Другой, затронутый в докладе Зубковой аспект – взаимоотношения между бюджетами республик Прибалтики и союзным бюджетом, но на примере Латвии развил в своем выступлении доктор истории с жестикуляцией и мимикой диджея Гатис Круминьш («Экономическая и финансовая политика в Латвии. 1953–1959 гг.»). На конкретных цифрах он подтвердил давно уже известный латвийской науке вывод о том, что в 1950-е годы (как, впрочем, и впоследствии) Латвийская ССР выступала донором союзного бюджета: «Конечно, мы получали по очень низким ценам сырье и технику, но огромных инвестиций Москвы я в документах не обнаружил. В сумме Латвия давала в бюджет СССР больше, чем из него получала». Весьма иронично в этом контексте прозвучало его недоумение от того, что в 1959 году Москва сменила республиканское руководство: «Непонятно, почему сняли Берклавса, если дела в экономике шли хорошо?».
Ну, где молодому ученому понять, что в СССР реальные достижения не всегда принимались в расчет при решении кадровых вопросов. К теме свержения Берклавса обращались многие участники конференции. В то время, как одни поэтизировали его образ в русле «героической» журналистики времен Атмоды, другие редуцировали опалу политика до уровня аппаратных разборок со множеством неизвестных. Так, Елена Зубкова определила характер происходившего в Риге в 1959 году как клановые разборки, к которым была подключена Москва: «Национал-коммунисты разозлили Хрущева, но кто и что его разозлило мы не знаем. Ему вручили бумагу, которая не обнаружена в документах до сих пор. При этом Хрущев несколько раз менял свою точку зрения».
Прозвучала и такая версия: «Все шло от военных, которые планировали разместить на территории Латвийской ССР ракеты, а тут какие-то языковые требования. Военным нужно было полное спокойствие. Вот в 1959 году и сместили Берклавса, а уже в 1960 году в Курземе установили ракеты».
Не судите строго
Тема политического руководства в прибалтийских советских республиках поднималась многими участниками конференции, но особенно настойчиво представителями Литвы. Саулюса Грибкаускаса интересовал феномен вторых секретарей ЦК Компартии Литвы, которых, по его словам, Москва назначала для собственного спокойствия и в целях получения более объективной информации о происходящем в республике. Его коллеги Вилюс Иванаускас и Ауримас Шведас остановились на смене поколений в литовской интеллектуальной элите (первое поколение активно участвовало в легитимизации советской системы; второе – пришло в период «оттепели»; третье – вступило с критикой советской системы) и ее попытках соединить советскую эстетику с литовским чувством и интерпретацией истории. Было очень заметно, что молодое поколение литовских (впрочем, и латвийских тоже) исследователей пытается описать советское прошлое своей страны на современном, вычитанном из англоязычных учебников и единственно понятном им языке, совместив это пришлое знание с основополагающими установками, концепциями и мифологемами отечественной историографии.
В свою очередь докторантка Латвийского университета Ольга Процевская констатировала в своем докладе («Авангард национального пробуждения или агенты власти? Интеллигенция в период перестройки в Латвии»), что латвийская интеллигенция «долго функционировала как агент советской власти и поздно начала идти по своему пути». Третья Атмода явилась ее звездным часом, однако сегодня многие «певцы национального пробуждения» стараются дистанцироваться от результатов, к которым оно привело.
В свете вышесказанного неизбежно встает проблема ответственности национальной культурной и политической элиты прибалтийских республик за советский период. Роль ее адвоката взял на себя сотрудник Института философии и социологии Латвийского университета, доктор истории Лео Дрибинс («От отрицания советской власти до конформизма: воспоминания об изменении политических настроений в Латвии в годы “Хрущевской оттепели” и “Брежневского застоя”»). Человек, переживший холокост в Латвии, он попытался провести линию, отделяющую коллаборационизм от конформизма и перетащить на сторону конформизма латышскую политическую, научную и культурную номенклатуру, остро нуждающуюся в реабилитации за сотрудничество с советской властью.
«Коллаборационизм – это переход на сторону врага, конформизм – вынужденное приспособление к обстоятельствам. Обстоятельства заставляли человека подстроиться под победившую власть», - сказал Дрибинс, не потрудившись объяснить, что же все-таки принципиально отличало тех, кто сотрудничал с нацистами от тех, кто сотрудничал с коммунистами. Вместо этого он ограничился описанием мотивации последних: после того, как Корейская война между Востоком и Западом окончилась вничью, рухнули ожившие было вместе с успехами американского оружия на Корейском полуострове надежды на поражение коммунистов; стало понятно, что установилось равновесие сторон, что советский строй – всерьез и надолго.
«Ребята, нам придется жить в этом строе. Вступайте в партию, занимайте должности. Иначе чангалы (латгальцы) и русские займут все посты», - процитировал Дрибинс слова своего друга-латыша (Лео тогда прикидывался латышом и учился в латышской школе). Так, по словам Дрибинса, начались конформизм латышей и постепенное проникновение в органы власти ее тайных противников. «И только перемены в Москве и Кремле повернули вспять этот конформизм и вернули латышей на путь национального освобождения. Слава Богу, мирным путем», - заключил оратор глубоко личный и эмоциональный рассказ, сорвав бурные аплодисменты своих подзащитных.
Где тонко?
«Молодые ученые говорят о том, как было в документах, а старые – о той разнице, какая была между документами и тем, как было на самом деле», - поделилась впечатлениями от услышанного на конференции Парсла Эглите. Доктору истории Григорию Смирину бросилось в уши отсутствие упоминаний о «советской оккупации» прибалтийских стран – впечатление несколько обманчивое, поскольку прибалтийские ученые старшего поколения, как это свойственно конъюнктурщикам, хорошо овладели чувством места и времени – они научились быстро прикрывать полой и вытаскивать из под нее свои пропагандистские клише в зависимости от обстоятельств. Это рассуждение в меньшей степени относится к исследователям молодого поколения, в их выступлениях пренебрежение оккупационной риторикой и проблематикой не выглядело фигурой умолчания.
Впрочем, у подмеченного Смириным явления имеется и другое объяснение. Латвийские историки (и, по-видимому, их литовские коллеги - А.М.) сталкиваются с трудностями методологического характера, признался в своем докладе («История Латвии в 1953–1990 годах: приоритетные темы и перспективы их исследования в новейшей историографии Латвии») член Латвийско-Российской комиссии истриков, доктор истории Александр Иванов. Так, например, изучение периода «оккупации» осложняет невыясненность методологии и самого понятия оккупации.
По многим вопросам исследования находятся в начальной стадии, и это толкает исследователей к эклектическому смешению разных подходов и материалов, посетовал Иванов. Наконец, латвийских историков численно не много и ждать от них массовых и исчерпывающих тему исследований не приходится.
Все же ключевой проблемой, к которой в силу особого характера внутренней и внешней политики Латвии, направленной, как известно, на поддержание и укрепление созданной после развала СССР системы национального доминирования, приковано внимание латвийских (скорее даже – латышских) историков, является вопрос преемственности и непрерывности современной латвийской государственности. При этом единственными опорами, позволяющими перебросить пусть хрупкие, но все же мостки от ульманисовской Латвии к постсоветской, минуя (и игнорируя) Латвийскую ССР, являются аккуратно складированные в Великобритании и США до востребования «диппредставительства» досоветской Латвии. Именно в документах британского и американского происхождения латышские историки черпают аргументы и «доказательства» для своих заказчиков – латышских политиков.
Теме «Страны Балтии в составе Советского Союза и Запад. 1970–1990 гг.» был посвящен доклад советника Президента Латвии по вопросам истории, члена латвийско-российской комиссии истриков, профессора Антония Зунды. В своем выступлении он показал, как менялась позиция США по вопросу пребывания стран Прибалтики в составе СССР в зависимости от переменчивой конъюнктуры советско-американских отношений и международной обстановки в целом. Особенно двусмысленной позиция США становилась в периоды потепления отношений между Москвой и Вашингтоном. С одной стороны Соединенные Штаты говорили об «оккупации» балтийских стран, но с другой – никогда не требовали ухода СССР из Прибалтики, подчеркнул Зунда. На подписание Хельсинкских соглашений в 1975 году о нерушимости границ в Европе Госдеп США отреагировал следующим образом: США никогда не признают инкорпорации стран Балтии в СССР, но это никак не повлияет на результаты конференции и процесс безопасности в Европе.
Своеобразным эхом прозвучал в этой связи доклад докторанта Лео Янсонса «Концепция Балтийских стран и источники ее легитимности после Второй мировой войны: пример изучения официальных документов США». Его посылка и вывод: главным источником легитимизации современного Латвийского государства являются США, сохранявшие на своей территории диппредставительство досоветской Латвии, однако диппредставительство без государства не может служить аргументом в пользу сохранения государственности, а, между тем, других необходимых элементов и атрибутов государства ульманисовской Латвии после ее превращения в ЛССР не сохранилось.
«В документах Госдепа США содержатся элементы признания балтийских государств де-юре и де-факто. Кто позволял этому анахронизму существовать, с какой целью?», - поставил вопрос Янсонс, но четкого ответа на него не дал, хотя и отметил, что концепция непрерывности независимости балтийских государств, сохранения их легитимности поддерживалась вплоть до 1991 года, т.е. до распада СССР. А само диппредставительство все это время содержалось на средства Департамента юстиции.
Дайте мне Прибалтику и я переверну землю!
Словно продолжая эту тему, российский историк Александр Сытин («Страны Балтии на пути к независимости: от единого народохозяйственного комплекса в составе СССР к рыночной экономике европейского типа») поставил вопрос: в чем значение новейшей истории Балтийских стран? «Как бы мы не воспринимали крушение СССР – как крупнейшую геополитическую катастрофу ХХ века или благодать Божью – это очень значительное событие, уступающее только Второй мировой войне. В результате сложилась новая система международных отношений, которая по-прежнему пребывает в стадии становления; появляются новые силы, в частности, страны Балтии. Причем прибалтийские республики стояли в авангарде движения, которое в конечном счете привело к распаду СССР», - ответил сам себе Сытин.
Он также указал причины авангардной роли Латвии, Литвы и Эстонии: 1) Международная поддержка, которая, вероятно, из Риги, Вильнюса и Таллина казалась недостаточной (недвусмысленная отсылка к рефрену сообщения Антония Зунды), но очень чувствительная для Москвы и в восприятии тогдашнего советского руководства, и объективно; 2) республики Прибалтики были «витриной» СССР и располагали определенной инфраструктурной базой, что породило сохраняющуюся и до сих пор иллюзию больших перспектив, которых де достигнут страны Прибалтики на путях развития рыночной экономики и вне СССР; 3) интеллектуальный ресурс эмиграции, который у прибалтийских стран был, а у России – не сохранился, и который был использован в процессе выстраивания более тесных взаимоотношений с Западом.
Но здесь мы уже выходим за хронологические рамки, определенные организаторами конференции. Исчерпать же ее содержание в пределах одной статьи просто невозможно. Подведем итоги. «Мы посмотрели на себя изнутри и дали стимул нашим зарубежным коллегам посмотреть на нас снаружи», - изловчилась завотделом Института истории Латвии Латвийского университета Ирене Шнейдере. А для первого раза это не так уж и мало.
