Художник Георгий Зерницкий всегда писал трогательных чудаков и грустных ангелов. Не изменил он себе и на 75–м году жизни.

В галерее Rietumu на Веситес, 7, куда может зайти любой желающий, устроили его юбилейную выставку «Маски», завесив все возможное выставочное пространство более чем 40 работами.

Образы Зерницкого узнаешь сразу, они не похожи ни на какие другие. Пастельные, как сквозь дымку, краски, в которых преобладают сине–зелено–голубые тона, необычные, чуть вытянутые в длину, как будто стремящиеся к небу фигуры. А сюжеты! Каждый нужно разгадывать, в каждом — аллегория, хотя порой, казалось бы, и все понятно, привычный житейский антураж.

— Ну ведь и не всегда чудаковатые, не от мира сего образы, — возражает Георгий. — Вот видишь совсем свежую работу — «Жизнь удалась». Сидит на пороге дома девочка, наверное, в маминой шляпке, с маминым зонтиком и сумочкой — эдакая дама. Птичка к ней сама прилетела. Птица счастья?..

Вообще, может, это и взрослая женщина — сам не могу сказать. У меня все работы вне возраста и времени. И еще я везде рисую свою жизнь: детство, зрелость, старость… Видишь этого пожилого грустного ангела с потрепанными крыльями? Ему, может быть, уже 2000 лет, но он же бессмертен. Спустился к нам на землю, и жизнь его немного потрепала. Нельзя ангелам на землю спускаться! Пусть лучше летают.

Мир вообще населен чудаками. Без них он давно бы уже загремел… Так что на чудаках и дурачках в хорошем смысле мир и держится.

— Получается, что ты эксплуатируешь однажды найденный образ, прием?

— Не совсем так. Когда у меня неожиданно появляется тема, я населяю ее мир теми чудаками, которые свойственны именно этой идее.

— А вот ангел на крыше…

— Сначала появилась крыша с башенкой — я такую увидел на одном из рижских домов. Думал, кого же туда посадить? Решил ангела посадить — он на взлете, собирается подняться и улететь. Что им на земле делать? Повяжут, в каталажку посадят.

Это «Идущий» — одинокий ангел на безлюдной улице, где ставни всех домов наглухо закрыты. Он для живущих за ними людей чужеродное существо.

А вот это окно на моей старой квартире. У окна стоит чудак с золотыми рыбками в банке. Банку освещает солнце, рыбки сверкают, но никому, похоже, эта красота не нужна. И чудак в таком же пустом замкнутом пространстве, как и рыбка. Она видит мир через стекло, и он тоже.

— Образы Георгия — это же типажи авторской куклы! — замечает кукольный мастер и журналист Ольга Гудис. — Я сделала по его работам несколько кукол — имели большой успех.

Георгий: — А вот это я в глубокой старости — у меня в руках лопасти мельницы, которая не вертится. Она вообще снята с основы. Ни вода не крутит ее, ни ветер. Я иду с этой мельницей по жизни — впустую прошла она, моя жизнь. Не реализован я во многом.

— А я бы назвала эту картину «Дон Кихот», — замечает психолог Татьяна Аршавская.

— А мне нравится, что у Георгия появляются в работах пары! — останавливается у стендов Инна Давыдова, пианистка и глава Фонда Германа Брауна. — Ведь его картины повествуют чаще всего о пронзительном одиночестве. У меня дома несколько его работ, я обожаю его образы.

Очень люблю его раннюю картину «Черный хлеб и зеленый лук». На мой взгляд, это шедевр, хотя Георгий так не считает. Редкая для него фактура.

А с работы «Моцарт и дама» началось для меня знакомство с Георгием. Она тоже у меня — я увидела ее на выставке в Музее музыки лет 20 назад, а 15 лет назад, когда познакомилась с художником, купила ее у него. Всегда стараюсь выбирать самые щемящие его работы. У меня в коллекции есть такая: заднее окно кареты, уезжающий грустный человечек, выглядывающий в окно и рядом с ним клетка с птицей. Очень изысканная, прорисованная живопись. Моя мама не расстается с двумя картинами Георгия: «Два Пьеро» и «Пара в танце». Я вижу Георгия бесподобным иллюстратором книг, по большей части сказок и философских притч. В этом плане он совсем не востребован почему–то.

Георгий: — Вот парочка пьет из одного стакана коктейль. Она счастлива, блаженно прикрывает глаза, а ему все это по барабану. Они тоже вне времени и возраста. Как непонятно и какая страна.

Эта работа называется «Начало». Она его соблазняет яблоком, а он понимает, что это все, конец, но уже никуда не деться — попался, что называется. А такие типчипки, по–твоему, из какого времени? Они же не настоящие.

— Может, куклы?

— Нет, я кукол не рисую. Они живые, но застыли оттого, что любят друг друга. А это вот чудак, пришел с надоевшей постылой работы домой и собирается облачиться в костюм Арлекина. Это его мечта — в другую реальность хочет! Что за портрет на стене у него в комнате? Это его бабушка. Давайте буду врать дальше. Немного нужно ломать форму — скучны идеальные линии. Вот девочка сидит на каком–то неправильном балконе.

— А почему у тебя так много балконов?

— Нет, больше окон. Может, это и не окна, а зеркала… Я не гружу себя на эту тему. Окно так окон, зеркало так зеркало.

Один чудак везет палантин, устал, опустил пассажира. Почтовый ящик на боку палантина ждет писем. Карета–фургончик тоже стоит на месте — заехали в траву.

— Георгий, возраст что–то дает художнику? Прибавляет какой мудрости, зрелости?

— Если речь идет обо мне — ничего! Я наступаю всю жизнь на те же грабли, делаю те же ошибки, веду себя столь же несерьезно, как и 50 лет, и 60 назад. Ловлю себя на том, что мог бы как–то и по–другому… А как по–другому?