Предисловие М. Костенецкой к своей книге «Дешево продается клоун»
Марина Костенецкая
Предисловие М. Костенецкой к своей книге «Дешево продается клоун». - Рига, 2008.
Родину, как известно, мы себе не выбираем. Так случилось, что я родилась в Риге в русской семье, и Латвия стала единственной на планете страной, которую я называю своей родиной. Другой у меня просто нет и быть не может. Да, конечно, люблю и этническую родину своих предков - Россию. Горжусь Россией, сострадаю России, переживаю исторические ошибки России, радуюсь мировым достижениям России в области культуры, науки, спорта... Но еще сильнее все эти чувства я испытываю в отношении Латвии. Ибо Латвия - это мой родной дом. А родной дом у человека может быть только один. Сны мне снятся по-русски, но я горжусь тем, что когда у меня был собственный хутор, на праздник летнего солнцестояния Лиго в «Дружки» (хутор Draudziņi я купила у вдовы лесного обxодчика в начале 70-х годов) приходили соседи латыши со всей округи. Они приходили в национальных костюмах и, помню приводили с собой даже дворового пса с венком из полевых цветов на шее! В песнях соседи величали меня Матерью Яниса, ну, а я - из песни слова не выбросишь! - выставляла на стол, по требованию гостей, тминный сыр. Может быть, сегодня это звучит странно, но в советское время сплошного дефицта пиво к этому празднику я умудрялась выставлять посреди двора не в бутылках, а в украшенном дубовыми ветками бочонке, и это тоже было данью особого уважения к латышским традициям.
Когда, будучи русским писателем, я училась в Литературном институте в Москве, сокурсники считали меня латышкой только потому, что действие в рассказах и новеллах, которые я представляла в творческую мастерскую на обсуждение, большей частью происходило в Латвии. С прототипами своих героев в жизни я встречалась и в Курземе, и в Видземе, и в Латгалии. Я бывала в этих местах не просто на экскурсиях, я там жила. Где-то по нескольку недель, где-то по несколько лет. Латвия естественно прорастала в меня, я естественно врастала в Латвию. По-прежнему первой культурой, положенной мне в колыбель родителями, оставалась русская. Но и латышскую культуру я впитывала не только через книги, театры, музеи, но и с Днями Поэзии, Праздниками Песни, Праздниками Рыбаков...
Та история страны, о которой в XX веке не писалось в школьных учебниках, прошлась колесом сталинских репрессий и по нашей семье. В 1945 году незадолго до моего рождения отец был арестован и приговорен к 20 годам лишения свободы с отбыванием срока в Воркутинских лагерях. После смерти Сталина он с миллионами других выживших узников ГУЛАГа был освобожден и смог вернуться в семью. Впервые я с ним увиделась 31 октября 1955 года на перроне рижского вокзала. Спустя еще несколько лет в дом пришла официальная бумага, адресованная на имя отца, в которой было написано:
«Считаетесь не имеющим судимости и поражения в правах»
Отец умер в Риге в 1961 году, мама ушла в Космос 6 октября 1987 года. Ушла из дома на моих руках. И в ту же ночь я выдвинула заветный ящик письменного стола, прикоснуться к которому у меня не хватало духа двадцать пять лет.
Из ящика я извлекла стопку тетрадей, сшитых из разнокалиберных листов бумаги. На первой тетради рукой отца сделана аккуратная надпись «Портрет Мариночки по письмам матери». Этот необычный дневник отец вел на сталинской каторге и сумел передать его маме, когда вернулся в Ригу после десятилетнего лагерного срока проведенного на Крайнем Севере. Через пять лет, уходя из жизни в городском онкологическом диспансере, отец завещал маме подарить мне дневник в день совершеннолетия. Мама выполнила его последнюю волю. Вместе с дневником мне достались и письма, которые непостижимым образом родители сумели сохранить все эти мрачные годы. Теперь, когда о зверствах сталинского террора говорят много и с такими натуральными подробностями, на фоне всеобщей исповеди переписка моих родителей может показаться не столько привлекательной, сколько сентиментальной. И все же историю сталинизма я изучаю не только по изданной Международным Фондом Демократия 55-томной серии «Россия. XX век. Документы.», не только по книгам Солженицына и Шаламова, но и по переписке своих родителей. Именно потому, что описание зверств пережитой эпохи осталось за рамками этих писем. Сами же по себе письма, сколь ни парадоксально это звучит, донесли до наших дней свет. Удивительный целебный свет русской души. К переписке моих родителей читатель может приобщиться в документальной повести «Письма», помещенной в этой книге.
Думаю, мое детство, прошедшее под клеймом дочь врага народа, определило в дальнейшем главное направление работы в публицистике - в 70-ые и 80-ые годы я много писала о детских домах, спецшколах для трудновоспитуемых подростков, интернатах для детей с особыми потребностями. Статьи эти печатались в основном на латышском языке в газетах Padomju Jaunatne («Советская молодежь») и Literatūra un māksla («Литература и искусство»), поскольку местная русская пресса печатать острые критические материалы в адрес советской власти в то время еще не решалась. Правда, в 1989 году в рижском издательстве «Лиесма» вышел на русском языке сборник этих статей под названием «Не страшно тебе, яблоня, ночью в саду?..», но это было уже время перестройки, когда на всесоюзном уровне стали выходить и куда более опасные для разваливающегося режима книги.
Политологи говорят, что распад СССР ускорила авария на Чернобыльской АЭС. Смею предположить - не столько сама авария, сколько циничная ложь, которой СССР старался скрыть истинные размеры катастрофы. По странному стечению обстоятельств я лично с этой ложью столкнулась в Риге субботним вечером в октябре 1986 года, когда ждала у Матвеевского рынка свой троллейбус. Ко мне подошел поэт Улдис Берзинын и спросил: «Хочешь в понедельник лететь в Чернобыль?». Лететь в Чернобыль из праздного любопытства, когда на месте аварии еще не достроен саркофаг, мог бы только полный идиот. И я ответила коллеге, что шутка неудачная. Однако Улдис ничуть не смутился и каким-то очень будничным, спокойным голосом стал рассказывать, что призванных на ликвидацию последствий аварии резервистов жестоко обманули - сначала призвали на два месяца на сборы, а потом объявили, что поскольку свою дозу облучения они уже получили, то нет смысла портить еще одну партию трудоспособных мужчин, так что срок сборов продлевается на неопределенное время. В ответ в эстонском полку ликвидаторы подняли бунт: избили командира, построились в колонну и маршем отправились в сторону вокзала. Их, конечно, вернули. В наказание эстонцы останутся теперь в зоне на всю зиму. А в латвийском полку ситуация стала развиваться еще трагичнее - один за другим повесились два человека, солдат и врач. Чтобы поднять в полку боевой дух, ЦК КП Латвии обратился в Союз писателей с просьбой собрать книги с автографами и откомандировать троих писателей добровольцев с этой посылкой в зону. Книги собрали быстро, а вот стать добровольцами согласились пока только двое: поэт Улдис Берзинш и главный редактор газеты «Литература ун Максла» Андрис Спрогис. Но если бы ликвидаторы увидели в зоне популярную писательницу женщину... Словом, прежде, чем пришел мой троллейбус, я сказала Улдису, что в Чернобыль мы полетим вместе.
В понедельник утром мы сели в военный самолет, который и доставил нас благополучно в радиоактивную зону. За три дня командировки успели побывать и на самой АЭС, и на могильниках, местах, куда за колючую проволоку свозились зараженные радиацией бытовые вещи и техника, и в брошенных деревнях... Увы, двоих из трех врачей латвийского полка, которые сопровождали нас в той сюрреалистической экскурсии, уже нет в живых.
Спустя три года, в 1989 я еще раз на две недели приезжала в зону, но теперь уже в статусе народного депутата СССР. Верховный Совет разрабатывал закон о Чернобыле, я была членом рабочей группы и как человеку уже когда-то в Чернобыле побывавшему, мне доверили оценить ситуацию на месте.
Итак, в конце 80-х, начале 90-х годов прошлого века, как и многие другие представители творческой интеллигенции, на какое-то время я пришла в политику. Главный лозунг, который объединял в Кремле нас всех, демократов бывшего СССР, были слова «За вашу и нашу свободу!». Будучи народным депутатом СССР, я боролась за свободу от тоталитаризма и России, и Латвии, и сегодня горжусь тем, что Латвия восстановила свою государственную независимость.
Да, многое после победы песенной революции и в Латвии, и в России не получилось так, как мы об этом мечтали во времена Народного Фронта. Но Латвия есть и остается моим домом, который, по мере сил, я стараюсь обустраивать и в новых условиях. Есть у русских такая поговорка: где родился, там и пригодился. В Латвии я живу с ощущением, что чем-то этой стране пригодилась. А это не так уж и мало для одной человеческой жизни.
Вся проза и почти вся публицистика, собранная под обложкой этой книги, написана мною в советское время. Ни от одной своей новеллы, ни от одной статьи, напечатанных до 1991 года я не отрекаюсь и сегодня. Мне не пришлось класть на стол партбилет в канун распада СССР, поскольку я никогда не была членом КПСС. Комсомолкой - да, была. И даже верила в то, что нам вбивали в голову зомбированые системой школьные учителя и идеологи советской власти. Пока не повзрослела и не начала читать не только «обязательную литературу». Но окончательное решение ни при каких обстоятельствах не вступать в партию я приняла после того, как честно отработав на Чукотке кочевым учителем красной яранги, вернулась в Ригу и написала свою первую книгу «Луна Холодного Лица». Сейчас в это трудно поверить, но книга пролежала в набранном виде в типографии два года! Вместо положенных двух было целых пять корректур. И все только потому, что цензор углядел в повести молодого автора «очернение советской действительности» - то есть как это советские люди ездят по тундре на собачьих упряжках?! Как это едят сырое мясо?! Да так и ездят, так и едят, как в книге написано. Повесть-то автобиографическая. Сегодня, спустя 35 лет, я говорю спасибо давно уже покойному писателю Николаю Задорнову (кстати, отец сатирика Михаила Задорнова), лауреату многих престижных премий СССР, который в конце концов спас мою многострадальную «Луну», согласившись написать к книге предисловие и поставить свое имя в графе редактор. Хотя на самом деле редактором была прекрасный человек и тонкий специалист с огромным стажем издательской работы Нина Бать. Но она, к сожалению, не была лауреатом Сталинской премии.
Также непросто складывалась судьба и остальных книг, но, по иронии судьбы, после выхода им присуждались престижные всесоюзные премии. Например, изданный в 1976 году в Москве сборник рассказов «Завтра на рассвете» был признан Лучшей книгой года молодого писателя. Практически все рассказы из того сборника я включила и в настоящее издание, поскольку, повторяю, не стыжусь того, что писала и говорила при предыдущем политическом режиме.
Сразу после провала августовского путча и восстановления де-юре и де-факто независимости Латвии, считая свою миссию в политике полностью выполненной, я сдала в Кремле мандат народного депутата СССР и вернулась в журналистику. Ни в формировании новых властей Латвии, ни в последовавшей вслед за этим приватизации госимущества никакого участия уже не принимала. В тот момент мне искренне казалось, что время творческой интеллигенции в политике кончилось, что мы свое дело сделали, а писать новые законы, грамотно строить экономические отношения в государстве должны представители совсем других профессий - юристы, экономисты. Увы, время показало, что в очередной раз революцию совершали идеалисты, а плодами ее хладнокровно воспользовались деловые люди с несколько иными взглядами на мораль...
И все же я считаю себя богатым человеком. Очень точно об этом сказал латышский поэт Марис Чаклайс (перевод Андрея Вознесенского):
Я богат.
Я владею казной.
В ней все то,
Что случилось со мной.
